Текст книги "Я признаюсь во всём"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

21

Я оставался в клинике еще два дня.

Вечером первого дня я уже мог опять хорошо слышать и уже полностью пришел в себя. Вечером второго дня у меня еще болела голова и я еще слабо стоял на ногах. Но тем не менее до моего сознания дошел факт, что это была безобидная доброкачественная опухоль, и мой настрой был оптимистическим и радостным.

– Это новообразование, которое мы с помощью десяти – двадцати сеансов рентгеновского облучения сможем полностью удалить, – объяснил мне Вогт, когда посетил меня и сообщил окончательный результат. – Сеансы облучения вы сможете пройти здесь или где-нибудь в другом месте.

– Сколько времени это займет?

– Пару недель. Сеансы следуют друг за другом с интервалами в два-три дня.

– Когда начнется первый сеанс?

– Через одну-две недели. Ваш мозг должен успокоиться, обследование было напряженным. Сейчас хорошенько отдохните, расслабьтесь и через десять дней приезжайте к нам опять, мистер Чендлер. Согласны?

– Согласен, – сказал я.

Маргарет почти беспрерывно находилась у меня. Она выглядела очень плохо и постоянно плакала, что объяснялось чрезвычайным нервным истощением. Иоланте я позвонил на второй день утром и сообщил, что в этой истории я, так сказать, отделался синяками, Я сказал, что приду к ней, как только выйду из санатория. Она была удивительно равнодушна, и я очень коротко поговорил с ней.

На второй день я принимал гостей. Появился Клейтон, Хельвиг подарил мне цветы, Бакстеры передали привет. Когда они ушли, Маргарет опять начала плакать, и потребовалось много времени, чтобы она успокоилась. За весь этот долгий период я впервые почувствовал что-то наподобие сочувствия к ней.

Событие, вследствие которого разразилась окончательная катастрофа, не имело с ней ничего общего. Она вела себя примерно. Все люди вокруг меня вели себя примерно. И повод, который заставил меня впервые заподозрить правду, был абсолютно незаметен, незначителен, мелок. При других обстоятельствах я бы вообще не осознал его. Просто мой возбужденный, все контролирующий мозг зарегистрировал это событие, когда пришла доктор Ройтер.

Незадолго до того, как я собрался покинуть клинику, она пришла попрощаться со мной. Она как всегда выглядела ухоженной и интересной. У нее была пара минут времени, и она подсела ко мне. После того как она поздравила меня с результатами обследования, разговор перешел на тему кино. За последнее время она посмотрела два фильма. – «Небеса могут подождать» Любича и «Серебряную сеть», криминальный фильм. Фильм Любича очень ей понравился. «Серебряная сеть» шла в Германии под названием «Сеть смерти», и об этом фильме она заговорила под конец.

– Сначала я смотрела Любича а затем «Сеть», – рассказывала она. – И должна вам сказать…

– Сценарий к «Сети» написал я, – перебил я ее и ухмыльнулся в ожидании грубых нападок. Я радовался этим нападкам, как бою с другом на ринге. Доктор Ройтер, с ее ненавистью к мужчинам и любовью говорить мне неприятные вещи, развлекала меня. Я и не подозревал, что после того, как я прервал ее, изменится вся моя дальнейшая жизнь.

– Ах так, – сказала она и посмотрела на меня.

– Мое имя не стояло в титрах?

– Я опоздала и не видела титры. – Она казалась смущенной и, к моему безграничному удивлению, неожиданно сильно покраснела.

– Можете спокойно сказать, – поощрил я ее и засмеялся, – что фильм самое большое дерьмо, которое вы видели!

– Дерьмо? – Она покачала головой, кровь отлила от щек, и она дружелюбно рассмеялась. – Почему? Фильм мне чрезвычайно понравился! Действительно, мистер Чендлер. Особенно сюжет. Наконец-то я могу сказать вам что-то приятное! – Это был момент, в который проснулось мое недоверие, момент, в который холодный страх накатился на меня, как морской прилив. Фильм ей понравился? Поэтому она говорила сначала о Любиче, а потом, для ярко выраженного контраста, подвела к критике «Сети»? Я поблагодарил за добрые слова, которые она говорила, но я их не слушал. Она лгала, думал я. Она хотела сказать что-то совсем другое. И она сказала бы, если бы я ее не прервал. Она хотела сказать, что фильм ей очень не понравился, что она нашла его ужасным. А теперь она сказала совсем обратное. После того, как я сообщил ей то, чего она не знала.

Почему она это сделала? Что произошло? Еще три дня назад это стало бы для нее поводом засыпать меня ироничными насмешками. Я вспоминал свою первую встречу с ней. Сейчас здесь сидела совсем другая женщина, другой человек. Доктор Ройтер лгала. Доктор Ройтер делала мне комплименты. Почему?

Голова неожиданно заболела, готовясь разорваться. Я сидел в кровати, улыбался, благодарил ее за комплименты и старался не замечать того, что происходило во мне, но в черепе постоянно стучало одно слово: почему? почему? почему? Когда она наконец ушла, я тихо сидел, прислонясь к стене, с закрытыми глазами. Я не мог никому объяснить, что я заподозрил. Я бы никому не сказал о том, что я знал теперь, что я понял благодаря странному поведению доктора Ройтер. Я знал. И никто не знал, что я знаю. Инстинктивная уверенность с каждой секундой все глубже врезалась в мое сознание. Я знал: они лгали мне. Я знал: у меня в черепе не безобидная доброкачественная опухоль. Я знал: мой случай безнадежен. Поэтому они не оперировали меня. Они не сказали мне об этом, но это было так. Я был настолько в этом уверен, как будто они мне это сказали. В этот осенний день, несколько часов назад, я покидал клинику практически здоровым. Теперь я знал: я потерян.

22

Я читаю, что я только что написал, и констатирую: все это звучит довольно смешно. Причина не имеет почти никакого отношения к моему умозаключению. И тем не менее это было так. Так смешно экзальтированно, бессмысленно и без какого-либо основания. Фантазия ипохондрика, кошмар воспаленного мозга, и тем не менее мне не остается ничего другого, как сообщить, что этот случай и появившаяся после него идея-фикс в тот день определили каждое из моих дальнейших действий. Я все делал, видел и оценивал в свете моей неожиданно появившейся убежденности.

Дружеское отношение тех, кто меня посещал, слезы Маргарет, ее постоянная пугливая забота о моем удобстве – все это было подтверждениями, которые приносил мне каждый новый день. Подтверждения, что я иду навстречу смерти и никто меня больше не может спасти. Об этом я думал, лежа на осеннем солнце в саду у Клейтона в Грюнвальде, об этом я думал ночью, когда Маргарет спала рядом со мной, об этом я думал при каждом вздохе, который я делал, при каждом куске пищи, который я проглатывал, – все эти дни, которые следовали за моим выходом из больницы.

Когда было светло, я отдыхал в шезлонге, а после наступления темноты – на удобной кушетке в комнате. Редко случалось, что я делал что-нибудь другое, кроме как отдыхал, в эти сентябрьские дни последнего года. И редко случалось, что я думал при этом о чем-нибудь другом, – я думал только об одном: получить доказательства, быть уверенным, точно все знать.

При этом я собрал в кучу все свои пять чувств, так как моя идея-фикс еще не получила абсолютного подтверждения. Я стал недоверчив, ужасно недоверчив. Я никогда не был недоверчивым. А теперь стал. Я больше не доверял никому. У меня было ощущение, что все мне лгут, что никто не скажет мне правду, если я спрошу. И поэтому я никого ни о чем не спрашивал.

Когда я – примерно через две недели – опять смог ходить и двигаться без проблем, мой план был составлен в мельчайших подробностях.

Я решил выяснить, что действительно со мной было. Я не сказал Маргарет ни слова о своем намерении, никому другому тоже. Поговорить с Иолантой не было возможности. Я позвонил ей через неделю, номер ее телефона был переключен на номер сервисной службы. Там девушка сообщила мне, что Иоланта на несколько дней покинула город.

– Что-нибудь передать ей? – спросила она.

– Нет, спасибо.

– Кто звонил?

– Не важно, – сказал я и повесил трубку.

Все это было очень необычно, поведение Иоланты удивляло меня.

Это произошло 21 сентября. В этот день я впервые выехал на машине в город. Я поехал к мастеру, изготовлявшему парики.

23

Его адрес я нашел в телефонной книге.

Он жил Нимфенбурге, в подвале жилого дома, он был тощ и пьян. Его звали Манирлих, это было написано на двери, Альфонс Манирлих. Бизнес его шел плохо. Я объяснил ему, что мне сделали небольшую операцию и мне неприятно ходить с остриженной наголо головой.

– Волосы уже отрастают, уважаемый господин, – сказал он, и сразу пахнуло сивухой. В его мастерской было темно. Везде лежали клочки волос, а в одном углу сидела дерзкая девочка-подросток и вертела рыжую косу. Она смотрела на меня маленькими светлыми глазками.

– Но я не хочу так долго ждать, – ответил я.

– Из-за молодых дам, да? – хитро спросил Манирлих и оскалился.

– Да, из-за молодых дам.

Девочка захихикала.

– Моя падчерица, – объяснил Манирлих.

– Здравствуйте, – сказала падчерица. Я кивнул ей. У меня было ощущение, что она не падчерица ему. Их связывала какая-то нечистая доверительность.

– Присаживайтесь, уважаемый господин, – сказал Манирлих, – мы хотим осмотреть предмет.

Я сел.

– Юдит, – сказал он, – иди сюда и помоги мне. – Девочка, которую он назвал Юдит, встала и медленно, лениво подошла ко мне. Она обтерла руки об платье и потянулась за карандашом. – Где ты сидел? – спросил Манирлих.

– Простите? – не сразу понял я.

– Где твоя тюрьма? – объяснила Юдит и почесала спину о шкаф, беззастенчиво глядя на меня.

– Это ошибка! – Я чувствовал, как заливаюсь краской гнева. – Я из больницы.

– Понятно, – сказал Манирлих и принялся измерять мой череп сантиметровой лентой. – И сколько ты там был?

– Вы с ума сошли?! – Я оттолкнул его и встал. – Что вы себе позволяете!

– Ах, дружок, да не волнуйся ты так! – Юдит смеялась мне в лицо. – Ты думаешь, ты единственный, кто пришел сюда, потому что тебе нужны волосы? Да ваш брат – наши самые любимые клиенты!

– Почти единственные, – лениво объяснил ее отчим.

– Кто?

– Да вы, заключенные, – сказал он и поковырял в носу.

По улице проехал грузовик, окна мастерской находились на уровне тротуара, я видел только колеса машин. И все время мимо окна ходили ноги. Неожиданно я рассмеялся.

– Ну вот, – сказал Манирлих. – Можешь называть меня Альфонс.

– О’кей, Альфонс, – ответил я и сел, шлепнув Юдит. Она жеманно покачала нижней частью туловища и снова захихикала.

– Тридцать три, – сказал отчим, который мерил мой череп, она записала цифры. Он назвал следующие. Затем он спросил: – Какого цвета должен быть парик?

– Черного.

– Волосы короткие или длинные?

– Достаточно короткие.

– Но не очень короткие?

– Нет, не очень.

– Я терпеть не могу слишком короткие волосы, – сказала Юдит и почесала спину об ящик, – все мужчины выглядят тогда как пруссаки.

– По-военному, – сказал отчим.

– Этим меня можно просто оттолкнуть, – сказала падчерица.

– Нам надоело, – объяснил отчим. – Сзади по кругу сорок четыре, сбоку за ухом – тридцать один с половиной. Ты не поверишь, друг, у меня была квартира в Дрездене, скажу я тебе, парень, ты бы упал от удивления! Все махагон и инкрустировано. И персидские ковры. Такой магазинчик! И цветущий бизнес, театральная сфера, понимаешь? Все при мне – дом, детишки и красивая жена.

– Очень красивая жена, – сказала падчерица.

– Заткнись, – сказал отчим. Он повернул мою голову к свету. – Парень, да у тебя действительно два шрама!

– После драки, – быстро ответил я. Я не хотел терять его симпатию. Он кивнул и продолжил без перехода: – А потом нападение. Сначала фосфор и зажигательные бомбы, а затем три волны фугасных бомб, понимаешь? Квартира в заднице, бизнес в заднице, а жена сгорела. Ну хорошо, она была проститутка! И что? Поэтому она должна была сгореть?

– Я же говорила… – начала девочка.

– Заткнись, – опять сказал он. – Будем надеяться, что ты хотя бы в половину станешь такой красивой, как она! Когда я об этом думаю, мне до сих пор становится плохо! Она прыгнула в воду. Но как только она пыталась выйти, она начинала гореть. Потом она стала звать меня. Она спала с другим, когда началось это нападение. Но когда горела, она звала меня. Не того парня. Только меня. Всегда только меня. И я побежал к ней. Вниз, к реке, и оставался с ней, когда на следующее утро началось второе нападение. Заткнись! – неожиданно крикнул.

– Я вообще ничего не сказала, – надулась Юдит.

– Тогда ладно, – сказал он. – И я сидел там, друг, – продолжал он, – на берегу, понимаешь? Эти собаки вернулись опять и сбросили свой груз.

В этот раз только фугасные бомбы. Я наклонился и держал ее голову над водой, чтобы она не упала и не захлебнулась, потому что стоять она уже больше не могла. Там были и другие люди. Но не было врачей. Время от времени я втаскивал ее немного из воды, когда она синела. Тогда она опять начинала гореть. И мы давали ей немного погореть, пока она могла терпеть, а потом я опять опускал ее в воду. Она уже наполовину свихнулась и уже не понимала, что она кричит. Она долго кричала. Невероятные вещи. Но все время только мое имя, ты понимаешь, друг? Его – ни разу! Имя этого развратника она не назвала ни разу… – Он отложил сантиметр.

– И что же? – спросил я.

– К обеду она умерла. Совершенно неожиданно. Я отпустил ее, и она упала в реку. Она была очень красивая. Самое красивое женское тело, которое я видел в жизни. И совсем молодая. Парень, сколько мужчин могли бы получить удовольствие! Я схожу с ума, когда об этом думаю. Ты хочешь просто черный цвет или с проседью?

– Мне все равно.

– С проседью – по-американски, – сказала падчерица.

– Тогда без, – сказал я.

– Хорошо, – сказал он, – без. Теперь ты понимаешь, что они могут поцеловать меня в задницу со своей новой войной, парень?

– Да.

– Поцеловать и сзади, и спереди, и сверху, и снизу, – сказал он. – Я видел, как она упала в воду. Они могут мне больше ничего не рассказывать, эти сволочи. Пусть сами ведут свою грязную войну! – Он отошел от меня, я встал.

– Когда будет готов парик? – спросил я.

– Надо еще сделать примерку.

– Когда?

– Через три дня.

– А парик?

– Через пять.

– Хорошо.

– Половину надо заплатить заранее, – сказала Юдит и отложила блокнот.

– Сколько?

– Сто.

Я дал ей купюру.

– Квитанция нужна?

– Нет, спасибо.

– Как тебя зовут-то?

Я помедлил.

– Ну как ты сам себя сейчас называешь? – помогла она мне. При этом она как-то по-матерински улыбалась и сейчас выглядела совсем как взрослая женщина в своем слишком тесном свитере и грязной юбке.

– Франк, – сказал я наобум. – Вальтер Франк.

24

Через три дня я поехал – тайно и, естественно, не говоря ничего Маргарет – на примерку парика, а через шесть дней парик был готов. Это был выдающийся парик, и сидел он великолепно. На внутренней стороне Манирлих поставил штамп своей фирмы. Этого было не избежать: «Качественная вещь, мой дорогой! Я должен делать себе немножко рекламы».

В этом я с ним согласился.

Когда я в тот вечер вернулся домой, я засунул парик в сумку и надел кепку. Парик был моей тайной. Я попытался несколько раз в качестве эксперимента поносить его в городе, чтобы посмотреть, догадается ли кто-нибудь, что это парик. Никто не догадался. Это был очень хороший парик. Я спрятал его в багажник автомобиля и закрыл его на ключ. Теперь я мог начать свой эксперимент.

Он начался 28 сентября благодаря одному неожиданному случаю. Я собирался провести послеобеденное время в одиночестве, но Маргарет перечеркнула все мои расчеты. Я лежал в саду, когда она подошла ко мне, держа руки за спиной:

– Отгадай, что у меня есть!

– Не имею ни малейшего понятия.

– Билеты в театр! – Она показала их.

– На какое число?

– На сегодняшний вечер!

Оказалось, что билеты прислали Бакстеры. Давали «Ричарда III», гастроли Вернера Крауса, который прибыл из Вены.

– Я не хочу, – сказал я.

– Но, дорогой, ты, наверное, не расслышал! Короля играет Вернер Краус!

– Ну и что?

– Это один из величайших актеров современности! – Она присела на корточки в траве около меня. – Ты не представляешь, как трудно было купить билеты! Это сенсационная премьера! Мы должны быть там! Мы не можем устроить такое Бакстерам, после того как они потратили столько усилий!

– Почему?

– Они никогда нам этого не простят!

– Это было бы в любом случае ужасно.

Она выпрямилась:

– У тебя другие планы?

– Почему?

– Потому что ты так решительно отказываешься пойти!

– Я совсем не отказываюсь, я…

– Ты договорился с ней?

– С кем?

Она засмеялась, и ее смех звучал почти отчаянно:

– Ах, пожалуйста, не веди себя так! Ты же ее давно не видел, правда?

– Кого, черт побери? – раздраженно спросил я. Я действительно не понимал.

– Иоланту.

– О господи, – сказал я и засмеялся.

– Смешно, да?

– Да, – сказал я, – очень смешно.

Она заплакала.

– Ну, ну, – сказал я.

– После всего, что я сделала, – всхлипывала она, – ты так себя ведешь! Когда я попросила о маленьком одолжении!

– О господи!

– Да, о господи, о господи, о господи! – неожиданно заорала она. – Пожалей себя! Тебе плохо, да? Ты так много делаешь! Особенно для меня, да? Каково чувствовать себя Иисусом Христом?

– Прекрати, Маргарет, и не делай из себя посмешище. Хорошо, я пойду. Где мы встретимся?

– Если ты не хочешь, можешь не ходить.

– О господи, я хочу!

– Это не причина орать на меня!

– Я не ору! – заорал я.

Она встала и пошла по траве обратно к вилле, мимо теплицы, в стеклах которой отражались солнечные лучи.

Я вскочил и поспешил за ней. У теплицы я ее догнал.

– Извини, – попросил я. К моему удивлению она неожиданно крепко схватила меня и покрыла мое лицо поцелуями. Ее дыхание было прерывистым, по щекам, не останавливаясь, текли слезы.

– Что случилось, Маргарет, что с тобой случилось?

– Ничего, – прошептала она, прижимаясь ко мне, – ничего, Рой, совсем ничего. Ах, я же такая глупая, ужасно глупая! – Она притянула меня к себе и начала страстно целовать. Потом она меня отпустила. Я дал ей свой носовой платок. Она вытерла лицо.

– Возможно, у тебя другие планы, – тихо сказала она.

– Ничего подобного, – солгал я.

– Все же.

– Действительно ничего.

– Ну и прекрасно! – Ее лицо опять стало спокойным и красивым своей прежней холодной красотой. – Мне еще надо к парикмахеру, – сказала она медленно и как-то особенно посмотрела на меня. – Лучше всего, если мы встретимся в городе.

– Но как ты туда доберешься?

– Джо заберет меня на своей машине.

– А где встретимся мы?

– В полвосьмого в «Фильм-казино», – предложила она.

– Отлично, – сказал я. На мгновение и у меня возникло чувство, что все было в порядке. Но оно обманывало меня. Я не встречусь с Маргарет в «Фильм-казино».

25

После того как она уехала с Джо Клейтоном – около трех часов, – я подождал еще полчаса, потом надел смокинг и перед зеркалом натянул парик. На парик я надел шляпу, а на смокинг – серый плащ. Затем я вывел машину из гаража и поехал к Мюнхенской поликлинике. Я припарковал машину на огромном заброшенном участке, окруженном забором, и пошел к швейцарской огромного больничного комплекса.

– Что вам угодно? – спросил портье.

– Я сценарист, – сказал я. – Я пишу сценарий фильма, действие которого происходит в сфере медицины, и мне нужна пара советов.

– Ага, – заинтересованно сказал он. – Вы сочиняете фильмы, да?

– Да.

– И какие же советы вам нужны?

– О болезнях головы, – объяснил я ему. – Это фильм о человеке, у которого опухоль. К кому я могу обратиться?

– К кому-нибудь из невропатологов, – сказал он, вышел из своей кабинки и показал мне дорогу.

– Вперед и налево, через три корпуса опять налево и затем строго прямо – желтое здание.

– Спасибо, – сказал я.

Психиатрическо-неврологическое отделение поликлиники утопало в зелени. Перед входом стояла пара скамеек. Здесь на осеннем солнце сидели пациенты со своими родственниками. Никто не обратил на меня внимания, когда я вошел в здание. Я попытался найти врача или медсестру, но коридоры были пусты, и мои шаги громко отдавались в полной тишине. На одной двери я увидел табличку: «Дежурный врач». Я постучал и вошел.

В маленькой белой комнатке за печатной машинкой сидела молодая женщина в белом халате.

– Что вам угодно?

– Я не знаю, туда ли я попал, но я хотел…

– Как вы вообще сюда вошли?

– Меня направил портье.

– И чего вы хотите? – она смотрела на меня недоверчиво.

– Я сценарист, – терпеливо начал я еще раз. – Я пишу сценарий фильма, действие которого происходит в медицинской сфере, и мне нужна пара советов.

– О чем?

– О болезнях головы. – Я дружелюбно улыбнулся. Шляпу я держал в руке. Я надеялся, что парик сидит правильно. – Герой моего фильма – человек, у которого опухоль.

– Почему?

– Что почему?

– Почему у него опухоль?

– Потому что это относится к сюжету, – довольно неубедительно сказал я. – Это история о человеке, у которого опухоль.

– Это немецкий фильм?

– Частично, – сказал я. – Я американец. Мы снимаем фильм для Америки и Германии.

– Ага, – сказала она.

Мы замолчали.

Мы смотрели друг на друга и молчали. Может быть, парик все же сидит криво, панически думал я. Почему я не зашел еще раз в туалет и не посмотрелся в зеркало?

Молодая женщина за пишущей машинкой взглянула на меня так, как будто она все обо мне знала. Я не мог дольше это выдерживать.

– Так что же? – спросил я.

– Вы работали в Голливуде?

– Конечно.

– Вы знаете Алана Лэдда?

– Конечно.

Она посмотрела на меня сияющими глазами.

– Я люблю его, – сообщила она.

– Ах так, – сказал я. И затем впервые в жизни я сказал что-то приятное об Алане Лэдде. Я сказал, что считаю его великим актером. Это разбило ее сердце. Минуту спустя она связалась по телефону со своим шефом. Через две минуты я получил пропуск. Через три – я уже шел с молодой медсестрой по залам и длинным коридорам в лабораторию главного врача отделения, которому я был представлен как американский сценарист, жаждущий информации. Фамилия врача отделения была Клеттерхон. Молодой женщины за пишущей машинкой – Рюттгенштайн. Госпожа Рюттгенштайн сказала, что доктор Клеттерхон охотно предоставит мне всю информацию, которая мне нужна. Я должен только задавать вопросы. Я по секрету сообщил госпоже Рюттгенштайн, что намерен предложить Алану Лэдду главную роль в моем фильме.