Текст книги "Я признаюсь во всём"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

38

Когда я проснулся, было без десяти одиннадцать.

Болела голова, я замерз. Сначала я очень испугался, потому что не понял, где нахожусь. Потом вспомнил и встал, чтобы закрыть окно. Дождь попадал в комнату, ковер был совершенно сырым. Я опять прошел по квартире и выключил везде свет. Письмо для Иоланты я положил на кровать. Затем я закрыл входную дверь и пошел к машине.

Я поставил ее около решетки канала. Через эту решетку я выбросил разорванные на кусочки свой американский паспорт и другие удостоверения личности, включая водительские права. Потом я поехал на вокзал. Машину я закрыл и оставил на стоянке. Чемодан я нес в руке. Я еще раз пересчитал свои наличные. Я знал, что нельзя брать много наличных денег, когда пресекаешь границу, и поэтому оставил только сто марок. Все остальные я выбросил в развалины неподалеку. Это было около 1800 марок.

Я надеялся, что на свежем воздухе головная боль пройдет, но она стала еще сильнее. Было двадцать минут двенадцатого. Я пошел в привокзальный ресторан, опять заказал кофе и выпил две таблетки аспирина. Я съел два бутерброда, хотя аппетита не чувствовал. В двадцать три часа сорок пять минут я вышел на перрон. Головная боль не отпускала.

Перрон был длинный и блестел от дождя. Здесь было довольно много людей. Поезд на Вену, похоже, было полон. Я спросил, где спальный вагон.

– Первый вагон за локомотивом, – сказал проводник.

Я шел вдоль вагона и чувствовал, как капли дождя стекают со шляпы мне за воротник. Чем дальше я шел, тем явственнее становилось чувство, что когда-то я уже проходил этот путь.

У входа в спальный вагон стоял проводник. Я протянул ему билет.

– «Господин Вальтер Франк», – прочитал он и сделал вежливый жест. – Позвольте, я понесу ваш чемодан. – Он вскарабкался в вагон. Мой череп раскалывался от боли. – Место четырнадцатое, – сказал проводник, провожая меня к купе. – Госпожа уже ждет вас.

Я закрыл глаза:

– Кто ждет?

– Ваша жена, – сказал проводник, не останавливаясь. – Она уже легла. – Он дошел до купе и постучал в закрытую дверь.

– Войдите! – раздался голос.

Проводник вошел, и я услышал, как он извиняется. Когда он заносил чемодан, дверь за ним закрылась. Затем она опять открылась, и проводник вышел ко мне.

– Пожалуйста, – пригласил он. – Ваш билет до завтра останется у меня.

– Хорошо, – сказал я.

– У вас есть какие-нибудь пожелания?

– Нет, – сказал я.

– Тогда спокойной ночи.

– Спасибо, – сказал я. Он ушел.

Я вошел в купе и закрыл за собой дверь. Обе постели были уже заправлены. На верхней полке лежала Иоланта.

– Добрый вечер, – сказала она. Она курила и не смотрела на меня.

– Добрый вечер, Иоланта.

– Теперь меня зовут не Иоланта, – ответила она и выпустила облачко дыма.

– Не Иоланта? А как же тогда? – вежливо поинтересовался я. У меня было ощущение, что я в любой момент могу упасть в обморок от боли.

– Меня зовут Валери.

– Красивое имя, – с улыбкой сказал я, держась за край ее постели.

– А фамилия – Франк, – продолжила она. – Валери Франк. Я твоя жена.

Снаружи носильщики перекрикивались друг с другом, раздался свисток поезда. Я склонился над раковиной напротив зеркала.

– Мордштайн тебе все рассказал?

Она кивнула.

– Ты его знаешь?

– Да.

– Ты ходила к нему?

– Нет. Он позвонил мне и сказал, что ты собираешься уехать.

– А твои бумаги – тоже от него?

Она опять кивнула.

– Где ты взяла деньги, чтобы ему заплатить?

– Он дал мне в кредит, – сказала она.

Снаружи хриплый голос из громкоговорителя сообщил, что скорый поезд на Вену отправится через несколько минут с третьей платформы. Просьба закрыть двери и отойти от поезда.

– Где ты была в последние дни? – тихо спросил я.

– В смысле?

– Я пытался найти тебя.

– Сожалею.

– Почему ты это сделала? – спросил я. Я почувствовал, как тронулся поезд. – Зачем ты пришла сюда? Зачем ты сделала фальшивые документы?

– Потому что я хотела уехать, – сказала она. – Далеко. Как можно дальше. Ты ведь тоже этого хочешь, не так ли?

– Да, – сказал я, – я тоже хотел этого.

– Теперь не хочешь?

– Я хотел уехать один.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Без меня?

– Да.

– Так не пойдет, Джимми, – сказала она. – Ты должен меня взять. Ты увидишь, что нам будет хорошо. Ты увидишь, что будет прекрасно. Разве раньше не было прекрасно?

– Было.

– И опять так будет.

– Но я не хочу.

– Тогда тебе надо выйти, позвать полицию и сказать, что я путешествую с фальшивыми бумагами, потому что хочу быть с тобой…

– …потому, что господин Мордштайн рассказал тебе, что у меня много денег, – сказал я.

– Это ты тоже можешь сказать полиции, – сказала она спокойно.

Опять загудел свисток локомотива.

Я смотрел на столик у окна. Там лежала белая роза на длинном стебле.

– От кого роза?

– От господина Мордштайна. Он подарил мне ее на прощание. А что?

– Просто так, – сказал я.

Она сунула руку под подушку:

– Да, вот твое настоящее удостоверение личности. Мордштайн передал мне его для тебя. А то надо выбросить. В нем написано, что ты не женат.

Она подала мне желтый документ.

– Спасибо, – сказал я. Затем достал из кармана прежнее удостоверение и выбросил его в окно.

Иоланта смотрела на меня:

– Джимми…

– Да?

– Деньги, которые у тебя неожиданно появились, украдены, да?

– Да, – сказал я. – Я обманул банк. В понедельник они начнут меня искать.

Она кивнула:

– Я так и думала.

Я сел на нижнюю постель и снял обувь.

– Джимми…

– Да?

– Ты немного сумасшедший, Джимми, правда?

– Я думаю, да.

Я встал, снял рубашку и достал из чемодана пижаму.

– Джимми…

– Да?

– Я думаю, я тоже сумасшедшая. Ты меня ударишь, если я что-то скажу?

– Нет, – пробормотал я. – Не ударю. Что случилось?

– Я люблю тебя, – хрипло сказала она.

Я надел пижаму и выключил свет.

Я лег на нижнюю полку. В купе было темно, только через щелку в оконной шторке пробивался непостоянный свет. Я лежал тихо, голова болела еще сильнее.

– Джимми, – сказал ее голос.

– Да?

– Когда мы будем на границе?

– Не знаю, – ответил я.

Колеса вагона ритмично стучали.

Мы ехали очень быстро.

Часть II

1

Сегодня у нас 14 февраля.

Я лежу в постели, и доктор Фройнд запретил мне писать. Он бы очень рассердился, если бы узнал, что я тем не менее пишу. Я должен это делать, потому что я хочу довести все до конца. Теперь я знаю, что у меня не так много времени. Еще один-два таких приступа, какой я пережил неделю назад, – и все, морфий мне тоже уже не помогает. После такого умереть будет за благо. Приступ, который свалил меня в постель, был не первым, но самым ужасным. Он наступил совсем неожиданно. Я как раз дописывал последние строки моего отчета о встрече с Иолантой в спальном вагоне поезда на Вену, когда начались эти головные боли.

В последнее время головные боли полностью поменяли свой характер. Когда они наступают, я нахожусь в почти бессознательном оглушенном состоянии в течение нескольких дней. Морфий снижает интенсивность болей, но усиливает глубину затуманивания рассудка. В подобном полусне, со свинцовыми членами и стуком в висках, я находился уже целую неделю.

Сегодня мне впервые стало лучше.

Доктор Фройнд трогательно заботится обо мне, он часами сидит около меня и слушает мои путаные лихорадочные речи – кажется, на этой неделе у меня возникла постоянная потребность поделиться своими мыслями. Вероятно, это заменяет мне прерванное писание. Это писание в течение четырех недель с утра до вечера – я уже написал первую часть моей исповеди – и стало причиной моего слома. Я просто перенапрягся. Доктор Фройнд был того же мнения.

Я позабочусь о том, чтобы вы таким образом – преднамеренно и бессмысленно – не лишили себя жизни, – сказал он.

Разумеется, мне было нетрудно уверить его в смехотворности этого заявления. Он вынужден был добавить, что его намерение ни в коем случае не может привести к какому-то успеху. Он вообще беспомощен в том, что касается его отношения ко мне. Я уговорил его на целый ряд незаконных поступков. Он до сих пор не сообщил обо мне в полицию, к тому же я совершенно открыто сказал ему, что принимаю морфий. Он не знает, что ему делать. Это очень беспокоит его, я вижу. В итоге мы пришли к решению, что я не буду писать, пока я опять не почувствую себя относительно хорошо, и что потом я буду насколько возможно щадить себя и сокращу рабочее время до четырех часов в день, а в остальное время буду отдыхать. С этим я согласился. Хотя это тоже, конечно, в своей сути было в высшей степени смешно.

2

16 февраля.

Сегодня я впервые встал. Мне уже намного лучше, и я думаю, что завтра или послезавтра начну писать дальше. Я мог бы начать и сейчас, но появилось одно маленькое затруднение: Я должен еще раз перечитать то, что я написал, чтобы вспомнить все предыдущее. Выяснилось, что я не могу вспомнить определенные события. Все как бы стерто из моей памяти. Похоже, она действительно начинает давать сбои, как в свое время любезно описал мне доктор Клеттерхон. Я попытаюсь сконцентрироваться.

3

18 февраля.

Я опять сижу за столом у окна. За окном в парке и днем и ночью беззвучно падают на землю хлопья снега. Снег очень глубокий, дети из нашего учреждения лепят разные фигуры и играют в снежки. В комнате работает центральное отопление. Здесь тихо и тепло.

Центральное отопление спального вагона, в котором я приехал с Иолантой в Вену, тоже было уже включено. Купе нагрелось так сильно, что ночью я встал и наполовину открыл окно, прикрыв открытую часть черной шторой. Я смотрел на пролетающие мимо огни, а, когда поезд остановился на какой-то станции, услышал множество голосов и звуков. Я почти не спал в эту ночь. Иоланта молчала, но она тоже не спала. Я знал это, хотя мы не разговаривали друг с другом.

Примерно часа в два мы были у австрийской границы, где поезд стоял около часа. Четверо – пограничники и таможенники – заходили друг за другом в наше купе и ставили штампы на наши бумаги. Багаж они не смотрели. Они были заспанные и мокрые, здесь тоже шел дождь. В пять часов мы достигли советской демаркационной зоны у Еннса. В этот раз, когда вошел русский проверяющий, Иоланта спала. Я не разбудил ее вовремя, и она испугалась, когда он осторожно дотронулся до нее и спросил документы.

– Это неправда! – закричала она. – Он лжет, если он это говорит! Я не делала этого!

Проверяющий в страхе отступил от нее.

– Иоланта! – закричал я.

Она испуганно огляделась, затем откинула волосы со лба и засмеялась.

– Ах, – сказала она, – извините! – Она протянула солдату свой паспорт. Он проверил его и тоже засмеялся.

Потом мы опять остались одни. Мы лежали в своих постелях и молчали.

Через час начало светать. Дождь прекратился, осенняя земля простиралась за окном, мокрая, наполовину скрытая туманом и безлюдная. Около умывальника появилась совсем узенькая золотая полоска. На востоке всходило солнце.

– Иоланта?

– Да? – сразу же ответила она.

– Иди ко мне.

Она соскользнула с верхней полки на пол. Я придвинулся к стене, и она легла рядом со мной. Ее тело было горячим, а руки – ледяными.

– Что? – спросила она.

– Иоланта, я все продумал. Я не могу пойти в полицию, это ясно. А ты можешь в любое время, когда захочешь.

– Да, – сказала она. Золотая полоска около умывальника становилась шире. Штора ритмично стучала по стеклу.

– Но я должен быть один, – прошептал я. – Я сделал все, чтобы остаться одному. Я не упрекаю тебя. Я делаю тебе одно предложение.

– Какое?

– Ты говоришь мне, сколько будет стоить, чтобы ты оставила меня одного и вернулась в Мюнхен.

– Нет, – резко и быстро ответила она.

– У меня много денег. Подумай.

– Я уже подумала.

– И?

– Я хочу быть с тобой. Я не хочу обратно. Ни за что. – Она глубоко вздохнула. – Я хочу уехать. Я хочу оставаться с тобой столько времени, сколько тебе отпущено. Я должна ехать, должна! А ты должен взять меня с собой. Поэтому я все это сделала.

– И потому что ты меня любишь, – вежливо сказал я.

Ее тело напряглось.

– И потому, что я тебя люблю, – сказала она. – Да, и поэтому тоже, ты, дурак.

– Ты не любишь меня, – пробормотал я. – Точно так же, как и я тебя. Ты решилась шантажировать меня, не раздумывая и не сомневаясь, так же как и я решил, не раздумывая и не сомневаясь, бросить тебя. Это есть у нас обоих: отсутствие сомнения.

– У нас есть много другого общего.

– Но не любовь.

– И любовь, – сказала она и неожиданно застонала.

– Что с тобой?

– Ничего, – быстро ответила она. – Ляг нормально. – Я немного сдвинулся и прижал ее. Теперь я отодвинулся обратно.

– Ты писатель, – сказала она, – ты писал сценарии и истории, в которых рассказывалось о любви. Попробуй сам объяснить это, у меня не получается. Я шантажирую тебя, живу с фальшивыми документами и хочу уехать с тобой. Я что, сумасшедшая? Я не знаю, я не могу подобрать слова, но пусть меня накажет Бог, если я лгу. Ты мне не веришь, да?

– Не верю.

– Ты не можешь меня понять.

– Нет.

– Ты ничего ко мне не чувствуешь?

– Чувствую, – сказал я. – Но это не любовь. Это называется совсем по-другому.

Она опять застонала.

– Ты не знаешь, – хрипло сказала она. – Ты совершенно не представляешь, Джимми, мой бедный маленький Джимми, ты не знаешь, что случилось…

Тогда я промолчал. Позже, намного позже я вспоминал о ней. Я тогда действительно ничего не знал. Когда я узнал правду, было слишком поздно – для всех.

– Иди обратно на свою полку, – попросил я.

– Нет, – сказала она и повернулась ко мне.

Я отодвинулся:

– Уйди, или я ударю тебя.

Она не ушла.

Я ударил ее.

Затем я сорвал с нее ночную рубашку. Она лежала совсем тихо и смотрела на меня. Ее рот был приоткрыт. Она была похожа на бабушку всех проституток мира. Я чувствовал, как гнев, бессознательная ярость поднимались во мне волной, когда я брал ее.

Позднее я заметил, что глаза мои были полны слез, слез ярости из-за моей собственной слабости. Иоланта не заметила этого, она спала. Но я не спал, лежал и смотрел на солнечный свет этого солнечного утра. Мы ехали через лес, и я слышал, как локомотив загудел. В голове кружились путаные мысли. Мне было холодно.

Я все еще не пойман, неожиданно подумал я. Я все еще не освободился.

Потому что я был слишком слаб.

И слишком труслив.

4

В Вене мы остановились в отеле «Захер».

Воскресенье прошло спокойно, в утренних газетах в понедельник я тоже не нашел сообщения о моем мошенничестве. Возможно, оно еще не открылось. Возможно, австрийские газеты работают несколько медленнее. Еще в воскресенье я позвонил инженеру Лаутербаху, и он попросил меня зайти к нему в офис в понедельник после обеда. Деньги для меня уже приготовлены, сказал он.

В понедельник с утра я попросил Иоланту сходить в бюро по квартирным вопросам и узнать, можно ли снять меблированную квартиру.

– Зачем? Мы не останемся в отеле?

– Нет, – сказал я, – это слишком рискованно. Полиция может проверить имена в книге гостей отеля. Если мы будем жить где-нибудь на частной квартире, найти нас будет намного сложнее.

Ее брови высоко поднялись, крылья носа вибрировали:

– Но мы же хотели в Италию.

– Нам надо немного подождать.

– Я не хочу ждать! Я хочу уехать отсюда.

– Я тоже хочу уехать, – сказал я, – но я не хочу в тюрьму. Сейчас пересекать границу было бы безумием. Мы должны остаться здесь на одну, две, может быть, на четыре недели и переждать.

Она согласилась:

– Да, Джимми, хорошо, я пойду искать квартиру.

Неожиданно я увидел, что у нее судорожно дрожат пальцы.

– Что с тобой?

– Ничего! – Она сжала кулаки. – Я просто хочу уехать отсюда, и все.

– Я тоже хочу уехать, – сказал я, – но это не так просто.

Целый день я был один. Я прогулялся по чужому городу, пообедал в каком-то ресторане, потом поехал на улицу принца Евгения. Офис инженера Лаутербаха находился на верхнем этаже помпезного здания и состоял из множества помпезных помещений. На двери под его именем было написано еще «Посредничество в вопросах реальности».

В каких вопросах реальности оказывал посреднические услуги господин Лаутербах, не сообщалось, но, похоже, у него было прибыльное предприятие. Молодой человек, который меня впустил и провел в огромное помещение, попросил немного подождать. В комнате были большие окна, люстра венецианского стекла и настоящий персидский ковер. На стенах висели два гобелена, я увидел античную мебель.

За письменным столом в стиле рококо сидела молодая дама и печатала на машинке. Когда я вошел, она взглянула на меня и вежливо поздоровалась. Я сел напротив нее в углу и стал нервно листать журналы, которые лежали на столике. Потом я отложил их, так как у меня было такое чувство, что молодая дама смотрит на меня. И звук печатной машинки смолк.

Я был немного удивлен, когда я убедился, что она действительно смотрит на меня большими светлыми глазами. Она опустила руки и тихо сидела напротив меня: молодая красивая девушка со светлыми волосами и крупным чувственным ртом. Я ответил на ее взгляд. Она оставалась совершенно серьезной, в то время как я начал смеяться. На ней был серый костюм в спортивном стиле, белая блузка и коричневые замшевые туфли без каблука. Ее серые глаза были с зеленым отливом, а светлые волосы гладко зачесаны назад и сколоты в тугой пучок.

– Да? – сказал я.

Она вздрогнула и сильно покраснела.

– Извините, – смущенно сказала она.

Я дружелюбно улыбнулся:

– Что случилось?

– Ничего, – поспешно сказала она и опять склонилась над машинкой, – извините, пожалуйста. – И она продолжила печатать свое письмо. Тут же зазвонил колокольчик. Она поднялась, открыла дверь и заглянула в соседнюю комнату, оттуда послышался мужской голос. Повернувшись, она посмотрела на меня: – Пожалуйста, господин Франк! Господин инженер просит вас войти.

Когда я проходил мимо, я попытался еще раз взглянуть на нее, но она демонстративно отвернулась. Я чувствовал ее запах, она пахла молодостью и чистотой. Ее лицо все еще было залито краской смущения. Я слышал, как она быстро закрыла за мной дверь.

Кабинет Лаутербаха был обставлен так же солидно и элегантно, как и приемная. Инженер встал мне навстречу. Это был тяжелый темноволосый человек с моржовыми усами и огромными руками в желтых пигментных пятнах. Он сутулился как медведь, из манжет торчали черные волосы.

– Садитесь, господин Франк, – вежливо сказал он. – Мой друг Мордштайн сообщил мне о вас. Вы захватили с собой квитанцию на получение багажа?

– Да.

– Могу я взглянуть на нее?

– У вас есть деньги?

– Конечно, – сказал он. – Я дам вам чеки.

– На сколько?

– Сначала на сто двадцать тысяч шиллингов. Все правильно, не так ли?

– Да, – сказал я. – Это первая сумма, эквивалентная двадцати тысячам марок.

– Точно, господин Франк. – Он нажал на кнопку. Дверь открылась, и вошла светловолосая девушка.

– Пожалуйста, чеки для господина Франка, – сказал Лаутербах.

Она исчезла.

– Я дам вам четыре чека, – сказал он. – В четыре разных банка.

– Но сейчас банки после обеда закрываются.

– Да, ну и что? – улыбнулся он.

– Поэтому давайте перенесем наше дело на завтрашнее утро, – сказал я. – Вы сможете тогда сразу же пойти со мной.

– Зачем?

– Чтобы я, после того как получу деньги по последнему чеку, смог отдать вам квитанцию, – сказал я.

– Вы не доверяете мне, господин Франк?

– Я не знаю вас, – ответил я. – Вы на моем месте действовали бы по-другому?

– Нет, – сказал он. – И поэтому я позвонил в эти четыре банка. Деньги подготовлены. Мы можем забрать их сейчас, хотя уже вторая половина дня. Я отвезу вас туда сейчас на своей машине.

– Прекрасно, – сказал я. – И не обижайтесь.

– Ну что вы! – улыбнулся он.

Опять вошла светловолосая девушка. Она подошла к Лаутербаху, не глядя на меня, – похоже, она избегала еще раз встретиться со мной взглядом. Прямо около меня она споткнулась о складку на ковре, и один из чеков, которые она держала в руке, упал на пол около меня. Я наклонился и поднял его.

– Спасибо, – сказала она, принимая его. Голову она отворачивала. Удивительная девушка, подумал я.

Она подала чеки Лаутербаху:

– Еще что-нибудь, господин инженер?

– Нет, спасибо.

Она ушла.

– Когда вы сможете передать мне вторую сумму? – спросил я.

– Через десять дней.

– Раньше нельзя?

– К сожалению, нет.

– Но это очень неприятно.

– Деньги могут потребоваться вам раньше?

– Да, – сказал я.

– Мне очень жаль, господин Франк. – Он поднялся. – Может быть, так даже лучше. Вам надо немного расслабиться. Я думаю, сейчас это будет кстати.

– Что вы имеете в виду?

– Я говорил, что Вена красивый город. Посмотрите его. Мы можем идти?

Я кивнул. Он шел передо мной, мы прошли через комнату, в которой сидела молодая девушка, к выходу.

– Всего доброго, госпожа Вильма, – сказал он.

– Всего доброго, господин инженер. Вы уже не вернетесь?

– Нет.

Мы дошли до двери.

– Всего доброго, – сказал я тоже.

Ответа не последовало.

Я обернулся.

Она сидела за машинкой, и ее большие светлые глаза опять смотрели на меня. Она шевелила губами, я видел, что она складывает слоги, чтобы попрощаться, но слов не был слышно. Затем она опять быстро опустила голову и начала печатать. Я закрыл дверь.