Текст книги "Я признаюсь во всём"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

16

Я рассказал ему все, или почти все, умолчав только о том, что сделал с украденными деньгами. Я утверждал, что они еще в банке, из страха, что он откажется и не возьмет их на строительство отеля. А в остальном не осталось ничего, о чем бы я умолчал, ничего, что бы я приукрасил. Я говорил час. Мы были одни, нам никто не мешал. Мы сидели в его кабинете. Я отправил Мартина домой, и доктор Фройнд запер дверь. Он ни разу не перебил меня. Ни разу не взглянул на меня. Он курил и смотрел куда-то в сторону, в темноту своего кабинета.

Чем дольше я говорил, тем свободней чувствовал себя. Мне было все равно, что он теперь предпримет, это совершенно меня не заботило. Невыносимо тяжелая ноша упала с моих плеч, когда я рассказывал о своих преступлениях, и моя усталость становилась все более невыносимой. Моя речь лилась сама – я слишком долго молчал. Я ни о чем не думал больше, ни о последствиях, ни о будущем. Я не думал даже о Мартине. Наконец все было сказано. И я поднял глаза.

Доктор Фройнд закурил новую сигарету и хранил молчание. Я смотрел на него, но он избегал моего взгляда.

Я ждал. Он все еще молчал.

– Я закончил, – громко сказал я. – Скажите же что-нибудь!

Он медленно покачал головой.

– Я тоже всего лишь человек, господин Франк. Что я должен вам сказать?

– Что мне делать?

– Как я могу?

– Прикажите мне что-нибудь сделать. И я послушаюсь!

– Я не могу вам ничего приказать, – сказал он. – И боюсь, мало чем могу помочь.

– Вы хотите сообщить в полицию?

– Нет, господин Франк, – сейчас он серьезно смотрел на меня. – Моя профессия имеет некоторое сходство с профессией священника. И я тоже знаю об обязанности хранить молчание. Я не чувствую потребности выдать вас. Я могу только посоветовать вам сделать это самому.

Я поднялся:

– Я надеялся, что вы сделаете это. Я слишком труслив. Я не хочу быть арестованным и осужденным за мои преступления в те последние месяцы, которые мне еще остались.

– Вот видите? И вы ждете, что я вас выдам? Вы не должны были рассказывать мне свою историю.

– Я не мог иначе. Я должен был кому-то это рассказать, с кем-то поделиться.

– Господин Франк, вы очень больны.

– Да, я знаю.

– Не только физически, но и душевно. Ваш мозг не работает. Вы больше не в состоянии думать.

– Вы полагаете, я сошел с ума?

– Боюсь, что так, господин Франк.

– Но я чувствую себя совершенно нормальным. Я не несу чепухи и не веду себя странно!

– Вы по-другому сошли с ума, опасно, господин Франк. Основные ценности человеческой жизни потеряли для вас свое значение. Вы больше не видите разницы между добром и злом. Вы уже не знаете, что такое человеческое существо и что означает смерть.

– Это я знаю прекрасно, – тихо сказал я.

– Вам кажется, что вы знаете, господин Франк, – сказал он так же тихо. – Вы понимаете слова, но не их содержание. Вы раскаиваетесь?

Я добросовестно подумал.

– Нет, – сказал я и сам этому удивился.

– Вот видите.

– Нет, господин директор.

– Совсем?

– Я бы не хотел окончить свои дни в тюрьме, – сказал я. – Но я не боюсь тюрьмы. Если бы вы меня выдали, это не причинило бы мне боли.

– А вы кого-нибудь любите?

Я кивнул.

– Да, – сказал я. – Вас, доктор Фройнд.

Он помолчал, встал и подошел к радиоприемнику. Спустя секунду раздались глухие рождественские песни.

– А если я попрошу вас во всем сознаться?

– Я пообещаю вам это, господин доктор. Но, боюсь, в конце концов я этого не сделаю. Однажды мне уже представлялся случай сделать это. Тогда я тоже не смог.

Из радиоприемника доносились поющие детские голоса.

Он повернулся ко мне спиной и продолжил:

– Я точно так же, как и вы, не знаю, что делать, господин Франк. Я всегда верил, что могу помочь любому. Но, оказывается, я переоценил себя. Я не знаю, что вам посоветовать. – Вдруг он обернулся и посмотрел на меня почти испуганно: – Но боже мой, мы должны что-нибудь сделать! Я не могу вас так отпустить! Вы больны! Вы представляете угрозу для общества!

– Уже нет.

– Каждый больной человек опасен для окружающих, – сказал он. – И вы тоже. Вы не знаете этого, но вы опасны! – Он смотрел на меня.

– Доктор, – сказал я. – Я должен сделать вам еще одно признание.

– Нет! – вскрикнул он.

– Нет, я должен это сделать. Не бойтесь, в этом нет ничего ужасного. Я думаю, с головой у меня уже действительно не все в порядке. Я намереваюсь кое-что сделать в связи с моей исповедью. Я знал, что вы не сможете мне ничего посоветовать. Я знал, что вы поймете, что я опасен для людей и что меня нельзя оставлять одного…

Он медленно подошел ко мне. В его глазах светилось растерянное понимание:

– Вы хотите…

Я кивнул.

– Я боялся, что вы откажете мне в моей просьбе. Теперь я вижу, что вы этого не сделаете. Я не могу больше быть один. Я хочу умереть здесь, в школе. Я не хочу никогда уходить отсюда. Я хочу остаться у вас, доктор. Только у вас. Могу я прийти с Мартином?

Он долго молчал. Затем тихо сказал:

– Да.

– Алилуйя! – торжествовали ангельские голоса в эфире.

17

Шел январь, и за окном падал снег, когда я начал записывать эту историю. Пришел март, и снег растаял. Весна в этом году была ранняя. В школьном саду уже цветут крокусы и примулы, на кустах набухли толстые почки. Я очень старался в последние три месяца. И много сделал, несмотря на то, что мне уже было очень тяжело. Боли участились, дышать стало трудно. Я не думаю, что увижу лето, хотя мне этого очень хочется, – ведь в июле, по нашим расчетам, детский отель в Нойштифте у леса будет готов и в него заедут первые посетители. Мартин будет среди них, доктор Фройнд мне это обещал. Он до сих пор не знает, что отель построен на деньги, которые я украл. Я сказал ему, что завещаю их мюнхенскому банку. Я очень рад, что строительство продвигается так быстро. Теперь этому уже ничего не может помешать. Деньги безвозвратно вложены в окна, двери, стены, мебель, ковры и печи. Даже если разрушить весь дом, обратно их не заполучить. На прошлой неделе положили крышу. Мы с доктором Фройндом ездили на стройку: верх здания был отделан деревом. Мы прошли по всем комнатам, выпили вина с рабочими. Это был хороший день.

Жизнь моя протекает очень размеренно. Мартин живет в соседней комнате. Он по-прежнему не проявляет ко мне интереса, но учится и хорошо себя ведет. Мы ждем его следующего приступа. В свое время он с энтузиазмом воспринял мое предложение о переезде. 26 декабря мы переехали в нашу школьную квартиру. Вещей с собой мы взяли не много. Я остался прописан на Райзнерштрассе, чтобы не вызвать подозрения, но был там только два раза. Что мне там было делать?

Доктор Фройнд объяснил своим коллегам и начальству наше присутствие в школе тем, что ему необходимо некоторое время наблюдать отца и сына, чтобы, установив тесный контакт, сильнее воздействовать на Мартина. Он сказал «некоторое время», так как это не может длиться вечно, я чувствую, что конец близок. Я держусь очень скромно и никому не мешаю. Ем я в небольшом кафе неподалеку, где собираются таксисты, водители трамваев и рабочие. А Мартин питается в школе. Он уже научился готовить.

В последние недели я обычно пишу с девяти до двенадцати часов, потом после обеда – с трех до семи. Когда мне бывает нехорошо, я пишу в кровати. Не было ни дня, чтобы я не писал. Я уже упоминал, что идея писать заметки принадлежала доктору Фройнду. Он предложил мне это в новогоднюю ночь, когда мы сидели за бутылкой вина.

– Вы считаете, – сказал он тогда, – что каждому преступнику хочется рассказать о своем проступке, повиниться в содеянном?

Я покачал головой:

– Потребность рассказать кому-нибудь о том, что нас глубоко задевает, мучает, есть как у преступников, так и у святых. Не только доктора Криппена тянуло вернуться на место убийства – святой Иоанн и святой Матфей тоже чувствовали потребность написать Евангелие.

– Я не святой.

– Отнюдь нет, – сказал он. – Но вы писатель. Вы всегда хотели написать книгу, но так и не сделали этого. Напишите сейчас. Это ваша последняя возможность.

Я начал писать. Я стал спокойнее, я больше не чувствовал необходимости поделиться с кем-то. Если бы я не написал этой исповеди, я бы, наверное, все-таки сдался полиции. Доктор Фройнд иногда заходил ко мне и спрашивал, как идет работа. Он никогда не просил меня дать ему прочитать хоть страницу. Зачем? Он уже знает мою историю, и у него нет на это времени. Я не думаю о том, что буду делать с рукописью, когда закончу. Я даже не знаю, закончу ли я ее. Для меня это своеобразный дневник, и я не хочу с ним расставаться.

От Вильмы я получил открытку из Дюссельдорфа, где проходили гастроли. «Я плачу», – написала она. Я не ответил. Я не знал, что ответить. Я долго думал, но едва ли я мог сейчас вспомнить Вильму. Это было уже так давно, а я быстро забываю и лица, и события. Из старых знакомых остался только господин Хоенберг. Он часто навещает меня здесь. Мы вместе ужинаем в маленьком кафе, потом он иногда поднимается в мою комнату, и мы играем партию в шахматы или говорим о его сыне, которому уже лучше. Я никогда не видел мальчика, но по рассказам Хоенберга я очень хорошо его представляю.

Я рад, что доктор взялся ему помочь. Хоенберг стал моим другом.

Боли повторяются.

Счастье, что у меня есть морфий.

18

21 марта.

Неделю назад в класс Мартина пришел новый мальчик. Его зовут Адам, он слабоумный и ни с кем не разговаривает. По крайней мере, уже несколько недель он молчит. Доктор Фройнд знает его уже много месяцев, мальчик был у него в консультации, и когда все от него уже отказались, доктор взял мальчика в свою школу. Но не помогла даже шоковая терапия, так же тщательно подготовленная, как когда-то с Мартином. Мальчик оставался нем.

Доктор Фройнд говорил с матерью, она была совершенно растеряна:

– И при этом он замечательный ребенок, доктор Фройнд! Раньше, еще год назад, он нас только радовал! Он музыкально одарен! Вы не поверите, но уже в пять лет он играл на саксофоне!

– Ах вот как, – сказал доктор Фройнд. (Он рассказывал мне об этом позже.) – У него есть саксофон?

– Да, мы купили ему инструмент, он так хотел этого. Сейчас мы его потеряли, но это не важно – он все равно больше не играет.

– А что он любил играть?

– Одну американскую пьесу, – сказала мать.

– Джаз. Как же она называлась? Я уже не могу вспомнить. Но мой муж наверняка знает!

– Спросите у него, – попросил доктор Фройнд.

Она спросила. Пьеса называлась «Сентиментальное путешествие».

Доктор Фройнд съездил в город и купил саксофон. Он отдал его матери Адама.

– Положите его сегодня вечером ему на подушку, – сказал он. – А завтра расскажете мне, что произойдет.

Не произошло ничего, сказала мать Адама на следующий день. Адам увидел саксофон, взял его, осмотрел и отложил.

– Хм, – произнес доктор Фройнд.

Потом он полдня звонил по телефону, пока не разыскал знакомого, который играл на саксофоне. Он попросил его прийти вечером. В восемь вечера оба пошли к дому, где жил Адам. И знакомый доктора Фройнда, к большому неудовольствию остальных жильцов, стал выдувать «Сентиментальное путешествие».

Он играл громко и красиво. Адам сидел в своей комнате. Саксофон лежал рядом с ним. Адам не пошевелился.

Доктор Фройнд и его знакомый ушли домой. На следующий день доктор снова пригласил его к себе:

– Знаешь, я еще раз обдумал ситуацию. Мы поступили неправильно. Адам исключительно одарен. Ты играл «Сентиментальное путешествие» очень хорошо, а на этот раз сыграй фальшиво. Понимаешь?

– Еще бы, – сказал знакомый.

В этот вечер они снова стояли перед домом, а Адам снова сидел в своей комнате. Знакомый доктора Фройнда начал играть. Он намеренно стал играть фальшиво. Доктор Фройнд затаил дыхание. В следующий момент из комнаты Адама донеслись звуки саксофона. Играл Адам. И он играл правильно – так, как было нужно! И на следующее утро Адам впервые за долгое время ответил на вопрос, который ему задала учительница.

19

27 марта.

– Беда нашего времени в том, – сказал доктор Фройнд, – что люди больше не способны правильно мыслить. На них влияют тысячи идеологий, террор тоталитарного государства, крах капиталистической общественной системы. Насилие и страх, глупость и непонимание – как могут люди думать правильно? Они мыслят неверными категориями и не в том ключе. Они путают агрессию с героизмом, насилие со свободой, глупость с прогрессом и технику с гениальностью. Они считают, что любовь, добро, способность прощать и юмор – устаревшие понятия, они, разочарованные в тысячный раз, теряют веру в добро, уверенность в завтрашнем дне. Они становятся циничными, жестокими и теряют веру в себя. Человек без любви неминуемо становится бескомпромиссным, человек без веры теряет силу. Если бы у Вас, господин Франк, еще оставалось что-то, во что бы вы верили, что бы вы любили, за что бы вы держались, вы не стали бы убийцей. Ваш больной мозг – всего лишь классический пример нашего общества. Ваше преступление – не просто преступление, если рассматривать его с этой точки зрения. Ваше преступление – одно из многих, ему подобных.

20

2 апреля.

Доктор Фройнд сказал:

– У меня сложилось определенное представление, что человеческая психика не выносит долгого подчинения. Ни по законам природы, которые она пытается преодолеть хитростью и насилием, ни в любви и дружбе, и меньше всего – в воспитании. В этом кругу главное сегодня – быть свободным, самостоятельным, это часть той колоссальной силы, которая движет человечество вперед. Даже праведные и святые ощущали эту потребность, и эта низменная природная страсть подавлялась лишь тогда, когда человек соприкасался с богом. Поэтому мы не можем подавлять это стремление двигаться вперед. Поэтому мы не должны отвечать злом на ненависть – мы должны отвечать на нее любовью. Если мы имеем дело со сталью, то, чтобы воздействовать на нее, мы должны прибегнуть к воску. Мы должны научиться быть терпимыми, добрыми и готовыми прийти на помощь во времена нетерпимости, бездушного насилия и зла. Тогда мы сможем вызвать у людей, как у маленьких детей, автоматическую обратную реакцию, которой и добиваемся. Только так можно помочь миру. И мы оказываем огромную помощь, занимаясь с детьми. Взрослым принадлежит настоящий и вчерашний день. Будущее же этого мира – за детьми, которые завтра станут взрослыми. Наши дети должны наслаждаться тем, за что мы сегодня боремся – воздухом, светом, чистыми квартирами, достатком, хорошей работой, знанием и свободой от нужды и недоверия. Наша борьба – их здоровье. А наша жизнь должна быть посвящена их благоденствию.

21

7 апреля.

Я пишу эти строки в крайнем возбуждении, пытаясь рассказать о событии, которое глубоко потрясло как меня, так и доктора Фройнда. Мне кажется, я уже упоминал о бедном слабоумном Адаме, который ходит в класс Мартина и заново учится говорить после того, как доктору Фройнду удался эксперимент с саксофоном.

Чтобы лучше объяснить происшедшее, я должен рассказать, что Мартину в последнее время очень трудно дается правописание. В математике он, как и раньше, делает успехи, но в правописании очень отстает. Доктор Фройнд вызвал его по этой причине в свой кабинет. Я был там, когда он вошел.

– Ну, Мартин, – сказал доктор Фройнд, – это очень хорошо, что ты сразу пришел. Я хочу с тобой поговорить.

Мартин смущенно кивнул.

– Ты уже знаешь, о чем?

– Нет, господин доктор.

Доктор Фройнд подался вперед:

– Послушай, учительница рассказала мне о тебе что-то очень хорошее, ты догадываешься что?

– Вероятно, что я опять плохо себя вел.

– Но Мартин! – доктор Фройнд озадаченно покачал головой. – Я же сказал – что-то хорошее.

– Нет.

– Ну вот. Тебе совсем ничего не приходит в голову? Этого не может быть. На уроке природоведения…

Мартин покачал головой. Он не догадывался. Он и не мог догадаться, так как то, о чем сейчас говорил доктор Фройнд, было выдумкой. Он намеревался поругать Мартина за его отставание в правописании. Он только нашел небольшой обходной путь.

– Хорошо, если ты не знаешь, я тебе скажу: учительница хвалила тебя за то, что на уроке природоведения ты был особенно внимателен.

Мартин был озадачен. Когда он входил, он был уверен, что получит нагоняй. А сейчас его хвалят! Он улыбнулся.

– Ты даже не догадывался об этом, Мартин?

– Нет, – он улыбнулся шире.

– А учительница обратила на это внимание! Ты сам уже не замечаешь, когда ведешь себя хорошо и бываешь внимателен – это для тебя само собой разумеется. А почему это стало для тебя так естественно?

– Потому что сейчас все по-другому.

– Что же сейчас по-другому?

– Все очень изменилось.

– Верно, Мартин, верно! – Доктор взял руки мальчика в свои, он раскачивался взад и вперед, как на кресле-качалке, и то, что он говорил, звучало, как молитва, которую он уже тысячи раз повторял, которая выражало его кредо, первое, чему он учил всех детей, чтобы они никогда больше этого не забывали. – А кто изменился? Кто мог измениться? Кто был единственным во всем мире, кто смог это сделать?

– Я сам, – сказал Мартин.

Доктор Фройнд выпустил его руки.

– Совершенно верно, Мартин. И если у тебя все так хорошо получается на природоведении, и с математикой, я думаю, тоже, может быть, еще есть какой-то предмет, где не все так гладко?

Теперь он подошел к сути. Но Мартин этого не заметил. Это маленькое вступление доктора Фройнда придало ему уверенности, он говорил с открытым сердцем. Он сам рассказал о том, о чем собирался умолчать:

– Если уж вы спрашиваете, господин директор… У меня не очень хорошо получается с правописанием.

– Так, так, с правописанием. Знаешь, тут ты меня удивил. Об этом учитель мне ничего не говорил.

– Нет? – Мартин удивленно посмотрел на него.

– Нет, ни слова. Я думаю, этому есть только одно объяснение: господин учитель еще не заметил, что у тебя не получается. Иначе он уже непременно поговорил бы со мной, – неожиданно доктор Фройнд рассмеялся. – Мне кое-что пришло в голову, Мартин. Рассказать?

– Да.

– Итак, слушай: если ты, например, втайне от него позанимаешься побольше, то через неделю-другую у тебя все получится. И если ты прямо сейчас за это возьмешься, то через две недели, когда учитель тебя спросит и ты получишь хорошую оценку, так же как по природоведению, он придет ко мне и скажет: «Мартин у меня отлично учится!» Здорово, правда? И учитель никогда не узнает, что какое-то время ты учился не так хорошо.

Теперь засмеялся и Мартин.

– Что, хорошо я придумал? – спросил доктор Фройнд.

– Да, господин доктор!

– Ну и что же ты будешь делать?

– Учиться, господин доктор!

– Ты решил правильно. Это можешь сделать только ты сам. Я мог только подсказать тебе, как быть. Но сделать успехи в правописании может только кто?

– Только я сам, господин доктор!

– Ну и хорошо. А сейчас иди обратно в класс, и через две недели расскажешь мне, как прошел экзамен!

Мартин кивнул. Он дошел до двери, обернулся и сказал:

– Господин доктор!

– Да?

– Альберт стоит за дверью. Можно ему войти?

Доктор Фройнд удивился:

– А почему он стоит за дверью?

– Я привел его с собой, – сказал мой сын. – Мы кое-что придумали и хотели бы вам рассказать об этом.

22

И они встали перед большим письменным столом: Мартин, который держал слово, и рядом с ним красный, смущенный, переминающийся с ноги на ногу, взволнованный Альберт.

– Речь идет об Адаме, господин доктор, – начал Мартин.

– Да, – подтвердил Альберт.

– А что с Адамом? – Я видел, что доктор Фройнд тоже был взволнован. Он наклонился вперед. Зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, быстро сказал: «Не сейчас», – и положил ее.

– Ну, вы уже знаете, господин доктор, Адам очень плохо учится по математике, – это сказал Мартин, мой сын, которого выгнали из четырех школ, который был признан невменяемым, а рядом с ним стоял слабоумный. – Адам – бедный мальчик, господин доктор! Госпожа учительница нам это объяснила. Он долго был тяжело болен, и сейчас он наконец выздоравливает. Конечно, он еще очень слаб, и у него еще не все получается так хорошо, как у меня или у Альберта…

– Да, – сказал Альберт, у которого тоже еще не все получалось.

– Ну, и что же с математикой?

– Всегда одно и то же, господин доктор. Когда учительница вызывает Адама, он так волнуется, что не может отвечать на вопросы. Но почему он так волнуется? Потому что в классе сидят несколько идиотов, которые всегда смеются, когда Адама вызывают к доске!

– Всегда смеются, – эхом откликнулся Альберт.

– Сколько же тех, которые смеются? – спросил доктор Фройнд.

– Ну, когда шесть, когда двенадцать, по-разному. Во всяком случае, очень много. Больше, чем мы с Альбертом вместе могли бы побить. Мы уже думали об этом, но это не имеет смысла.

– Не имеет смысла, – повторил Альберт и подпрыгнул. – Не имеет смысла, ха-ха!

Я встал и подошел ближе. Я чувствовал, что здесь происходит что-то такое, что тронуло даже доктора Фройнда, который слышал так много необычного и страшного.

– Альберт и я, господин доктор, мы сидим сейчас вместе, – мы так часто говорили об Адаме. Мы очень хорошо его знаем, потому что он…

– …сидит перед нами… – сказал Альберт.

– …и мы видим, как он пишет.

– Да, – тихо сказал доктор Фройнд.

– И нам с Альбертом кажется, что Адам знает правильный ответ, когда учительница его вызывает. Но тут начинается этот глупый смех! И это ему так больно, что он все забывает.

– Глупый смех, глупый смех! – отозвался Альберт.

– Теперь Адам начинает бояться этого смеха еще до того, как учительница вызывает его. Адам боится уже весь урок, господин доктор! Если так пойдет дальше, эти идиоты добьются того, что он уже вообще не сможет правильно ответить, вызовут его или нет.

– Да, это очень плохо, то, о чем вы мне рассказали, – сказал доктор Фройнд. – И конечно, так не может продолжаться. Мы должны что-то предпринять, чтобы помочь бедному Адаму, правда?

– Мы придумали уже, уже придумали, – объяснил Альберт.

– Да, господин доктор, – сказал Мартин. – Но мы хотели у вас спросить, правильно ли это и можно ли нам это сделать.

– Что же вы придумали? – спросил доктор Фройнд. Он держал в руке сигарету, но совсем забыл ее прикурить.

– Все очень просто, господин доктор. Как я уже сказал, побить насмешников мы не можем – их слишком много. Говорить с ними тоже не имеет смысла, потому что они просто идиоты. Поэтому мы подумали, что нам нужно что-то сделать, чтобы Адам, даже если они засмеются, ответил верно!

– Вот это да! – глаза доктора Фройнда блестели. – Это вы сами придумали?

– Да, господин доктор! Альберт и я! Вы поняли, что мы имеем в виду, правда?

– Еще бы я вас не понял! Вы считаете, что если Адам один раз ответит правильно, несмотря на то что эти идиоты засмеются, то он больше не будет бояться этого смеха.

– Совсем не бояться – может быть, пока нет, но значительно меньше.

– Меньше бояться, меньше бояться, – кивнул Альберт и захлопал в ладоши.

– А как вы хотите это сделать?

– Вот в этом все дело, – озабоченно сказал Мартин. – Это получится только в том случае, если вы поговорите с госпожой учительницей, и она нам поможет. Если госпожа учительница скажет нам перед уроком, какие вопросы она задаст Адаму, мы, Альберт и я, могли бы написать ему на листочке правильные ответы. И если она его спросит, то, когда он встанет, а они засмеются, я придвину ему листок, и ему нужно будет только прочитать правильный ответ.

– Конечно, не заметит! – предупредил Альберт.

– Он имеет в виду, что госпожа учительница, конечно, не должна заметить, что перед ним лежит листок! Она должна сделать вид, что очень рада, что Адам правильно ответил, а потом похвалить его.

– Понимаю, – тихо сказал доктор Фройнд. – И на следующих уроках вы могли бы это делать снова и снова, пока идиотам не над чем станет смеяться.

– Да, господин доктор, – Мартин согласно закивал. – И если они не будут больше смеяться, то нам не нужно будет подсказывать Адаму, потому что правильный ответ он знает сам! – Он выжидательно смотрел на доктора Фройнда: – Это хорошая идея?

Доктор Фройнд встал и пожал обоим руку.

– Друзья, – сказал он. – Это лучшая идея, которую я только слышал от двух мальчиков, а я слышал много разных идей от разных мальчиков! Я поздравляю вас! Попросите свою учительницу зайти ко мне на перемене. Я поговорю с ней. И она все с вами подготовит. Но мы должны держать это в тайне, правда? Никто не должен об этом знать!

Мартин просиял:

– Спасибо, господин доктор! До свидания, господин доктор! – И, посмотрев в мою сторону, сказал: – До свидания, папа! – Он взял Альберта за руку. – Пойдем, – сказал он. – Вместе они вышли из комнаты.

Я посмотрел на доктора Фройнда. Потрясенный, он снял очки и протер их.

– Это те мгновения, – сказал он, – ради которых мы живем. Эти мгновения… – он снова надел очки, откашлялся и наконец прикурил сигарету. – Видите, так бывает: слабые помогают больным, бедные – самым бедным. Не сильные найдут решение, а слабые. Асоциальный и кретин объединяются, чтобы помочь другому кретину. Так это происходит в школе. И так будет везде. Во всем мире. Бесправные и униженные, безнадежные и преданные поддержат и освободят друг друга. Однажды я прочел стихотворение. Строчку из него я запомнил: «Трус, возьми руку труса…» Это только начало. Так будет, все лучше и лучше, день за днем. – Он посмотрел на меня: – Почему вы молчите?

– Вы этого, вероятно, не заметили, – тихо ответил я. – Но Мартин… он сегодня…

– Что он сделал?

– Он впервые назвал меня папой, – пробормотал я.