Текст книги "Я признаюсь во всём"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Йоханнес Марио Зиммель
Я признаюсь во всём

Вилли Форсту с благодарностью

Часть I

1

Меня зовут Вальтер Франк.

Я родился 17 мая 1906 года в Вене. Я австрийский гражданин, римско-католического вероисповедания, женат на Валери Франк, урожденной Кестен. По профессии я коммерсант, занимающийся экспортом, моя квартира находится в доме 112 на Райзнерштрассе, в третьем округе города Вены, и то, о чем я здесь пишу, – это история одной ошибки. Я долго размышлял о том, можно ли с помощью слова «ошибка» наилучшим образом выразить весь опыт, переживания и события последнего месяца, соответствует ли это слово как их конечному итогу, так и квинтэссенции приключения, которое уже почти полностью закончилось; отвечает ли оно всем требованиям; имею ли я право использовать его в моем случае и в моей истории. Я размышлял об этом очень добросовестно, не пытаясь что-либо приукрасить или что-нибудь забыть, и я считаю, что слово «ошибка» – правильное слово.

Это была самая большая ошибка, которую я совершил в своей жизни, и она будет последней, потому что я болен и скоро умру. Болезнь, которая меня поразила, не очень неприятна, если не учитывать того, что она обязательно заканчивается летальным исходом. Ее проявления на прогрессивной стадии, на которой я сейчас нахожусь, можно переносить. Просто нужно хорошее средство от боли. Средство, которое я применяю, называется «гидрохлорид морфия». Оно помогает мне не чувствовать болей. Я слежу за своими ощущениями, и когда замечаю, что давление над переносицей начинает расти, что стук в глазницах, ставший таким давно привычным и хорошо знакомым, дает о себе знать, тогда я просто открываю ампулу и сам делаю себе инъекцию. И все. Больше ничего не надо. Это не очень неприятная болезнь, если не учитывать, что она обязательно заканчивается смертью.

Если быть более точным, она проявляется и в ряде других симптомов, например в головокружении, определенной атрофии мозга и неравномерной изнашиваемости одинаково задействованных мускулов. А еще быстро устают глаза, и поэтому при написании этой истории я буду продвигаться вперед маленькими отрезками: я должен буду часто прерываться. Я думаю, будет лучше эти отрезки просто пронумеровать по порядку: во-первых, чтобы было легче читать разрозненные листки, на которых я пишу свою историю для доктора Фройнда, а во-вторых, чтобы я мог видеть, выполняю ли ежедневный объем работы, который сам себе установил. Я должен очень экономно и разумно рассчитывать свое время, если я хочу закончить до того, как умру. А я хочу закончить! Написать историю этой ошибки до самого конца, не забыв ни о чем, ничего не приукрасив.

Я перечитываю первые строчки еще раз и замечаю, что уже в этих первых строчках кое-что забыл и кое-что приукрасил. Я понимаю, что прежде, чем я сам себя не исправлю, дальше писать нельзя. Я не должен рассказывать свою историю ради эффекта, ради дешевого желания взбудоражить, – я обязан изложить ее так, чтобы в ней наилучшим образом и ярче всего была видна правда. Поэтому я опровергаю все, что я написал до этого.

Я не Вальтер Франк. И не родился 17 мая 1906 года в Вене. Я не австрийский гражданин, не римско-католического вероисповедания, не женат на Валери Франк, урожденной Кестен, точно так же как и моя профессия не коммерсант, занимающийся экспортом. Это ложные сведения, за которыми, однако последуют верные.

Мое настоящее имя Джеймс Элрой Чендлер.

Я родился 21 апреля 1911 года в городе Нью-Йорке штата Нью-Йорк, США. Я американский гражданин, протестант и женат на Маргарет Чендлер, урожденной Дэвис. И по профессии я автор-сценарист в Голливуде, теперь уже бывший.

2

Идет снег.

За окнами комнаты, в которой я пишу, беззвучно опускаются на землю снежинки. Свет в комнате мягкий и сумеречный. Глаза и голова у меня не болят. Доктор Фройнд был очень любезен, предоставив мне эту комнату. Она выходит окнами в сад большого современного школьного здания, где он работает. Внизу находится спортивная площадка, окруженная высокими старыми деревьями. В хорошую погоду до меня долетают радостные крики играющих детей, и я прислушиваюсь к их смеху и запыхавшимся от бега голосам. Сегодня спортплощадка заброшена и утопает в снегу.

Я сижу в удобном кресле, бумага, лежит у меня на коленях. Только что приходил доктор Фройнд – справиться о моем самочувствии. Он очень обрадовался, когда я сказал, что сегодня начал писать свою историю. Мысль написать ее принадлежит именно ему. Ему принадлежат все мои планы последнего времени. С той поры как я его встретил, я все больше и больше оказываюсь под его влиянием и следую его советам. Мне стало неуютно в своей квартире на Райзнерштрассе, и я практически переселился сюда, к нему и делаю только то, что он считает нужным и о чем он меня просит. Я доверяю ему. Он доброжелателен, умен и знает обо мне все. Мне очень повезло, что я встретил его.

Когда я пришел к нему и рассказал свою историю, когда он узнал, как обстоят дела, он посоветовал мне записать мои приключения. Он считает, что мне станет легче. Успехи его методов воспитания, так же как и успехи всех подобных усилий следует приписать тому, что сначала он предлагает своим пациентам – одним из которых стал и я – рассказать обо всем, что их удручает и переполняет, чтобы они испытали первое чувство облегчения. Это я понял сразу, когда он в первый раз предложил мне это сделать.

– Вы считаете, – сказал я, – что всех преступников говорить об их поступках заставляет желание похвалить или обвинить себя за то, что они совершили?

Он покачал головой:

– Необходимость говорить о вещах, которые нас глубочайшим образом потрясли, в одинаковой мере захватывает и преступников, и святых. Не только доктора Криппена потянуло на место его убийства, но и святой Иоанн и святой Лука были вынуждены написать свои Евангелия.

– Я не святой.

– Разумеется, нет, – сказал он, – но вы писатель. Вы же всегда хотели написать книгу и до сих пор не сделали этого. Напишите ее сейчас. Это ваша последняя возможность.

Да, это моя последняя возможность.

У меня было много возможностей писать книги, но я их никогда не использовал, что бы я ни проживал, что бы я ни видел и ни слышал. Я писал сценарии, и они не были хорошими. Если бы они были хорошими, то они и фильмы, которые по ним снимались, могли бы заменить мне книги. Но они не были хорошими и плохо заменяли мне книги. Я упустил мои возможности, упустил все, до той самой последней, которая мне сейчас предоставляется в этой тихой сумеречной комнате, незадолго до моей смерти. Эту возможность я не должен упустить. Я должен ее использовать, и я хочу ее использовать. Я хочу рассказать мою историю, я хочу ее записать.

Но сейчас, когда речь идет о моей собственной истории, меня охватили сомнения и беспокойство. Я всегда писал только чужие истории, выдуманные, сконструированные, лживые истории, истории, которые я сам выстраивал, учитывая их развитие (я начинал с конца, а потом прорабатывал начало), а теперь стою перед суровой действительностью, беспощадными холодными фактами, прогрессивным развитием, начало которого я знаю, но не знаю конца.

Начало!

Знаю ли я о нем вообще? Могу ли я сказать, когда началась моя история, с какого времени стоит начинать о ней говорить? Может, это было в тот вечер, когда я приземлился в аэропорту в Мюнхене? Или той ночью, когда я встретил Иоланту на вилле на окраине города? Может, она началась в госпитале «Золотой крест»? Раньше? Позже? Она действительно началась в Германии? А может, еще раньше, в Голливуде? Не является ли моя история следствием цепи бесконечных событий, которая тянется назад вплоть до дня моего рождения? Я должен более или менее произвольно выхватить точку в этой прогрессии и сказать: это было начало.

Я почти верил этому. И я верил, что нашел эту точку.

Это было около пяти месяцев назад, в январе, 4 января.

Было воскресенье, шел дождь, и, когда я проснулся, в комнату падал зеленый сумеречный свет. Комната, где я остановился, находилась на втором этаже дома 127 на Романштрассе в Мюнхене. Стены дома поросли виноградом. Тихая улица была засажена деревьями. Дождь шумел в их кронах, и первое, что я увидел, когда открыл глаза, были тяжелые от сырости, свежие темно-зеленые листья каштана перед окном. Да, это было первое, что я увидел, я ясно это вспоминаю, и сейчас мне кажется странным, что все это было уже пять месяцев назад, что все это началось дождливым воскресным утром…

3

Когда я проснулся у меня болела голова.

Это была обычная головная боль, с которой я просыпался постоянно, только сегодня к ней примешивалась неприятная тошнота. Она начиналась в желудке, и причиной этому был алкогольный эксцесс в субботу. Я слишком много выпил, и мне стало нехорошо. Вздохнув, я сел и потянулся за наручными часами, которые лежали на ночном столике. Было десять минут пятого.

Иоланта еще спала.

Она лежала около меня на левом боку, и ее рыжие волосы разметались по подушке, которую она крепко обнимала. Ярко-красная помада, которой она пользовалась, слегка размазалась. На очень белой коже лица выступили пятна. Она глубоко дышала. Обнаженная грудь равномерно вздымалась. Иоланта всегда спала голой и во сне сбрасывала одеяло. Я укрыл ее и поднялся. Боль в черепе становилась все сильнее. Я стал искать свои таблетки, но нигде не мог их найти. В комнате царил беспорядок. Вокруг лежала одежда Иоланты, моя одежда лежала на кресле, и я заметил, что перед сном мы забыли выключить радио. Оно тихо жужжало, шкала светилась. Мы слушали танцевальную музыку на коротких волнах, на той длине, где теперь не было других передач.

Я выключил приемник и поискал таблетки от головной боли в своем костюме. Мое внимание было рассеянным, движения – в определенной мере истеричны и бессмысленны: они были такими всегда, когда я слишком много пил. В костюме я ничего не нашел. Я пошел в ванную. Но и там я не нашел того, что искал. Я отвернул водопроводный кран над ванной и, бросив полотенце на ее край, пошел обратно в спальню. Иоланта еще спала. Она опять сбросила одеяло и теперь лежала на животе. Ее длинные ноги свисали за край кровати. Она разговаривала во сне.

– Это совершенно ничего не доказывает! – крикнула она и засмеялась. – Совсем ничего не доказывает! – Она еще что-то пробормотала, а потом четко сказала: – Ты не можешь предъявлять мне такие обвинения.

Я не обращал на нее внимания: она часто говорила во сне, и это всегда была пустая болтовня. Сначала, когда я был еще ревнивым и недоверчивым, я пытался расспрашивать ее по ночам. Она рассказывала невероятнейшие вещи, и я был вне себя от ярости, пока однажды она не рассказала историю обо мне самом. Это была выдуманная история.

С этого момента мой интерес к ее ночным признаниям угас.

Я очнулся от долгого погружения в себя и обнаружил, что сижу на краю кровати, устремив взгляд на гладкую белую спину Иоланты. Похоже, я спал с открытыми глазами – стрелки моих наручных часов показывали половину пятого. Подобное часто случалось со мной в последнее время: приходя в себя, я обнаруживал настоящие провалы в сознании. Особенно, если накануне я что-то праздновал: на следующий день я, встав, чтобы надеть ботинки, мог через полчаса обнаружить себя в той же самой позе, с устремленным перед собой взглядом и ботинком в поднятой руке.

Я потер виски, напряженно пытаясь вспомнить, что собирался сделать, когда вернулся в комнату. Вспомнив, в следующее же мгновение я увидел таблетки. Они лежали рядом с часами на ночном столике, там же стоял стакан воды. Все это я предусмотрительно подготовил, когда пришел вчера домой. Видимо, я был просто не в состоянии проглотить таблетки. Это было упущением. Я всегда принимал медикаменты перед сном, чтобы утром голова была ясной и я мог работать.

Похоже, мысль о воскресном дне, когда не надо было работать, меня расслабила. Я выпил таблетки. Вода напоминала рыбий жир, а мой язык был как наждачная бумага. Потом я вспомнил про открытый кран и побежал в ванную комнату. Вода как раз собралась перелиться через край. Я закрыл кран, снял пижаму и залез в горячую воду.

Сначала мне было очень плохо.

В висках бешено стучало, на лбу крупными каплями выступил пот. Я дышал с трудом, но терпел. Мне было знакомо это состояние. Через десять минут я буду чувствовать себя великолепно. Всегда повторялось одно и то же. Я откинулся на спину и закрыл глаза. Головная боль не утихала. В глазах кружились красные огненные круги: они кружились всегда, когда я думал о Маргарет.

Она поехала на Химское озеро, к каким-то американским друзьям, которые проводили там лето и которых она случайно встретила в Мюнхене. Я обещал забрать ее вечером, она гостила там уже четыре дня. Кинокомпания, где я работал, предоставила в мое распоряжение маленький автомобиль. Через два часа я мог быть на Химском озере. Сейчас было полпятого, то есть проснулся я как раз вовремя.

Тошнота прекратилась, но головная боль не отступала. Я долго умывался холодной водой, но ничего не помогало. За окном ванной комнаты по жестяному карнизу стучал дождь. Было совсем тихо, время от времени внизу на улице слышались шаги одиноких прохожих. Я вытерся махровым полотенцем. Голова болела ужасно. Со смешанным чувством я думал о двухчасовой поездке на автомобиле, которая мне предстояла, о Маргарет и ее друзьях. Вероятно, нам придется остаться на ужин. Маргарет будет хвастаться моей работой, а я буду ужасно скучать. В конце концов мы заспорим о каком-нибудь пустяке, и она начнет плакать. Все это было как печально, так и неизбежно. Все будет как всегда.

Я пошел обратно в спальню. Мне еще надо было позвонить Хельвигу. Хельвиг был автором немецкой версии фильма, над которым мы работали. Я писал английскую. Я хотел попросить его зайти завтра утром ко мне в отель. Писать в офисе кинокомпании я больше не мог: многие люди нервировали меня. Хорошо бы уехать с Хельвигом ненадолго из города. Он был приятным парнем, и я охотно побыл бы с ним наедине. Наедине с мужчиной. Я чувствовал, что в последнее время женщины меня раздражали. Больше, чем обычно. Не только Маргарет – Иоланта тоже. Все женщины. Я слишком много работал. В сыром виде сценарий был готов. Нам надо было согласовать обе версии. И я должен был поработать над диалогами. Мне всегда приходилось работать над диалогами. О господи, моя голова!

Я встал перед зеркалом, чтобы завязать галстук. Это было большое зеркало, типичное зеркало для удовлетворения всех женских потребностей. Перед ним стояли туалетный столик и банкетка, обтянутая красным бархатом. Комната была обставлена современно, рационально и по-феминистски. Пахло лавандой и мастикой для пола. Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с узлом галстука, и я тихонько злился. Пальцы дрожали и почему-то попадали совсем не туда, куда надо. Слишком много работы. Слишком много виски. Слишком много сигарет. Я с тоской думал о том дне, когда работа будет закончена и я смогу покинуть Мюнхен. В Мюнхене я чувствовал себя неуютно. Вероятно, я ненадолго съезжу на Ривьеру. У меня же сейчас есть деньги.

Я взглянул в зеркало и заметил, что Иоланта проснулась. Она лежала на спине, скрестив длинные ноги, и ее светло-зеленые глаза задумчиво наблюдали за мной. У меня появилось неприятное ощущение, что она уже давно за мной наблюдает.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – ответила Иоланта.

– Как дела?

– Спасибо, хорошо. – Она закинула руки за голову и зевнула, изогнув тело как ленивая кошка. Затем она села, потерлась спиной о спинку кровати, подтянула ноги к груди и сдунула волосы со лба. – А у тебя?

– Голова болит, – сказал я.

Теперь галстук был завязан правильно.

– Тебе надо когда-нибудь сходить к врачу.

– Я был уже у двадцати врачей.

– Но что-то же можно с этим сделать!

– О да, конечно, – сказал я.

– Что?

– Глотать таблетки.

Я сел и поискал глазами свои ботинки. Она молча смотрела на меня. У нее было очень интересное, крупно вырезанное лицо с неправильными чертами. Эта неправильность делала ее очень пикантной. У Иоланты были крупные белые зубы, большой рот, не очень прямой узкий нос и широкие темные брови, которые сильно контрастировали с огненно-рыжими волосами, высоко зачесанными по моде. К особенностям этого лица относилась способность поднимать брови на головокружительную высоту независимо одну от другой и раздувать крылья носа, когда она нервничала.

– Ты уходишь? – спросила она равнодушно.

– Да, – сказал я, завязывая шнурки.

– Ага, – она спустила ноги с кровати, поискала маленькие домашние шлепанцы на высоких каблуках, которые стояли недалеко под столом, и поднялась. Она казалась достаточно высокой. Голая, как была, она прошла мимо меня из комнаты. Когда я причесывался перед зеркалом, я слышал, как она в кухне открыла и закрыла дверь холодильника, а затем пошла обратно. Она несла стакан и бутылку пива. Она серьезно и вдумчиво открыла запотевшую бутылку, налила полный стакан и выпила крупными жадными глотками. Она пила стоя, сильно запрокинув голову. Ее плоский живот двигался в такт глоткам. Я отвернулся. Я не мог на нее смотреть: запах свежего холодного пива, который я почувствовал, мог вызвать у меня новый приступ тошноты. Эта способность рано утром, сразу же после пробуждения, пить пиво, все равно в каком окружении и в какой жизненной ситуации, всегда вызывала во мне одни и те же чувства – удивления и отвращения. Иоланта была единственной женщиной моего круга, которая была на это способна, и я немного страдал от этого. Между тем она опустошила второй стакан, опять села на кровать и сунула в рот сигарету.

Я дал ей прикурить. Она выпустила облачко дыма и спросила:

– Куда? – Это тоже было одно из ее многочисленных качеств: делать в разговоре многочисленные разрывы и уходить от темы, потом внезапно поднимать разорванную нить разговора, и опять, так же внезапно, ее разрывать. Сначала подобная тактика приводила меня в замешательство, но вскоре я к ней привык.

– Мне надо кое-что сделать.

– Но ты вернешься?

– Нет.

– Нет? – Правая бровь поднялась. – Мы же хотели пойти в театр.

– Мне жаль, но я не смогу. Сходи с подругой.

Я положил руку ей на плечо и рассеянно попытался ее погладить. Она оттолкнула руку:

– Оставь!

– Что с тобой?

Она молча посмотрела на меня. Ее губы, обычно полные и пухлые, стали узкими. Крылья носа раздувались. Прядь волос опять упала ей на лицо, но она этого не заметила. Она молчала. Я слышал только дождь и ее дыхание.

– Я задал тебе вопрос!

Голова болела все сильнее. Машинально я потянулся за сигаретой.

– Тебе надо к твоей жене, так?

– И это тоже, – сказал я.

– Почему ты не сказал мне об этом раньше?

– Ты же знала это!

– Нет, не знала!

В висках стучало, я чувствовал, как в них пульсирует кровь.

– Иоланта, что с тобой? Ты ревнуешь?

– К Маргарет? – Она с презрением стряхнула пепел с сигареты. Пепел упал на ковер. Пепел всегда падал на ковер.

– Вот видишь.

– Я не ревную. Просто мне надоело!

– Что тебе надоело? – Я был очень раздражен. Я повторил ее слова, растягивая их и скривив лицо.

– Не делай такое измученное лицо! – Она нервно курила. – У тебя нет для этого причины. Если она у кого-то есть, то это у меня!

– Ну-ну.

– Конечно. Дела у тебя не так уж плохи.

– Ей-богу?

– Ты не доволен мной?

– Доволен.

– Тогда, вероятно, нам надо положить этому конец.

– Вероятно.

Я взял себя в руки и дружелюбно улыбнулся.

– Послушай, – сказал я, – что с нами происходит? Когда это все началось? Ведь совсем недавно мы были мирно настроены – или нет? – Она не ответила. – Ну давай будем терпимы друг к другу и дальше. Мне жаль, если я что-то сделал не так. – Я точно знал, что вообще ничего не сделал, из-за чего мне могло быть жаль, но тем не менее я это сказал. Сказал, чтобы иметь покой. – Все опять хорошо? – Я поцеловал ее в плечо. – Да?

– Нет, – сказала она.

Я с трудом перевел дыхание. Похоже, она решила закатить мне сцену.

– Почему нет?

О господи, как все это было знакомо – реплики, взгляды, жесты. Как все это было невыносимо, каким смешным все это казалось!

– Потому что меня это не устраивает!

– Что тебя не устраивает? – Старый диалог, старый метод: повторять фразы, выслушивать, улыбаться. И головные боли, самое главное – головные боли.

– Мне все не устраивает! – Она вскочила, натянула пеньюар и начала ходить взад-вперед. Было видно, какое удовольствие доставляла ей эта маленькая ссора, как она ею наслаждалась. Длинный пеньюар из зеленого шелка летал вокруг ее бедер. Она споткнулась на каблуках и сбросила шлепанцы. – Все! За кого ты меня, собственно, принимаешь! Как долго ты еще собираешься это продолжать?

– Что?

– Эту игру! Любовь по расписанию! В понедельник с четырех до восьми, в среду вечером в офисе, но только если тебе есть что со мной обсудить, в четверг до обеда, и затем на выходных, если твоя жена уедет…

Я смотрел на нее. Я увидел, что она постарела за эти три месяца нашего знакомства. Она больше не была такой симпатичной. Я заметил кое-какие недостатки ее тела. Со всеми женщинами у меня было так же. Но с большинством отношения продолжались дольше. Возможно, и хорошо было бы положить этому конец.

– Ты же знаешь, что это расписание – следствие той ситуации, в которой я нахожусь. В конце концов, я женат.

– И в конце концов, ты спал со мной!

– После твоего любезного приглашения!

– Ты подлец!

– Я делал это с большим удовольствием, – сказал я, встал и подошел к ней. Я ее обнял, она начала отбиваться, но я крепко, прижал ее к себе. На одно короткое мгновение я ощутил что-то, похожее на желание. Но, почувствовав запах пива, я отпустил ее. – Мы же с самого начала ясно представляли характер наших отношений, – сказал я. – А может, ты влюбилась в меня?

– Конечно нет, – сказала она. Она сказала это очень тихо, и ее зеленые глаза сердито заблестели.

– Ну вот! К чему тогда это волнение?

Она внезапно подошла ко мне и посмотрела в глаза.

– Это я и хочу тебе сказать, дорогой Джимми! – нервно заговорила она. – Потому что я поняла, что у меня есть некоторое чувство собственного достоинства. Женского достоинства!

– Ну-ну!

– Успокойся! – Она стояла совсем рядом, касаясь меня, и теперь я чувствовал запах не только пива, но и ее волос, запах духов, которыми она пользовалась. – Я еще не совсем опустилась и считаю, что за удовольствие, которое тебе доставляю, имею некоторые права! Права в обществе! Такие же права, как у твоей жены! Даже больше!

– Ну-ну!

– Или нет? Что она делает? Доставляет тебе удовольствие? Помогает тебе?

– Нет, – сказал я.

– А я – я это делала!

– Да, Иоланта.

– Возможно, мы не любили друг друга, но мы понимали друг друга с первого слова! Ты мог приходить ко мне когда хотел. Я всегда ждала тебя! Я была тебе верна, хотя и не любила тебя! А твоя жена? Была она верна тебе?

– Давай оставим мою жену в покое.

– Я хочу знать – была она верна тебе?

– Нет.

– Но ты должен ее забрать, не так ли?!

– Да.

Она вдруг оказалась далеко от меня, как будто я видел ее в перевернутый бинокль. Ее голос доходил до меня словно через вату. Только громко шумел дождь. И кровь стучала в висках. Там-там-там, там-там-там.

– Ты должен сохранять лицо!

– Это так.

– Никто не должен ничего замечать.

– Да.

– Потому что у тебя есть определенные обязательства перед обществом.

– Точно.

– Хотя ты ее не любишь.

– Правильно.

– Хотя ты ее давно не любишь. Хотя ты уже давно не любишь ее!

– Да, Иоланта.

– Но почему?!

– Потому что она моя жена, – сказал я. Я отошел от нее. Я почувствовал, что этот разговор все больше и больше изнуряет меня. Это был давний разговор. И он возникал часто, не только с Иолантой, и не только в Мюнхене. Этот разговор мне надоел. Надоел так же, как многие другие вещи.

– Потому что она твоя жена? Это все?

– Это все.

– Поэтому ты не можешь ее оставить?

– Нет.

– А почему?

– Потому что не хочу. – Я мог бы еще сказать, что хочу избежать скандала. Или что я слишком труслив. Но я не сказал больше ничего. Иоланту это не касалось. И у меня болела голова.

– Но меня – меня ты хочешь оставить!

– Вовсе нет.

– Нет? Но ты это делаешь!

– С чего ты взяла?

– С того, что сейчас ты уходишь от меня к ней!

– Иоланта, не будь ребенком. Я заберу Маргарет у друзей и отвезу ее домой. Завтра мы опять с тобой увидимся.

– С четырех до восьми!

– Я не могу это изменить.

– Ты можешь это изменить! Ты можешь сделать так, чтобы вокруг меня не было сплетен, чтобы мы не сидели, как гимназисты, по кондитерским и барам, чтобы прекратилась эта идиотская игра в прятки! Ты можешь! Но ты не хочешь! Потому что она твоя жена! – Я только кивнул. Сам процесс разговора меня напрягал.

– Почему ты молчишь?

– Потому что у меня болит голова.

– Прекрати говорить о своей голове!

– Я и не начинал. У меня совсем другие заботы.

– Да, твоя бедная женушка!

– Она тоже.

– Ты ее не любишь, она тебя не любит, но ты заботишься о ней! Потому что она твоя жена!

Я кивнул.

– Это, конечно, что-то совсем другое, это надо просто осознавать. Она твоя жена. С этим надо смириться. Потому что она твоя жена. Из-за нее я должна ко всему привыкнуть, из-за нее я должна все проглатывать. Потому что она твоя жена! В то время как я – кто я? Я только обычная, маленькая грязная …

– Да, – сказал я.

– Что?! – она развернулась.

– Поэтому ты сразу очаровала меня, – объяснил я. – Не сердись, Иоланта. Я хотел тебе польстить. Я думал, ты обрадуешься.

Она подошла ко мне.

– Это радует меня безгранично, – сказала она и холодно улыбнулась. – Это был самый милый комплимент, который ты мог бы мне сделать. Я уверена, что такой комплимент ты никогда не сделаешь своей дорогой жене. – Мы опять стояли близко друг от друга и оба улыбались. – Если бы она была грязной маленькой проституткой, ты никогда бы мной не заинтересовался, не так ли, Джимми?

– Да, дорогая Иоланта.

– Если бы ты тогда мог пойти домой, ты бы никогда ко мне не пришел?

– Конечно нет.

– Благодарю тебя, любимый. Это действительно мило. А теперь я хочу сказать тебе кое-что приятное.

– Да?

– Да. Я хочу тебе сказать, кто ты есть.

– Это совсем не обязательно, я знаю это и сам.

– Нет, ты не знаешь! Однажды это нужно тебе сказать, дорогой Джимми. Это важно для твоего литературного развития. Возможно, ты сможешь использовать это в своем следующем фильме! При условии, что тебе дадут заказ на сценарий. – Она широко улыбнулась, обнажив крупные белые зубы. Она подошла еще ближе, обняла меня и прижалась головой к моей щеке. – Так вот слушай внимательно! Ты маленький жалкий обыватель, дорогой Джимми. Один из самых жалких, у которых все извращено, лживо и гнусно.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Это еще не все. Ты один из тех, кто постоянно бросает похотливые взгляды и каждой женщине смотрят сначала на ноги, а потом сразу же представляют себе ее в одной и той же ситуации. Только потому, что твоя фантазия намного превосходит твой талант, ты всегда в поиске, всегда разочарован и беспокоен. Жалкий обыватель, как я уже сказала, очень жалкий. В любви, как и в работе, – на среднем уровне, даже ниже. – Она потерлась своей щекой о мою, а ее руки нежно скользнули по моей спине. – Маленький обыватель, с кучей проблем и комплексов!

– Полное отличие от тебя.

– Полное отличие от меня.

– Поэтому ты тогда любезно пригласила меня.

– Я любезно пригласила тебя потому, что тогда я еще надеялась, что из тебя можно что-то сделать, можно от этого получить удовольствие…

– …и что у меня, возможно, есть деньги.

– …и что у тебя, возможно, есть деньги.

– Но я тебя разочаровал.

– Да, дорогой Джимми.

– Не в финансовом смысле.

– Нет, здесь нет.

– Но во всем остальном.

– Но о всем остальном! Я думаю, что откажусь от тебя. Я не хочу сказать, что ты неталантлив. Но я не верю, что ты изменишься. Нет, ты этого не сделаешь. Ты останешься таким, какой есть. Со своей женой, которую не любишь, со своей работой, которая не приносит удовольствия, со своей неудовлетворенностью, со своим постоянным поиском, со своими мечтами, словами и фантазиями…

– Иоланта, – я улыбнулся, – можешь уже закончить.

– Почему? – спросила она. – Почему я должна закончить, дорогой Джимми?

– Потому что достаточно.

– Достаточно? Я не должна еще сказать, что ты жалкая половая тряпка, неудачник, полное ничтожество?

– Нет, – сказал я.

– Я думаю, тебе было бы полезно.

– Я думаю, нет.

– И все же – да.

– Иоланта, – улыбаясь, сказал я, – если ты еще что-нибудь скажешь, я тебя ударю.

Я улыбнулся еще раз. Потом еще раз повторил то, что сказал.

И ударил ее по лицу.

Щека, по которой я ударил, стала ярко-красной. Я ударил достаточно сильно. Иоланта все еще улыбалась. Только сигарета вылетела из пальцев и лежала на полу. Она скользнула ногой в тапочек и наступила на сигарету.

– Теперь ты можешь идти, – сказала она.

– Еще бы, – сказал я.

– И имей в виду, что тебе нужна новая секретарша!

– Еще бы, – сказал я. Я пошел к двери. Там я обернулся. – Почему все должно быть именно так? – спросил я. – Неужели нельзя было спокойно сообщить мне, что тебе все надоело и ты хочешь положить конец нашим отношениям? Это было бы проще и не так больно.

Она покачала головой, как будто была безмерно удивлена.

– Бедный идиот, – сказала она.

– Почему?

– Я не хотела положить конец нашим отношениям. Я надеялась подвести тебя к тому, чтобы ты положил конец отношениям с твоей женой.

Я закрыл за собой дверь и вышел в прихожую, где висела моя шляпа. Я еще раз взглянул на Иоланту в зеркало у входа. Она тихо стояла на середине комнаты и рассматривала свои ногти.

По тихой лестнице я вышел на улицу. Все еще шел дождь. Мои виски на ощупь казались припухшими. Каждый шаг отдавался болью в глазах. Мне еще никогда не было так тяжело. Я боялся просто не дойти до машины.

Стычка с Иолантой отняла у меня очень много сил. Больше, чем я сам сознавал. Это была не первая ссора подобного рода. Но она должна стать последней! Да, думал я, она должна стать последней! Все это утомительно. Я должен дописать сценарий до конца. Потом я должен уехать. В другой город. Возможно, я встречу другую женщину. А может, и нет. В настоящий момент мысль найти другую женщину представлялась мне не особенно привлекательной. Когда я вернусь домой, я устрою себе отдых. Возможно, я пойду на рыбалку. Совсем один. Я с удовольствием ходил рыбачить.

Что-то стекало по моим щекам, и я неожиданно заметил, что плачу. Я остановился и высморкался. Нервы. Мне стало очень жарко, и я никак не мог унять слезы. Они текли и текли.

У входа на каменных плитах палисадника сидела маленькая девочка и с любопытством смотрела на меня:

– Тебе нехорошо, дядя?

– Хорошо.

– Но ты же плачешь! – Девочка встала и настороженно посмотрела на меня. – У тебя что-то болит?

– Нет.

– Почему же ты тогда плачешь?