Текст книги "Хранители времени"

Автор книги: Янина Жураковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Жуткое утробное рычание стихло, волк недоверчиво приподнял мохнатое ухо.

– Это ясно?! – яростно повторила я.

– Да, – огрызнулся вампир.

– Пррредельно, – обиженно рыкнул волк.

Я слезла с его спины, примирительно потрепав по холке.

– Тогда перекидывайся и попробуй спасти хоть что-нибудь из еды. Зима, отомри и помоги ему. Это не пожелание.

И, бесконечно довольная собой, я пошлёпала заканчивать упражнения.

– Что бы она понимала, девчонка… – морщась, Зима закатал разодранный рукав. Рваные раны от волчьих клыков медленно закрывались.

– Без году неделя ведьмачка, а туда же! – очеловечившийся Идио потрогал подбитый глаз и обиженно шмыгнул носом. Недоуменно чихнул, принюхался снова… Мечтательное выражение его мордахи меня мгновенно насторожило.

– Имейте в виду, мальчиши, – ласково пропыхтела я из стойки на руках, – если у одного из вас возникнут хоть какие-нибудь проблемы со здоровьем, у другого немедленно возникнут точно такие же проблемы. Честное и благородное слово.

Мне послышался негромкий, но очень ехидный смешок. За кустом орешника наметилось какое-то движение. А затем я отчетливо ощутила на себе чей-то взгляд.

Звезда не шелохнулась. Даже не вздрогнула.

– А если… – вежливо начал Зима. Я выпрямилась, с хрустом потянувшись.

– Если тебя по башке стукнуть, ты на какую ногу охромеешь?

– А вот… – присоединился Идио.

– Зубы будешь по всему периметру собирать. Сломанными руками.

– Он теперь сознательно крыс нажрётся, свалится с отравлением, а обвинят, разумеется, вампира, – пробормотал Зима, обтирая о траву яблоко.

– Крыс не ем, – свирепо отрезал Идио, собирая разбросанные по траве огурцы, – даже ради вас. Джен, он же нарочно нанюхается черёмухи, свалится с этим… нафи… афи… ("Анафилактическим шоком", – машинально подсказала я), а виноватым выйдет, конечно, семург!

– Значит, придётся вам заботиться друг о друге, представители разумных рас. Очень-очень внимательно.

– Я? Чтобы я заботился о наглом, бесстыжем кровопийце? – возмутился Идио.

– Я? Чтобы я заботился о паршивом, безмозглом пожирателе падали? – возмутился Зима.

– Так нечестно! – хором заявили они и ненавидяще уставились друг на друга.

– Что ты знаешь о чести, бледная рожа?

– Побольше, чем ты о честности, лохматая башка!

– Ты!..

– Сам ты!..

Нелюди бранились, птицы беззаботно щебетали, лазурка пряно пахла, в высокой густо-зелёной траве шуршали ёжики.

Саша:

Я открыл один глаз и увидел ёжика. Зверёк топтался рядом со мной, морща влажный нос и к чему-то принюхиваясь. Черные, похожие на маслины глазки с любопытством поблескивали. Я открыл второй глаз и увидел другого ёжика. Тот возился у трухлявого пенька, деловито выковыривая из его корней червяков и личинок. Рядом с ним в траве шевелилось ещё не меньше двадцати колючих зверьков – от маленьких клубочков, размером с детский кулачок, до здоровых матёрых ежар. Они шустро топотали, выискивая, чем поживиться, и тихо фыркали о чём-то своём, ежовом. Тот, что стоял ближе других, забавно сощурился, и если бы я не знал твёрдо, что ежи не умеют улыбаться, то сказал бы, что на серой морде появилась самая настоящая ухмылка.

Я в ужасе закрыл глаза, и благословенная тьма окутала меня.

– Почто ж ты оченьки лазурны затворяешь, мил-человек? – удивленно спросил скрипучий голосок. – Негоже! С утречком тебя, с добрым! Подымайся, чародеюшка!

Тело моментально реализовало обычную программу: перекат, упор на колено, универсальный щит с левой руки, фай "в подвеске", только пальцами щёлкнуть. На последнем шаге глаза открылись – а вместе с ними и рот: у края поляны, рядом с кустом орешника, стояло забавное существо, низенькое, коренастое, с длинной зеленоватой бородой, словно поросшей мхом, и тёмной, сморщенной, как дубовая кора, кожей. Оно хмыкнуло и неторопливо посеменило к нам. Притулившееся на голове птичье гнездо с пятью яйцами хозяина головы ничуть не смущало.

Ни одной из классификаций лесной нежити и жити существо не определялось, но был ещё и народный фольклор. А русские сказки Януся любит не меньше, чем я творчество сэра Уильяма.

– Здравствуйте, дедушка! – просияла она.

– Не может быть… – охнул Идио.

– Вот ле… ведьмак! прости, Яна, – выдавил вампир, осеняя себя двойным кругом.

– Есть многое на свете, брат Гораций, что нашей философии не снилось, – прошептал я. И перекрестился.

– Здравствуй, здравствуй, девица красная, – закивал лесовик (а это был именно он) и топнул ногой. Рядом с ним из земли в тот же миг вылез большой белый гриб, и лесной дед с комфортом умостился на шляпке. – И ты, здравствуй, волчишка серый, мальчонка смелый, – он махнул рукой Идио, – и тебе поздорову, светлый-ясный, друг опасный, – заговорщически подмигнул Зиме. – Частенько в наших краях бываишь, а поминають тя и того чаще… Куда ж вы, милые, путь держите?

– Так на север, дедушка! – бойко ответила сестрёнка. Ёжики расступились, освобождая ей место, и она с величием Елизаветы Тюдор села на траву напротив деда. Я устроился рядом. – Шли бы быстрее, да вот навязались нам на шею две беды…

Младшая «беда», воровато оглянувшись на лесного деда, отпихнула в сторону бойкого ёжика, который уже вовсю примерялся к лежавшему в траве помятому яблоку.

– То-то, шта две, – согласился лесовик и поболтал в воздухе коротенькими ножками. – Попутчики у вас ладные, да усё бесей не натешат. Ежели друг дружку не поубивают, будет вам и белка, будет и свисток, но покеда… Идти вам вовсе недалече, верст с полсотни напрямки… да токмо кады герои напрямки-то хаживали? Э?

Зима в полной прострации сел на траву, едва не раздавив крохотного ежонка.

– Я вот тож иду себе по служебной, сталбыть, надобе, – продолжал старичок, без суеты поправляя съехавшее набок гнездо, – да чую: средь берёзок благоуханье разливаицца! Прям-таки дух захватыват, разрази мя Перун с Тором одесную! Откеля сие, думаю? Лунь-травка у нас сколь лет уж не растет, не цвятет… Подступаю, сталбыть… а на поляне – ёлки-палки, лес густой, ехал парень холостой! Рёвы с криками! Стуки деревянны, ровно смертным боем кого бьют! Как не глянуть? Разведать, а то и разнять, дерутси ежели… А оно вона шта вышло. Не побоище, а вовсе – учёбище! Учит мил-челове… – лесовик запнулся. Вампир трёхсот двадцати девяти лет от роду на человека не очень походил. – Добрый, значит, молодец, – с этим можно было поспорить, – красу девицу, – а с этим – не нужно, – уму-разуму да науке воинской… Доброе дело, доброе. А то куда ж оно гоже: вядьмарка, а токмо и могёт, шта очами посверкать?

– Не только… – пробормотал я, вспоминая "утреннюю гимнастику".

– Она очень даже уже! – подхватил Идио.

– Есть с чем работать, – Зима покосился на Яну: оценила ли она его изысканный комплимент?

Не оценила.

– С чего вы взяли, что я ведьмачка? – мило улыбаясь, спросила она лесовика.

– Я не брал, то мне поведали, – поковырялся в ухе старичок, – пташки залётные, белокрылые, и другие, аки уголья, черные… звери прыскучие, а ще хозяева ихние, зо-оркие! – он многозначительно подвигал бровями. – Они и пярядать кой-чево наказали…

Борода лесовика зашевелилась, и средь её зарослей мелькнул серый хвостик.

– Передать? И что же? – встрял я, мигом опознав загадочного «хозяина».

– То, шта в сельцо людячье, кое верстах в трех-десяти отсель стоит, вам не нать, – с нажимом изрёк лесовик. – Ждут вас там, не дождутси, штоб встренуть, как водитси, по одёжке, да проводить с усим береженьем, токмо не туды, куды вам надобно. Но! – он со значением нацелил в небо узловатый палец. – На полночь-закат пошагаите, к камню Чёрному приидете, от него – тропкой неприметной в городок, шта посередь леска мажеского стоить, Изморами прозывается. Там и погостюете денька два-пять, пошуршите по-свойски, по-Хранительски, покель старуха не утишитси…

Чем же мы так разозлили Моргану (кроме как фактом своего существования), что пришлось посылать лесовичка с депешей?! Я недоумевал. Ну, вампира спасли, мертвяка упокоили… и всё.

Ведь всё?

– Всё, всё, – почёсывая бородавку на носу, подтвердил лесовик. Зима отчего-то виновато заерзал. – Наше дело малое, взять-пярядать… А городишко нелюдячий стоит, токмо вас и дожидаитси. Недоброе там деетси, а вам самими Создателями, едрить их налево, заповедано червоточины истребляти да людям с нелюдями заступу чинити.

– Нелюдской? Это как? – наивно спросил я.

– Дык, упырий… фу ты, ну ты, дуги гнуты! То бишь, вомпэрий, – лесовик кивнул на Зимку. И так не слишком румяного вампира можно было запросто спутать с ангелом смерти. – Слышь ли, чё грю, светлый-ясный? Друзей в гости вяди, не пожалеишь. Ты, молодец, хучь и не верхогляд, да любвя тебе оченьки затмила, дале носу сваво и не вишь. А подружка у тя настырнюча, разберётси…

– Но им туда нельзя! – в ужасе выдохнул вампир. – Эгрен рхат, их же там…

– Усё можно, ежели осторожно, – с легкой угрозой в голосе возразил лесовик. Я ощутил краткий, мощный всплеск Силы, и Зима, зажмурившись, сжал виски ладонями, будто хотел раздавить себе голову. Идио ехидно фыркнул, но моё "Что это было?!" пропустил мимо ушей. – Друг, чай, не выдаст, чушка не сожрет, – как ни в чем не бывало, заявил дедок. – Обережки попрятать, «нет-меня» навесить, усё и сладитси. Ты, светлый-ясный, дурку не гони, к горушке ероев не веди, их погубишь да сам травой-муравой порастёшь… Лжу мене речь вовсе незачем, сам знаишь.

Старичок смущенно как-то помолчал и, суетливо пошарив в замшелой бороде, вытащил упитанную серую мышку.

– А травка ента… ваша, што ль? – почёсывая зверюшке пузико, кхекнул он.

Яна посмотрела на Идио. Я посмотрел на Идио. Зима потёр виски и тоже посмотрел на Идио. Тот смущённо потупился. Ёжик переступил с ножки на ножку и ткнулся носом в руку оборотня, накрывавшую яблоко.

– Наша! – твёрдо заявил я.

– Добро, добро. А… кгм… – Думаете, лесовики не умеют краснеть? Умеют! Но умело скрывают сей досадный факт длинными бородами и надвинутыми на лоб птичьими гнёздами. – Оно ить… травка-то редкостная, а мажеская братия, семя крапивное, усю повывела… хучь череночек бы…

Мышка моргнула глазками-бусинками и тоненько, просительно пискнула.

– Что имеете предложить? – уточнил лохматый казначей, отпихивая ежа. На слово «дать» мгновенно сработал условный рефлекс: страх и удивление отключились, и в голове защёлкал кнопочками калькулятор.

– Среброцветень, – немедля отозвался лесовик. Яна напряглась, сделав стойку фокстерьера перед лисьей норой, и одними губами повторила: «Среброцветень».

– Сколько? – хищно ощерился Идио.

– Десяток.

– Пучок.

– Половину.

– Два.

– Половину и… што-о-о? – глаза дедка округлились. – Шта эта за торг за тако-ой?

Ежики, тишком подбиравшие с травы бренные останки нашего завтрака, сердито встопорщили иголки. Зима невнятно проворчал что-то, судя по тону – одобрительное.

– Мы – бедные Хранители, – Идио, как мог, втянул пухлые щеки и живот и скорчил скорбную мину, – никто нас тут не любит, а жрать так хочется, что переночевать негде! Два пучка за екземплярь редкой травки! Два, кто больше? Я слышу три?

– Да на, подавись, волчья пасть, брюхо бездонное… – заворчал лесовик, доставая откуда-то из-за спины два пучка невзрачных продолговатых листочков.

Янины руки заметно дрожали, когда она принимала травяные букетики. Зима подался вперёд, буквально поедая листья глазами. Я откровенно недоумевал. А лесовик вдруг усмехнулся в бороду.

– Ну, слава те, Свароже, сподобил… кажись, впрямь те, шта нать. Благодать! Листы в тряпицу заверни, девонька, на солнушке не держи, травка и не повянет… Ну-ка, цыпа… цыпа-цыпа-цыпа…

Лесовик поманил к себе кустик, который тотчас подбежал к нему, ластясь, как котёнок. Тихий хруст – и маленькая веточка перекочевала в заскорузлые ладони старика. Он молодецки спрыгнул с гриба и поклонился нам в пояс. Ёжики, как по команде, выстроились в шеренгу, встали на задние лапы и торжественно отдали воинский салют. Только глумливое выражение серых морд не позволило моей челюсти отвиснуть до уровня пуза; я сидел, так что ниже просто некуда было. Кустик бочком подобрался к Яне и робко подёргал её за рукав. Сестрёнка машинально потрепала лазурку по веткам, и та счастливо затрепетала всеми листьями, только что не мурлыча под Яниной ладонью.

– Нет, негоже так, – старик пожевал губами, задумчиво глядя на кустик. – Уйду я, а вы… млады ще, чаво доброго загубите травку-та… Эй, малец!

Малец? Я привстал от возмущения. Я?!

– Милой, с моё поживёшь, ельфы мальцами покажутси, – махнул рукой лесовик. – Путлянку семицветную сплести могёшь? Весёлку Аршанову ежели по-вашески, по-мажески. Могёшь аль нет?

Ключ тихо звякнул. "Аршанская Радуга – пространственно-трансформационные чары, – охотно подсказала память, – позволяющие переводить объёмные предметы в плоскостные изображения с сохранением всех свойств и качеств (см. "Создание четырёхмерных коконов"). Жизненный цикл подвергнутых чарам растений и животных не прекращается. В арсенале боевых магов (см. "Техники слияния с артефактами"), в косметической магии (см. "Магические татуировки"). Классический вариант предполагает замыкание кокона на кодовое слово для упрощения операций по внедрению/извлечению объекта. Девятый уровень согласно стандартной классификации; рекомендовано налагать на удалённый объект из-за спорадически возникающих побочных эффектов, как то…"

Никогда не боялся пробовать себя в новом деле, но, прикинув, что описание указанных эффектов займёт полтора-два листа, я ощутил, что слишком уважаю создателей Знака, дабы пренебрегать их добрыми советами.

– Лучше я стишки прочту, – без особой надежды предложил я. Ежики презрительно зафыркали.

– Пред подруженькой варакушкой разливатси бушь, – обрубил лесовик. – А ноне меня слушай: лови два-пять ниток, вяжи их ромашкою… – Я не потрудился даже сделать вид, что понял. Кустистые брови дедка угрюмо сошлись в одну линию. – Эхма, доля наша тяжкая… Досель ты как волшебствовал-та, отроче?

Я вздохнул. Если у Яны в голове шелестела страницами энциклопедия юных ведьмаков, в моей, должно быть, сидел хитрющий словарь магии. Он делился знаниями, но и ловко прятал то, чего мне знать пока не следовало. А иные странички оказывались пустыми, и по всему выходило, что заполнять их придется мне самому. Так что колдовал я вслепую. Что было надо, то и делал – не задумываясь и полагаясь на любимый славянами «авось». Потому что стоило задуматься, и, хоть тресни, выходили взрывы и пожары.

– Ну щожь… сталбыть, будем чародеюшку вашего вразумлять, – постановил старичок. – Глазки ты лазурны прикрой… прикрой, да, а таперча гляди. Не пред собой, а будто в сторонку… – лесовичок махнул рукой. Мышка высунулась из всклокоченной бороды где-то в районе стариковского уха и согласно пискнула. – Зришь ли, отрок?

Я расфокусировал взгляд и замер. Пространство вокруг было пронизано полупрозрачными трепещущими нитями; одни колыхались свободно, другие сплетались собой в плотные жгуты и тончайшие паутинные сети. Небо слепило золотом, птичьи трели повисали в воздухе затейливыми алыми кружевами, трава под ногами напоминала россыпь драгоценных камней, а деревья, обступавшие поляну, казались сотворенными из плотного серебристого тумана. Лесовик неожиданно предстал зелёно-коричневым облачком, от которого во все стороны тянулись длиннющие ложноножки. На месте Зимы и Идио плясали два симпатичных багрово-черно-золотых смерчика; вампирий был на порядок шире и выше, знакомая сине-алая нить обвивала его от зева воронки до хвостика, а другая нить, такая же, но тоненькая, соединяла с…

На миг я зажмурился. СВЕТ. Чистый, незамутнённый Свет, по недоразумению принявший очертания Яниной фигурки. Она сияла. Она ослепляла. Пряди длинных почему-то волос отливали то травяной зеленью, то полуденной синью, ушки были длинными и остренькими – точь-в-точь такие рисуют на картинках эльфам. "Оп-па! Какое, ringwu nyort, внутреннее художественное пространство! – мысленно охнул я. – Понятно, почему Вовка, дивнюк белобрысый, на неё клюнул!.. Но… если это – ведьмуська, то как я выгляжу со стороны, а?!"

– Как-как… фигак, – пробурчал лесовик. – И откель токмо тянут желторотиков-то! Истинно собака на заборе… Не зевай, отроче! Десять ниток к себе стягуй, да вяжи ромашкой… не шуткуй, посолонь загибай! Усе чары посолонь вяжутси, противу токмо нежить немертвая волшебствует!.. Держи таперча, да на куст кидай… Шибче затягуй!

Стоило чуть ослабить хватку, как нахальные нити удирали из «рукоделия». Я ловил их, запихивая обратно. Нити упрямились и запихиваться не хотели. Пот градом катился по лицу и капал с кончика носа, я кряхтел и пыхтел, ободряя себя тем, что за последние две минуты узнал о магии больше, чем за всю предыдущую жизнь.

– Сил тяготу чуешь ли? – ехидно спросил лесовик. – Знамо, усё верно сладил. Таперча не спи, а на сеструньку усё лепи. Не шуткуй, отроче, на плечо лепи!

– Да на хрен он мне сплющился?! – заволновалась остроухая фигурка.

– Левее, левее! – подсказал маленький смерчик.

– Правее, правее! – немедля возразил большой.

Я припечатал «ромашку» с затянутым в неё кустиком к сестриному плечу и затянул болтающиеся концы нитей морскими узлами. Половины резерва как не бывало.

– Сморгни, вьюнош, да зри, шта вышло-та, – великодушно позволил дед.

Устроившийся на Янином плече кустик энергично замахал веточками. Осмотрев его, сестра расщедрилась на «Сойдёт». Зима, как какого-то щенка, потрепал меня по голове. Идио сделал пометку на обрывке пергамента.

– Ну щожь, – вздохнул лесовичок, – пора мне. Благодарствую за ласку, за беседу, а пуще всего – за подарочек ("И тебе спасибо, дедушка", – вразнобой ответили мы). Будет надоба, скажи, девонька: "Расцвети, мой цветик!", травка и появитси. Отмолвишь: «Спи-засыпай», на плечо возвернётси… Мене сюдыть, вам, сталбыть, тудыть. Прощевайте!

Он качнул головой и уверенно погнал ежиков в глубь березняка. Мигом отрастив десяток ножек, гриб шустро посеменил за хозяином. Мы по-бараньи таращились вслед лесному деду и его ежовой банде, пока они не скрылись из виду.

– Прошу вас, не говорите ни слова. Я хочу навеки запечатлеть этот момент в своей памяти. Старичок Лесовичок и стадо ежиков, – шепотом попросил я, повернулся – и издал дикий восторженный крик, от которого закачались верхушки берез, а Зиме на голову шлёпнулось растрёпанное воронье гнездо.

Возле тлеющего костра на клетчатой скатерти стоял большой термос, и лежали четыре бумажных пакета со знаком знаменитой сети ресторанов быстрого питания.

Почему любимый герой русских сказок решил попотчевать нас блюдами народной американской кухни, думать не моглось и не хотелось. В любом случае, это было очень мило с его стороны. Мысль не успела ещё осесть, а ноги сами собой резко выпрямились, бросив тело в прыжок из положения «сидя». Перекат, руки выудили из пакета булочку, нетерпеливо рванули бумажную обертку, зубы впились в мягчайшее тесто… "Быстрое питание – чума современной цивилизации", – с грустью подумал я, закидывая в рот остатки гамбургера, и только тогда заметил, что вампир, сестра и оборотень таращатся на меня с нескрываемым ужасом.

– Вы не будете? – удивился я и развернул следующую булочку.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Тематика: путевой дневник

Указание на автора: отсутствует

Дата: 0 год от П.Х.

Заключение экспертизы: подлинник

Источник: архивы Большой Изморской библиотеки

Описание: пять сильно повреждённых пергаментных

свитков с рукописным текстом на древнем Всеобщем.

Перевод: Йенн'ниэн Зима Шаэн'дарт, Старшая Хранительница

Предупреждение: для Посвященных Второго круга.

Пергамент первый.

<Начало затёрто, нечитаемо> пахли подозрительно, и сколько я не тщился, так и не смог узнать, из чего сделаны предивные <жирный отпечаток большого пальца, несколько слов неразборчиво> поостерёгся бы пробовать, но мои подопечные с таким упоеньем взгрызались в странные булочки, а желудок ворчал так жалобно, что я сдался. К слову, нездешние яства оказались совсем не плохи, а горчившая на языке коричневая вода бодрила не хуже прославленного эльфьего мирувора.

Упырь43 долго, с подозрением принюхивался, но лопал так, что за ушами трещало: он, мол, не оправился ещё от раны, и ему нуж<на уси>ленная кормежка… Я закинул удочку насчёт "прикопать его где-нибудь под кустом" и получил печеньице. ХВ смеялись очень весело. Я – нет.

Перекусив, мы отправились в путь, ведомые уже не мною, а клыкастым <затёрто>, как то предложил сам клыкастый <затёрто>. Он и впрямь неплохо знает здешние края: подружку-то навещал не один раз, а из Измор, если я верно помню, только прыгать можно, туда – ни-ни.

Березняк остался позади. Мы идём по холмистому редколесью, переходим вброд мелкие ручейки, огибаем овражки и болотца… Идём мы с Тироном44. Его упырья милость величаво шествует впереди, а Джен45 виснет на его локте, как оплетень на дубе. Беседа, впрочем, у них сугубо на военную тему (я не сую свой нос, но просто интересно): Джен – девушка разумная и к самообману не склонная. А в этом садке ей ловить нечего.

– Нашёл, – надменно растягивая слова, говорит упырь, – вот твой знак. Этвор, Стой-замри, оглушение, онемение или ослепле<ние> на срок <несколько слов неразборчиво> <что> тебе непонятно?

– Всё! – сердится Джен. – Ни человек, ни семург, ни даже вампир пальцы так не сложит. Это раз. А два, – шелест страниц, – вот!

– Янина Сергеевна, не демонстрируйте столь открыто своё невежество. Я склонен предполагать, что ваш провал обусловлен не внешними факторами, но исключительно недостатком практи<ческих упраж>нений.

– Чего? – переспрашиваю Тирона.

– Он сказал: "Янка, тупица, заниматься надо!" – переводит тот. – Тихо уже!

– Зим, совесть у тебя есть?

– Какая совесть? Я Тёмный, вселенское зло и… я хочу то же, что пил этот автор. А упо<требление тра>вы, что курил рисовальщик, стоит сделать обязательным на практи<кумах по пыто>чному мастерству. Как тебе идея? – весело спрашивает он, и я с<удорожно вцеп>ляюсь в лямки мешка, чтоб только вцепиться ему в глотку. Мою кни<гу ха>ять… ладно, Джен, но этот!..

– Короток и упрям, гори, запал, гори… – Тирон правой рукой похлопывает меня по плечу, а пальцы левой невзначай складывает для «заглушки». – Охолони, друг, у нас лу<чши>е места, нам и делать-то ничего не надо.

– Попробуй так… – вещает упырь, – нет, большой сюда, а мизинец…

– Так? – Тихий звук, похожий на хлопок. Упырь трясёт головой, как медведь, которому пчела влетела в ухо.

– Ты!!! – орёт он. – Э<затёрто>т, ты что натворила?! Я оглох! Яна!!!

– Лучше б онемел… – почти не шевеля губами, шепчет та.

– Саша? – упырь с надеждой оборачивается к нам.

Тирон лучезарно улыбается.

– Да ладно! Что случилось-то?

Пергамент второй.

<Пустоз>емский тракт стелется где-то по правую руку, но следовать за всеми его извивами и изгибами – потерять не меньше дня пути. Мы идём на север звериными тропками. Перелески сменя<ются луга>ми, те – зелёными дубравами и пологими холмами, и снова холмы, и снова перелески, и снова луга. Солнце печет безжал<остн>о, рубаха на спине промокла насквозь, виски ломит. Я то и дело отпиваю воды из фляжки, а Тирон едва бредет, хотя мешок его давно висит на плече упыря. Тот-то жары будто не замечает, да и Джен без устали шлепает босыми ногами по горячей траве.

Упырь в одиночестве шагает впереди. Он мрачен и угрюм – божья весть жжет, покоя не дает. Что-что, а божью весть, я всегда признаю: батя и покойный дед луны не могли прожить без доброй угрозы. Вдохновенья и смиренья упырю всыпали с лихвой, и веет от него такой безнадёгой, что мне почти его…

Нет. Совсем нет. Ни капельки.

– Идио, вот ты Тёмный, – громкий, вкусный хруст печеньем справа: у Джен всегда есть, что поесть. – Растолкуй, почему кое-кто…

– …ведет себя как придурок, – подхватывают слева.

Я помалкиваю, догадываясь, что ответ "Потому что придурок" их не устроит.

– Вроде бы извинился, признал, что был неправ, и снова-здорова! Я Тёмный, страшный, злой вампир, хлещу кровищу, как кефир… Понятно, к фэстерам у него счёт с Беломорканал, но мы-то при чем? Из тех м<процарапано когтем> ведьмаки, как из пьяного дояра машинист насосной станции для закачки рабочего агента в пласт!

Мы с Тироном натужно кашляем. Шагающий впереди вампир наступает сам себе на ногу и едва не падает. А вот не подслушивай!

– Это раз, – как ни в чем не бывало, продолжает Дженайна. – Два – не любишь ведьмаков, зачем гнобишь чародея? За компанию? Поневоле напрашивается вопрос…

– За что упырь не любит Хранителей? – подсказываю я.

Дженайна кивает. И делает то, чего я никак не ждал – протягивает мне печенье. Надкусанное, но всё же. В Диком лесу, наверное, все вурдалаки передохли.

– А вы не находите, что это некрасиво, обсуждать присутствующих у них за спиной? – не оборачиваясь, цедит вампир.

– Нет, если присутствующие последние десять минут только рычат и хамят, – возражает Тирон. – Так за что вампир не любит Хранителей? Мы же тебе ничего не сделали… или сделали?

– Это был вопрос, Зима, – уточняет его сестра.

Я невольно принюхиваюсь и… Что?! Если б я был человеком, подумал бы, что мерещится, но я, батюшки мои зверушки, <затёрто>ов семург! Я чую! Творец, куда ты смотришь? Упыри не знают мук совести. Они думают лишь о себе. Расхаживают с видом Сгиньте-Хранители-Это-И-К-Тебе-Относится-Перевёртыш или изобретают гнусные планы по избавлению от долга, но не трясутся, боясь привязаться к врагам, и не страдают, понимая, что Уже к ним привязались! Бедный Зимка…

Я… я только что назвал… Я сошёл с ума. И это чувство, стеснившее грудь, будто мне… сукин кот, жалко этого… гада…

Творец, я знаю, ты ушёл на отдых и вручил власть над миром демону Ы.

– Не сделали… – через силу выдавливает вампир. – Ещё. И очень бы хотелось… чтобы и не сделали.

– Чтоб меня черти уне… – Тирон прикусывает язык.

– Зима, прости, если мы подумали о тебе плохо, – хлопает глазами Джен. – Это же не… пророчество?

Как тролли не считают землеописание за науку, так и семурги презирают разные видения-привидения, которые только и могут, что жизнь портить и мозги сушить. А упыри, похоже, верят. Впрочем, им скажи, что завтра конец света – обвяжутся саваном и на погост поползут. Идиоты. Вот бате сколько раз обещали, мол, придут лис с цветком, оставят от замка камешки да крошки. И где сейчас те проро<ки?..>

<Дыра в пергаменте, несколько строк размазано>

– <А вы разве н>е хотите узнать, о чем это проро…

– Нет! – дружно рявкаем мы.

Вампир медленно оборачивается. Глаза – блюдца, рот – руна «ольс».

– Не хо…тите? Но поче… ах, да, – он пожимает плечами. – Я и забыл с кем говорю. Одно слово – Хранители… ну, и ты с ними, пёс.

– Сейчас опять Тьму со Светом приплетёт, – шепчет Дженайна.

– Свет и Тьма… лед и пламя… гроза и покой… им друг друга никак не понять, – словно для себя говорит вампир. – Могут встретиться, несколько песен про<петь и без боли расста>ться опять…

Мы таращимся ему в спину.

– Чего?!

– У него было тяжелое детство, – поясняет Джен.

– И люлька дырявая, – кивает Тирон.

– Он часто грыз погремушки.

– Раскрашенные свинцовыми красками?

– Похоже на то.

Вот <чт>о "зл<ой язык сирен>ий" девкам дает, а?

Пергамент третий.

Есть он, <Всебл>агой и Всесущий, что стоит выше всех богов. Каждый, в ком теплится крупица разума, почитает его. Две руки у него: тьма и свет, и Свет – левая рука тьмы, а Тьма – правая рука све<та><пергамент надорван, руны затёрты> <и бе>з одной нет другого. Кто-то молится Творцу без поминанья рук его, иные славят Предвечный Свет и кладут требы Матери Тьме. Свет и Тьма щедро делятся с <несколько слов неразборчиво> спрашивают немало.

Тьма – не есть зло, а Свет – добро. Они просто есть.

Тьма предлага<ет свобо>ду. Свободу от правил, приличий, долгов и связей. Ты ник<ому ниче>го не должен, шепчет она. Твоя судьба в твоих руках. Бери, что хочешь. Делай, что хо<чешь>. Но вот беда, всем хочется разного… И нет ничего хуже, чем получить то, что просил.

Светлых призывает долг. "Во имя!" и "За!" малюют они на своих знамёнах. Не будь равнодушен, вещает Свет. Не откажи в помощию не отведи глаз. Ты должен!.. Светлые не лгут – просто не говорят всей правды. Плетельщики словесных кружев, мастера намёков, люби<тели вы>гребать орехи из огня чужими руками.

И так уж повелось, что Светлые и Тёмные <затёрто> недолюбливают друг друга. Мы считаем их твердолобыми пустобрёхами, они нас – лживыми себялюбцами, и если уж говорить честно – верно и то и другое. Не знаю, что лучше, их «должание» или наше «хотение», но твёрдо знаю другое: пути, коими бродит их лукавая мысль, мне не понять и через сотню лет. А вот упырюгу понимаю даже слишком хорошо, потому так и хочу его <конец пергамента зверски пожёван и нечитабелен>.

Пергамент четвёртый.

<Край пергамента, возможно, обгрызен> дубрава <затёрто> шелестит листвой, весело щебечут пти<цы> <затёрто>. <По мо>ему скромному разумению, сейчас мы возле Крючка – места, где Пустоземский тракт резко заворачивает на закат, огибая знаменитые Мухосранские топи. Из них, если верить землеописаниям, год от года упорно лезет жить и нежить, поражая смердов разнообразием. На размножение эти твари, похоже, тратят всё свободное время. Развратные такие твари.

Дорога в версте от нас, не дальше, но вампир идёт <несколько строк затёрто>.

– <Неразборчиво> <где т>ы её встретил? Рассказывай! – требует Джен. – Только честно: во время священного крестового46 по<хода против немё>ртвых или наоборот, ритуального распития юных дев в ночь летнего солнцестояния?

– Держи свою фантазию в узде, а лучше – в ошейнике шипами внутрь, – цедит упырь. – Митраша училась в Мокрянской школе <целит>елей. Там мой друг преподает анатомию и физиологию разумных рас. Я как-то зашел в гости… а он зав<лёк ме>ня на один из практикумов в качестве на<глядного п>особия. Митраша сидела на перво<м ря>ду <неразборчиво> <Гов>оря вашим языком, увидел, утонул и больше не всплыл.

– Голый мужик, тридцать девчат… романтика! – ухмыляется Тирон. – Ну? Ну? А как же "чума на оба ваших дома"?

– Митрашины родичи не возражали: она «забыла» сказать, за кого выходит, – ей-Луне, таким голосом только в навье царство посылать. – Я их прощ<упал, по>думал ("Не тем местом", – вставляет Тирон): "Погудят да перестанут" и признался сам. Митрашин дядя в Среброруких ходит, ну, и приехал брату помочь. Мои сперва орали, как свора бань<ши, по>том <неразборчиво><а не>давно моя мать, глава моего рода, со всеми надлежащими церемониями объявила, что у неё смертной невестки не будет. Или смертной не будет. Вообще.

– Серьёзная у тебя мамулька… – потрясенно тянет чародей. – А поче…

– После свадьбы она вошла бы в наш род, – перебивает упырь. – Среди своих могут быть и споры, и раздоры, и ненависть. Но не кровь.

Джен пожимает плечами.

– Кто тебе меша…

– Обряд должен проводить кто-то из семьи, – снова перебивает упырь. – Но после матушкиных слов… впрочем, и раньше никто не стал бы. Ну? Так кому больше с родич<ами пове>зло, а, обёртыш?..