Текст книги "Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести"

Автор книги: Ян Неруда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– ¦ Мне стало дурно, меня забрали, и я там малость отоспался… Придется переночевать на постоялом дворе, сегодня торговля игла плохо, завтра, наверное, будет лучше.

Через несколько дней в закоулке у водоема нашли новенькую бамбитку. Никто не знал, как она туда попала, и об этом ходили самые необыкновенные слухи.

Прошел целый месяц, прежде чем Прокоп Голый отважился подойти к Погораку, возвращавшемуся с порожней тележкой, и спросить его:

– Погорак, а куда вы дели те шесть гульденов?

Погорак остановился.

– Какие шесть гульденов?

– Которые я вам дал, чтобы вы купили для нас… для меня… немного пороху.

– Я взял у вас шесть гульденов? Йозеф, Йозеф, сдается мне, что вы потешаетесь над стариком. Потешаться над старыми людьми грешно!

И он наставительно поднял палец.

ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ УСОПШИХ

Не знаю, сколько лет она еще будет приходить в день поминовения усопших на кладбище в Коширже. Сегодня она уже шла с трудом,– ноги у нее слабеют. Но и на этот раз все было, как обычно. Около одиннадцати часов грузная женская фигура вылезла из пролетки, затем извозчик снял завернутые в белое венки и высадил хорошо укутанную пятилетнюю девочку. Девочка всегда бывает пятилетняя,– вот уже в течение пятнадцати лет барышня Мари берет ее у кого-нибудь из соседок.

– Смотри, дитя мое, сколько народу, а? А сколько фонариков и венков! Ну иди, не бойся, иди себе вперед. Иди куда хочешь, я пойду за тобой.

Девочка робко идет впере'д. Барышня Мари следует за ней, подбадривая ее, но не указывая пути. Так они идут, пока барышня не говорит вдруг: «Погоди!» – и, взяв девочку за руку, ведет ее между могилами. Подойдя к одному из железных надгробных крестов, Мари снимает выцветший и омытый дождями венок и вешает новый, из искусственных красных и белых цветов. Потом, опершись рукой о перекладину креста, начинает молиться. Стать на колени ей слишком трудно. Сперва свой взор она опускает на увядшую траву и бурую глину могилы, потом поднимает голову, и ее большие и правдивые глаза на широком и добром лице глядят вдаль. Глаза ее туманятся, углы рта начинают дрожать, губы сжаты, обильные слезы текут по щекам.

Девочка удивленно смотрит вверх, а Мари ничего не слышит п не видит. Потом она с усилием овладевает собой, испускает глубокий, подавленный вздох, грустно улыбается ребенку и говорит немного хриплым шепотом:

– Ну, иди. Иди опять, детка. Иди куда хочешь, я пойду за тобой.

И они снова бродят среди могил, по прихоти ребенка, пока Мари – не говорит: «Погоди!» – подходит к другой могиле. Здесь она ведет себя так же, как у первой могилы, и, по-моему, не остается тут ни на минуту дольше. Потом она забирает старый, выцветший венок, укладывает его в чехол, где уже лежит первый, берет за руку свою маленькую проводницу и говорит:

– Ты уже замерзла? Да? Ну, пойдем, а то ты простудишься. Сядем опять в пролетку и поедем домой. Ты любишь кататься, а?

Они медленно идут к воротам, девочка и венки размещаются впереди пролетки, извозчик два или три раза стегает лошадь, прежде чем та трогается с места.

Так повторяется из года в год.

Будь я еще неопытным писателем, я, наверное, написал бы: «Вы спрашиваете, читатель, чьи же это могилы?» Но мне уже известно, что читатель никогда ни о чем не спрашивает. Писатель должен сам все ему втолковать. В данном случае это нелегко, ибо барышня Мари замкнута и не любит рассказывать о своем прошлом, в жизни она никому не навязывалась, даже ближайшим соседям. С детских лет и доселе у нее была только одна приятельница, когда-то хорошенькая барышня Луиза, ныне высохшая вдова таможенного вахмистра Ноцара. Сегодня днем подруги будут сидеть у пани Ноцаровой. Барышня Мари редко посещает приятельницу, живущую на Влашской улице, ибо очень редко покидает свою квартиру в первом этаже дома у подножия Сватоянского холма, делая это только ради воскресной службы в храме святого Микулаша. Мари слишком грузна, и ходьба ее утомляет. Приятельница, жалея ее, сама навещает ее каждый день. Долголетняя сердечная дружба тесно связывает обеих.

Но сегодня барышне Мари было бы слишком тоскливо дома. Дом показался бы ей более пустым, а сама она более одинокой, чем всегда, поэтому она сбежала к приятельнице. А для пани Ноцаровой это торжественный день. Никогда она не поджаривает кофе так старательно, как сегодня, никогда не следит так внимательно за тем, чтобы сладкий пирог удался и был достаточно пышен. Беседа двух приятельниц ведется сегодня вполголоса, в приподнятом тоне. Эта беседа немногословна, и все, что они ни говорят – немудрёно, но рождает в сердце множество откликов. Минутами на глазах собеседниц сверкают слезы, и подруги обнимаются чаще, чем обычно.

Они долго сидят рядом на диване и наконец переходят к главной теме беседы.

– Послушай,– говорит пани Ноцарова,– господь бог дал нам почти одинаковую судьбу. У меня был добрый и хороший муж, но он через два года ушел от меня навеки, даже деточки мне не оставил, никакой радости в жизни. С тех пор я так одинока… Но я не знаю, что хуже: никогда не знать счастья или, познав, потерять его.

– Я всегда полагалась на волю божью,– отвечает барышня Мари.– Свою судьбу я знала заранее. Я ее видела во сне. Когда мне было двадцать лет, мне приснилось, что я на балу. Ты ведь знаешь, что в жизни я на балу никогда не бывала. Под музыку и в сиянии огней мы прогуливались там, пара за парой, и, как ни странно, бальный зал был где-то на чердаке, под кровлей. Передние пары вдруг начали спускаться по лестнице, я шла последняя, с каким-то танцором, лица которого не помню. Наверху оставалось лишь несколько пар. Я обернулась и вижу, что за нами следом идет смерть. На ней зеленый бархатный плащ, шляпа с белым пером и шпага. Я хотела поскорее спуститься, но все остальные уже были внизу, и мой партнер тоже куда-то исчез. Смерть вдруг взяла меня за руку и увела прочь. Потом я много лет жила в ее дворце, и смерть была моим мужем. Она обращалась со мной ласково, но я чувствовала к ней неприязнь. Кругом было великолепие и роскошь, сплошь хрусталь, золото и бархат, но меня ничто не радовало. Я все тосковала по земле, и наш слуга – он тоже был смертью – всегда рассказывал мне, что делается там. Мой муж огорчался, что я тоскую, я замечала это и жалела его… С тех пор я поняла, что никогда не выйду замуж и что мой жених – это смерть. И вот видишь, Луиза, разве сны не посылает господь бог? Разве смерть двух человек не вырвала меня из общего потока жизни?

И вдова Ноцарова плачет, хотя рассказ об этом сне она слышит бог весть в который раз. Слезы подруги падают как целительный бальзам на измученную душу барышни Мари.

И в самом деле удивительно, что Мари не вышла замуж. Она рано потеряла родителей, оставшись владелицей приличного трех* этажного домика близ Сватоянского холма. Мари не была уродливой, это видно еще и сейчас. Рослая, много выше других дам, с красивыми голубыми глазами и немного широким, но правильным и приятным лицом, она уже в раннем детстве была несколько полна, и потому ее прозвали «толстая Мари». Полнота сделала ее немного ленивой, она не играла с другими детьми, а позже не участвовала в развлечениях и лишь один раз в день ходила гулять на Марианские валы. Впрочем, нельзя сказать, чтобы обитатели Малой Страны задумывались над тем, почему барышня Мари не замужем. Тамошнее общество сложилось давно, Мари представляет в нем старую деву, и никто не думает, что могло бы быть иначе. Если же кто-нибудь из женщин случайно касается этого вопроса, Мари отвечает со спокойной улыбкой: «Мне думается, что и холостой человек может служить богу, не правда ли?» А ее подруга, когда ей задают этот же вопрос, пожимает острыми плечами и говорит: «Она не хотела! У нее несколько раз была возможность удачно выйти заму?к, это истинная правда. Я сама знаю два случая… оба очень достойные люди. Но она не захотела!»

Но я, летописец Малой Страны, знаю, что оба эти жениха были кутилы и никчемные люди! Ведь речь идет о лавочнике Ци-булке и гравере Рехнере, а о них, где бы ни вспоминали, всегда говорили: «Эти гуляки!» Я не утверждаю, что они вели себя преступно, этого еще не хватало! Но это были крайне несолидные люди – ни аккуратности, ни усидчивости, ни рассудительности. Рехнер никогда не начинал своей рабочей недели раньше среды, а заканчивал ее в полдень субботы. Работа у него спорилась, и он мог бы зарабатывать хорошие деньги, но, как говорил земляк моей матери, письмоводитель Герман, у Рехнера не было к работе никакого вкуса. А лавочник Цибулка больше времени проводил в распивочной, чем в своей лавке, днем спал, а когда стоял за прилавком, был сонный и все ворчал. Говорят, он даже знал французский язык, но торговлю запустил, и его приказчик делал в лавке все, что хотел.

Цибулка и Рехнер вечно были вместе, и если в душе одного вдруг просыпалась искорка благородства, другой сразу же ее гасил. Тот, кто подсаживался к их столику, убеждался, что они забавная пара. Рехнер был мал ростом, и на его бритом остреньком лице постоянно играла легкая улыбка, как бегущий по полю солнечный луч. Свои каштановые волосы он зачесывал назад, его высокий лоб был чист, а вокруг тонких, бледных губ застыла ироническая складка. Он носил костюмы своего любимого желтоватого цвета, и его сухая фигура вечно была в движении, плечи то и дело вздрагивали.

Друг Рехнера, Цибулка, всегда ходивший в черном, был гораздо спокойнее, но только с виду. Худощавый, как и Рехнер, он был немного выше ростом. Маленькая голова и квадратный лоб, немного выдающиеся надбровные дуги, густые темные брови и под ними живые глаза, черные волосы, зачесанные к вискам, длинные и мягкие, как бархат, черные усы над резко очерченным ртом – таков был Цибулка. Когда он смеялся, зубы под усами сверкали как снег. Было что-то бешеное и вместе с тем добродушное в этом лице. Цибулка обычно сдерживал смех, сколько хватало сил, потом вдруг разражался хохотом, и тотчас снова принимал серьезный вид. Друзья понимали друг друга без слов,– достаточно было одного взгляда, и все было ясно. Мало кто подсаживался к ним в трактире, остроумие их было слишком вольным и непривычным для почтенных обывателей Малой Страны, которые не понимали его и считали разговоры обоих приятелей сплошным злословием. А/Цибулку и Рехнера тоже не привлекало общество старожилов. Они предпочитали проводить вечера в отдаленных пивных Старого Места, долго шатались там, и когда далеко за полночь на улицах Малой Страны слышался веселый смех, можно было с уверенностью сказать, что это Цибулка и Рехнер возвращаются домой.

Они были примерно одних лет с барышней Мари. Когда-то они вместе с ней учились в приходской школе и с тех пор не интересовались ею, а она ими. Встречались они только на улице и обменивались небрежным приветствием.

И вот однажды посыльный принес барышне Мари тщательно, почти каллиграфически написанное письмо. В нем говорилось:

«Многоуважаемая барышня!

Вы, конечно, удивитесь письму от меня и еще более будете поражены его содержанием. Я никогда не отваживался приблизиться к Вам, и все же – буду говорить прямо! – я люблю Вас! Люблю уже давно. Я проверил свое чувство, и я знаю, что могу быть счастлив только с Вами.

Мари! Быть может, удивленная этим письмом, Вы отринете меня! Быть может, различные кривотолки повредили мне в Ваших глазах и Вы презрительно пожмете плечами. Я могу лишь просить Вас не принимать поспешного решения и подумать, прежде чем произнести последнее слово. Я могу лишь сказать, что в моем лице Вы найдете мужа, который всеми силами души будет стремиться сделать Вас счастливой.

Еще раз прошу Вас: подумайте хорошенько! Жду Вашего решения ровно через месяц, считая от сегодняшнего дня.

Пока же прошу у Вас прощения!

В волнении и тоске, преданный Вам

Вилем Цибулка».

У барышни Мари голова пошла кругом. Ей было уже за тридцать, и вот, нежданно-негаданно, перед ней лежало первое любовное признание. Первое! Сама она еще никогда не думала о любви, и никто никогда не заговаривал с ней на эту тему.

Алые жгучие молнии сверкали в глазах Мари, кровь стучала в висках, дыхание спирало в груди. Она никак не могла собраться с мыслями. Среди сверкающих молний перед ней мгновениями возникало видение – Цибулка, устремивший на нее печальный взгляд.

Она снова взяла письмо и перечитала его, вся дрожа. Как красиво написано! Сколько нежности!

Не в силах владеть собой, она поспешила к приятельнице и молча подала ей письмо.

– Вот видишь! – сказала та после паузы, и на лице ее отразилось недоумение.– Ну, что ты думаешь делать?

– Не знаю, Луиза!

– У тебя достаточно времени на размышление. Ведь возможно, что… прости меня… ты ведь знаешь, каковы мужчины. Иные женятся ради денег… а впрочем, почему бы ему действительно не любить тебя? Знаешь что, я разузнаю о нем.

Мари молчала.

– Слушай, а Цибулка недурен собой, глаза у него как уголья, усы черные, а зубы… ну прямо как сахар! Да, да, он очень хорош собой! – И Луиза ласково обняла молчаливую подругу.

Мари зарделась как маков цвет.

Ровно через неделю Мари, вернувшись из церкви, нашла у себя другое письмо и прочла его со все возраставшим удивлением:

«Уважаемая барышня!

Не сердитесь за то, что я решаюсь писать Вам. Дело в том, что я решил жениться и мне в дом нужна хорошая хозяйка. Знакомых девиц у меня нет, поскольку моя профессия не оставляет времени для развлечений. Сколько я ни прикидываю, все выходит, что Вы, безусловно, могли бы быть мне хорошей женой.

Не сердитесь на меня, я человек добрый, и мы бы с Вами поладили, у меня есть подход к людям, и работать я умею. С божьей помощью мы бы ни в чем не нуждались.

Мне тридцать один год, Вы знаете меня, а я знаю Вас, мне известно, что Вы не бедны, и это хорошо. Должен сказать, что мой дом больше уже не может оставаться без хозяйки, и я не в состоянии долго ждать. Поэтому прошу Вас в течение двух недель дать мне Ваш любезный, ответ, иначе мне придется поискать другую невесту. Я не какой-нибудь фантазер, не умею говорить красивые слова, но умею любить.

Остаюсь в течение двух недель преданным Вам

Ян Рехнер, гравер».

– Он простодушный человек и пишет откровенно,– рассудила Ноцарова.– Итак, у тебя есть выбор, Маринка, что ты предпримешь?

– Что предприму? – как во сне, переспросила барышня Мари.

– Кто тебе больше нравится? Признайся, нравится тебе кто-нибудь из них? Кто?

– Вилем,– прошептала Мари, зардевшись.

Цибулка уже был для нее Вилемом! Рехнер отпал. Подруги решили, что Луиза, как более опытная, составит ответ Рехнеру, а Мари перепишет его.

Но не прошло и недели, как Мари снова появилась у своей приятельницы с письмом в руке. На ее лице было написано удовлетворение. В письме говорилось:

«Уважаемая барышня!

Не сердитесь на меня. Все в порядке. Я не виноват. Если бы я знал, что к Вам сватается мой друг Цибулка, я бы не совался. Но он мне ничего не сказал, и я не знал об этом. Теперь я уже объявил ему, что отказываюсь добровольно, потому что он Вас любит. Только прошу не смеяться надо мной, это было бы нехорошо с Вашей стороны. Я еще найду где-нибудь свое счастье. Жаль, конечно, что с Вами не вышло, но не беда.

Забудьте преданного и уважающего Вас

Яна Рехнера, гравера».

– Ну вот, теперь ты можешь не колебаться,– сказала Луиза.

– Слава богу! – И барышня Мари осталась одна, но сегодня одиночество было ей отрадно. Ей рисовались заманчивые картины будущего, и Мари долго переживала каждую из них. От этого они становились все ярче, сливаясь в общую панораму прекрасной и счастливой жизни.

Однако на следующий день Луиза застала свою подругу больной. Бледная Мари лежала на диване, глаза ее были мутны и красны от слез. Испуганная Луиза едва смогла выговорить: «Что случилось?» Мари снова разразилась слезами и молча указала на стол. Там лежало новое письмо. Луиза почувствовала, что содержание его должно быть ужасным. И в самом деле, письмо было очень серьезное:

«Многоуважаемая барышня!

Итак, мне не суждено счастье! Сон рассеялся, я хватаюсь за голову, она кружится от горя!

Но нет! Я не хочу идти по пути, вымощенному разбитыми надеждами моего лучшего и единственного друга, столь же несчастного, как и я сам!

Вы, разумеется, еще не приняли решения, но разве возможно какое-нибудь решение! Я не смогу жить счастливым, видя своего Еника погруженным в отчаяние. Если бы Вы даже подали мне кубок счастья и наслаждения, я не смогу принять его.

Я решил. Я отказываюсь от всего!

Прошу Вас об одном: не вспоминайте обо мне с насмешкой.

Преданный Вам Вилем Цибулка».

– Но это нее смешно! – воскликнула Луиза и громко рассмеялась.

Мари вопросительно и испуганно глядела на нее.

– Ну что ж,– задумалась Луиза,– это благородные люди. Оба благородны, это сразу видно. Но ты не знаешь мужчин, Маринка! Этакое благородство недолго продлится, мужчина наконец забудет о нем и станет думать только о себе. Оставь их в покое, они решат сами. Рехнер, видимо, практическая натура, но Цибулка… сразу видно, как пылко он тебя любит! Цибулка, безусловно, придет!

В глазах Мари снова засияли зори надежды. Она верила подруге, а та свято верила собственным словам. Обе они были честные, добрые души и не усомнились ни в чем. Они бы ужаснулись мысли, что это была всего лишь грубая и недостойная шутка.

– Подожди, он придет, он еще решится! – заверяла, прощаясь, Луиза.

И Мари ждала. Прежние мечты снова вернулись к ней. Ее, правда, уже не охватывало в такие минуты блаженство, как раньше, мечты были проникнуты грустью, которая с каждым разом делала их еще дороже сердцу старой девы.

Мари ждала, а месяц проходил за месяцем. Иногда, гуляя, она встречала обоих друзей. Они по-прежнему ходили вместе. Прежде, когда они были ей безразличны, она не обращала внимания на такие встречи, но теперь ей казалось, что они попадаются ей на глаза подозрительно часто. «Они ходят за тобой, вот видишь!» – говорила Луиза.

Сначала Мари потупляла взор при встречах. Потом осмелела и поглядывала на них. Они проходили мимо, каждый здоровался очень учтиво и потом скорбно потуплял взор. Прочитали ли они наивный вопрос в ее больших глазах? Оба чуть заметно прикусывали губы, но она не замечала этого.

Прошел год. Вдова Ноцарова приносила странные вести и смущенно сообщала их подруге: говорят, что Рехнер и Цибулка непутевые люди, их не называют иначе, как «гуляки», по общему мнению, они плохо кончат.

Каждая такая весть была для Мари убийственной. Неужто тут есть доля и ее вины? Луиза не знала, как помочь подруге, а сама Мари из девической застенчивости не отваживалась на решительный шаг. И все же Мари чувствовала себя соучастницей преступления.

Прошел второй такой же мучительный год, и Рехнера свезли на кладбище. Он умер от чахотки. Мари была подавлена. Практический Рехнер, как всегда характеризовала его Луиза, и вдруг не вынес этой жизни.

Ноцарова вздохнула и сказала:

– Ну, теперь твоя судьба решена. Цибулка еще немного помедлит, а потом придет.– И она поцеловала дрожащую Мари в лоб.

Цибулка медлил недолго. Через четыре месяца и он лежал на кладбище. Воспаление легких свело его в могилу.

С тех пор прошло уже шестнадцать лет.

Ни за что на свете барышня Мари не могла бы сама решить в день поминовения, какую могилу навестить первой. Это решала за нее пятилетняя девочка: куда ребенок шел раньше, там Мари клала первый венок.

Кроме могил Цибулки и Рехнера, Мари приобрела навечно участок еще с одной могилой. Люди думают, что у нее мания покупать могилы совсем чужих ей людей. В третьей могиле лежит Магдалена Тонферова, премудрая женщина, о которой рассказывали много интересного. Когда на похоронах купца Велша пани Топферова заметила, что торговка воском пани Хиртова перешагнула через одну из могил, пани Топферова тотчас же предсказала, что у нее родится мертвый ребенок. Так оно и случилось. Однажды пани Топферова зашла к своей соседке, перчаточнице, и увидела, что та чистит морковь. Топферова сказала, что у перчаточницы родится веснушчатый ребенок. И действительно, у дочки перчаточницы Марины волосы рыжие, как кирпич, а веснушек столько, что глядеть страшно. Да, Магдалена Топферова была мудрая женщина, но…

Но, как мы улсе сказали, Мари нет никакого дела до Магдалены Топферовой, могила которой находится как раз между могилами Цибулки и Рехнера. Я был бы слишком низкого мнения о сообразительности читателя, если бы стал сейчас объяснять, почему Мари приобрела этот участок и где она будет похоронена.