Текст книги "Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести"

Автор книги: Ян Неруда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

V

После всего этого вы, верно, скажете: что за человек босяк! Сущий бездельник! Это, знаете ли, как посмотреть. Босяк – не будем спорить – бесконечно легкомыслен, он транжира, и, будь у него много денег, он, верно, попал бы под опеку. Но у него никогда не было столько денег, чтобы люди питали хоть капельку уважения к нему самому, и потому босяк не питает ни капли уважения к деньгам. Он хорошо знает, что никогда и не будет у пего много денег: в Писании сказано, что «рабочий-пьяница не разбогатеет», а ведь надо же и босяку когда-нибудь напиться!

И, однако, босяк отнюдь не злой, не дурной человек. Он – не Каин Байрона, чтобы взывать к богу: «Зачем дал ты мне злую волю, господи!» Он только человек слабой, нестойкой воли, не больше! Конечно, через год и лучшего из них выгонишь с работы, ибо босяк – кочевник, и на месте ему не сидится, но в течение полугода в конце концов отлично уживешься и с худшим из них. Если он и поднимет голос – то только «за братьев-товарищей». Он не эгоист, он делится всем, что у него есть, как наседка. Если он что-нибудь обещал – положись на его слово; и пусть он умеет подписываться только «черенком лопаты» – тремя крестиками,– верь пт и м крестикам! Есть у него еще одно чудесное свойство: он – истинный: философ, он знает себя насквозь и отнюдь себя не пе-рооцопивает. Если он получит деньги, а путь к дому его лежит через перевоз, в четверти часа ходьбы от трактира,– он сперва отправится к паромщику, отдаст ему два крейцера и только после итого вернется к попойке. Если ты обещал ему пару ботинок, он попросит, чтоб ты их дал ему, «когда первый снег выпадет»,– тогда уж он их не продаст. Это – честность великая, как на краю могилы! Короче, босяки – это не сброд, это скорее человеческая дичь, а у дичи всегда есть свой специфический запах. Представьте себе вальдшнепа, который, перед тем как его застрелят, принимал бы пилюльки, чтоб отбить горький привкус! Что это будет за вальдшнеп? Другими словами, если вас занимает чья-то оригинальность – терпите.

Инженера босяки занимали. Уже давно решил он подвергнуть кого-нибудь из них испытанию. И взялся за Комарека. Вот он сидит у себя за столом и молча смотрит на свою жертву. Комарек несколько растерян, не зная, чего от него хотят.

– Из этого Шнейдера ничего уже не выйдет,– начинает наконец инженер.– Но вы, Комарек… В отношении вас я не теряю надежды! Вы разумный человек, и согласитесь, что при таком образе жизни вы просто погибнете, и конец ваш будет жалок! Неужели нужно пропивать каждый грош? Две недели ломите, как лошадь, голодный и холодный, и после этого все, в том числе и собственное здоровье, пропиваете за одну ночь! Знаете, Комарек, я не люблю людей, которые сами себе враги. Не надо быть скупым – деньгам место не в душе, а только в кармане, зато в кармане должно что-то бренчать, чтоб не был человек вечным рабом других. Мы должны владеть деньгами, а не они нами. Послушайте, Комарек, вы уже повидали белый свет и знаете, как на него смотреть; мне не приходится доказывать вам, что за деньги можно купить все, даже здоровье,– сам черт уважает деньги, без них он не заполучил бы ни одной души! Мне нужен надежный человек; я выбрал вас, и если вы в течение четырех только недель будете в порядке, я сделаю вас десятником на одном участке. Хотите быть десятником?

– Как не хотеть! – воскликнул Комарек, и глаза его, до сих пор потупленные, раскрылись и засияли.

– Ну и будете им – но только слушаться! Прежде всего… Но, господи, на что вы похожи! Хорош десятник! Собирайтесь сейчас же и отправляйтесь в ***, купите там приличную одежду. Но и туда нельзя вам идти в таких отрепьях – я дам вам свою старую рубашку и брюки, есть у меня еще солдатская шинель – возьмите. И вот вам двадцать – нет, стойте, тридцать гульденов, даю авансом: видите, я вам доверяю! К полудню успеете обернуться. Ну, идите и помните о десятнике!

Комарек, не в силах вымолвить ни слова, забрал одежду, деньги, и – след его простыл. Ноги его от радости так и дрожат! Такая перемена – и так внезапно! В полдень он вернется в новой одежде, через месяц станет десятником. Шнейдер… нет, Шнейдеру он пока ничего не скажет, он скажет… впрочем, и из приятеля Шнейдера может еще получиться что-нибудь путное – было б желание, как у него, у Комарека!

Комарек быстро переоделся, и вот он уже на пути в ***. Там, правда, много кабачков, но они опасны лишь для слабого человека; у Комарека есть спасительное заклинание – каждую минуту он повторяет про себя: «Как не хотеть стать десятником!»

И в самом деле, еще не пробило полдень, а Комарек уже вернулся. Новое платье – он отдал за него все тридцать гульденов – несет в узелке. Конечно, он мог оставить старое платье у того же старьевщика и явиться сразу в новом роскошном обличье, но у Комарека доброе сердце, он помнит о Шнейдере – пусть дружок воспользуется старым гардеробом, пока и ему не улыбнется счастье! Комарек не отстанет от него, все уши ему прожужжит!

Прежний Комарек скрылся в своем «убежище для неизлечимых», и через четверть часа вышел Комарек новый – как игрушка! На нем хорошая еще шляпа,– не меньше гульдена стоит наверняка!-синяя рубашка – таких он купил две, следовательно, теперь, считая инженерову рубашку, у него их целых три! На шее пламенеет великолепный красный платок, затем – светло-зеленая куртка и светло-желтые брюки с черным поясом! Упругим шагом проследовал он к дому инженера. Тот, верно, глаз не оторвет!

Инженер сидит уже за обедом. Он со всех сторон осматривает Комарека и улыбается.

– Пока сойдет,– говорит он.– Погодите, моя хозяйка даст вам пообедать: я хочу, чтобы вы привыкли прилично питаться. А потом отправляйтесь на работу!

Сытый, разогревшийся, удовлетворенный и счастливый, идет Комарек к своему рабочему месту.

Товарищи прямо руками развели – им кажется, будто они грезят. Это… нет, ведь это… Что это?! Все подходят, спрашивают, ощупывают шляпу, проводят ладонью по куртке. «Пан инженер!» – вот единственный ответ Комарека. О месте десятника – ни гу-гу. Краем глаза смотрит он на Шнейдера: тот стоит, опершись на лопату, и в его выпученных красных глазах – глубочайшее изумление. Погоди, приятель, еще и не то увидишь!

А воздух-то сегодня – прямо весна! Каждая жилочка так и играет, сердце скачет галопом; вот так же бывает перед танцем: тревожно и сладостно.

Новое платье вроде бы еще не привыкло к работе, оно достаточно удобно, но так… так празднично! И вообще сегодня будто большой, особенный праздник в целом мире!

Кирка отброшена – нет, сегодня Комарек лучше погуляет, когда же еще и гулять-то? И вот он собрался и зашагал вдоль линии. Его останавливают. «Пан инженер!» – ответ его не меняется. Потом он сворачивает к лесу – так приятно побыть одному, когда с вами происходит большая перемена. И кто бы вчера подумал.

Но и в лесу Комарек не долго выдерживает – он так счастлив, а счастье требует компании, свидетелей, хотя бы и завистливых. И вот он возвращается и идет прямо в кантину – пантафирка его еще не видела!

– Господи боже мой, Комарек, да вы похожи на сынка сельского богатея!

Комарек самодовольно улыбается.

– И что за чудный платок! Как бы он мне пошел! Что вы за него отдали?

– Всего два гульдена,– гласит небрежный, горделивый ответ.

– Он стоит, стоит этих денег! Но где же, скажите, вы их раздобыли? Что вам налить – уланской, хлебной?

– Деньги дал пан инженер! Нет, ничего не надо, я больше пе пью.– И он нехотя отворачивается, как от сильного искушения.

– Ну, рассказывайте же скорее! И куда вы свои старые-то тряпки выбросили?

– Я их не выбросил. Кое-что было еще не так уж плохо,– например, совершенно прочная шинель, но я даже ее не продал, оставил; отдам кое-кому.

– Ну уж это враки!

– Враки?! – Комарек разгорячился.– А вот я сейчас вам докажу!

Через минуту Комарек снова был здесь со своим узлом, который и швырнул на плотно убитый пол.

– Вот – и будь я проклят, если здесь не хватает хоть нитки!

– Да что же инженер – рехнулся, что ли?

– Здравствуйте, рехнулся! Глупая баба! Он хочет, чтоб я стал приличным, и тогда он сделает меня десятником! Вот как!

Теперь все выплыло наружу.

Десятником! Через пять минут кантина была переполнена.

– И ты не поставишь нам ни чарки? – со всех сторон горланят друзья.

Комарек смущен. С каким бы удовольствием показал он себя,– а в кармане ни гроша! Покосился на узел со старым платьем – нет, оно уже не принадлежит ему, он обещал его бедняку приятелю; правда, приятель этот еще и не подозревает о замышляемом даре, но… Идея! Рука Комарека тянется к шее:

– Вот платок, дайте ребятам водки на два гульдена!

И он садится, остальные – вокруг него.

– Поди сюда, братец! – кричит растроганный Комарек другу Шнейдеру.– Я тебя не оставлю, молчи! Увидишь, как я о тебе позабочусь! Только… Ну, да я еще скажу, что тебе делать!

Расшумелось, развеселилось все, на небе и па земле. Комарек превозносит инженера и пьет его здоровье. Все превозносят добрые намерения Комарека и пьют его здоровье.

Час бежит за часом, становится все веселей и веселей…

И когда «полночь призывала духов», Комарек не был уже похож на игрушку. Фигуру его снова облекала вчерашняя одежда – зато он, по крайней мере, сто раз перецеловался со Шнейдером, и вместе они уже пятьдесят раз пропели:

Пиджаки были у нас -

Черт их взял, не споря.

Вот пропьем рубашки враз И пойдем без горя…

VI

Прошло несколько месяцев. Начались морозы, земля стала твердой, как камень.

Прошел уже и день поминовения усопших, и с ним ушли «озерники» – ушли все разом в родные места, к широким озерам вокруг Будейовиц. Иначе они не могут. Надо им видеть, как зимние туманы ползут по воде, видеть камыш, обсыпанный инеем… Детьми научились они там строить запруды и дамбы, взрослыми мужчинами укрепляют они и украшают своим живописным искусством насыпи железных дорог. Это очень уважаемые люди, босяк ставит их высоко, почти как ремесленников. И им это известно,– уже издалека распознаешь их по ленивой, исполненной достоинства походке, по широкой шляпе, большие поля которой колышутся, как крылья разжиревшей вороны, и по синему фартуку, правый нижний уголок которого полчаса свисает свободно, а следующие полчаса заткнут за пояс. В день поминовения усопших «озерники» бросают работу, а на пасху снова разлетаются по всей Европе. Это типы характерные, как дротари из Тренчина.

Но чем грустнее и мрачнее в природе, тем веселее босяки. Холод не дает лениться ни рукам, ни языку.

Как-то раз утром инженер вышел из своего домика. Огляделся, потер руки, смахнул слезу, выжатую морозом. Веселье отражалось на его лице. Он выдохнул клуб пара и проворчал себе под нос: «Любопытно…» Дальше он уже ничего не сказал, ибо мороз велел закрыть рот, и придется нам самим договорить за инженера. Он хотел сказать: «Любопытно, что-то у нас сегодня случится!» Дело в том, что в эту неделю над «Австралией» словно мешок с чудесами разорвался: каждый день новое, особое событие, просто спасения нет! А сегодня – суббота, и придется этой субботе порядком потрудиться, чтоб превзойти предыдущие дни!

В понедельник произошло нечто, «чего не едят постом^ по выражению босяков. А именно -свадьба, настоящая свадьба!

Супруги Мареки после десятилетнего счастливого «супружества» вступали в законный брак. Другими словами, как уже уразумел внимательный читатель, они перешли из «второго» в «первый» класс. Торжество было невиданное. Па участке не только целый день играла шарманка-все «австралийское» босячество сопровождало жениха с невестой до самой деревни. Свидетелями были сам пан инженер и Адам, любимый из десятников. На женихе был новый синий сюртук, невеста нарядилась в новехонькую серую юбку с оборками и серую кофточку со вздутыми рукавами: эти могут разрешить себе обновки, они – «порядочные», у них накоплена малая толика деньжат. Шафером был девятилетний их сын Тон да, подружкой – семилетняя дочурка Барушка. Весело вели они к алтарю собственных родителей. Однако веселье Тонды скоро кончилось. Кто-то вбил ему в голову, что он должен петь какую-нибудь свадебную песню, и научил мальчика одной из них; и вот, едва процессия тронулась, Тонда затянул:

 
Ваша дочка не плоха,
Тихая, как рыба,
За нее от жениха
Вам скажу «спасибо».
Мне отдали вы ее,
Воспитали вы ее,
За нее дам говорю:
«Я благодарю…» -
 

и тут же получил подзатыльник от щедрой руки жениха-отца. Но – эка невидаль, подзатыльник!…

Во вторник приходил из города жандарм за Адамом. Бедняга Адам! Его уже два раза приглашали в суд – оп должен отсидеть сутки, и «не знает, за что». Месяц назад он был в деревне па танцах, и там слегка подрался: одного выбросил за двери, другого сшиб под стол, третьему разбил голову – так неужто за это?! Па суде Адам признал, что «он ому проветрил башку» и думал, что на этом все и покончено между ним и помощником судьи, как это принято среди порядочных людей,– а тут вдруг садись па сутки!

За то, что он пе явился в назначенный день, то есть вчера, сегодня заявился сюда полицейский! Прежде всего оп спросил, где инженер; инженер куда-то делся, никто не знал, где оп. Тогда жандарм осведомился, где Адам; Адама, оказывается, никто и не знал. Вот еще Комарек мог бы знать Адама, но пет, пожалуй, и пе Адама, а Франту Шпопхоупа.

– А какой оп из себя? – полюбопытствовал кто-то.

– Да что я, знаком с ним, что ли?! – взорвался жандарм.

– Во-во, как раз такой тут и пробегал, в точности такой – до того спешил, что все мозоли порастерял; коль побежите за ним, еще догоните!

Псе стали «хороводом» вокруг жандарма – один свистел, другой визжал, третий ухал, четвертый лупил лопатой по бочке, как по турецкому барабану, пятый швырял об камни черепки, уже раздался клич: «Валяй, ребята!»-и, пожалуй, изваляли бы ребята жандарма на совесть, не подоспей тут инженер. Взял оп его за руку и увел к себе. Успокоив по возможности оскорбленного блюстителя, инженер напоил его, обещал, что послезавтра Адам непременно явится ДЛЯ отсидки, и даже проводил жандарма немного. Мрачный вернулся инженер, упрекая всех, что они хотят втравить его в неприятности с властями.

– Адам, послезавтра вы должны отправиться туда – поняли? Иначе мы друг другу пе подойдем.

Адам кивнул головой – ладно, мол. Когда же инженер удалился, оп махнул рукой и сказал, обращаясь ко всем:

– Пусть меня черт заберет, если я не проводу панов – или я не Адам!

Среда пропела свою балладу еще па рассвете. Столько брани, верно, никогда еще пе лилось из уст одного человека, сколько босяк Мартинка высыпал перед восходом солнца па босяка Пашту. А Башта, который обычно за словом в карман полезет, сегодня почти пе отвечал. Так только, вставит порой словечко или пожмет плечами и скажет: «Н-пу-у!» Зато обступившие их «австралийцы» от смеху еле держались па ногах.

Мартинка и Башта – уже много лет неразлучные друзья, но вчера они все же поругались в своем логовище. Дело в том, что Башта снимает квартиру у Мартинки. То, что он не платит за квартиру,– наплевать, но он, лентяй, палец о палец ударить не желает: отказывается ходить в лес за мхом, даже помочь законопатить щели и то не согласен. Мартинка разозлился и выставил Башту. Зимней ночью оставил его без крова, без денег на водку!

Башта ходил вокруг логовища, как кошка, останавливался, слушал, потом вдруг нагнулся, исчез в двери и появился снова, неся в руках кафтан, штаны и башмаки Мартинки: заложит все это в деревне, и так далее…

Рано утром Башта уже снова был на своем месте, ожидая, что сделает дорогой друг. Из логовища первым долгом вырвался поток ужасных проклятий, затем высунулась лохматая голова; Мартинка озирался во все стороны, пока не увидел спокойно ожидающего Башту.

И пошло! Ругательства летели, как камни. А Башта все – ни слова; наконец он вздохнул:

– Н-ну, все же не по-христиански ты поступил – выставил друга на мороз, да еще без крейцера!

– И ты заложил вещи?!

Башта грустно кивнул.

– Где?

– В деревне.

– Как же я теперь туда попаду?

– А кто ж его знает?

Снова брань. Наконец пришел судья Зоубек и велел Баште посадить полуголого Мартинку себе на спину и донести его до деревни. И после этого помириться. Башта еще поломался, но Мартинка обещал полное прощение и три «половинки». Тогда Башта взвалил приятеля на спину. Мартинка вдруг ощутил прилив юмора, остальные босяки – тоже, одни вскочили на спину другим, и тут уже целый эскадрон с диким гиканьем помчался к деревне…

Четверг. В этот день Адам доказал, кто кого перехитрит – паны его или он панов. О, Адам – он себе на уме! Выбрал он молодого, достаточно прилично одетого босяка, заплатил ему пятерку, вручил свою повестку – и босяк Друбек отсидит эти сутки за Адама!

Босяк Друбек – парень такой, что залюбуешься. В армии он был капралом, отслужил и вернулся домой к родителям. Но не повезло ему, ибо отец его был дегтярем. Однажды послал старый Друбек молодого Друбека в местечко с бочонком колесной мази. День был жаркий. Парень вспотел, устал и остановился по дороге в босяцкой корчме.

Здесь шла карточная игра, и молодой Друбек принял в ней участие. Но когда он подсаживался к играющим, то не знал, естественно, что к вечеру этого памятного дня босяки будут разыскивать по всем чердакам и сеновалам босяка Мркоша,– который весь день самоотверженно держал банк,– чтобы его убить. Слишком поздно узнал Друбек, что Мркош приносил из местечка корчмарю совершенно новые карты, которые, правда, успел уже кто-то отметить очень точно и гармонично, под цвет узоров на рубашке. Так случилось, что бочонок с колесной мазью не дошел до местечка, а Друбек уже не вернулся к отцу.

Да что толковать – теперь-то речь ведь идет совершенно о другом. Жандарм и тюремщик не знают Адама в лицо, дело выгорит, а после как-нибудь Адам, может быть, расскажет об этой проделке помощнику судьи – то-то будет потеха! На участке уже сегодня великий смех, Адама будто подменили – такой он ходит веселый.

Миновал полдень. Кто это там идет? Ей-богу – Друбек!… И с ним – гром и молния! – жандарм…

А дело развивалось совершенно естественно. Легким, упругим шагом подошел Друбек к тюремщику и подал ему «свою» повестку. Парень тюремщику понравился.

– Вы наверняка в армии служили?

– Отслужил!-гордо ответил Друбек.– Капралом был, вот мой военный билет.– И он подал тюремщику свой сохраняемый в кармане воинский документ. И все! Когда после этого Адам удалялся в обществе жандарма из «Австралии», оба смахивали на пару медведей.

Пятница, как известно, день несчастный. Млинаржик,– обычно его называли «Трубка»,– работал на катке, утрамбовывающем землю, и черт или господь знает, что он там делал, только вдруг оторвался у него мизинец на левой руке. К счастью, тут оказался доктор, объезжавший участок, и перевязал руку. Млинаржик, как ни в чем не бывало, продолжал работать, зато бросили работу несколько других босяков. Один копал у леса могилу шести футов глубиной и шести длиной, другой сколачивал гроб, а жена его шила из белых тряпок подглавник в гроб и саван. Третий сооружал носилки, четвертый плел из еловых ветвей гигантский венок. А после работы, к вечеру, были похороны – великолепные, трогательные. Оторванный мизинец обмыли, облекли в саван, положили в гроб и под всеобщий горький плач гроб заколотили.

Затем Шнейдер держал весьма прочувствованную речь, ставя возлюбленного усопшего в пример всем присутствующим; особенно он напирал на то, что «покойник никогда, никогда не напивался». Потом оратор отошел, и Комарек окропил носилки и гроб с помощью мокрой тряпки. Два «отрока» и две «девы» подняли носилки на плечи и пустились в путь. За гробом шла длинная процессия, по два в ряд; пары держались за руки. Впереди шли женщины, непрестанно причитая – таковы уж женщины! За ними попарно шагали более стойкие мужчины, распевая похоронную песню. Но ни разу не удалось им допеть до конца строфу:

 
Слезы вытрите свои,
Слезы проливные.
О родители мои,
Милые, родные… -
 

ибо всякий раз их прерывало всеобщее рыдание, взрыв горя, надрывающего сердце! А тотчас за гробом шел Млинаржик, как ближайший родственник усопшего.

" Так что же тогда принесет с собой суббота?

Инженер направился к рабочим. Те поздоровались с ним, и один из них подошел ближе:

– Покорно прошу, пан инженер, есть у меня к вам просьба.

– Какая?

– Не откажите, паи инженер! Сегодня ночью жена у меня слегла…

– Ну конечно, а мне быть крестным отцом! Вы хотите сказать, что никого другого не нашлось… Ладно, раз уж без этого не обойтись… Когда назначите время, приходите – пошлю кого-нибудь в церковь за себя!

Это немного испортило настроение инженеру. «За последний месяц это четвертый,– значит, опять посылай за двумя серебряными монетами! Надо бы сразу целую корзину заказать! – ворчал инженер.– Плодятся, как кролики! Если так дальше пойдет, скоро каждый босяк будет называться в мою честь Пепиком или Пепичкой! Да что поделаешь…»

Утренние часы промчались быстро. Хорошее настроение не возвращалось больше к инженеру. Работа шла теперь медленно, промерзшая земля трудно поддается. «Не работа – могила!» – жаловались рабочие, а более опытные, предвидя, что трудности еще только начинаются, твердили: «Нет, тут толку не будет!» Конечно, они, несмотря на свою опытность, не разбирались в деле, но и сам инженер не был доволен.

Он обрадовался, когда подошел обеденный час, и быстрым шагом отправился домой.

Перед домиком его поджидал босяк Вашичек – вполне Приличный человек, он нравился инженеру.

– С чем пришли, Вашичек?

Босяк, чем-то взволнованный, вертит в руках шапку. Смуглое лицо его побледнело, глаза странно горят, будто в страхе, губы трясутся.

– Ну, в чем дело, говорите!

– Да вы уж изволили слышать,– бормочет Вашичек.

– Что я слышал? Ничего я не слышал, говорите скорей, а то холодно.

– Так вы ничего не слыхали?

– Да говорю же вам – ничего…

– Про эту кирку…

– Про какую такую кирку?

– Это неправда! Я ее не крал. Отроду я такого не делал! – И из глаз Вашичека выкатилась слеза.

– Подумаешь, какое дело! Что, кирка у нас пропала?

– Нет, нет, не у нас, это было уже два года тому назад, под Хебом.

– Мне кажется, вы рехнулись, Вашичек!

– Господи, да нет же! Говорят, на меня уже и в суд подано!

– Кто вам это сказал?

– Товарищи в воскресенье в корчме.

– Они над вами подшутили. Из-за кирки – да не будьте смешным! Ступайте домой да пообедайте хорошенько, до свидания!

Инженер вошел в свой дом. Он пообедал, закурил, вздремнул. Выйдя снова, часа через два, из дому, он увидел спешащего, задыхающегося Зоубека.

– Пан инженер… несчастье!

– Что? Что такое?

– Вашичек повесился!

– Не может быть – ведь я же с ним…

– Он уж, верно, часа два висит…

– Да где же?

– В кустах у линии!

– Вы смеетесь – там и дерева-то ни одного нет!

– И все же – вон, взгляните сами!

Они поспешили к названному месту. На линии никто не работал, над кустами двигались головы босяков; и в этих кустах – «в десяти саженях от линии», соответственно предписанию, висел бедняга Вашичек; он даже не висел – ростом он был выше этого искривленного деревца; он привязал свой фартук к верхушке и бросился в петлю, сделанную из кожаных завязок фартука, и так удавился. Он наполовину висел, наполовину стоял на коленях – лицо синее, глаза выкатившиеся.

Инженер подошел к нему.

– Да, здесь человеческая помощь уже не нужна – тело давно остыло! Оставьте его так, пока не прибудет комиссия, и отправляйтесь работать. Ночью придется кому-нибудь сторожить его; сами решайте, кому дежурить!

Недобрый, неладный был тот вечер в «Австралии». Чувства босяка, правда, ничего не значат, по…

«Ну подожди, сегодня ты умаслишь инженера»,– подумал к вечеру Комарек. И после работы отправился к инженеру.

Тот, угрюмый, сидел над чертежами. Угрюмо посмотрел он на Комарека, даже не ответил на приветствие. Со времени неудав-шегося опыта он Комарека и видеть не хотел.

. – Я буду дежурить ночью у Вашичека,– выдавил из себя Комарек.

Инженер – ни слова.

– Добровольно, пан инженер.

Инженер – ни слова.

Комарек начал переминаться с ноги на ногу.

– Замерзнете вы там в ваших тряпках – и мне жалко не будет,– заявил наконец инженер.

– Я у кого-нибудь одеяло возьму. Вот кабы хоть немного водки, только чтоб согреться…

– Напьетесь, и тогда уж наверняка замерзнете!

Комарек уничтожен.

– Нате, я вам все-таки дам несколько крейцеров на водку. Но берегитесь – вы кончите хуже, чем Вашичек. Неужели в вас не осталось ни крупинки достоинства? Неужели нет никаких средств исправить вас?!

Комарек задумчиво почесывает нос.

– Вы очень добрый и умный пан,– отвечает он наконец.– Только ведь что же – не получается…

Он завернулся в одеяло и сел в нескольких шагах от трупа. Выпил, разворчался. Слова инженера пришли ему на память.

– Тоже мне,-бурчит он себе под нос.-«Хуже, чем Вашичек». Какое кому дело! Сила у меня есть, я еще молодой… Вот как не станет силы – тогда правда… Но – красть не буду! А что? Ремесло! Знать бы хоть, какое ремесло… или вот научиться бы коням зубы подделывать, чтоб моложе казались… А, ладно – буду собирать тряпье и себя первого в корзину брошу, черт возьми! А чудно будет…

Он обернулся к мертвецу. Месяц ясно освещал посиневшее лицо и выкатившиеся глаза.

Комарек задрожал.