Текст книги "Щепа и судьба (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

О пользе и вреде сочинительства

Следующим этапом самостийного вхождения в сочинительство стала неожиданная разработка сюжетов, связанных с местными преданиями, коих, если внимательно поспрошать деревенских старожилов, пруд пруди в каждой деревеньке. Мне еще в детстве пришлось наслушаться всяких там страшных историй, именуемых быличками или сказаниями. Кстати говоря, их содержание и отдельные выражения не очень-то подходили для воспроизведения в присутствии несовершеннолетних, но кто когда в наших палестинах обращал внимание на такой пустяк, как неустойчивая детская психика. Может, именно поэтому и запали они в память, что ничего подобного ни в одной из прочитанных ранее да и гораздо позднее книг даже близко не встречал. Потом уже в сознательном возрасте, беседуй с деревенским людом, узнал новые душещипательные истории о тех или иных сказочных персонажах, преспокойненько обитающих в наших краях. Со временем подобных историй накопилось прилично, и по моим прикидкам должно было хватить на составление небольшого сборника. Дело за малым: предать те сюжеты бумаге.

Хотя путь от замысла до преобразования его в рукописный или печатный текст достаточно непрост, но, как говорится, лиха беда начало. Стоит исписать один листочек, а за ним другой, как дело сдвинется с мертвой точки и рукопись день за днем станет расти, как опара в тепле. Главное, чтоб не иссякло авторское желание сочинять, писать и во что бы то ни стало довести свой замысел до конечного результата. А во мне в ту пору желание к сочинительству давало себя знать с огромной силой, словно внутри бесперебойно работал мощнейший атомный реактор. А желание работать есть качество для сочинителя самое-самое наиважнейшее. Без него никуда…

Естественно, эту склонность к бумагомарательству можно назвать всем и каждому известным уничижительным словом «графомания». Однако позвольте. Если быть точным в переводе и даже чуть-чуть буквоедом, то графоманами следует считать людей, имеющих страсть к письменной деятельности. А вам приходилось встречать профессионального литератора или журналиста, который бы не любил писать? Тогда почему в русском языке само слово «графомания» стало вдруг ругательно-презрительным и воспринимается чуть ли не как диагноз неизлечимой болезни? Скорее всего, за этим скрывается нелюбовь той половины человечества, которая сама писать не любит и не умеет. С давних пор человечество поделилось не только на пешеходов и автолюбителей, но еще раньше – на людей, пишущих и… считающих этот труд никчемным.

Хорошо, что пока никто не подал идею лечить от сочинительства, примерно как от алкоголизма. Но это пока. Когда писателей на белом свете расплодится превеликое множество и станет больше, чем читателей, наверняка какие-нибудь там иммунологи, узреют очередную неизвестную ранее науке «бациллу сочинительства». И тогда государство получит право вводить антисочинительскую сыворотку всем, кто в своей жизни написал больше одной странички обычного текста. А то и вовсе узаконят повсеместные прививки детям в возрасте до трех лет. Примерно как от гриппа и оспы. Думаю, подобное не за горами…

Да плевать! Называйте как хотите тягу к сочинительству. Пристрастие посвящать свой досуг, а иногда и всю жизнь передаче собственных мыслей и чаяний через слова, образы, рифмы для последующего прочтения твоих текстов всеми желающими было, есть и, дай бог, всегда будет присутствовать пока существует людское сообщество.

Сойдемся на том, что этот вирус понуждает его обладателя вести жизнь, несколько отличную от иных людей. Хотя внешне сочинитель ничем не отличается от остальных людей, но сознание его и образ мыслей устроены совершенно иначе. Он в отличие от многих умеет не только видеть незаметное для других глаз, но и улавливать, выносить из самого пустого и никчемного разговора нечто рациональное, преобразуя его затем в сверкающий всеми гранями кристалл, ранее в природе не существующий. И такое умение не только поражает многих, но и вызывает недоверие – как же так обычный человек, незаметно живущий столько лет рядом с нами, и вдруг создал что-то немыслимо-прекрасное?!

И еще один вопрос назревает в свете анализа пристрастия к сочинительству. А не преступает ли человек творящий завещанные нам свыше законы?! Согласитесь, очень сложный вопрос. Ни в заповедях Моисея, ни в уложениях Христа ничего не говорится о создании людьми своего собственного мира, населенного нереальными героями.

Да там вообще нет ни слова о работе какой бы то ни было! Радуйтесь и веселитесь! – вот чем заканчивается Нагорная проповедь. Но это и есть подсказка для решения моего сакраментального вопроса! Разве творящий не радуется, когда созданный им образ или даже удачно написанная строка дает ему право осознавать себя пусть не творцом, но лицом исключительным, обособленным от прочих, а потому, сами понимаете, не таким, как все! Как известно, разрешено все, что не запрещено. И нет такого закона, который запрещал бы сочинять, рождать новые образы и героев. Радуйтесь и веселитесь – и все будет чудесно!

А в моем сочинительском мозгу той весной родились образы очень и очень веселых героев, существ нереальных, которые, несмотря на то, что они вроде бы как не существуют и многие из нас, людей, даже в них не верят, но они есть и живут рядом с нами! Их просто не может не быть, коль народ говорит о них, рассказывает чаще всего шепотом своим детям, предостерегает от встречи с ними. И наделены те герои разными там особенностями, по поводу чего существует поговорка– предостережение: «Не буди лихо, пока лежит тихо».

Мне бы вспомнить тогда о той поговорке, – не трогать тех лихих героев, не вызывать их к появлению подле меня. Ан нет, взыграли неведомые тайные силы, ограничиваемые и опекаемые столетиями разумным предвидением предков, знавших жизнь в тысячу крат лучше и глубже, а потому запретивших будить те самые силы. Не послушался их предостережения, не внял запретам, посчитав, будто они для кого-то другого писаны и… со всей страстью отдался воспроизведению скопившихся в памяти сюжетов на бумаге. Возможно, если сочинительство мое в ту нору пошло в ином Направлении, не случилось бы многих последовавших затем событий, о чем речь впереди.

Слышу, улавливаю возражения читателей на этот счёт: о чем это он? Разве любой из нас не вправе заниматься тем, чем считает нужным? А как же великие открытия, благодаря которым изменился мир, а вслед за тем и мы всё стали жить в мире ином, доселе неведомом. Согласен, открытия нужны. Пылкий наш разум шаг за шагом постигает все доставшееся нам в наследство от Творца, и, казалось бы, конца-краю открытиям не видно. Выходит, Господь дал нам свободу выбора и не очень-то противится ученым изысканиям и различным экспериментам над людьми и природой? А вот тут возникает очень непростой вопрос: насколько далеко может распространиться наше познание? До бесконечности? Как бы не так! Бесконечность есть величина иррациональная, а точнее – условное понятие. В той же математике. Но для реального использования «бесконечность» неприменима.

Когда великого Исаака Ньютона на склоне лет спросили, кем он себя ощущает, совершив столь значимые для мира открытия, то, знаете, что он ответил? Смысл сказанного им сводился примерно к следующему: я всего лишь маленький беспомощный мальчик, сидящий на берегу океана и бросающий в него камушки. Только ум гения способен осознать, насколько мы ничтожны перед законами природы! И как мало открыто нам, неразумным. А еще в приведенном высказывании усматривается тот самый верховный запрет на бесконечность познания. Как Ксанф, хозяин мудреца Эзопа, не мог выпить на спор море, так и мы вряд ли когда постигнем все законы природы.

Итак, примем за аксиому: запрет на познание существует! И спорить на этот счет бессмысленно. А временами даже опасно. Переходя на тему сугубо литературно-сочинительскую, скажу, определенный запрет присутствует и в любом виде творчества. Он есть. И пусть многие не желают видеть плотно закрытую перед нами дверь с находящейся внутри тайной. Не будем называть вслух имена уважаемых авторов, пытавшихся хоть в щелку заглянуть за ту дверь и поведать читателям, что там находится. Попытки их, так или иначе, заканчивались обычно плачевно. Плохо им приходилось после этого. И жизнь становилась не в радость. А обратного хода уже не было.

Как не вспомнить все ту же поговорку: не буди лихо… Мистика? Да нет, самая обычная реальность. Мы часто усматриваем мистические проявления в непонятых нами явлениях, вещах, выражениях. Та же крылатая фраза о том, что «рукописи не горят» —, если вдуматься, несет в себе совсем иной смысл, чем может показаться после первого ее прочтения. Вдумайтесь: сгореть может бумага, но идеи, изложенные на ней, а самое главное – герои останутся жить среди нас. Другое дело героев тех надо сочинить и тогда лишь они обретают возможность стать полноправными членами человеческого общества. А что есть бумага? Ее можно сравнить с рушником, на котором Спаситель оставил свой Образ. Именно образ и дано нам видеть. Так в чем здесь мистика?

Но вернемся к сюжетам, рождавшимся во мне той памятной весной. Признаюсь, непосредственно подтолкнул меня к воплощению деревенских быличек и побасенок в качестве литературного сочинительства один непростой старичок, живший когда-то в той деревеньке, где я с некоторых пор основал свою сельскую резиденцию.

Дедок тот изредка наведывался из города пожить на воле подальше от своих деток, там мы с ним и познакомились. Прошел он и тюрьмы, и лагеря, пересылки разные в жутко-кошмарные репрессивные времена. Потом уже, освободившись, как и все сельские мужики, работал и конюхом, и трактористом, в бригадиры и счетоводы не лез, а потому благ материальных не скопил, о чем немало не жалел.

Более всего поражала меня в нем некая отрешенность от происходящего, словно он давно перешагнул черту, отделяющую всех нас от вечности, и смотрел уже как бы из своего далека. Но и привычного уныния людей, судьбой потрепанных, покореженных, в нем не ощущалось. Его обычно заросшее недельной щетиной лицо с глубокими морщинами на щеках было всегда как бы изнутри освещено детской полуулыбкой. Да и сам он выражал ежеминутную готовность к общению с первым встречным. При всем том его любимая присказка звучала примерно так: «Мне бы еще одну жизнь кто предложил – отказался б… Ничего в ней, жизни этой, антиресного нет и быть не может…» Одно слово, не так прост оказался тот дедок, как может показаться на первый взгляд.

У меня создалось впечатление, будто бы он сам верил во все эти небылицы, что время от времени ни с того ни с сего вдруг начинал рассказывать без какой-либо связи с темой нашей беседы. При этом он таинственно понижал голос и хитро щурил по очереди то один, то другой глаз, слезящийся от табачного дымка, струящегося из неизменной цигарки в уголке рта. Получалось, будто бы во всех его бедах виноваты таинственные существа, обитающие рядом с нами: и молоток-то у него домовой спер, и банница тазик с водой перевернула, и леший в лес не пустил, и еще много чего для современного читателя нереального, фантастического пришлось мне услышать и впитать в себя. Но что интересно, и мысли не было усомниться в услышанном или обвинить рассказчика в клевете и умопомешательстве. Россказни те воспринял точно так же, как пересказ бывалого курортника о поездке в санаторий или еще там куда. Может, вся причина заключалась в том, что в ту сладостную пору хотелось верить во все чудесное и несбыточное, а тем более запретное, о чем дед напоминал после каждого своего сказания: «Ты гляди, милок, никому не сказывай о том, что я тебе тут поведал». Куда там! Разве кто-то из нас удержится, чтоб не раскопать клад, если почти точно знает, где он запрятан. И никакие уговоры о подстерегающих опасностях и страшных последствиях не подействуют. Так и ваш покорный слуга не внял мудрым советам старого человека и при первой возможности раскрыл сундук Пандоры, обитатели которого, обретя свободу, тут же поселились близехонько от их освободителя и, как понимаю, до сих пор время от времени дают о себе знать. Но и об этом речь впереди.

Возможно, именно тогда, почувствовав интерес к своим, так сказать, персонам, они каким-то непонятным нам, людям, образом начали влиять не только на ход моих мыслей, но и на всех, кто оказывался так или иначе участвующим в происходящих событиях. И внутри меня родилась несравнимая ни с чем радость от предстоящей работы над очередным сочинением, где главными героями должны стать мифические существа, обычно именуемые как нечистая сила. И не хотелось думать ни о каких запретах, выдуманных кем-то, и само будущее виделось сказочным, искрящимся, как новогодняя елка с лежащими под ней подарками. И сам себя ощущал этаким былинным богатырем, которому не страшны никакие темные силы и вражеские наветы, словно кто окатил меня живой водой, защищающей от всех бед и напастей.

Если бы мне пришлось сейчас вновь стоять на перепутье, решая, писать ли о тех странных существах и хорошо зная, какие испытания придется пережить после, то ни на минуту не задумался и повторил бы сделанное. Поскольку всякий автор готов пожертвовать собой во имя нового сюжета, и пока он в состоянии быть первооткрывателем, вправе называть себя человеком творящим, на которого вековые запреты не распространяются. А вправе ли он совершать подобные поступки, решать лишь ему одному и никак иначе.

И виделось оно мне весьма своеобразным, совсем не таким, как описано в многотомных трудах историков, а по большей части мистически-чудесным, загадочным, сказочным, где человек и шагу сделать не мог, не столкнувшись то с лешим, то с чертом или иной нечистью. Это потом уже после всеобщего разоблачения всего божественного и чудесного вместе с Богом стали отрицать и всех недругов рода человеческого, сделав их предметом насмешек и неверия. А они как жили – так и живут и никуда уходить от нас не собираются. И объяснения наши всему непонято-загадочному стали строиться на физико-математических законах, согласно которым нет ни рая ни ада, ни существ, что испокон века жили рядом с людьми и те нашли вполне приемлемые способы для совместного существования с ними. И большинство сказок слагалось о борьбе тех или иных героев с этими самыми силами. Но вот сказки остались, а образы, в них присутствующие, оказались вне закона. И никто пока что отменять его не собирается. Нет леших, домовых, русалок, змеев летающих, и все тут. И быть не может. Как говорится, начальству виднее, но у меня на этот счет со временем сложилось собственное мнение. Вот его-то мне и хотелось изложить, высказать в очередной нерожденной пока книге. И будущие герои ее были от того в полном восторге и подавали мне всяческие знаки, мол, давай, пиши, работай, а уж мы чем можем, тем непременно поможем.

От фабулы к замыслу и свершению

Если вы посчитаете или там предположите, что после этого началась моя так называемая творческая стезя, то ха-ха! Ошибаетесь… Примерно так же ошибся известный мореплаватель, попутав материки, а чтоб как-то выкрутиться, назвал их население практически одинаково, за что мы его почему-то до сих пор горячо славим и едва ли не боготворим. Берег, к которому прибило меня, был давненько так неплохо обжит и заселен если не аборигенами, то колонистами, считающими его исконно своим и сигналов «sos» не подающими. Впрочем, неосвоенных мест там было предостаточно – живи не хочу. Но законы, существующие на литературном материке, доложу я вам, во многом отличались не только от Моисеевых заповедей, не говоря о заветах Христовых, – возлюби ближнего своего и прочее, – но кое в чем мало соответствовали общепринятым государственным.

Может, окажусь слишком далеко от истины, сравнив его обитателей с теми, кто в лихие годы оказался за оградой приснопамятного ГУЛАГа. Но что-то общее, родственное меж ними проглядывалось. Паханы и мелкая шушера присутствовали и там. Естественно, были и авторитеты в законе, коронованные, но не на воровских сходках, а на вполне официальных пленумах, съездах. Обычно именно они председательствовали на внушительных собраниях, сидели почетными гостями на разных там встречах и выступали с речами правильными и даже поучительными перед детьми и ветеранами.

Государство, то есть партийная элита, к иерархии той относилась вполне благосклонно и разрешала существование этого литературного государства в определенных рамках, не забывая время от времени напоминать, с чьих рук они получают правительственные награды и премии, отдыхают в элитных пансионатах и за чей счет совершают многомесячные «творческие командировки». И все были довольны. А почему бы и нет? Ты хотел быть литератором? Так будь им! Хотел писать книги? Тебе никто не мешает это делать. Пиши на здоровье. Но… не перегибай палку. А то…

Что будет в противоположном случае, все хорошо знали, а потому особых возражений ни с той, ни с другой стороны не было. Писали. Выпускали. Получали. Гуляли. Отдыхали. Кто сказал, что литератор должен писать лишь то, что хочет видеть потенциальный читатель? Разве все тот же еврейский народ сильно обрадовался, прочтя Божьи заповеди, ограничивающие их житье-бытье? Очень в том сомневаюсь. Главное, чтоб вами и работой вашей были довольны наместники Бога на земле, а там хоть трава не расти. А муки творчества, товарищ, это ваши личные проблемы. Вот сами их и решайте…

Да, легко сказать – решайте. Подсказчиков в этом деле не бывает. Нет, почему, встречаются еще в кругах литературных люди, что практически задаром могут подарить тебе тот или иной сюжет, если ты час-другой посидишь с ними за кружечкой чая или что там еще бывает налито по этому случаю. А там, смотри сам, нравится – бери. Нет – передай другому.

В тех литературных кругах идей и сюжеты витали, словно рои пчел на колхозной пасеке. Ты мог выйти из сообщества братьев по перу буквально облепленный ими и долго потом соскабливать их с себя. А мог оказаться на улице опустошенным, потерявшим веру в себя и во все вокруг. Были и есть до сих пор шептуны-информаторы, чья задача сводится к тому, чтоб как бы невзначай обмолвиться о человеке великом и значимом, который оказывается… Дальше можно, надеюсь, не излагать сюжет, который авторы использовали еще со времен древних греков, стоило лишь мужу пересечь порог родного дома. И не только на эту классическую тему делились те шептуны информацией. Могли такое наизлагать, потом век оправдываться, а позор твой после тебя навсегда останется. Я так понимаю, шептунам тем неплохо доплачивали в одной солидной организации, где они имели свои литературные псевдонимы и пухлые досье. Но не наше это дело. Каждый выживал как мог и славил того, где платили быстрее и качественнее, будь то канализационно-водопроводное управление или трамвайное депо. А уж спеть очередной гимн и прокричать «Славься!» в адрес единой и неделимой, то самый верный путь к сысканию славы и почестей среди таких же, как ты, прославителей.

Может, и этот немаловажный факт повлиял на то, что столь долго не решался приступить к своему второму повествованию, откладывая его под всякими там предлогами и видом стабильной занятости. К тому же, как ни крути, а летние месяцы не самые благоприятные для работы творческой, сочинительской.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПАСТОРАЛЬНАЯ

Пасторалька разгонная

Вместе с прочими текущими заботами именно летом стало все явственней ощущаться практически полное отсутствие в кармане наличности. Думается, это чувство хорошо знакомо людям, состоящим в дружеских отношениях с каким-либо видом творческой деятельности. Редкие гонорары за небольшие статейки, которые умудрялся изредка направлять в местные печатные издания, погоды, что называется, не делали.

Не знаю, как бы нашел выход из этого сложнейшего положения, но не было счастья, да несчастье помогло. Решением местного сельсовета близехонько от моей деревенской обители мужики за пару дней обустроили загон для телят. Причина крылась как раз в отдаленности нашей полузаброшенной деревеньки от главной усадьбы, рядом с которой выпасали основное колхозное стадо. Поскольку нормальных пастбищ не хватало и на взрослую скотину, то молодняк решили выселить на периферию, где травы было в избытке, а еще и чистая речка для водопоя, и прочие природные блага, необходимые для возмужания подрастающего телячьего поколения. За стадом закрепили пастуха Алексея, иди просто Леху, о котором речь пойдет отдельно. Он выпускал телушек, как сам их именовал, невзирая на возраст и пол, ранним утром, а загонял обратно поздно вечером, после чего отбывал к себе домой в соседнюю деревню на законный отдых до следующего утра.

Вот в этом-то и была закавыка для колхозного руководства, долго ломавшего головы, как обеспечить сохранность телячьего поголовья темными летними ночами. Не известно, кто именно из колхозного руководства обратил внимание именно на меня, особо не отягощенного, по их мнению, житейскими заботами, но решено было задействовать мою особу в ночное время для охраны телячьего загона. Сказано – сделано. И меня пригласили в колхозное правление, где предложили занять открывшуюся должность сторожа при несмышленых телушках. Честно скажу, для меня то был просто дар Божий, и, ни минутки не поколебавшись, тут же написал заявление о приеме на работу. Так что оказался нежданно-негаданно и при должности и пусть небольшой, но все же зарплате.

В загоне, располагавшемся в непосредственной близости от моего домика, содержалось около сотни телушек весьма юного возраста. Головы их пока не были украшены полноценными рогами, а лишь торчали небольшие бугорки, день ото дня увеличивающиеся в размере. Но это нисколько не мешало им с утра и до вечера устраивать меж собой яростные сшибки. В таком возрасте это вполне нормально, и было любопытно наблюдать, когда они со всей серьезностью, по– взрослому наклонив свои белолобые головки к земле, мчались друг на дружку и после удара тут же разбегались в разные стороны, ничуть не заботясь о результатах короткой стычки.

Другой их отличительной чертой был зверский аппетит. У меня даже создалось впечатление в их круглосуточной недокормленности, хотя Алексей, невзирая на жару или дождь, аккуратно выгонял их с восходом солнца на заросшие сочной травой поля, перемежавшиеся кое-где березняком и хвойными перелесками. Когда-то практически вся отвоеванная у леса земля засевалась всяческими культурными злаками, но в пору моего сельского жительства при нехватке средств и рабочих рук поля те заросли травой, и лишь у деревенской околицы колосилась небольшим массивом озимая рожь. Поэтому для телят пищи было предостаточно, но судя по всему, досыта они никогда не наедались. Видимо, таково уж свойство молодости – всегда ощущать голод. Стоило мне подойти к закрытому на ночь загону и протянуть внутрь побег лопуха или что-то подобное, как он тут же оказывался выхвачен из моих рук чьим-то жадным ртом и моментально съеден. Это качество несколько сближало нас, потому как мой аппетит в ту пору мало отличался от телячьего.

Во время короткой процедуры трудоустройства председатель намекнул, мол, если пожелаю, то могу рассчитывать на премию к основной ставке. Для этого нужно, как бы на добровольной основе, косить в ближайших перелесках траву и подкармливать оторванных от материнского вымени сироток во время отсутствия пастуха Алексея. То есть по ночам. Я же ночной сторож.

В ответ благоразумно промолчал, поскольку мне хорошо была известна цена подобных начальственных обещаний. Воспитанное на партийных лозунгах колхозное руководство любого уровня наивно считало, будто все без исключения работники должны верить каждому их обещанию. И не просто верить, а уметь ждать исполнения обещанного. А обещания те легко давались по любому удобному случаю и столь же легко забывались. Так что поблагодарил начальственное лицо за заботу, сдержанно кивнул ему и отправился исполнять свои прямые служебные обязанности караульного.

А телят тех было по-человечески жалко, и, не думая ни о каких обещанных коврижках, от себя лично притаскивал несколько раз за лето к загону охапки скошенной на задворках собственного имения травы. Не имея опыта, поначалу кидал ее внутрь загона, но буквально через несколько минут оголодавшие телята втаптывали кошенину своими острыми копытцами в землю, а некоторые умудрялись еще и сами плюхнуться на кучу, полагая, что так им будет удобнее ночевать. Одним словом, сперва их следовало научить хотя бы правилам хорошего тона и совместного проживания в коллективе, но взглянув на это дело и так и сяк, в конце концов махнул рукой и предоставил телятам возможность самим обеспечивать себя кормовыми запасами. Алексей же, увидев как-то остатки от притащенной мной травы, поинтересовался, зачем это делаю. Потупив глаза, объяснил причины своей мизантропии. Тот какое-то время молчал, сверля меня взглядом, а потом недвусмысленно выразил свое отношение к моей доброй воле и посоветовал обзавестись собственной живностью и уж потом проявлять заботу о колхозном поголовье. Меня это не то чтобы успокоило, но для себя решил, что вряд ли смогу чем-то помочь несчастной скотинке, поскольку все они до единого в конце лета пойдут под нож мясника.

Нет, как ни крути, а с нашими человеческими мерками к этому вопросу подходить бесполезно и даже небезопасно. Вот Алексей понимал это не хуже моего, а относился к телушкам как к родным, и они отвечают ему тем же. Меня всегда удивляло, как приехав на доживающем свой век мерине утром к загону, он по головам пересчитывал находящихся там телочек, тянувших к нему свои мордашки. Похоже, каждую из них он знал в лицо или как оно у них там называется… И ни разу не сбивался со счета. Мне о таком даже мечтать не приходилось. К слову сказать, на мое счастье, за все время моей службы злоумышленники ни разу не нагрянули с коварными замыслами к скотскому загону, благодаря чему нести уголовную ответственность за рогатые головы своих подопечных мне не пришлось. Выходит, кто-то там наверху в ту пору еще благоволил к моей персоне…