Текст книги "Щепа и судьба (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Страдальные странности

Промучившись еще какое-то время и понимая, что вскоре действительно могу легко перебраться из этого мира в иной, откуда навряд ли быстро найду обратную дорогу. Поэтому в одно прекрасное утро решительно отправился на автовокзал и взял билет до того самого северного городка, откуда моя виртуалочка исправно слала послания, сводившие с ума бедного сочинителя.

Уже через каких-то полста километров природа стала постепенно меняться, демонстрируя свою первозданную суровость. Невольно думалось о далеком прошлом этих слабозаселенных мест, когда по берегам сибирских рек бродили дикие племена. И, казалось, будто и я сейчас перемещаюсь не просто в северном направлении, а неудержимо погружаюсь в седую древность. Чем глубже врезался потрепанный сибирскими ветрами некогда комфортабельный автобус в толщу временных напластований, по которым тысячи лет назад неслись варварские полчища покорителей древних цивилизаций, тем острее воспринималась сопричастность к ним. Как для всех завоевателей, для них не существовало ни границ, ни законов, кроме закона сильной руки. Там, где они проходили, надолго замирала жизнь, местные жители убегали в глубь лесов, на болота, лишь бы не быть застигнутыми неудержимо катившейся лавиной. А уцелевшие после нашествия невольно передавали потомкам приобретенный ген страха перед чужим и опасным миром, надолго изменившим их тихое существование.

Не так ли случилось и со мной, когда тихой зимней ночью один– единственный звоночек взорвал мой устоявшийся уклад, перечеркнув все связи с прошлым, тонким лучиком обозначив призрачный путь к чему-то дальнему и зыбкому.

Вместе с плотно впрессованными в сиденья сумрачными пассажирами ощущал себя космическим путешественником в капсуле для межзвездных перелетов. Семафорно подмигивали дорожные знаки, налетал тонкий дымок из придорожных чайных, полувоенным строем двигались тягачи с разноцветными надписями на щекастых бортах, черными жукоподобными существами проносились иномарки. И сам вдруг стал ощущать себя шариком в рулетке, мечущимся в поисках лунки. Но принесет ли мне это хоть какое-то успокоение, не говоря о выигрыше, того не мог пообещать никто.

В нужный мне городок прибыли поздним вечером, и тут же немедленно позвонил. На этот раз она почти сразу ответила, словно угадала мое близкое присутствие, но долго не верила, что осмелился заявиться без особого на то приглашения. И все же, понимая, что встреча неизбежна, согласилась через час заглянуть ко мне в гостиницу. Не стану описывать свои волнения, сомнения в правильности поступка и полную сумятицу, в которой пребывал, готовясь к встрече. Войдя, она даже не обратила внимания на привезенные мной чуть увядшие в дороге белые астры, стоявшие в литровой банке, – все, что могла выделить для меня горничная. Отказалась и от остывшего кофе, отодвинула раскрытую коробку с конфетами и прошла в угол комнаты, где застыла на какое-то время и разговаривала вполоборота,

не сводя глаз с окна, за которым сумеречно угадывались контуры близкого леса.

Долго не решалась заговорить, но, наконец, пересилив себя, попросила прощения. И все-то мне стало ясно. И вспомнилась читанная когда-то давным-давно «Дама с собачкой», где нечто подобное уже было описано. Она замужем. Детей нет. И, по ее словам, несчастна. Потому и вступила в переписку со мной, надеясь хоть как-то скрасить свое одиночество. Даже не думала, что она может перерасти во что-то иное, чем обмен коротенькими посланиями. Несколько раз хотела прекратить ее, поскольку муж начал интересоваться, почему она так долго сидит за компьютером. Ей так не хочется его огорчать. Нет, разводиться с ним она не желает. Зачем? Есть хоть кто-то живой рядом. Может, все еще образуется. Насчет моей скромной персоны дала понять, что все так же останусь для нее автором любимой книги… И стать кем-то другим вряд ли смогу. Да и представляла она меня совсем другим. Хотя… так ли это важно…

Что я мог ответить? О разрушительных свойствах грез и мечтаний? Она не поверила бы мне. Сказать, что являюсь обладателем необитаемого пока острова, где могу принять ее вместе со всеми мечтами и заботами… Но то была явная ложь. Ни желания, ни готовности принять кого-то постороннего на свой клочок суши у меня не было. Скорее наоборот, ступи она на него, мы неминуемо погрузимся в хаос житейских забот и уже никогда не сможем выбраться из них, а потом и совсем возненавидим себя самих и все кругом. Потому почувствовал себя оккупантом на чужой, никогда мне не принадлежащей территории. Сделалось стыдно за свой порыв и желание изменить жизнь совершенно незнакомого мне человека. Какое я имел на это право?!

Потом она заплакала. Беззвучно, как плачут лишь очень уставшие от долгого ожидания люди. Кинулся к ней, надеясь воспользоваться ее слабостью и беззащитностью. Но она испуганно замотала головой и выставила вперед обе ладони, давая понять, что не примет от меня помощь. Опустив глаза, двинулась к двери и вышла, не попрощавшись, не сказав ни единого утешительного, дающего возможность на дальнейшие наши отношения слова. И мне вдруг стало легче, словно избавился от давно мучившей болезни, и даже радостно, потому что теперь не нужно будет сидеть подолгу перед монитором в ожидании очередных посланий или бежать стремглав к телефону, боясь: вдруг прервется долгожданный звонок. Со мной останутся мои сюжеты, герои, требующие к себе постоянного внимания и заботы. Вот с ними и стану беседовать, а то и вести переписку, оставаясь независимым от иных внешних воздействий. Они опять помогли мне сделать свой выбор в пользу свободы и… одиночества.

А на другой день я уже ехал обратно в том же самом, еще более постаревшем за ночь автобусе, оставив на тумбочке увядать белые астры в банке из-под маринованных огурчиков. Была мысль захватить с собой на память о встрече хотя бы один цветочек из букета, как это было принято в незапамятные романтические времена, засушить его и положить перед собой как напоминание о прошлых иллюзиях. Но тут же представил, насколько смешно и нелепо будет выглядеть мой поступок, и даже смутился своего романтического порыва. В моем положении проще жить совсем без воспоминаний, поскольку они неизбежно подталкивают нас повторить ушедшее, а такие попытки добром не кончаются. И это тоже был мой выбор, надеюсь правильный.

Пигмалионство авторское

Вернувшись домой, первым делом отправился принимать душ, чтоб смыть с себя обман и ложь, напрасные надежды, копившиеся на мне весь этот период затянувшихся виртуальных отношений. Это образование вполне можно было назвать панцирем. Под первыми струями воды он необычайно легко растворился, и тело начало дышать легко и свободно. Выйдя из душа, вдруг увидел мир иными глазами. Как тот рыбак, оставшийся рядом со своей старухой и разбитым корытом, решил: а все не так уж плохо. Пусть едва не потерял голову, зато на всю оставшуюся жизнь получил прививку от виртуальных соблазнов. А это дорогого стоит. Могло быть и хуже…

Или, тьфу-тьфу, представил, что бы произошло, если бы она вдруг оставила своего мужа и заявилась ко мне со-своими слезами и проблемами. «И обманом», – добавил тут же. Как ни крути, а мужа она обманывала, ввязавшись в обмен посланиями с неизвестным мужчиной. «Да и меня тоже», – добавил, подумав, как бы оправдывая собственное участие в эксперименте под названием «Любовь по Интернету». Зато получилось, как у той изнасилованной монахини: и досыта, и без греха. Не знаю насчет греха, а что досыта, это точно. И даже без насилия…

Пора делать выводы. Мне было так одиноко, что заставил себя поверить в реальность выдуманной собеседницы. Для меня она стала воплощением женского совершенства. Хорошо, если бы на этом вовремя остановился, воссоздав ее на бумаге, сделав очередным персонажем своих сочинений. Все было бы замечательно и даже пристойненько. Но мне захотелось, чтоб такой человек действительно существовал! А подобное еще никому не удавалось, разве что Пигмалиону, который с помощью Афродиты превратил статую в живую женщину. А кто я такой, собственно говоря? Всего лишь самовлюбленный сочинитель, не заметивший, как заполучил тяжкий недуг, и достаточно за это наказанный. За любое самовыражение нужно рано или поздно платить, как и за свои мечты, тем более, если желаешь их воплотить.

Неожиданно вспомнился рассказ одного столичного знакомого, изучающего народный фольклор кочевых народов. Он поведал мне любопытные подробности из их жизни. Был когда-то среди них бедный пастух-акын, знающий наизусть бессчетное количество песен, которые он мастерски исполнял, аккомпанируя на самодельном инструменте. Везде он был желанным гостем, получая за свое мастерство бесплатное угощение. Отказаться от приглашения по обычаям степи он не мог, а потому ехал туда, где его ждали. И все бы хорошо, если бы те праздники не затягивались на неделю, а то и на больший срок. Все это время акын развлекал гостей. Когда праздник подходил к концу, он ехал обратно в свою юрту. Проходил какой-то срок, и акына вновь приглашали на очередное празднование. Его желанием никто не интересовался. Как врач должен явиться к больному незамедлительно, так и акын тут же отправлялся туда, где его ждали. И так из года в год.

И какая женщина согласилась бы выйти замуж за человека, редко появляющегося у семейного очага? Вся забота о детях и стаде легла бы на ее плечи. А кто защитит ее в случае нападения? Потому чаще всего те степные певцы-самородки не занимались хозяйством, оставались без семьи и жили сами по себе. Может, так распорядилась природа, чтоб у одаренных людей не было потомства. Возможно, человеку, пользующемуся покровительством богов, не нужна помощь людей. Он избранник, а потому должен оставаться один.

Вспомнившийся рассказ о бедном пастухе нисколько не утешил меня. Да и как-то невежливо причислять самого себя к небожителям. Скорее это исключение из правил. Тот, кто вступил на эту дорожку, невольно отдаляется от общества, и, случись что, вряд ли следует ждать помощи от единомышленников. Тогда понятна и моя участь. Если у того акына все состояние составляли его песни, то у меня в таком случае – мои герои. Они и члены семьи, и друзья, и главные утешители. Они не терпят, если кто-то вторгается в мои владения, пусть даже мысленно или через виртуал. Мстят пришельцу и, само собой, сотворившему их автору, да так, что мало не покажется.

Последнее знакомство чуть не лишило меня возможности оставаться наедине с любимыми персонажами. Теперь просто не имею права бросать их вплоть до самой смерти, а потому обречен жить с ними в неразрывной связи. Иначе… Ответ прост – незамедлительное наказание. Какое? Об этом нужно поинтересоваться у них. Но вряд ли получу вразумительный ответ. Став их прародителем, уже не вправе менять судьбы своих героев. И еще. Уверен, им заранее известны все мои мысли, поскольку они живут всегда рядом, затаившись, подобно засушенные цветы меж книжных страниц.

Шаманизм сочинительства

Глянул с ненавистью на полку с книгами, где за разноцветными обложками тихонько замерли в ожидании, словно почуяв недоброе, рожденные в долгих муках многочисленные дети мои. Впрочем, а почему только мои? А как же незабвенная Фабула Фабуловна, когда-то проявившая интерес и долю снисхождения к безвестному литературному гастарбайтеру? Неужели ее лояльность к моей ставшей в определенных кругах известной персоне перешла в устойчивое безразличие? В чем провинился перед ней после долгих лет супружеской верности? Добропорядочные жены предъявляют хоть какие-то требования-претензии, прежде чем навсегда исчезнуть.

Как ни крути, а отпрыски у нас общие. Почему же вся ответственность за их дальнейшее существование плюхнулась лишь на мои плечи? А как же закон об охране материнских прав? Кроме прав есть еще и обязанности. В какой приют их сдать, чтоб не являлись по ночам, отпугивая редких посетителей моей холостяцкой квартирки? И где государственное пособие для отца-одиночки? Трудодни, скопившиеся на авторском счету не подлежат обмену ни на одну из валют мира. Какой толк от выставивших свои потертые корешки книг, если они давно прочитаны, а настырный читатель требует новые и только новые. Моя квартира заполнена всего лишь бумажным мусором, давно превратилась в лавку старьевщика, куда может заглянуть лишь очень большой любитель древностей. Все! Пора подводить итог затянувшегося многоактового действа без долгожданного хэппи-энда, общепринятого в подобных случаях. «Кина не будет – кинщик заболел!» – как говорили во времена моей далекой молодости. А точнее, он состарился и близок к уходу в мир иной, если уже не занес ногу над пропастью в вечность.

Вечность… Страшно оказаться в ее объятиях, но хорошо понимаешь, как она неизбежна. Но есть же, черт побери, способ балансирования на грани между бытием и проклятущей вечностью, которую мы боимся до онемения конечностей. За что? А если вдуматься, то даже приятно, подобно каменному командору шагнуть туда, где не нужно бороться за каждый кусок хлеба, каждый глоток воздуха и стакан родниковой воды. Там мы будем свободны хотя бы от этого. Но вряд ли кто знает способ, как вернуться оттуда обратно. Разве что шаманы, свободно посещающие Верхний и Нижний миры мертвых. Делают это они с помощью бубна, называя его то «конем», то «оленем». Он разгоняет их до скорости, близкой к световой, позволяя преодолевать космические расстояния. И время жизни шамана исчислялось не годами, а количеством бубнов, служивших ему. О шаманах говорят: «Он прожил два бубна…» Или семь бубнов… Но не более девяти. После этого магического числа силы шамана покидали. И что особенно интересно, шаман каким-то образом знает, когда именно он исчерпает свои силы.

Может быть, и число лет сочинителя следует исчислять по количеству написанных рукописей. Пока он работает, он живет, а потом… наступает забвение, и так ли важно, когда явится за ним старушка с косой. Последняя моя электронная героиня надорвала и испортила мой последний бубен, держа в руках который еще можно было иметь связь с иными мирами и вызывать оттуда новых героев, общаться с рожденными ранее.

Тут меня словно что-то подкинуло вверх и бросило к полкам с книгами. Схватил первую попавшуюся, попытался разорвать ее пополам. Не вышло. Корешок оказался сработан на славу. Тогда стал вырывать листы по нескольку штук, а то и по одному, швырять их в камин, растопленный этим вечером, пока в руке не осталась лишь обтянутая дерматином обложка. Бросил ее на пол и принялся за следующее свое детище.

Не знаю, сколько времени ушло у меня, чтоб разорвать в клочья собственное несостоявшееся собрание сочинений. Огонь быстро поглощал листы, пугливо сворачивающиеся в трубочки при его приближении, как древние свитки, и даже пытавшиеся откатиться от пламени. Но ничего не помогало, через несколько мгновений они приобретали сперва желтоватый оттенок, потом насыщенный белый цвет и, наконец, превращались в серую золу, рассыпались кучкой пепла. А я все продолжал исступленно свою кровавую работу, пока книжная полка окончательно не опустела. Только тогда заметил, как на стене мелькали чьи-то тени, устремляясь к потолку, натыкались на оконное стекло, будто бы стая невидимых птиц носилась по комнате в поисках выхода на свободу. Первоначально не понял, что бы это могло быть, а потом догадался: то мои герои, таящиеся прежде между страниц, спешили покинуть место казни, и от души расхохотался.

«Ага, наконец-то вы оставите меня в покое! У меня больше нет сил исполнять ваши прихоти и оставаться бесплодным евнухом при гареме! Вы лишили меня всего на свете, потому выметайтесь вон и летите куда желаете! Прочь! Прочь от меня!» – кричал им в приступе безумия.

Услышав за спиной скрип, схватил кочергу и резко повернулся назад, готовый отразить появление новых нежданных гостей. Но то, что увидел, чуть не лишило меня дара речи… Сами собой раскрылись створки окна, и в них просунулась наглая морда Лешиного мерина. Он хищно смотрел на меня, а потом вдруг спросил хриплым голосом своего хозяина: «Ты пересчитывал сегодня телушек? Сколько их? Не знаешь? Не хватает пяти штук… Зачем ты снял с них шкуры? Чтоб сделать обложки для своих ненужных никому книг?» – и вслед за тем последовал непередаваемый матерный оборот, отчего у меня окончательно помутилось в голове. Глянул в соседнее окно и явственно увидел головы тычущихся в стекло телушек, облизывающих его своими розовыми языками.

В это время возле стены раздался грохот чего-то тяжелого, испуганно шарахнулся в сторону и разглядел в полутьме, что на пол упал оставленный когда-то художницей-кришнаиткой этюдник. От падения он раскрылся, и из него выкатился лист ватмана с моим недописанным портретом. Осторожно поднял его и сунул в камин, где еще подрагивали язычки пламени. Не сразу, но и он занялся слабым огоньком, а потом вспыхнул, вспучился вверх и через мгновение обрушился вниз, увеличив тем самым кучку пепла, в которой находились годы моего труда и неисполненных ожиданий.

В открытое окно потянуло слабым ветерком, из камина пахнуло гарью, как это бывает, когда на углях жаришь мясо. Может, некоторые мои персонажи не успели выскочить из своего убежища и заживо сгорели? Хотя слово «заживо» тут не совсем подходит… Впрочем, уже трудно сказать, кто из нас живой, а кто не очень. В соседней комнате послышались осторожные шажки, шуршание одежды и явственно запахло серой. Открыл дверь и осторожно всмотрелся в полумрак

спальни, но никого не обнаружил. Показалось? Может быть. Начатое мной книжное аутодафе привело в движение какие-то неведомые силы, и, что от них ждать, трудно даже предположить. Во всяком случае, ничего доброго. Чего не испытывал, так это страха. Всего лишь раздражение на самого себя. И не более того.

Собрал с пола пустые книжные обложки и без особых раздумий поставил обратно на полку. Пусть служат декорациями моего многолетнего шаманства – полетов с планеты людей в мифическую галактику. Зачем, спрашивается, привез их оттуда и оставил навечно, как чернокожих рабов, существовать подле себя? Неужели не смог бы тихо и мирно прожить без них, сам по себе? Что мне теперь с ними делать? Как поступить? Обратно их уже не вернуть, но и здесь, рядом, они стали в тягость своему автору. Нужно было принимать какое-то решение, пока его не принял за меня кто-то другой.

Остатки вечера и всю ночь просидел в кресле, несколько раз выходил на улицу подышать свежим воздухом, чтоб взбодриться, но что-то путное в голову не приходило. Перебрал множество вариантов, среди которых было намерение перевести свои опусы на языки народов мира… Но где взять переводчика и кто будет читать мои сочинения, к примеру, на чувашском языке? Можно было переделать некоторые из них в детские сказки. Нанять художников и заказать им написать галерею моих героев… Только вот где найти тех художников и кто будет оплачивать их скорбный труд?! К тому же, если собрать всех персонажей, ими можно заселить целый город, а поднатужиться, то и целую страну. И тут у меня в мозгу словно что-то щелкнуло, будто бы включилось какое-то реле, через которое электрический поток побежал по другой цепи и высветил прежде не запитанные лампочки.

Мне увиделся свой собственный город, никогда ранее не существовавший. Причем это была столица довольно большой страны, которая называлась… Какое же у нее должно быть название?

«Фабуляндия! – услужливо подсказал кто-то. – По имени твоей возлюбленной Фабулы».

«А еще точнее, не Фабуляндия, а Фабляндия! – подправил сам себя. – И звучно и красиво! И люди, которые будут там жить, станут именоваться фаблянцами».

«Как же назвать столицу этого замечательного государства?» – задал себе очередной вопрос.

«Прозоград? – произнес первое, что пришло в голову. – А почему бы и нет. И главный проспект в нем будет называться Концептуальный с примыкающими к нему улицами: Романтической, Сюжетной,

Печатной, Алфавитной, Гласной и Согласной. И переулки под стать главным улицам: Творческий, Басенный, Комедийный, Пофигистский, Ямбовый… Нет, это название не для моего Прозограда. Как-то не вписывается. Впрочем, почему бы и нет: поэты и прозаики вскормлены одной матерью!»

И мои рассуждения понеслись дальше.

«А расположен Прозоград будет на реке Конфликтной с бурным течением и обрывистыми берегами. На набережной выстроим Дворец имени Полного Собрания Сочинений (ПСС). Моих, разумеется. Там же будут происходить концерты, посвященные различным юбилейным датам Автора. Разместится выставка со скульптурами и полотнами на эпическо-лирические сюжеты. Музей личных вещей и рукописей. В будние дни во Дворце имени ПССА (автора) будут работать кружки и секции, встречи с почетными гостями и гражданами Прозограда.

Но не ограничивать же себя одной лишь столицей. Нужно основывать и другие города, а им уже будут присваиваться названия по мере их строительства и роста: Повестухин, Сюжетный, Очерковск, Драмагорск и так далее».

На этом мое воображение останавливаться не желало и услужливо подкидывало мне все новые и новые идеи по укреплению престижа вновь создаваемого государства:

«Прежде всего нужен герб Фабляндии. Его уместно изобразить в виде скрещенных кистей двух рук с известной комбинацией из трех пальцев. Тогда флаг должен состоять из тридцати трех черно-белых полос, по числу букв нашего алфавита, и треугольника в центре, откуда будет смотреть проницательный и всевидящий глаз Автора. Дело оставалось за малым: написать гимн новой страны и утвердить его в Организации Объединенных Наций. Начинаться он должен примерно так:

 
Славься, Фабляндия наша сюжетная,
Слогов и звуков прародина-мать.
В песнях и гимнах поэтов воспетая,
Новых героев сумевшая дать…»
 

Дальнейшие мои наброски контуров страны Фабляндии развивались примерно в таком плане.

«Всех моих героев требуется не только расселить, но и зарегистрировать, прописать по месту проживания, найти им жилье и работу, за которую они будут получать заработную плату. С нее будут отчисляться проценты в пенсионный фонд и подоходный налог, который нужно будет сделать самым малым, а потому и самым привлекательным в мире. Эти налоги станут поступать в Авторский банк, и из него выдаваться ссуды, займы, как это принято в цивилизованном сообществе. Нужно узаконить собственную валюту, то есть деньги. Их можно назвать, к примеру, фабами. Всем, кто пожелает поселиться в моем государстве, придется внести определенный взнос в любом эквиваленте, за что они станут обладателями определенной суммы фабов, имеющих хождение внутри страны.

Все это можно сделать прямо сейчас, не выходя из дома, посредством интернета. Наверняка найдутся единомышленники, которых можно будет привлечь и в дальнейшем провести выборы в Авторский Совет, основать Парламент, а затем и Совет министров. Жаль, что невозможно объявить выборы президента Фабляндии, поскольку имя его известно заранее и вряд ли кто иной, кроме Автора, станет претендовать на этот высокий пост».