Текст книги "Щепа и судьба (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Прообраз женщины, унылый на пасторальном фоне

Не известно по какой причине, но мои литературные замыслы не желали воплощаться в законченное литературное произведение. И это несмотря на присутствие у меня на столе электрической машинки и наличие массы свободного времени от несения ночных дежурств. Да и ночные наблюдения за скотным загоном сводились к обозрению его с крыльца своего дома и надежде на покровительство в деле охраны добрых сил и отдаленности преступных элементов, которым и своих забот хватало. Так что все элементы, необходимые для возрождения творческого процесса, были в наличии. Однако сам процесс идти не желал.

Может, кто-то из читателей заметит, вдохновения не было или муза, покровительница не посетила. Отвечу. На мой взгляд, под вдохновением многие понимают некий прилив сил примерно как от стопки крепкого напитка. Смею вас разочаровать. Человек, занимающийся профессионально чем-то там, в том числе творящий судьбы и образы других людей, практически в нем не нуждается. Он, как принято нынче выражаться, заточен под свою работу и никаких допингов под любым их названием ему просто не требуется. Повторюсь – это его работа. В том числе и забота о чем-то более главном. Обычно человек остепеняется после признания его мастером своего дела, и работа уже идет спустя рукава. Но до того – до признания – он должен пахать как вол, подгоняемый главной мыслью – это мое ДЕЛО. И все тут. Может, и существует это самое вдохновение, но в пылу работы оно как-то не особенно ощущается.

А вот о музах придется рассказать отдельно и посвятить их наличию и присутствию в моей деревеньке не один десяток страниц…

…Все началось с появления на территории моей затерянной от посторонних глаз деревеньки особы причудливой и в чем-то даже экстравагантной. Она была одета вполне буднично и обыкновенно: в джинсы не самой престижной фирмы, блузку, трудно запоминающейся расцветки, сверху на ней была куртка-ветровка защитного цвета, а на ногах стоптанные кроссовки. Довершала ее одеяние не первой свежести панамка, наверняка доставшаяся по наследству от бабушки, и висевший на плече этюдник.

Ее неожиданное появление на единственной улочке было замечено мной почти сразу. Да оно и понятно, каждый новый человек тут же вызывал законный вопрос: зачем и к кому он пожаловал? А вид девушки с этюдником как-то не очень вязался с суровой реальностью

наших сельских мест. Пронаблюдав за ней около часа, решил, что вряд ли она найдет подходящий объект для своих замыслов. Постояв несколько минут у одного дома, загадочной улыбкой на лице она вскоре переходила к другом, но и тот еe чем-то не устраивал. Так продолжалось около часа, пока она не добрела до моих владений и начала придирчиво их рассматривать. По моему глубокому убеждению изображать на холсте или чем-то другом мой покосившийся домишко не имела никакого смысла. Но, видимо, она посчитала иначе и после некоторых раздумий сняла этюдник с плеча, расчехлила его и установила на алюминиевой треноге прямо перед моим окном, где я сидел за тарахтевшей машинкой. Трудно сказать, разглядела ли она меня через давно немытое оконное стекло, а если и разглядела, то не обратила никакого внимания.

Было ей лет двадцать с небольшим. Прядки черных волос выбивались из-под видавшей виды панамки и падали на узкие плечики, делая ее худощавую фигурку еще более худой. Пока она закрепляла в этюднике лист ватмана, то постоянно гримасничала, покусывая крепкими белыми зубами нижнюю губу. Потом ее тонкие пальцы с зажатым в них карандашом легко запорхали в воздухе, нанося невидимые мне штришки на бумагу. Я даже залюбовался изящностью ее движений и не знал, то ли выйти и поздороваться, то ли дождаться завершения сеанса. С одной стороны, не хотелось упускать возможно– сти для знакомства, а с другой – жаль было отрывать ее от работы.

Тем временем на небо набежала довольно серьезная туча и деревенский пейзаж изменился до неузнаваемости, окрасившись мрачными тонами предгрозового состояния природы. Мне стало интересно, как поступит рисовальщица в этой непростой ситуации, и вскоре убедился, насколько она беспомощна в самой простои житейской ситуации. Закрыв этюдник, она не стала убирать треногу, а юркнула под крышку своего рабочего инструмента, надеясь, видимо, там переждать надвигающуюся грозу. Но мне-то было понятно, чем все закончится, и счел за лучшее пригласить ее в дом, пока дождь еще окончательно не разошелся.

Уже через полчаса мы с ней мирно болтали у меня в доме, где она заняла, естественно, мою кровать, милостиво предоставив хозяину покатую лавку и вертлявую табуретку. Не скажу чтоб особо обрадовался неожиданному знакомству, но гость в доме – дело святое. Выяснилось, что она прибыла в мой родной городок с группой таких же сорвиголов, возмечтавших запечатлеть храмы и соборы, а потом воплотить свои работы в картины и продать их на столичных аукционах, неплохо на том подзаработав. Неисповедимыми путями ее занесло в мою деревеньку, где храмов сроду не было, и она решила запечатлеть хоть какую-то из колоритных и доживающих свой век построек, но все не могла приноровиться ни к одной из них.

Пока она все это мне рассказывала, перемежая свою речь широкой улыбкой, внимательно рассматривал ее. Она смешно картавила некоторые слова и иногда, видимо теряясь в присутствии незнакомого человека, неправильно делала ударение, а почувствовав это, теряла мысль и на какое-то время замолкала.

Вблизи она показалась мне не столь интересной, как через засиженное мухами окно. Ее смуглое от природы лицо портил довольно большой нос и сросшиеся брови, из-за чего она казалась чересчур строгой и даже высокомерной. Когда она замолкала, то нижняя губа капризно отпячивалась и открывался неровный ряд зубов. Крутой лоб чуть прикрывала коротко подстриженная челка, которую она время от времени поправляла указательным пальцем левой руки. Зато все скрашивали большие серые глаза, в сумерках излучавшие непонятный свет. В первое время мне казалось, что из них порой вылетают невидимые искорки, обжигающие сидящего близко собеседника. При всей кажущейся высокомерности и некоторой чопорности держалась она просто и естественно, умея во время пошутить, вовремя улыбнуться и даже игриво прищуриться. За всем этим угадывался нерастраченный темперамент юного существа, привыкшего идти на поводу собственных чувств и желаний, не особо считаясь с мнением окружающих. Плюс ко всему ее манера держать голову слегка опущенной несла в себе плохо скрываемое уныние и печаль, совершенно несвойственные людям ее образа жизни и занятия. Но я вполне мог ошибаться. Мне даже показалось наличие в ней изрядной доли южной крови, чему соответствовала порывистость, даже некоторая суетность в движениях. Эти качества больше всего и смутили меня в первые минуты, а потом и часы нашего знакомства, направив мысли на чисто физиологическую основу отношений между мужчиной и женщиной. Тем более что от нее так и веяло молодостью, свежестью, и мне показалось, даже обычные запахи моего жилища стали иными, более насыщенными и резкими. Может, то просто обострилось мое обоняние, поскольку и биение сердце стало чаще, и руки сами тянулись к ней, желая без лишних слов привлечь ее к себе и погладить по лицу, по плечам, отыскать чуть заметные бугорочки на груди.

Едва пересилил себя, боясь показаться смешным и чтоб как-то прогнать пробудившееся независимо от меня желание близости, решил заняться ужином. Принес из сеней ведро с проросшей картошкой, налил воды в кастрюлю и поставил перед ней. В ответ она с не лишенной кокетства брезгливостью поморщилась и заявила, что свои руки бережет для более тонкой и изящной работы. Не стал спорить и со вздохом принялся сам чистить одну за другой дряблые картофелины, время от времени бросая на нее испытующие взгляды, надеясь, что женская натура возьмет свое и она все же решится прийти на помощь. Тщетно! Вместо этого она извлекла из кармана некое подобие бутерброда, попросила воды и приступила к единоличной трапезе.

Она же тем временем, ничуть не тяготясь своим бездельем, начала рассказывать о проходивших этим летом в столице молодежных художественных выставках, на которых ей не удалось выставить свои работы (из-за их полного отсутствия – как понял много позже), но очень надеется сделать это на следующий год. А потом без всякого перехода стала излагать свои планы на ближайшее будущее, видевшееся ей прекрасным и безоблачным. Чтоб хоть что-то спросить, не сидеть же молча, поинтересовался, кто ее друзья, чем занимаются. Тут, к моему великому удивлению, она извлекла из необъятных карманов куртки-ветровки колокольчик и с улыбкой стала воспроизводить с его помощью примитивнейшую мелодию, повторяя при этом одну и ту же фразу: «Харе Кришна, харе Кришна…» – и так до бесконечности. Не особо обращая внимание на мое раздражение от ее импровизации, торопливо, чуть ли не взахлеб зачастила о радости, которую дает буддистская вера и удача, идущая буквально по пятам вслед за ее последователями. «Явно зомбированная», – подумалось мне, но решил не углубляться в религиозный спор, который ни к чему позитивному явно не привел бы.

Мне бы уже тогда набраться смелости и под благовидным предлогом выставить ее из своего жилища. Сразу было понятно, наши взаимоотношения в классическом их варианте развития вряд ли получат какое-то продолжение. Казалось бы, о чем еще можно мечтать: он и она оказались вместе под одной крышей. Близилась ночь, и вольно или невольно, но все сводилось к совместному ночлегу А дальше все должно пойти по накатанной плоскости в зависимости от темперамента того и другого. О развязке лучше не думать, поскольку она непредсказуема. Но тут был случай особый. Она по непонятной причине оказалась не готова к подобному варианту, а для меня в этом вопросе насильственные методы были просто неприемлемы. Что называется, нашла коса на камень. Однако выводы свои сделал много позже, испробовав до того все что угодно: от лести до длительных уговоров. Ничего не помогало…

Итак, незаметно приближалась ночь и самое время было поинтересоваться у моей гостьи о ночлеге. Спросил ее об этом с лукавым намеком, мол, в моем распоряжении всего лишь одна кровать, на которой, впрочем, два человека вполне уместятся в случае близкого их соприкосновения друг с другом. Ее это ничуть не смутило, и я тут же возликовал, предвидя бурные объятия, ощущая неведомо откуда проснувшуюся страсть в теле. И в очередной раз ошибся. Она популярно объяснила, что надеется на мою добропорядочность как хозяина, иначе вряд ли бы рискнула заночевать в незнакомом месте. Дескать, я ей сразу же внушил доверие, уважение и все такое… А закончила она свою тираду и вовсе сногсшибательно: последователи Кришны девственны и чисты, и он никогда не даст их в обиду.

Вот те на! Об этом я как-то не подумал. Вскружили мне голову местные домовые и русалки, а тут еще никто иной, а какой-то там Кришна пожаловал. Извольте любить и жаловать! Без него тут никак бы не обошлось. Но делать нечего, лишать ее чистоты и невинности мне совсем не хотелось. И стало как-то гадко на душе, словно этот самый Кришна наплевал туда и даже не извинился. Самое интересное, тотчас пропали всякие похотливые мысли и желания, будто бы неодушевленный предмет передо мной находился, а не юная нимфа с прекрасным телом и чувственными губками. Хорошо же она меня укоротила! Лучше не бывает… Как частенько повторяла одна из местных теток: поехали по шерсть, да вернулись стрижеными.

И опять из неловкой ситуации вывели меня хлопоты по дому. Занялся уборкой, мытьем посуды, а сам думал: «Да чего уж там, пусть переночует, а утром первым автобусом уедет. Ничего со мной за одну ночь не случится. Переживу как-нибудь…»

Ночь ту провел на лавке. Она же мирно посапывала на мой кровати, завалившись на несвежую простынь, не рискнув, однако, снять с себя джинсы. Видно, обещанного присутствия Кришны ей показалось мало. А перед сном она еще в дополнение ко всему заявила, что спит чутко, а кричит громко. Напугала пьяного ежика голой попой! Тут кричи не кричи, разве что медведя в лесу разбудишь.

Нет, это прямо искушение какое-то мне ниспослано: лежит в нескольких метрах от тебя вполне симпатичная дева, к тому же сама в гости заявившаяся, а ты не думай даже пальцем к ней прикоснуться. Кому рассказать – не поверят, засмеют. И даже не в этом дело. Получается, мужчину она во мне даже и не видит?! Как еще это прикажете понимать. Большего унижения мне просто в жизни испытывать не приходилось. Несколько раз за ночь вставал и выходил покурить. Почему? Сам не знаю. Мой дом! И я в нем хозяин. Потому что хочу, то и делаю. Но какая-то сила гнала меня именно на улицу. Возвращаясь, подходил к кровати и разглядывал ее спящую. Совершенно безмятежное лицо человека, довольного собой и жизнью. Ни малейшей тревоги. По-детски чуть полуоткрытый рот, раскинутые руки, тонкая беззащитная шея.

Сознаюсь, нечистый или кто там нашептывал в оба уха: «Чего теряешься, ложись рядышком, а там, глядишь, дело сладится. Все они поначалу неприступные, а потом благодарят за то, что приласкал, приголубил». Но собственная гордость, а ничто-то там иное, не позволяла мне решиться проверить ее неприступность. Коль она того не пожелала, то даже если бы сейчас вдруг начала просить, умолять, ни за что бы не согласился на проявление своих чувств. В конце-то концов не кобелина какой-то, затесавшийся на собачью свадьбу Мы, несмотря ни на что, люди гордые и обиду нанесенную терпим долго, просто так оскорблений не забываем, будь ты хоть английская королева.

Ночь прошла относительно спокойно, если не считать отлёжанных на скамейке боков. Потому в тот же день соорудил из старого матраца и нескольких досок подобие диванчика, водрузив его на березовые чурки. Место для него нашлось у окна возле письменного стола, и следующие ночи спал уже в более комфортных условиях, и даже грешные мысли все реже и реже посещали моё пылкое воображение. Не вспомню, сколько тех дней и ночей вышло всего, хотя тянулись они безобразно долго, а когда мое испытание на прочность подошло к концу, то забылись они удивительно быстро. Однако обо всем по порядку.

Кришнаитка моя, как стал ее отныне величать, почему-то вдруг забыла о поджидающих ее в городе друзьях-коллегах и возвращаться туда совсем не торопилась. И мне как-то неловко было спросить ее о дате отъезда. Боялся выказать свое негостеприимство. Очень смешно было в моем положений соблюдать правила хорошего тона, но выставить ее за дверь решимости просто не хватило. Да и не только в гостеприимстве дело. К чему лукавить, симпатична она мне была, и с приближением каждого нового вечера, а потом и ночи думалось: сейчас скажет или хотя бы намекнет о своих чувствах и тогда… Ждал, еще как ждал, когда она не выдержит и сдаст позиции. Не железная поди, и у нее страсть имеется, как без этого. Быть такого не может, чтоб молодая девка, кровь с молоком и вдруг не уступит, хотя бы из чувства благодарности зрелому мужику, видя, как он мучится и переживает. И так каждый день засыпал с мыслью, именно сегодня ЭТО должно свершиться, и просыпался, с удивлением понимая, еще одна ночь прошла зря. И тогда поклялся отплатить ей за доставленные страдания и унижения. Не знаю как, но тоже по-своему унизить ее, да так, чтоб на всю жизнь запомнила. И выполнил свою задумку. Но и об этом чуть позже.

Пока же дни нашего совместного бытия тянулись без особых осложнений. Правда, о своих литературных деяниях мне пришлось на время забыть и вплотную заняться хозяйством. Но срок для сдачи рукописи в журнал еще не вышел, и надеялся успеть закончить правку вовремя. Пока же разум мой был занят немыслимым экспериментом: кто кого одолеет в амурных делах и первым запросит пощады. Поначалу мы говорили о всяких житейских мелочах и как бы при этом изучали друг друга, узнавая о привычках, пристрастиях другого. Никакой работой по дому она себя не обременяла да и мне неловко было предложить ей вымыть пол или пойти окучивать картошку. Сам справлюсь. Она же гость, и ей позволено вести себя, как она того пожелает. Так прошло два-три дня.

И все бы ничего, если бы она вдруг без малейшего на то повода не начала заводить вначале осторожные, а потом и довольно откровенные разговоры о нашем дальнейшем совместном проживании!!! Поначалу думал, шутит, меня проверяет. Попробовал уточнить, как она себе представляет жизнь двух людей, не имеющих твердого заработка и, самое-то главное, живущих как брат и сестра. Что угодно, но подобный расклад был не по мне. Готов на многое, но исполнять роль евнуха, увы, увольте. Не мое!

Это первое. И еще одна немаловажная деталь. Как можно жить под одной крышей с женщиной, простите, девушкой, совершенно не признающей и не видящей своего участия в домашних делах, отвергающей какую-либо работу, кроме пустых мечтаний и блуждания по окрестностям с этюдником на плече. К слову сказать, свой этюдник она в моем присутствии так ни разу и не открыла. Как первый раз поставила его рядом с моей печатной машинкой, которая тоже за эти несколько дней ни разочка не вскинула свои клавиши, так он там и стоял. Потом уже, когда намекнул ей, что не мешало бы и поработать мне над текстом, а ей что-нибудь там запечатлеть с натуры, начала брать его с собой. А дни шли, и меня уже начало тяготить ее присутствие и пустое времяпровождение.

Она же не замечала моего напряжения или не хотела замечать и преспокойненько продолжала разглагольствовать о творческом союзе двух людей, не отягощенных иными заботами, кроме творчества и еще раз творчества.

«Замолчи, дура! – хотелось мне крикнуть. – Чего ты понимаешь в творчестве, не написав ни одной маломальской картины. Тебе ли об этом вещать?!»

Но вместо этого покорно качал головой, делая вид будто бы со всем согласен, продолжая готовить что-то там на обед или просто считать число цветочков на выцветших хозяйских обоях. В речах своих она нет-нет да и касалась бессмысленности (на её взгляд!) плотской любви, благодаря чему рано ли, поздно ли на свет появляются дети, присутствие которых начисто перечеркнет все творческие порывы. И здесь не смел возразить, продолжая с вожделением поглядывать на ее смуглые лодыжки, призывно выглядывающие из-под ее затертых до дыр от долгой носки штанин. Она искушала меня самым бессовестным образом, и до сих пор не понимаю, почему в один из таких моментов не попробовал даже поцеловать ее, чтоб прекратить бесконечный поток никчемных фантазий. Возможно, к лучшему. Иначе трудно даже представить, чем бы все закончилось, и дописал бы я до конца свою первую в жизни повесть точное таким же печальным окончанием. За это благодарен лично себе и тем силам, что помогли мне сдерживать свой пыл по сотне раз на дню.

Образ грусти и тоски, или… Иди ты в идиллию…

Потом уже, размышляя по прошествии какого-то срока о перипетиях того лета и нимфе-художнице, промелькнувшей легкой тенью беззаботной бабочки, порхающей с цветка на цветок, пришел к довольно неожиданным выводам. Скорее всего ее поведение можно объяснить не какими-то изъянами в психике или неправильной ориентацией (как сейчас принято говорить), а все дело в несовместимости выбранной профессии художницы и отпущенными ей природой силами. Она взвалила на себя непомерное бремя творчества, и оно согнуло ее, лишив права распоряжаться собой. Она была отчасти права, говоря, что плотская любовь несовместима с процессом творчества. И неправа одновременно. Творчество и любовь питаются от одного корня, а он должен быть достаточно плодотворен и давать жизненные соки этим двум началам одновременно, что удается совместить далеко не каждому.

Одни выбирают любовь, другие – творчество. Есть и такие, кто способен взрастить в себе и то и другое, но то титаны, счет которым за все время существования человечества ведется даже не десятками, а единицами. Но и они не могли в полной мере похвастаться, будто бы им удавалось одинаково удачно совместить две страсти. Не углубляясь в дальнейшие рассуждения на этот счет, скажу лишь, не стоит переоценивать свои силы, которые иссекают гораздо быстрее, чем мы того ожидаем. И примеров тому множество.

Знакомые мне мужики, избравшие непростое ремесло заработка с помощью кисти, мастихина и прочего набора инструментариев художников, всегда, насколько мне известно, были озабочены непростым вопросом: как выжить? Единственный более-менее твердый заработок в застойные времена приносила оформиловка, то есть оформление стендов, различных уголков с фотографиями или портретами передовиков производства, где творчество как таковое и рядом не стояло. Но разговоры собратьев по кисти вертелись в основном вокруг все того же творчества кто и когда успел выскочить на этюды, написать портретик на заказ и тому подобное. Но что скрывать, редкие их встречи заканчивались обычно грандиозными пьянками, в которых сквозила голодная безысходность существования и сетования на зависимости от воли и расположения заказчика.

В те годы присутствие среди живописцев и скульпторов особ женского пола было большой редкостью, что вполне объяснимо – не по плечу им такая участь. А вот в перестроечные времена и позже нет-нет да и приходилось встречать на выставках невыразительного вида дамочек, прогуливавшихся лениво возле собственных блекло-тусклых работ. Но в глазах их, в движениях не заметно было задора и уверенности в себе, отличающего истинного творца от ремесленника. И стоило с ними разговориться, как выяснялось, все они дамы замужние, обремененные семейными заботами, а кисть в руки берут исключительно для «самовыражения». Выходит, иного способа самовыразиться они не отыскали и вот – ох-ах – со скуки чего-то там намалевали. Да нет, совсем не собираюсь призвать их вернуться к плите и детской коляске. Ваше право хоть на метле летать, но, побойтесь Бога, кто же тогда будет рожать и обеды варить?

Не знаю и знать не желаю, кто вбил в неопытную головку той залетной кришнаитке сумасшедшую идею жить «творчеством», как она выражалась. Скорее всего потусовалась чуть со столичной богемой и готова, решила жить как они, вообразив себя нимфой бестелесной и донельзя гениальной. А я вам так скажу, знал немало людей разного возраста, пробовавших прижиться при злой тетке, именуемой Искусством. Тетка та не только зла, но и капризна. Сегодня ей подавай одно, а завтра уже совершенно другое, чего раньше и в помине не было. Она к тому же скупа и сквалыжна до безобразия. Выжить на ее скудных хлебах способен далеко не каждый. Мало стать мастером, нужно иметь и иные способности, а для того засунуть свое «я» куда подальше вместе с талантом, коль такой сыщется и…

А вот теперь главное: найти себе покровителя, вбив в его голову, будто бы вы и есть тот самый гений, которого последние сто лет ждет разочарованное человечество. Удастся вам такой кульбит – хорошо. А нет, не отчаивайтесь и примените весь свой нерастраченный талант на восхваление выбранного вами мецената, денно и нощно славьте, воспевайте гимны своему благодетелю!.. Выбрав момент, якобы от избытка обуревающих чувств невзначай уроните перед ним скупую слезу и внимательно следите за его реакцией. Не вышло? Ищите другого более сентиментального и податливого. Как говорит частенько один мой знакомый живописец, возвращаясь под утро с очередного застолья, – мир прекрасен и удивителен и рано, поздно ли, ваши желания исполнятся. Но запомните, художник обладает степенью свободы попугая, сидящего в клетке: пока доставляешь удовольствие публике – на, жри, а замолчал, посчитал себя гением, ищи другого хозяина.

Вряд ли моя достаточно юная и романтическая художница представляла все перипетии, что предстояло ей испытать на непростом пути человека, связавшего себя с каким бы то ни было творчеством. Двор, в который она забрела, был не то что не королевским, но даже не княжеским, а тем более не принадлежал финансовому магнату или иному олигарху и предпосылок к тому никаких не наблюдалось.

И кто она мне – душа заблудшая, чье положение мало чем отличалось от моего собственного. Самое обидное, что время мое удивительным образом стало вдруг бежать во много раз быстрее. Если ранее я мог садиться за машинку примерно через час после утренней побудки, то теперь оно куда-то исчезало как вода из кипящего чайника. Лишь когда гостья с первыми вечерними сумерками погружалась в сон, мне удавалось на короткий срок садиться за стол для работы. Но и тут возникли сложности, связанные с чутким сном моей квартирантки: она, видите ли, не могла спать, когда слышалось негромкое шлепанье литеров по бумаге. Начинала ворочаться, вздрагивать, а потом и совсем просыпалась и, недовольно морщась, и как бы между прочим интересовалась, надолго ли это у меня. Хотелось надерзить, ответить жестко и нелицеприятно, но вместо этого я покорно выключал машинку и укладывался спать, задавая один и тот же вопрос: за что ниспослано мне это испытание? Ответа, само собой, не получал, но постепенно пришел к мысли как разрулить эту довольно нестандартную ситуацию.

Возможно, если бы она с восходом солнца уходила на этюды, где вволю намалевавшись, поймала несколько сладостных образов, получив от этого удовольствие, может, тогда она и спала бы крепко, как солдат после битвы. А пока что утренние часы пропадали даром за никчемными разговорами о том, как счастливо могли бы жить два творческих человека под одной крышей… Как к нам съедутся друзья, а вслед за ними прогнавшие о необычном творческом союзе пожалуют телевизионщики, журналисты… И мы сообща станем радоваться нашей идиллии. В ответ мне хотелось послать ее саму в эту самую идиллию, где можно жить без работы и без потребности к ней. Увы, но это не для меня. И само словечко «идиллия» больше похоже на вычурное ругательство.

Мне же нравилось, когда из машинки через определенный интервал вываливался очередной листочек, покореженный и пробитый почти насквозь слишком мощными шлепками электрощупалец мерно рокочущего умного устройства. То был мой труд, и смотрел я на него примерно, как крестьянин смотрел на смолотое зерно, сыплющееся из-под жерновов мельницы в пропитанные мучной пылью мешки. Не только работа, но возможность почувствовать себя просто мужиком, пахарем, которому не стыдно глянуть в глаза окружающих. Пусть даже самому себе сказать вечером: «Тяжела наша работенка, да без нее никак…»