Текст книги "Щепа и судьба (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Абзац одиннадцатый

Когда я подвел под крышу свой новый дом, поскольку старенький, хозяйский, купленный мной еще в доперестроечные времена, начал как-то неожиданно быстро стареть и уходить в землю, то пригласил Деда для консультации. Мне непонятно было, как и к чему крепить доски фронтона, поскольку как ни разглядывал старые строения, все они были сделаны так искусно, что трудно было понять, что за чем следует и куда крепится. До этого самостоятельно срубил баню, но до конца не довел, убедившись, что мыться и париться в ней вполне возможно, а закрывать чем-то подкрышное пространство просто не хватило материала. Да и взять его тогда было негде, все шло по разнарядке на «нужды социалистического хозяйства», то есть государства. Так и стояла баня, словно под зонтиком, и меня этот печальный факт ничуть не смущал, сойдет и так. Но тут, с жилым домом, решил подойти серьезно и основательно и сделать все, что в таких случаях положено, включая небольшой балкончик.

Дед после неоднократных моих приглашений заявился не сразу, как бы набивая цену, хотя никакой оплаты в денежном эквиваленте сроду не требовал. А если кто и предлагал, то отмахивался: «Мол, куда мне твои бумажки? По магазинам не хожу, лишняя морока только с ними». Поделился с ним своей проблемой, после того как он внимательно, не выпуская сигарету из пожелтевших морщинистых пальцев, осмотрел мое строение.

– Куда доски карнизные подшивать? – спросил его. – Тем более вынес два бревна под балкон, никак сообразить не могу…

– Голубятню делать будешь? – неожиданно спросил он, начисто озадачив меня этим вопросом.

– Зачем мне голубятня? Я голубей не держу и пока что не собираюсь, – ответил чистосердечно, озадаченно смотря на него, соображая, не шутит ли он. Насколько мне известно, голубей в деревнях сроду не держали. Тут цыплят или гусят вырастить непросто, ястреб или коршун налетит, и пиши пропало. За ними никак не уследить, стоит только выпустить во двор и оставить без присмотра, хоть на пять минуток, то ладно, если одного не досчитаешься, а то могут и весь выводок потаскать. И вороны тоже хороши, те еще пакостники! Мало того что они у кур внаглую корм отбирают, но и до цыплят они большие охотники. Так что заводить голубей дело бесполезное и совершенно неперспективное, что теленка одного в лес отпустить, обратно не дождешься.

Обо всем этом Дед, как я полагал, великолепно знал, и с чего это ему взбрело в умудренную жизненным опытом седую до последнего волоска голову разглагольствовать о голубях, понять никак не мог.

Услышав мой удивленный вопрос, он махнул в мою сторону рукой, словно я ляпнул какую глупость, и переспросил:

– Мать твою!.. А как ты без голубятни-то будешь? Вода вся на дом потекет…

Без мата никто из деревенских жителей разговаривать просто не умел да и не особо стремился к тому. Родители без всякого стеснения при малых детях поминают матушку свою ли, чужую ли до седьмого колена, и бороться с этим, как, к примеру, с пьянством, бесполезно. Через сколько крестьянских поколений все эти матюги прошли без какого-либо изменения, оставшись как каленый орех крепкими, краткими и бьющими без промаха, сказать не берусь.

Понятно, ничего хорошего мат в себе не несет и тем более не учит. В любом приличном обществе, услышав нецензурное словечко, на обронившего этот перл моментально отреагируют и вряд ли второй раз пригласят к себе, заклеймив по гроб жизни другим не менее смачным эпитетом. Но изжить мат из русского народного языка, как родимое пятно на теле красавицы, как мне представляется, немыслимо, и никакие законы и указы не помогут.

Не надо думать, что только замученные тяжким трудом и нищенским прозябанием деревенские мужики, работяги или там уголовники употребляют в речи своей крепкие выражения. Как рассказывал один мой знакомый из сугубо академической среды, которому употребить бранное слово то же самое, что выйти на улицу без штанов, мат обычно прорывался у него в момент сложных обстоятельств и крайнего напряжения. Раз, в экспедиции по нашим сибирским просторам, он отстал от группы и попал в болото, где увяз по пояс и как ни пытался выбраться на твердую почву, ничего не получалось. Тогда, вспоминал он с улыбкой, из него полез такой смачный мат, что он сам себе поразился. И вот чудо, словно Мюнхаузен, чуть не за волосы он вытащил сперва ноги, а потом и полностью выбрался из болотной жижи.

«А без мата, – спросил его тогда, – не получилось бы?»

«Так ты попробуй, потом мне расскажешь», – рассмеялся он.

Или другой вполне интеллигентный человек вспоминал, что когда был студентом, учился из рук вон плохо: прогуливал, сдавал экзамены абы как, лишь бы получить оценку. И все ему сходило с рук, потому как отец его преподавал в том же вузе и коллеги щадили авторитет его папаши и сквозь пальцы смотрели на выкидоны сынка. Как-то раз один профессор, на лекциях которого парень за весь семестр показался всего лишь пару раз, встретив его в коридоре, поинтересовался, почему тот позорит отца. Ну, тот попытался сослаться на разные неотложные дела, обещал отработать и сдать, но на профессора его доводы не подействовали. И тогда он разразился такими изощренными ругательствами в его адрес, что студент покраснел до корней вопрос и не знал, что сказать в ответ. Стоит добавить, на лекциях профессор держался безукоризненно и мало кто знал, что был он в прошлом офицером и науку изъяснения народным слогом прошел не понаслышке, а на собственном опыте и, как оказалось, умел ей пользоваться. И что удивительно, с тех самых пор сынок тот не пропустил ни одной лекции не только у бывшего военного, но и исправно начал ходить на все остальные занятия. От своего отца он какое-то время скрывал о нецензурных наставлениях, послуживших ему столь полезно, а признался лишь после получения диплома с довольно неплохими оценками. Отец выслушал его, покрутил головой, но, как ни странно, не одобрил действий коллеги, а пробурчал что-то под нос типа «солдафон он всю жизнь таким останется, хоть кем его ни поставь».

Мое мнение в целом совпадает с высказыванием того, надо полагать, мудрого человека. Но вот русский народ меня явно не поддержит. Без мата, как и без водки, мы пока жить не научились. И дело не в самом народе, а в тех нечеловеческих условиях, в котором ему выпало жить. Его приучили слушать, опустив глаза в пол, сыплющиеся на него из начальственных уст оскорбления. К иному он просто не привык. Всеобщая забитость, а то и жестокость, идущая сверху, рождает ответный вполне пропорциональный ответ. Отведя душу в замысловатом ругательстве, мужику нашему становится как бы легче тянуть дальше свою въевшуюся в плоть и кровь лямку. И произвол в семье – это продолжение произвола начальствующего. Униженный человек стремится унизить более слабого, а это чаще всего дети, а то и домашняя скотина.

На всю жизнь запомнил, как один колхозный конюх, изрядный пьяница и прогульщик, но человек тихий, безответный, получив выволочку от председателя, вошел в конюшню, схватил огромную оглоблю и принялся охаживать ей всех коней подряд. Оказавшись случайным свидетелем происходящего, остановил разбушевавшегося мужика и поинтересовался, за что он лупцует ни в чем не повинных животных, которых частенько прикармливал в пору весенней бескормицы из своей нищенской зарплаты. Тот не нашелся сразу что ответить, а потом, кивнув на кучу навоза, выпалил: «А чего они гадят и гадят?! Надоело убирать за ними…» И тут же, выпустив пар, взялся за вилы и с тупой покорностью начал таскать в угол скопившиеся за его отсутствие и впрессованные в солому продукты его неприязни к лошадям.

Вот так русский мат и вошел в нашу природу и речь. Он, словно радиоактивные отходы, незримо впитывается во всех и все, с чем соприкасается человек в своем общении. Вывести мат из того, кто пропитан им с детства, не так-то просто. И ведь что интересно, у многочисленных народностей, живущих бок к боку вместе с нами, в языке нет и малой толики бранных слов, столь привычных нашему слуху. И, разговаривая на своем родном языке, они вставляют русский мат, находя это вполне оправданным. Но если кто в споре с выходцами с Кавказа попробует употребить, не приведи Боже, матерное слово в адрес его родственников, а тем более матери, в какой бы форме оно ни прозвучало, что среди нас, русскоязычных вполне допустимо, то он рискует нажить врага на всю жизнь. У горцев совсем другой менталитет и сохранилось уважительное отношение к себе, и тем паче, родителям, людям старшего поколения. Просто они не испытали того гнета, доставшегося жителям русских равнин. Это на мой взгляд. Но могу и ошибаться. В любом случае каждый вправе сам решить, как изъясняться, чтоб и другие тебя поняли и не испытывать потом угрызений совести за сказанное случайно крепкое словцо.

Видно, неспроста взошел именно на российской стороне этот сорняк, сама природа, бытовая необжитость и неухоженность стала его питательной средой. Нужен он был зачем-то нашим предкам, коль не могли обойтись без него и нам по наследству передали. И даже сейчас, при внешнем благополучии и какой-никакой стабильности, произрастает он так же густо, выставив, словно кактус колючки во все стороны. А кого или хлестанут, обжалят, люди, непривычные к тому, морщатся, словно от физической боли, не зная, какую защиту противопоставить, чем защититься. И со временем привыкают к словесным ожогам, как к комариным укусам, живут с ними, поскольку иначе не получается.

Со временем у меня в мозгу возник некий фильтр, через который повседневный обыденный мат, если он меня лично никак не касается, то он просто не доходил до моего сознания. Сколько раз допытался у собеседника, чего это он ни с того ни с сего костерит направо и налево и погоду, и ремонтируемый им трактор и вообще без мата шагу ступить не может. Ответ следовал обычно стандартный: «для связки слов!» Вот так то! Некая веревочка, сплетающая прутики отдельно сказанных слов в одну общую метлу, более весомую и доходчивую для самого бестолкового. Иначе… иначе наш народ не умеет выражать свои мысли, с чем, хочешь не хочешь, а приходится мириться.

Потому все, что мне пришлось выслушать от Деда при обсуждении конструкции фронтона, следовало воспринимать раздельно, как скорлупки от семечек, пропуская словечки «для связки слов» и ловя среди матерной шелухи то, что и было сутью разговора.

Абзац двенадцатый

Вот и сейчас не мог понять многоопытного Деда, срубившего и обиходившего не один десяток, если не сотен домов и срубов, о какой-такой голубятне он толкует.

– Хорошо, – вынужден был согласиться со стариком, – а как и где мне эту голубятню строить? Ты бы лучше по лестнице поднялся и показал что к чему. А то тебя, старого, не поймешь, заладил – голубятня да голубятня…

Дед разразился таким каскадом ругательств, что иной непривычный к подобному словоизлиянию человек, убежал бы без оглядки от греха подальше. Мне ж бежать было некуда, тем более получить дельный совет от кого другого и вовсе не предвиделось. Дед по всей округе слыл наилучшим плотником, и к нему приезжали даже из города с приглашением поучаствовать в строительстве какого-нибудь чересчур хитрого сооружения «под старину», на что в те годы пошел особый спрос. Он же, не переставая поминать и матушек, и тетушек, и непонятливых строителей, прихватил с земли кусок дощечки и полез по прислоненной к срубу лестнице. Там, наверху, он приложил дощечку к верхнему бревну чуть наискось и прокричал:

– Здеся вот пришпандоришь их в ряд, а на них апосля доски под карниз лепи. Понял теперича, осинова башка?

– Так это и будет голубятня твоя, что ли?

– А то как, она и есть… Как иначе-то? Иначе нельзя, прольет верхний венец, а там и до полу за год плесеня дотянутся… Тогда пиши пропало, руби все по новой, без голубятни-то…

Тут до меня окончательно дошло, что у плотников наклонный карниз, служащий стоком для воды со всей площади фронтона, и зовется «голубятней», поскольку там обычно сидят голуби, греясь на солнышке. Чей-то зоркий глаз подметил, и прижилась, утвердилась в народе эта самая голубятня, будь она трижды неладна.

Отблагодарил Деда за разъяснение сути «голубятни» несколькими пачками сигарет, на которые он брезгливо поморщился, мол, с фильтром, отламывать придется, но ушел вполне удовлетворенный. И вот этот вполне самостоятельный мужик каким-то непостижимым образом попал под опеку никчемного и жуликоватого Вакулы… Такой жизненный расклад в моей осиновой, по словам Деда, голове никак не укладывался. Судьба? Или наша многовековая привычка жить под хозяином?

Абзац тринадцатый

Проводив званых и нечаянных гостей, вернулся в дом и присел перед Джоем. Меня беспокоила новая повязка, которую он за время моего отсутствия вполне мог содрать, как и вчерашнюю. Но нет, повязка хоть и пропиталась в нескольких местах кровью, но была в целости и сохранности. Пес явно умнел на глазах, а если еще позволит завтра поменять бинты без посторонней помощи, то его статус в моих глазах поднимется сразу на несколько порядков. Занялся повседневными делами и не заметил, как стемнело, а потом ночь стерла контуры домов и деревьев, вобравших в себя последние солнечные отблески.

И настала лучшая пора моего одинокого бытия, когда все спешные дела переносятся на другой день и уже не ждешь ни запоздалых гостей, ни телефонных звонков и мысли, за дневной суетой затерявшиеся на задворках памяти, обретают отчетливый образ и выстраиваются в очередь, как посетители в приемной важного должностного лица. Самое время поразмышлять, посетовать или порадоваться произошедшему, случившемуся, недаром есть такая икона «Нечаянная радость». Поскольку радоваться в повседневной жизни, простите меня, но особо нечему. И радость, нам доставшаяся по большому счету всегда нечаянная. Как и жизнь, и смерть, и мы сами… Все имеет одно определение – не-ча-ян-но-е…

И в тот вечер вполне рядовой и обыденный радости никакой не испытывал. Разве что опять же чисто случайное знакомство с грумершей Сабриной. Но вряд ли эта случайность когда-то повторится. А если да, она уже не будет случайностью, а простой, вынужденной необходимостью. Чаще всего люди так и встречаются: в поисках жилья, работы, в поездке или… когда им становится тоскливо и одиночество начинает тяготить, а тело, душа требуют взаимности и пусть не любви, то хотя бы недолгой привязанности.

Мне это хорошо знакомо. Я быстро привязываюсь к людям и так же быстро отвязываюсь, стоит лишь посильней затянуть узелок едва начавшихся отношений. Ты надеваешь на себя стеклянный полупрозрачный колпак, когда тебя все видят, а ты смотришь лишь на свою избранницу, оказавшуюся чудесным образом рядом с тобой. Постепенно кислород от совместных страстных вдохов и выдохов исчезает, дышать становится все труднее и тебе становится ненавистен тот, кто поглощает так необходимый тебе для дыхания воздух. Рано или поздно колпак лопается, и ты весь в ранах и порезах, едва дыша, выбираешься на свежий воздух и вновь обретаешь возможность видеть всех спешащих мимо загадочных незнакомок и забываешь о том, что вслед за страстью неизменно наступит нехватка кислорода, а иначе говоря, элементарной свободы действий и мыслей.

Нет, кто-то умудряется жить более экономно и с умом расходует отпущенный ему запас. Не горит, а тлеет рядом со своей избранницей. Удлиняет или, наоборот, продлевает он тем самым свою жизнь, судить не берусь. Но для меня неприемлем экономный подход в отношениях меж людьми. Мне по душе неземное свечение, этакая радуга чувств, фейерверк сказанных слов, тысячеваттное замыкание от необдуманных поступков, шаровые молнии в глазах и электрические разряды такой силы, что падаешь на землю полуживой и потом до л го-дол го приходишь в себя после случившегося. И это тоже нечаянная радость, которую иногда приходится ждать не год и не два, а полжизни, а то и всю жизнь, после чего, дождавшись этого чуда, не страшно и расстаться со своей спутницей, у которой такое прекрасное имя – Жизнь. Твоя Жизнь…

Вечером, перед сном людям верующим рекомендуется читать молитву и каяться во всех дневных промахах и согрешениях. И даже в тайных помыслах, чтоб в случае чего предстать перед Богом, уже осознав все допущенные огрехи и опять же чистым от дурных мыслей. Все так. Но как расценить мри недавние мысли в адрес той же Сабрины? Как ни крути, а что ни на есть плотские помыслы и с точки зрения морали – дурные! «Не возжелай жены ближнего своего…»

Так Сабрина вроде не жена кого-то из моих друзей. Да и вообще не замужем… Все равно нельзя? А что в этом дурного? Гораздо хуже, если бы я совсем никого не желал. Таких зовут импотентами. И еще добавлю: импотенция физическая напрямую связана с бессилием духовным, творческим. Тот, кто не может возжелать женщину и обладать ей, не в состояний мечтать, окунуться в романтический флер блаженных грез. И уж коль он не в силах произвести на свет даже ребенка, то о каких свершениях тогда можно вообще говорить? Уродство физическое и духовное произрастают от одного корня. Иначе и быть не может.

Короче Говоря, не нашел я ни в деяниях, ни в мыслях своих ничего дурного тем вечером, а значит, и каяться было не в чем. Разве только в том, что не усмотрел за своим псом, и он теперь вот лежит и страдает. Но то было вчера… И Тем более вроде как покаялся в том, сопереживал, отвез к врачу, сегодня вон перевязку сделал. Что еще? Или нужно тёперь каждый день биться головой о пол и каяться до тех пор, пока Джой не поправится? Только поможет ли ему это? Эта загадка оказалась мне не по плечу. Не настолько искушен в вопросах духовных, чтоб на любой из них ответ дать. Вот окажусь на том свете, тогда и узнаю обо всех своих прегрешениях. Там наверняка разъяснят и воздадут должное. С этими вот неразрешимыми думками и заснул…

3

Абзац первый

Разбудил меня негромкий стук в окно. Отодвинул занавеску, глянул… Мужик какой-то стоит… А кто, не разобрать. Пошел, открыл дверь, и в дом пробрался не кто иной, как Дед собственной персоной. Легок на помине. Недаром говорят, хорошего человека только помяни, как он тут как тут. Деда же я, несомненно, относил к людям хорошим. Другое дело – жизнь его не особо жаловала и ножку часто подставляла, но ведь не скурвился, не возненавидел всех и вся кругом..

Пропустил его в дом и поинтересовался:

– Что стряслось? Если за выпивкой, у меня все одно нет…

В ответ он только махнул рукой и выдал непереводимую тираду в адрес кого-то там, приводить которую мне даже неловко.

– Говорил Вакуле, нельзя так печку жарить до полного распыла, вот оно и полыхнуло… – сбивчиво объяснил он мне причину своего прихода.

– Где полыхнуло? – не понял сразу. На дворе лето в разгаре, и о какой печке шла речь, не мог себе даже представить.

– Да ты башку-то высунь во двор, увидишь где и как… Все к чертям собачьим погорело! В чем был в том и выскочил…

Пошел к окну и увидел всполохи, поднимавшиеся со стороны дома Вакулы, а чуть подальше мигалку на крыше пожарной машины и силуэты людей.

– Так скажи толком, где загорелось? Дом, что ли?

– Говорю тебе, баню топили и так раскочегарили, ажно потолок занялся, а оттуда и на дом перекинулось. Все мои инструменты прахом пошли, топор только и успел схватить. Пожарники примчались, да куды там, столб электрический через дорогу и тот запластал как свечка.

Подошел к выключателю, щелкнул несколько раз, точно, света не было. Значит, придется сидеть без электричества, а это обычно надолго.

– А кто кочегарил? Сам Вакула или другой кто?

– Да парнишка седня с города пригнал, передал, Вакула едет с компанией, велел мне баньку, как обычно, растопить. Ну, я все чин чинарем изладил, воды натаскал. Они все пьянущие приехали и айда сразу в баню. Жара мало им показалось спьяну, подкинули дровец раз. Мало! Еще жахнули. Не то. И сколь раз они подкидывали, сказать не могу. А оне у меня, сам знаешь, сухие, что порох. Аж к стенкам прикоснуться невозможно, жжет до волдырей. Решили переждать, набаловались, мать их так, в дом пошли и опять к столу допивать. А водяры чуть не два ящика принесли. Половина из них вырубилась скорехонько. Не заметили, что одного нет. А он там остался, в бане. То ли уснул, то ли ноги не слушались…

– И что с ним? – перебил старика. Успел выскочить? Или как?

– В том-то и оно, там остался, сгорел, – Дед снял шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом, подсел к столу, вытер вспотевшую лысину и спросил: – Так у тебя, говоришь, выпить ничего нет? Мне бы сейчас не помешала стопочка-другая… Мужика бы того помянули…

Тут только до меня дошло, что в пожаре погиб человек и станут искать виноватого, а Дед, с его ходками, самый подходящий кандидат на очередную отсидку. Вот оно все как обернулось…

– Да ладно тебе с выпивкой, тебе, сейчас трезвее трезвого надо быть. Милиция-то приехала?

– А то как, там, шарят в головнях, ищут что да как… Я их как увидел на подъезде, к тебе сразу и подался. Схорониться мне бы на время, а то ни паспорта, ни прописки, загремлю по новой к хозяину, и к бабке ходить не надо…

– Да живи, места хватит, мне не жалко. Так они ведь и сюда придут. Что им говорить буду?

– Ты мужик не глупый, найдешь что сказать, – ухмыльнулся он. – Скажешь, мол, родственник или еще кто с города приехал… Тебе поверят…

Так-то оно так, но ведь есть и другие, всем на рот платочек не накинешь, все одно сдадут как есть.

– Теткам нашим успел сказать, когда на пожар прибежали, мол, не видели меня в глаза и чтоб помалкивали. За них не думай худого, они привычные к таким делам, почти у всех мужья или родня через отсидку прошли, те не продадут… Мало я им добра сделал. Разве что Вакула по пьянке проболтается, у него язык, что помело, нагородит чего ни попадя…

Ситуация была и впрямь непростая. По всем статьям выходило, что в причине пожара виноват хозяин, за которого себя и выдавал бывший кузнец. Но он явно не захочет подставлять свою голову, а, как обычно, попытается свалить это на кого-то. А тут Дед – лучшая кандидатура, других и искать не надо.

Абзац второй

В подлости Вакулы я нисколько не сомневался, поскольку она была у него в крови и плоти. Уродился ли он таким или самостоятельно выбрал кривую дорожку, но не было в деревне ни мужика, ни бабы, кого бы он не обидел. Мог наобещать привезти дрова или что из города, взять деньги вперед, а потом делать вид, что забыл, а то придумать еще что. Как-то раз он набрал мужиков тайком валить лес. Нашел и трактористов, шоферов, чтоб вывезти его ночью.

Лесники к нам наведывались редко, а если бы и поймали мужиков, то сам он оказался бы в сторонке, отбрехался, что не при делах. И все у него получилось, лес вывезли, он его благополучно продал кому-то, деньги получил, а с мужиками не рассчитался. Да еще обвинил их, что попортили бензопилы, и прибавил к тому, что пили-ели вместе, а потому ничего он им оказался не должен. Мужичков тех он подобрал из соседних деревень, все, как один, забулдыги, и заступиться за них было некому. Потому и ушли, ни слова не сказав, и даже спорить с ним не стали. А сам Вакула потом хвастался, как он обманул всех, и чуть не месяц пьянствовал на полученные от той аферы деньги.

Пытался он и меня вовлечь в свои махинации, обещая золотые горы, а поскольку я на его уговоры не поддался, то как-то со зла перегородил дорогу к моему дому, притащив откуда-то трактором бетонный блок. Пошел к нему и напрямик спросил, чьих это рук дело? Он впрямую не ответил, сослался на одного деревенского тракториста, что тащил этот блок откуда-то, а трос, дескать, порвался, и он так и бросил его на дороге. Мне же соседи, попросив не выдавать их, сообщили, что все происходило при непосредственном участии Вакулы. И он самолично командовал, где тот блок оставить. Обострять с ним отношения не имело смысла, поскольку часто отлучался в город, а деревянные дома, как известно, горят быстро, что и случилось этой вот ночью. Так что почти месяц оставлял машину посреди деревни и пробирался к себе в дом пешком, и уж потом поймал на дороге случайного грейдериста, упросил сделать объезд вокруг Вакулиного дома. По той же причине купил поздней осенью уазик, которому любое бездорожье нипочем. Так что наши взаимоотношения с бывшим кузнецом, под конец жизни строившим из себя блатного авторитета, сложились довольно непростые, и Деду, оказавшемуся на положении беглеца и без крыши над головой, обязан был помочь, чего бы мне это ни стоило.

Абзац третий

Вспомнился еще мне другой случай, когда Вакула оказался в незавидном положении благодаря собственной злобе и желанием преподнести ближнему любую гадость. Лишь бы побольнее вышло. А доставил ему те неприятности человек для нашего деревенского быта посторонний и случайный. Причем сам он сроду никому никакого зла не причинил и всегда дивился, как это люди могут один на другого с ножами или там топорами бросаться и биться из-за какой-то глупости до смерти, не думая ни о чем, лишь бы доказать, что он сильнее.

Никуда не денешься, но есть на Руси такой обычай – отстаивать свою правду на кулачках, а если не получается, то хватать все, что под рукой окажется. Потому или нет, что правду приходилось частенько через кулак добывать или бранное слово с себя смыть чужой кровью, но ценили тех молодцов и предки наши. Да и все другие с удовольствием на такие зрелища глазеют, рты раскрыв, чья возьмет. И забываем, Бог не в силе, а в правде. Но вот только каждый правду на свой манер понимает… Только истину, а заодно и правду, на земле отыскать трудно, а порой и невозможно. Спаситель на этот вопрос указал римскому прокуратору на небо. Понял тот или нет жест Спасителя, нам неизвестно. Так вот такой человек, телом немощный, но духом твердый, людям в разных их немощах всегда готовый помочь, правда на свой манер, и осадил как-то раз кузнеца, прозванного Вакулой.

А был то один мой знакомый татарин по имени Асхат. Встретил я его во время одной из своих поездок по дальним деревенькам сибирских татар, затерявшимся в глуши лесов, окруженных неприступными болотами, соваться куда без проводника не имеет смысла. И набрел как-то на доживающее свой век поселение рыбаков и охотников, где и познакомился с внешне ничем не примечательным мужичком лет тридцати, который представился мне как Асхат.

Богатырем назвать его было никак нельзя, но односельчане относились к нему с почтением и даже, как мне показалось, слегка побаивались. Дело в том, что его род славился среди местных жителей своими целителями и ясновидящими. Говоря современным языком, экстрасенсами, способными творить воистину необъяснимые чудеса. Они могли излечить человека от любой болезни, снять с любого сглаз, порчу, наложенные нехорошими людьми, предсказать, урожайный или нет год будет, а невесте сказать, сколько и когда у нее детей на свет родится.

О деде Асхата и вовсе чудеса рассказывали. Будто бы мог он по воде ходить и никогда не ждал лодку, чтоб переправиться через реку. В него как-то даже стреляли с идущего мимо парохода, приняв за призрак или что иное, но пули его не брали, и он потом выложил их из кармана халата и показывал односельчанам, отчего уважение к нему лишь возросло. Как-то его уговорили поехать в районный центр на суд, где в сталинское время должны были судить молодую девчушку за нарушение закона о «трех колосках». Ей неминуемо грозило тюремное заключение, а значит, и поломанная жизнь и клеймо на родителях, как на «врагах народа». И дед согласился. Вернулись оба счастливые и улыбающиеся. Стали их расспрашивать. Дед молчит, только седую бороденку свою этак со значительностью поглаживает. А девчушка, в делах судебных неопытная, ничего толком объяснить не могла. Поняли только, что прокурор все обвинения с нее снял, а потом ему стало плохо и его срочно увезли в город, после чего обратно он уже не вернулся. И ни одной кражи в той деревеньке никогда не было, потому как дед тут же указывал, кто украл и где искать покраденное.

Скажу, мне с такими людьми приходилось сталкиваться в сибирской глухомани не один раз, и всегда мучил непростой вопрос: от Бога у них тот дар или… от иной силы, дающей власть над людьми? Но все из них отличались чистотой помыслов и несли с собой добро, исправляли то, на что у Бога времени не хватило. А уж как к ним относиться, то дело каждого. Их мало, единицам дается такой дар, и люди их ценят, помогают чем могут и почитают, чуть ли не святыми.

Асхат уже после начавшейся нашей с ним дружбы свозил меня как-то в соседний район к одной пожилой татарке, что гадала на камушках. Она практически не говорила по-русски, и переводчицей у ней была старшая дочь, жившая при матери, а потому никак не могла выйти замуж. О любом женихе мать после знакомства с ним принималась рассказывать такие подробности, что дочка тому тут же отказывала. А потому к ней со временем совсем перестали свататься, боясь, как бы старуха не ославила их на всю деревню.

Звали ту предсказательницу, кажется, Нурзифа, и мне было непонятно, как она, столько лет прожив рядом с русскими, совершенно не знала языка, на котором все ее соплеменники свободно изъяснялись. Однако Асхат объяснил, что иначе дар ее может пропасть, если она начнет думать и говорить по-русски.

Так это или нет, сказать не могу, но если действительно она не могла нарушить древнего правила для избранных и не рискнула вместе со всеми воспользоваться возможностью перейти из мира предков в иной, как считается, более цивилизованный, ради сохранения своего дара, честь ей и хвала за это. Ее несвобода, добровольное ограничение в общении имеют свою цену. Она осталась одна со своими духами и покровителями, не признающими цивилизационных законов, лишив себя общения с чуждыми по вере людьми, приобрела возможность жить в своем собственном мире, нам недоступном.

Взять хотя бы моего Джоя, отказавшегося от наших совместных прогулок и начавшего действовать в одиночку. Он решил жить по правилам свободного поиска загулявших самок и получил по заслугам. А еще много раньше его дальние собачьи предки отказались жить на свободе, пристали к людям под их опеку и вынуждены были принять правила, по которым живем мы, люди. Но при этом многие из них хотят оставаться свободными и… платят за то своими жизнями. Законы природы и цивилизации противоречат друг другу, и принявший одну сторону становится врагом стороне противоположной…

Абзац четвертый

Когда мы вошли в дом, где жила Нурзифа, то Асхат, поздоровавшись, вытащил из рюкзака кулечек с конфетами и печеньем, дав тем самым понять, что мы пришли к ней с добрыми намерениями. Старуха, сидевшая перед кухонным столом, где были разбросаны обычные гальки небольшого размера, числом штук десять, а может, и больше, даже не повернула голову в нашу сторону. Лишь что-то пробормотала, и Асхат тут же перевел мне, что она давно нас поджидает, но вот ее старшей дочери нет, а потому ничем нам помочь не может. Но та скоро должна объявиться, как говорят камушки, по которым Нурзифа определила, что она уже спешит домой. Так что нужно лишь немного подождать.