Текст книги "Щепа и судьба (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

Диванные страдания

То, что я увидел, меня не обрадовало, хотя, если честно, не особо и удивило. Моя гостья сидела на диванчике, плотно прижавшись спиной к оклеенной выцветшими обоями стене, и двумя руками по очереди вытирала слезы, капающие из глаз. Благодаря трагичности позы она как-то уменьшилась в размерах и поблекла. Из нее будто бы выпустили воздух, и от вчерашней Афины-Победительницы не осталось и следа. Передо мной находилась несчастная женщина, у которой что-то надломилось внутри, и теперь она не знала, как жить дальше. Возможно, у нее просто пропала надежда на благоприятный исход нашей встречи, которая какое-то время еще теплилась, а вот теперь все, исчезла окончательно. И, надо полагать, не только медведи тому виной, а нечто гораздо большее. Наш таежный край пришелся ей не по вкусу. Все вокруг казалось чужим, загадочным и враждебно-пугающим. Она была здесь чужой. Мой мир не желал принимать ее…

Собственно говоря, почему Сибири страшится большинство людей? Какая тайна таится в ее немереных просторах? И что за необходимость гнала русского человека в эту глухомань, где выжить способен далеко не каждый? Свобода? Независимость? Обилие зверя и рыбы? Или что-то иное? А может быть, мечта изменить на новом месте свою судьбу? Для меня эта страна дорога за ее крутой нрав и женскую непредсказуемость. Несмотря на свою кажущуюся угрюмость и мощь, она легкоранима и добра к каждому, кто сможет полюбить ее, не нанесет ущерба, не причинит боли. Скольких бродяг она укрывала в своих чащобах. Сколько несчастных, изгнанных со своей родины скитальцев нашли в ней убежище и выжили благодаря открытости и гостеприимству тех, кто пришел сюда задолго до них.

Лично мне дорога и понятна она потому, что здесь живут вольные люди, не привыкшие подчиняться чужой воле. Природа, словно резец скульптора, убирала с пришедших сюда переселенцев те черты характера, которые не нужны для выживания в этой стране. Пришедшие в Сибирь русские мужики постепенно воспринимали непривычный им уклад жизни, приучались существовать в ладу с матерью-природой, не брать от нее лишнего, жить неспешно, без напряга и суетных мечтаний, шаг за шагом отвоевывая каждую пядь земли.

Сибирских кержаков всегда отличали практичность, особая сметка, запасливость, разумное спокойствие, больше похожее на восточную леность, но именно эти качества и спасали их, помогали переносить природные капризы и отчужденность власти. Каждый из вновь поставленных управителей требовал к себе не только внимания и почтения, но и вспомоществования от опекаемого им народа на собственные немалые нужды. Потому к любым переменам в Сибири

относились всегда неодобрительно: старый начальник уже прикормлен, приголублен и знаешь, чего от него ждать. А придет другой на его место обязательно голодный, а потому злющий и еще хуже, коль честный. Этот станет не для себя стараться, а за всю Русь-матушку сразу, и сколько ему ни вези, всех голодных никогда не накормишь.

Но и под них находили подход, а если надо, то и управу. Честный, он что слепой – к чему его подведут, тому и поверит. Без поводыря никак не может. Только среди тех поводырей-приказчиков, малых по чину, но важных по положению, всегда находился тот, который за малую толику готов тоже слепым сделаться и закрыть глаза на то, что видеть ему не положено.

Короче говоря, научила сибиряков жизнь решать задачки всяческие, чтоб не дать себя в обиду, не позволять начальству ездить на собственной шее, но жить с ним в ладу и согласии. Редкий тип человеческой натуры получился в результате: с одной стороны, сибиряк доброжелателен ко всему и покладист в решении дел, но как только начинает замечать, что завлекают, затягивают его не туда, куда надобно, упрется, на дыбки встанет и бесполезно, с места не сдвинешь. Умрет, но до конца на своем стоять будет. Иначе не только он сам, а дети и внуки за один неосторожный его шаг расплачиваться до конца дней своим горбом станут.

Легковерные в этом краю долго не жили, и если погнался кто за легким заработком, то возвращался обратно с великим во всем организме надрывом, а то и вовсе исчезал на необозримых сибирских просторах. Постепенно у сибирских посельников выработался стойкий иммунитет к труду на сильных мира сего, и жить старался каждый сам по себе, пусть некорыстно, зато по-своему собственному разумению.

В гиблые революционные годы сибирский народ не поверил большевистским агиткам и жил, не шелохнувшись, не признав новой власти, пока комиссары не начали выгребать из домов и амбаров все подряд, а самих гнать еще дальше на север. Вся Сибирь поднялась от края до края против новоявленных грабителей, да куда ж им было против регулярных армейских частей. Согнули, обольшевичили, окоммуниздили. Только память крови убить не смогли, хоть малую капельку ее, но оставили. И совсем народ перестал верить чьим-то там обещаниям, обходясь малым, но своим.

Вот и мне сейчас предстояло сделать выбор: или довериться моей хозяйственной гостье, приехавшей не просто так, а с целью оказания гуманитарной помощи одинокому сочинителю, перебивающемуся с хлеба на воду. Стоит только сказать, милая, хочу быть рядом с тобой! Ты такая заботливая, домовитая, не уезжай! Оставайся! И ответит она мне: поедем вместе ко мне в теплые края, и совью тебе там уютное гнездышко, будем жить, а не выживать, и все-то будет хорошо…

Вот в том и загвоздка… Не хотелось мне в теплые края, а еще больше боялся расслабляющего уюта, где забудешь обо всем на свете. Но больше всего не хотелось расставаться со своими героями, которые явно к переезду не готовы и, прожив здесь не один век, вряд ли поспешат куда-то вслед за мной. Но как мне сказать все это ей, чтоб не обидеть, не выглядеть неблагодарным хамом? Но нужно было разговор тот начинать, не откладывая еще на день, а то и на больший срок. Время вещь неуловимая, и никто еще не научился управлять им, а уж я и подавно.

Расставания беспечальные

Видимо, почувствовав мою нерешительность, она начала разговор первой, быстренько вытерев остатки мгновенно высохших слез. Будто их совсем и не было. И сообщила, что успела минувшей ночью, пока я спал, проглядеть мои рукописи. Для меня это был удар ниже пояса. Кто позволил ей ковыряться в моих сочинениях, которые сам-то брал в руки с осторожностью и, можно сказать, с придыханием. Потому как все это труд далеко не законченный, словно не родившийся на свет ребенок и относиться к нему следует бережно, а то… Да разве ей это объяснишь…

Попроси она, сам бы показал и даже зачитал некоторые места. Но вот так тайком, без спроса… И потому стало мне особенно нехорошо и тоскливо. Понял окончательно: ни о каком совместном житье и сосуществовании речи быть не может. Она сама поставила жирную точку и спасибо ей за это великое! Но промолчал и стал ждать, что она заявит по поводу моих творческих потуг.

Оказывается, некоторые моменты ей даже понравились! Дескать, язык своеобразный, образы интересные. Но она совершенно не поняла, почему мне пришло в голову избрать в качестве героев разных там домовых, русалок, банниц. Неужели верю во все это? А если так, то убеди ее, покажи что-то необыкновенное, чего она еще не видела.

«Ага, – подумал, – сейчас, вызову домового и представлю тебя ему. Жди! Не так-то все просто, как тебе думается…» Но возражать не стал. Зачем? Не тот она человек. Не верит – и ладно. И почему вообще я должен чего-то там доказывать? Так и сидел насупившись, словно двоечник, вызванный в кабинет к завучу.

Она же, уловив шаткость моих позиций, не преминула закатить целую лекцию о русских сказках. По ее мнению, русский народ сочинял их просто ради развлечения. От нечего делать, так сказать. И воспринимать их всерьез не станет ни один здравомыслящий человек. А от моих быличек тем более за версту несет нездоровым вымыслом и надуманностью. Потому вряд ли когда они будут пользоваться хоть каким-то спросом у читателя. В конце она, как истинная учительница, сделала соответствующий вывод: мои сказания никуда не годятся, но вот опыт работы с текстами у меня имеется, а потому можно смело выходить на привычную схему: товар – деньги – товар. То есть заняться написанием заказных статей. То есть идти в журналистику и брать заказы от богатеньких организаций, руководство которых спит и видит, как бы прославить самих себя на страницах печатных изданий.

Робко поинтересовался, где мне найти подобных руководителей? Ответ последовал незамедлительно. Да, она знает несколько таких организаций, где мой труд будет востребован. Но они находятся у нее на родине.

После этого наступила долгая пауза. Я попал в затруднительное положение, не зная, как более тактично ответить. Просто сказать «нет» почему-то язык не поворачивался. Получится, отталкиваю дружески протянутую мне руку. А вымолвить «да» тем более не мог. Это означало не просто переезд хотя бы на первых порах на ее полное иждивение, что, видимо, подразумевалось как само собой разумеющееся событие, но гораздо большее. И причин тому было множество.

Главное, мне никак не хотелось покидать обжитое место, после чего волей-неволей окажусь в прямой или косвенной зависимости у Афины-Победительницы. Она же, слегка распалившись от произносимой речи, опять приняла победоносный вид, и следа недавних слез не осталось на ее сосредоточенном лице, четче обозначились волевые складки у подбородка и руки лежали на коленях, сжатые в кулаки.

Нет, союз с ней был невозможен уже по той причине, что, заключивши его, тут же окажусь в роли побежденного. Которому если и позволят высказать личное мнение, то лишь о том, будет ли завтра дождик и стоит ли брать с собой зонт. Все остальное станет решаться без моего участия, но непременно мне во благо. Что наверняка при каждом удобном случае не раз подчеркнет моя благодетельница. При всей своей наивности хорошо понимал, чем обернется моя капитуляция. Сдавши свои позиции один раз, вынужден буду поступать так и в дальнейшем и, наконец, дождусь момента, когда станут попрекать куском хлеба и лишней съеденной ложкой супа.

Невольно представилось жаркое южное солнце, где нет ни холодов, ни многомесячных стуж и в садах на ветвях ухоженных хозяйской рукой деревьев зреют эдемские фрукты. И в том саду на фоне гор со снеговыми шапками на вершинах стоит крепкий кирпичный домик за высокой оградой с решетками на окнах. Там у окна буду сидеть я возле печатной машинки и печатать, печатать, печатать… Тексты, которые мне совершенно не по душе, но их нужно выдавать по десятку страниц каждый день, чтоб обеспечить себе сытую жизнь и достаток. Вечером мне будет позволено спускаться в сад и прогуливаться там под зорким взглядом женщины, привыкшей побеждать, и знать, чего она хочет от жизни.

«Что угодно, но только не это!» – хотелось мне закричать, но почему-то слова застряли в горле, стоило мне взглянуть на нее, сидящую напротив и пристально сверлящую меня всепроникающим взглядом серых глаз.

И вместо этого робко промямлил, мол, хорошо, подумаю. Пока что не готов… Сколько раз ругал потом себя за эту самую робость, но со временем стал понимать правильность собственного ответа. Если бы я тогда отказался категорически и наотрез от ее предложения, то она наверняка бы усилила натиск и нашла с десяток причин, по которым мне следовало ехать с ней прямо сейчас, не мешкая ни минуты. Мало ли способов у женщин повлиять на мужика, не определившегося с собственной судьбой и призванием. Да сколько угодно! Была бы причина, а способ всегда найдется.

Ждала ли она иной реакции, близкой к раскаянию и просьбе о помощи? Трудно сказать. Меня тогда это мало интересовало. Важно другое – мне удалось выстоять и не выбросить белый флаг, не подписать акт о безоговорочной капитуляции.

До сих пор не понимаю, как удалось преодолеть и это искушение. А ведь мог поддаться на ее уговоры, скомкать рукописи, пустить их на растопку холодного семейного очага, вынести вслед за отжившим свое отцовским радиоприемником, старым чугунам и треснувшим чашкам и орудие своего писательского труда. Хватило ума распознать в ее доводах предвзятость и собственную корысть. Возможно, помогла школа блуждания по лесам, научившая пусть не полной, но все же автономности выживания практически в любых ситуациях. А может, сказался голос предков, которым и не через такие искушения пришлось пройти и себя не потерять.

Чтоб как-то скрасить затянувшуюся паузу, осторожно спросил ее о планах на ближайшие дни. Поняв это как намек на скорый отъезд, она гордо вскинула голову и не задумываясь ответила, что собирается отбыть первым же автобусом в сторону города, а уж дальше она сама сориентируется.

Подавив вздох облегчения, пообещал проводить ее к автобусу до соседней деревни. Таким образом, все темы для разговоров оказались исчерпаны и оставалось лишь дождаться завтрашнего утра. Она тут же начала сборы в дорогу, не произнося при этом ни слова. А что оставалось делать мне? Ждать, когда закончится очередное действие, увы, не моего сценария, опустится долгожданный занавес, и я наконец-то останусь один. Нет, не один, а с моими героями, что сейчас подавали таинственные знаки из темных углов моей избушки.

…Ярким солнечным утром я нес ее опустевшие сумки к автобусной остановке, находящейся в нескольких километрах от моей деревеньки, и вспоминал, как еще совсем недавно проходил по этой же дороге, согреваемый ее письмами, полученными на деревенской почте. В них мне почему-то читалось и виделось скрытое обещание помощи и поддержки, хотя ничего подобного она не писала. Постепенно я так привык к тем письмам, что они стали для меня не просто желанными, а сделались столь же привычными и необходимыми, как кружка чая по утрам. В своих посланиях она умело перемежала русские слова латынью, добавляла афоризмы, явно списанные из каких-то популярных журналов, и заканчивала обязательно каким– нибудь серьезным изречением из классиков литературы, отчего казалась мне ужасно умной, образованной и самой, самой, самой интересной женщиной в мире…

Почему письма, мысли в них, некая недоговоренность гораздо важнее, чем нормальное человеческое общение, думалось мне. Мы все реальные люди и рождены от реальных родителей, которые вряд ли мечтали о чем-то ином, чем наше сытое и безбедное существование в этом мире. И присутствуй они сейчас рядом со мной, наверняка бы осудили за необдуманный поступок. Наверняка бы сказали:

«Чего тебе еще надо? Вот подле тебя идет женщина, рядом с которой ты будешь сыт и защищен ее заботой, очень похожей на любовь. Не отпускай ее вот так! Пообещай, что скоро приедешь! Дурачок, она же тебе добра желает… Оставь ей хоть малую надежду, чего тебе стоит?!»

Но я упорно шел вперед по пыльной дороге, тянувшейся через сумрачный лес, и верхушки, выбившихся из общего древесного строя елей чуть вздрагивали от налетающего изредка ветерка, словно и они прощались с моей спутницей навсегда.

Наконец вдали показалась автобусная остановка с небольшой лавочкой под шиферной крышей. Поставил на нее сумки и сел рядом. Она же, не доходя нескольких шагов, остановилась и сосредоточенно смотрела в сторону раскинувшегося на пологом речном склоне села. Так мы молча и просидели до прихода автобуса, тем более других пассажиров в тот день почему-то не оказалось. И автобус подошел на удивление пустой, словно кто-то по специальному вызову послал его мне на выручку. Наконец она поднялась по ступенькам вовнутрь, махнула мне рукой и в открытое окно сказала тихо и неопределенно: «Пиши…» Автобус уехал, а я стоял и думал, в чем заключался смысл ее последней фразы… Да и так ли это важно… Главное, что теперь я свободен! свободен! свободен!

Обратно вернулся почти бегом и едва ли не впервые в жизни перекрестился, словно освободился от неких сил, мешавших мне жить, решивши раз и навсегда, что больше всяческих обольстительниц на своей территории не потерплю. Пусть хоть манну небесную вокруг сыплют и вечное земное блаженство обещают. То не мое. Главное – быть свободным от всяких там обязательств и радужных мечтаний. Но вот запретить самому себе мечтать как раз самое трудное, почти невыполнимое. Мечтать можно, но… с большой осторожностью, чтоб не начать путать мечту и реальность. Так и свобода трудноотличима от воли, но далеко не то же самое. К тому же меня все еще не оставляла шальная мысль найти ответ на непростой вопрос: как можно стать свободным и независимым от общества. А потому рискну продолжить свои спорные рассуждения на эту тему. Но предупреждаю, кому станет скучно, пусть перевернет несколько страниц и читает дальше. Честно говоря, я и сам еще не во всем разобрался и готовых рецептов не обещаю.

Контрапункт о свободе и обо всем, что с ней связано

Итак, по моему глубокому убеждению, – свобода есть понятие универсальное, коллективное и применимо почти к любой сфере человеческого бытия. Мы уже видели, как трудно дать ей точное определение или согласиться со словарной интерпретацией, тем общепринятым каноном, который меняется если и не ежегодно, то хотя бы раз в десятилетие, в зависимости от изменений в обществе и его морально-идеологических критериев.

Кстати говоря, русские философы, которых их противники социалисты называли ортодоксами, касаясь темы свободы, даже не пытались дать ее определение. Они шли по проторенному пути древних эллинов, которые в подобных случаях дробили понятие по внешним его свойствам и признакам и низводили до молекулярного уровня, в результате чего забывалась и сама суть вопроса.

По их примеру и наши философы поделили свободу на «внешнюю» и «внутреннюю» и приравняли ее к такому понятию, как «дух» (?). Но позвольте, тут совсем один шаг до понятия веры. А о ней можно рассуждать достаточно долго, ничем себя не затрудняя и не обязывая.

Но если мы все же примерим к свободе такую категорию, как «дух», то получится, что свобода есть некое состояние души, сравнимое с легким ароматом изысканных духов. Подул ветерок в другую сторону и нет аромата, а в памяти осталось лишь зыбкое воспоминание чего-то призрачного и не настоящего, сравнимое с ощущением от наркотического кайфа. С другой стороны, дух невидим, и мы лишь подозреваем о его существовании, воспринимаем на веру. Значит, и свобода понятие эфемерное, и она присутствует где-то совершенно независимо от нас. Ее можно обрести, но можно и потерять. Главное, что свободный человек способен делать выбор, куда ему идти и чем заняться. Так что же требуется для того, чтоб хотя бы ощутить себя в известных рамках свободным человеком?

На мой взгляд, человек, пожелавший стать свободным, должен прежде всего быть свободным физически, то есть не находиться в заключении, в армии и тому подобное. Далее. Не являться чьим-то рабом. Не состоять на службе. Не быть обремененным обязательствами перед кем бы то ни было и не иметь долгов. Не быть преследуемым за преступление. Не должен быть правителем или начальником над людьми. Не быть человеком известным и узнаваемым. Не состоять в браке. Не иметь детей. И, наконец, не влюбляться, поскольку нет более обременительного состояния человеческой души, а затем и тела, нежели узы любовные.

И вот теперь скажите, много ли найдется людей, которые не обременены, не гонимы, не любимы, не наделены властью? Вряд ли отыщется тот, кто способен обойтись без всего этого. Получается, для обретения свободы нужно, прежде всего, уйти от людей, от общества и скитаться одному, сознательно став отверженным. Можно ли назвать это свободой, когда ты будешь лишен радости бытия и общения с себе подобными? Кто из вас согласится добровольно выбрать путь изгоя, отщепенца, откажется от привычных благ и соблазнов, пусть он сто, тысячу раз зависим и унижен, но, став свободным, он потеряет и ту малость, которую имел, и вскоре осознает ничтожность своего жалкого существования. Такая свобода хуже и страшней любого рабства, когда, освободившись от всего, ты ощутишь себя ни к одному делу не востребованным, никем не любимым, а попросту говоря, несчастным!

Так что же получается? Сам собой напрашивается непростой вывод: если страна, государство, общество, где мы живем, может быть свободным, то человек вне общества – никогда?! Но и будучи существом общественным – тем более! И сколь ни парадоксально мое заключение, но свобода, воля или что-то им подобное недостижимы для нормального индивида, пока он остается жителем планеты, зовущейся Земля. А как там на небе? Да кто его знает, ответил мудрец, – видимо, очень даже неплохо, коль никто еще оттуда не возвращался…