Текст книги "В гостях у эмира Бухарского"

Автор книги: Всеволод Крестовский

– Вы что это, братцы?

– А мы тоже, ваше высокоблагородіе, жертвовать, значитъ, желаемъ; пущай и отъ насъ будетъ ихнему святому. Вѣдь онъ у нихъ Богъ-то единъ выходитъ, такъ вотъ за это за самое…

И ничто же сумняся, отъ чистаго сердца казаки положили каждый по серебряной тенгѣ, – нужды нѣтъ что святой бусурманскій.

Покинувъ мѣстечко Бугуеддннъ, мы съѣхались съ остальными членами посольства уже за четыре таша (32 версты) отъ Бухары, въ кишлакѣ Куюкъ-Мазаръ, гдѣ былъ приготовленъ намъ завтракъ.

Ужасно много эти бухарцы готовятъ для насъ всякихъ кушаньевъ! Садимся мы за столъ только впятеромъ, а у нихъ настряпано каждый разъ человѣкъ на пятьдесятъ, по крайней мѣрѣ, не считая достархана и того, что наготовлено для конвоя и прислуги. Подаютъ множество всякихъ снѣдей, – правда, очень вкусныхъ, – причемъ всѣ блюда и миски переполнены до невозможности. Всѣ эти кавардаки, кебабы и палау навалены на нихъ не иначе какъ грудами, цѣлою горой, и все это ужасно жирно, нарѣзано громадными кусками и плаваетъ въ растопленномъ курдючномъ салѣ. Каждый разъ идетъ цѣлая процессія слугъ и вноситъ всѣ блюда сразу, загромождаетъ ими сплошь весь столъ, такъ что одно приходится вкривь и вкось на другомъ; густой, топленый жиръ поэтому проливается чрезъ края блюдъ, течетъ по скатерти, каплетъ на дорогой коверъ и стынетъ, и вновь наплываетъ цѣлыми слоями и вновь стынетъ. Пока вы ѣдите что нибудь одно, остальное все уже застыло на морозѣ, обвѣтрилось, покрылось толстымъ слоемъ сала и, конечно, ѣсть его въ такомъ видѣ невозможно. Но таковъ уже законъ здѣшняго гостепріимства: непремѣнно, чтобы много, и непремѣнно все сразу. И это, вотъ уже цѣлый мѣсяцъ, изо дня въ день, постоянно, неукоснительно въ одни и тѣ же часы, по два раза въ сутки, и все одно и то же, одно и то же, безъ малѣйшей перемѣны.

У князя взятъ съ собою свой поваръ, и мы пытались было – нельзя ли приспособить его, чтобы готовилъ намъ по-русски то, къ чему мы привыкли, но оказалось нельзя: обижаются, – «наши, молъ, повара не хуже готовятъ, притомъ мы де назначили вамъ лучшихъ поваровъ, знатоковъ своего дѣла, такъ ужъ кушайте пожалуйста и не мудрите, а то вы этимъ нарушите законы нашего гостепріимства и опечалите сердце хазрета, который будетъ думать, что не угодилъ вамъ.» Ну, и ничего не подѣлаешь!

Князь въ этотъ день продолжалъ путешествіе верхомъ, я же послѣ завтрака поѣхалъ впередъ одинъ въ коляскѣ. Страна, по которой ѣхалъ я, населена густо. Все время вдоль пути тянется въ садахъ рядъ кишлаковъ и хуторовъ, перемежающихся полосами огороженныхъ плантацій, клеверныхъ лужаекъ и пашень. У жилыхъ мѣстъ, на улицахъ вездѣ отмѣнная чистота, все прибрано, вычищено, подметено, – быть можетъ потому, что сегодня пятница. Вѣроятно по этой же причинѣ встрѣчалось на улицахъ и при дорогѣ много незанятаго народа, исключительно мужчинъ. Собираются они кучками человѣкъ въ двадцать, въ пятьдесятъ, и тихо прогуливаются по своему околодку, или сидятъ, разговаривая между собою, на какомъ нибудь придорожномъ бугоркѣ, либо на перекресткѣ, либо надъ арыкомъ подъ группой старорослыхъ деревьевъ. Не мало такихъ же кучекъ располагается и около лавочекъ съ сушенымъ урюкомъ и фисташками, гдѣ надъ входомъ подвѣшены оплетенныя лыкомъ большія, сладкія дыни и вяленый виноградъ, и около сельскихъ чайныхъ, гдѣ на первомъ планѣ непремѣнно представительствуетъ блестяще вычищенный, пузатый, русскій самоваръ. Многіе предаются при этомъ любимѣйшей здѣшней игрѣ – бою перепеловъ, причемъ зрители держатъ пари за того или другаго бойца. Этихъ птицъ такъ ужъ нарочно къ тому и воспитываютъ, и холятъ, и пріучаютъ, и рѣдкій мальчуганъ выходитъ въ праздникъ на улицу безъ собственнаго ручнаго перепела за пазухой. Тамъ, за пазухой, обыкновенное мѣсто ихъ пребыванія внѣ домашней клѣтки. Многіе взрослые любители, увлекаясь примѣромъ подростковъ, выносятъ и своихъ перепеловъ, и тогда игра начинается уже въ серіозное: въ ставку идутъ не пулы, а тенги и коканы. [175]175
  Кокандская серебряная монета, по вѣсу нѣсколько менѣе тенги, но принимаемая у насъ въ равной съ нею цѣнѣ. Бухарцы же считаютъ коканъ смотря по вѣсу и достоинству металла, отъ 15 до 20 копѣекъ. Надпись на монетѣ гласитъ что она чеканена «въ очаровательномъ Кокандѣ» (Коканди лятифъ), какъ надпись на тенгахъ свидѣтельствуетъ, что онѣ выпущены въ свѣтъ «въ Бухарѣ благороднѣйшей» (Бухари шерифъ).


[Закрыть]Сельскій народъ одѣтъ безъ роскоши, но вообще очень чисто и отличается своимъ степеннымъ видомъ. Нерѣдко отцы, гуляя по улицѣ, исполняютъ обязанности нянекъ, держа на рукахъ маленькихъ закутанныхъ дѣтей, преимущественно дѣвочекъ, съ разрисованными бровями, а женщинъ почти совсѣмъ не видно. Встрѣтилось по дорогѣ нѣсколько верблюжьихъ каравановъ: позвякивая колокольцами и бубенцами, идутъ себѣ неторопливо, гуськомъ изъ Россіи въ Бухару, и предъ каждымъ непремѣнно ѣдетъ на маленькомъ добродушномъ осликѣ самъ караванъ-баши, чуть не касаясь до земли болтающимися ногами. Иногда, впрочемъ, вмѣсто ослика идетъ подъ нимъ лохматая киргизская лошадь.

Около селеній, время отъ времени, попадались намъ особаго рода курганы, которые можно назвать молотильными, такъ какъ служатъ они мѣстнымъ жителямъ для обмолачиванія пшеницы. Къ этому назначенію приспособляются обыкновенно древніе могильные курганы изъ наиболѣе высокихъ, находящіеся по возможности среди самыхъ пашень, чтобы недалеко было таскать снопы. Избирается же для молотьбы вершина кургана, какъ мѣсто болѣе возвышенное и потому болѣе доступное правильному току вѣтра, который легче относилъ бы отбиваемую отъ зерна шелуху и солому (саманъ). Для того, чтобы приготовить себѣ такой курганъ, жители того или другаго кишлака сообща сносятъ всѣ неровности на его вершинѣ, разравниваютъ ее въ совершенно горизонтальную площадку и для большей прочности хорошенько утрамбовываютъ, постепенно и ровно поливая водой, чтобы на ея глинистой почвѣ, подъ дѣйствіемъ солнечныхъ лучей, образовалась совершенно твердая и достаточно толстая корка, на которой удобнѣе молотить. Скаты кургана, обращенные къ югу и юго-западу, срѣзаются отъ подошвы и до края площадки, такъ что съ этой стороны образуется отвѣсный обрывъ, и дѣлается это да того, чтобы при господствующихъ здѣсь сѣверныхъ и сѣверо-восточныхъ вѣтрахъ саманъ не разносился по полю, а падалъ на подвѣтреную сторону въ одну кучу. [176]176
  Этотъ матеріалъ подбавляется здѣсь иногда въ пищу скоту, если зимой не хватитъ клеверу, но главнѣйшимъ образомъ, смѣшанный съ глиной, употребляется для выдѣдки сырцовыхъ кирпичей.


[Закрыть]Отъ сѣверной же и восточной стороны иногда, смотря по надобности, разравниваются всходныя тропы, чтобъ ишакамъ, нагруженнымъ снопами, легче было взбираться на молотильную площадку. Сорныя растенія и кусты со всей поверхности кургана или начисто выжигаются, или выдергиваются, чтобы въ ихъ вѣткахъ и сучьяхъ не застрявала и такимъ образомъ не пропадала напрасно солома: здѣсь все имѣетъ свою цѣну въ хозяйствѣ и все пригодно для той или другой надобности. Въ центрѣ площадки вбивается колъ, къ которому во время молотьбы привязываются на чумбурахъ нѣсколько паръ воловъ (для обмолачиванія ихъ гоняютъ шагомъ по кругу: вѣютъ же лопатами). Послѣ такой разработки курганъ является уже совершенно приспособленнымъ къ своему спеціальному назначенію; глина же, вынутая изъ него, идетъ на кирпичи, на обмазку стѣнъ и на устройство полевыхъ оградъ, а если въ ней оказывается достаточно жирности и органическаго перегноя, то и на удобреніе своихъ огородовъ.

На пути проѣхали чрезъ большое мѣстечко Пангадъ, [177]177
  На нашей картѣ Тамахабъ.


[Закрыть]съ весьма оживленнымъ крытымъ базаромъ. Немного въ сторонѣ отъ дороги, среди садовъ, возвышается въ томъ же мѣстечкѣ красная кирпичная мечеть, увѣнчанная большимъ куполомъ, а рядомъ съ ней стоитъ высокій минаретъ оригинальной формы, нѣсколько въ родѣ извѣстной башни Сераскиріата въ Стамбулѣ. По наружнымъ карнизамъ и поясамъ этой мечети и минарета идутъ крупные рельефные узоры «городками», составленные изъ красныхъ же кирпичныхъ плитокъ. Въ общемъ пейзажъ довольно красивъ и оригиналенъ.

На ночлегъ прибыли въ шестомъ часу вечера въ большое базарное мѣстечко Бустанъ, въ трехъ ташахъ пути отъ Куюкъ-Мазара. Въ этотъ день проѣхали мы съ небольшимъ семь ташей (49 верстъ) и все по густо и широко заселенной мѣстности. Дорога все время идетъ людными селеніями и большими садами, гдѣ нерѣдко очень съуживается и пересѣкается арыками, чрезъ которые, впрочемъ, большею частію устроены жердяные мостики, покрытые хворостомъ, камышемъ и землей. На завтра до города Керлине остается четыре таша.

* * *

Бустанъ славится у бухарцевъ своими искусными плясунами батчами; поэтому сопровождавшіе насъ пристава не упустили, конечно, удобнаго случая задать себѣ «баземъ», подъ благовиднымъ предлогомъ доставить развлеченіе посольству. Словомъ баземъ или базимъ обозначается здѣсь либо вообще кутежъ, либо праздничное удовольствіе, развлеченіе, вечернее собраніе въ дружеской компаніи, сопровождаемое угощеніями, пѣніемъ и плясками батчей. Пристава, при содѣйствіи мѣстнаго начальства и почетныхъ лицъ, устроили это вечеромъ въ большой цвѣтной палаткѣ, растянутой на выходившей во дворъ террасѣ, для того, чтобы сдѣлать предстоящій праздникъ недоступнымъ толпѣ постороннихъ зрителей, такъ какъ иначе это былъ бы уже не баземъ, а томаша, публичное зрѣлище. Волей-неволей пришлось сидѣть и глядѣть, потому что пристава принялись увѣрять, будто мѣстные акъ-саяки [178]178
  Акъ-саякъ въ буквальномъ смыслѣ значитъ бѣлая кость, то есть родовитый человѣкъ, почетное лицо. Такъ вообще называются сеиды, ходжи; люди чиновные и вліятельные, образованные и богатые въ отличіе отъ кара-саяковъ или черной кости, то есть простонародной черни. У киргизовъ акъ-саяками называются ихъ дворяне, члены султанскихъ родовъ, но какъ у нихъ, такъ и у сартовъ названіе это употребляется лишь въ просторѣчіи.


[Закрыть]устраиваютъ баземъ именно ради посольства, желая этимъ оказать намъ свое любезное вниманіе и гостепріимный почетъ, а потому-де еслибы мы отказались отъ зрѣлища, то этимъ нанесли бы инъ большую обиду. Палатка внутри была освѣщена нѣсколькими фонарями, да кромѣ того пять-шесть челядинцевъ держали въ рукахъ пучки зажженныхъ сальныхъ свѣчъ, каждая по крайней мѣрѣ вершокъ въ діаметрѣ.

Когда мы вышли на террасу, тамъ собрались уже всѣ мѣстные акъ-саяки, въ числѣ около десяти или двѣнадцати человѣкъ, въ нарядныхъ мѣховыхъ халатахъ (пустунъ), крытыхъ либо тонкимъ сукномъ, либо яркоцвѣтными шелковыми матеріями. На болѣе важныхъ и зажиточныхъ было надѣто даже по нѣскольку халатовъ, а потомъ уже поверхъ всего – пустунъ. Въ дальнемъ углу семь батчей сидѣли отдѣльно отъ остальной публики, спиной къ зрителямъ, собравшись въ свой особый кружокъ, и занимались чаепитіемъ, ни на кого не обращая ни малѣйшаго внимавія.

Мѣстный амлякдаръ, рейсъ, акъ-сакалы и акъ-саяки встали намъ навстрѣчу, и каждый, бормоча какое-то привѣтствіе, сначала протягивалъ намъ руку, а потомъ сейчасъ же съ поклономъ проводилъ обѣими ладонями по своимъ щекамъ и бородѣ въ знакъ почтенія. Пришлось совершить всѣмъ поочередно дружеское рукопожатіе, и затѣмъ насъ пригласили сѣсть на путешествующіе съ нами кресла и стулья, разставленные въ рядъ въ глубинѣ палатки.

Подали чай и достарханныя угощенія: яичные бѣлки, взбитые съ мелкимъ сахаромъ, халву изъ кунджутнаго сѣмени, мучнисто-хрупкія сахарныя колечки (парварда), обсахаренныя фисташки (руста) и фисташки каленыя, мелкіе шарики, называемые богарсакъ – нѣчто въ родѣ пышекъ величиной съ горошину, и россійскіе леденцы съ билетиками: «Мила ты мнѣ, мила вѣкъ будешь и была» и т. п.

Вначалѣ все шло очень чинно и даже натянуто, какъ требуютъ того условія мѣстнаго этикета. Всѣ хранили самый серіозный видъ и больше все помалчивали или перекидывались сосѣдъ съ сосѣдомъ словомъ, другимъ, тише чѣмъ вполголоса. Наши амфитріоны съ важностью усѣлись на коврѣ vis-a-vis одинъ по правую, другой по лѣвую руку отъ нашихъ стульевъ, а поpади ихъ у стѣнъ стали челядинцы съ пучками горящихъ, свѣчъ, отъ которыхъ, благодаря оплывающему салу, не мало страдали не только ковры, но и спины иныхъ нарядныхъ халатовъ. Впрочемъ, это такая мелочь, на которую порядочный человѣкъ не долженъ здѣсь обращать никакого вниманія, а то, пожалуй, другіе могутъ подумать, что ему какого нибудь халата жалко!

Но вотъ, съ низкими поклонами вошли одинъ за другимъ четыре бубенщика (дангарачи) и усѣлись на коврикѣ всѣ рядомъ, впереди кучки батчей. Предъ ними тотчасъ же поставили плоскую круглую жаровню съ раскаленными угольями, и дангарачи поочередно подержали и расправили надъ горячимъ паромъ свои бубны для большей звучности. Ихъ баши (старшій) медленными ударами пальцевъ о бубенъ далъ знать, что музыка готова къ дѣйствію. Но батчи, повидимому, пропустили это мимо ушей и продолжали заниматься своими собственными разговорами и угощеніями.

Тогда одинъ изъ нашихъ акъ-саяковъ, не вставая съ мѣста, обратился къ нимъ съ любезною просьбой – нельзя ли, молъ, приступить къ началу. Но тѣ только на минутку повернули къ нему головы и сейчасъ же смѣшливо отвернулись съ лукаво-капризными минами. Они видимо насчетъ акъ-саяка перекидывались между собою какими-то критическими замѣчаніями и подсмѣивались надъ нимъ. Тотъ еще деликатнѣе повторилъ свою просьбу, дескать, уши и глаза наши алчутъ насладиться прелестями вашего благороднаго искусства, – но на сей разъ со стороны батчей это не вызвало даже и мимолетнаго вниманія. Видя, что просьба. одного не дѣйствуетъ, стали просить уже нѣсколько акъ-саяковъ, и просить усиленно, даже умиленно; но результатъ былъ столь же безуспѣшенъ. Дангарачи-баши между тѣмъ время отъ времени медлительно похлопывалъ пальцами о бубенъ. Тогда двое изъ нашихъ амфитріоновъ нарочно отправились въ уголъ къ батчамъ и очень почтительно открыли съ ними заискивающіе переговоры. Мальчишки очевидно ломались, желая, чтобы ихъ упрашивали больше и усерднѣе, и наконецъ добились-таки своего. Вѣроятно оно такъ нужно, такъ слѣдуетъ по этикету. Здѣсь вѣдь на все этикетъ.

Батчи поднялись со своихъ мѣстъ и вышли на середину террасы, сопровождаемые взрывомъ радостно торжествующихъ кликовъ и возгласовъ, даже какимъ-то восторженнымъ рычаніемъ и мычаніемъ своихъ ретивыхъ поклонниковъ.

– Э-э-эІ.. Якши!.. бай-бай якши!.. Куллукъ!.. Рахметъ куллукъ, таксыри! [179]179
  То есть: хорошо! благодаримъ, усиленно благодаримъ повелителей нашихъ! Восклицаніе «э-э» вообще служитъ для выраженія похвалы, удовольствія, торжества и удивленія.


[Закрыть]– неслись со всѣхъ сторонъ разнообразныя восклицанія и воздушные поцѣлуи.

Изъ сегодняшнихъ наблюденій надъ пріемами батчей, по сравненію ихъ съ прежде видѣнными, я вывелъ заключеніе, что они всегда руководятся болѣе или менѣе общими и единообразными правилами. Такъ, обыкновенно начинается съ того, что, выступивъ предъ зрителей, они всегда становятся въ рядъ нечетнымъ числомъ, то есть по три, по пяти или по семи. Болѣе искусный танцоръ или запѣвало всегда въ серединѣ. Ординарный костюмъ – легкій ситцевый халатикъ, непремѣнно краснаго цвѣта съ какими нибудь разводами и красный большой поясъ; на головѣ парчевая съ золотомъ или серебромъ тюбетейка, изъ-подъ которой падаютъ на плечи длинныя кудри; передняя же половина темени плотно выстрижена или выбрита. О женскихъ костюмахъ не говорю, такъ какъ тутъ уже нѣтъ извѣстной условности и допускается болѣе фантазіи, роскоши и разнообразія; но надо замѣтить, что бухарцы вообще предпочитаютъ и ставятъ гораздо выше пляску въ мужскомъ костюмѣ, чѣмъ въ женскомъ. Танцуютъ всегда босикомъ, подъ аккомпаннментъ бубенъ и собственнаго пѣнія. Начинается всегда съ хороваго величанія присутствующихъ, гдѣ каждому поется соотвѣтственный комплиментъ и похвала красотѣ или достоинствамъ. Затѣмъ идетъ обыкновенная пляска, то есть медленное движеніе гуськомъ по кругу съ откинутою нѣсколько назадъ и въ сторону головой, съ легкими пригибаньями колѣнъ и плавнымъ выносомъ рукъ, то правой, то лѣвой, чтб похоже какъ бы на повелительные жесты. При этомъ всѣ зрители, сидя на пяткахъ, бьютъ тактъ въ ладоши и мѣрно поводятъ въ стороны головами. Танцоры нѣсколько'разъ мѣняютъ свое направленіе по кругу, берутъ направо назадъ и налѣво назадъ, принимаютъ въ ту или другую сторону, отступаютъ отъ зрителей пятясь затылкомъ и снова наступаютъ на нихъ всею шеренгой. Затѣмъ тактъ учащается, движенія плясуновъ становятся живѣе, рѣзче, порывистѣе и наконецъ переходятъ въ быстрое круженіе волчками, иногда въ присядку, подъ акоманииментъ усиленной дроби на бубнахъ. Послѣ этого вновь начинается пѣніе, иногда хоромъ, иногда соло, или дуэтомъ въ унисонъ и съ перекликами, въ которыхъ принимаютъ участіе и дангарачи. Потом опять плавныя движенія руками, станомъ и бедрами, опять прогулка гуськомъ по кругу и такъ далѣе до новаго бѣшенаго аллегро и волчкообразнаго круженія. Такъ повторяе нѣсколько разъ, вѣроятно до извѣстнаго условнаго количества однихъ и тѣхъ же пріемовъ, послѣ чего первое дѣйствiе, или такъ-называемая «катта-уинъ» [180]180
  Катта-уинъ значить сильная, большая или главная игра.


[Закрыть]кончается. То гда челядинцы простилаютъ предъ зрителями на коврѣ полотенца и ставятъ на нихъ блюда съ дымящимся палау и чашки съ кумысомъ и бузой. [181]181
  Буза – хмѣльно® напитокъ, въ родѣ молодаго пива, замѣняющiй сартаіь вино, запрешенное Кораномъ. Приготовляется буза преимущественно изъ проса, которое заваривается и заквашивается, а затѣм, при броженіи, разбавляется водой. Дѣлаютъ ея также изъ риса и кукурузы.


[Закрыть]Во время этого угощенія батчи пользуются нѣкоторымъ отдыхомъ, но не всѣ, а поочередно, такъ одинъ или двое задаютъ во время закуски концерт и распѣваютъ разные нѣжные романсы и мадригалы. Мнѣ удалось добыть здѣсь нѣсколько такихъ, и чтобы дать чиателю нѣкоторое понятіе о томъ, чтйо это такое, я предлагаю ихъ въ переводѣ.

Вотъ, напримѣръ, какъ вамъ понравится хотя бы этотъ:

 
Глаза твои какъ у газели,
А носъ какъ гордый Араратъ,
Уста твои лишь для улыбокъ
И поцѣлуевъ созданы,
А зубы, чтобъ вкушать кишмишъ,
Отборный, первый сортъ, кишмишъ,
Что подаютъ къ столу у шаха.
 

А вотъ нѣсколько въ другомъ родѣ:

 
Когда я былъ маленькимъ,
Всему на свѣтѣ предпочиталъ я яблоки;
Когда я сталъ юношей,
Всему на свѣтѣ сталъ предпочитать женщину;
Теперь, когда я старъ и ни къ чему негоденъ,
Всему на свѣтѣ я опять предпочитаю яблоки.
 

Вотъ мадригалъ, обращенный къ мирзѣ: [182]182
  Мирза – секретарь, писецъ, вообще письменный человѣкъ.


[Закрыть]

 
Еслибъ ты, мой мирза, превратился въ калямъ,
Я желала-бъ сдѣлаться твоею калямданъ. [183]183
  Тростинка, замѣняющая на мусульманскомъ Востокѣ перо, называется калямъ, а пиналъ для письменныхъ принадлежностей и чернильница – калямданъ.


[Закрыть]
 

Въ томъ же родѣ, но въ болѣе поэтической формѣ:

 
Еслибъ ты былъ книгой (китабъ),
Я желала бы служить для нея рахилью. [184]184
  Рахиль, это створчатая подставка на шарнирѣ, въ родѣ пюпитра или аналоя, на которую кладется киига. Въ вертикальномъ разрѣзѣ раскрытая рахиль имѣетъ видъ буквы X. Верхнія щеки ея охватываютъ, какъ бы обнимаютъ, переплетъ развернутой для чтенія книги.


[Закрыть]
Я желала бы, чтобъ эта книга,
Раскрытая иа свѣтлой страницѣ любви,
Всегда, всегда лежала на своей. рахили.
Тогда всякій смыслящій цѣнитель,
Взглянувъ на нее, сказалъ бы:
«Какая славная поэма любви
 Какъ хороша эта книга
И какъ счастлива должна быть рахиль,
Которой въ удѣлъ досталась честь
Всегда держать въ своихъ объятьяхъ эту книгу.»
 

Вотъ романсъ, обращенный къ соловью.

 
О, соловей, любимецъ розы,
Соловей!
Душа моя омрачена печалью,
Соловей!
Какъ страстно любишь розу,
Соловей!
Такъ громко пой ты пѣсню,
Соловей!
Пой громче эту пѣсню,
Соловей!
Чтобъ ею разбудить сердце моего милаго,
Соловей!
Я жажду умереть въ его объятьяхъ,
Соловей!
И роза бы не сохла, кабы не ты,
О, соловей!
И человѣкъ не сохъ бы, кабы не любовь,
О, соловей!
 

Иногда весь романсъ вертится иа разнообразныхъ и, такъ сказать, фугическихъ повтореніяхь одного и того же слова или фразы, но такъ, чтобы въ общемъ все-таки выходилъ извѣстный смыслъ и являлось бы нѣчто цѣльное, законченное. Такъ, напримѣръ, пѣвецъ-дангарачи, тихо аккоманируя себе на ситарѣ [185]185
  Ситара – струнный инструментъ, корпусъ его как у мандолины, но только с длиннымъ грифомъ. Ситара всегда бываетъ о трехъ струнахъ, а дутара о двухъ. Корпус дутары треугольный, отчасти напоминает нашу балалайку. Это преимущественно инструментъ киргизовъ.


[Закрыть]или на бубнѣ, обращается къ батче и поет:

 
Одну улыбку и больше мнѣ не надо!
Всего лишь одну и больше не надо,
И ничего мнѣ больше не надо,
И совсѣмъ ничего, ничего мнѣ больше не надо,
И ие думай, что мнѣ надо,—
Мнѣ не надо!
Не надо!
 

Но батча не внемлетъ его мольбѣ и дѣлаетъ видъ, что надменно отъ него отворачивается. Пѣвецъ оскорбленъ такимъ презрительнымъ отношеніемъ къ его чувству и потому вдругъ съ азартомъ переходитъ въ высокій фальцетъ. На тоненькую нотку взвивается его гортанный, какъ бы сдавленный голосъ – и ужъ какихъ только трелей не выводитъ онъ на этой курьезной ноткѣ! – и 'поетъ съ укоромъ:

 
А-а-а! Ты злой мальчикъ! Ты думалъ, что мнѣ надо,
А мнѣ вотъ не надо, не надо!
И ничего мнѣ больше не надо,
И совсѣмъ ничего, ничего мнѣ больше не надо!
И не думай, что мнѣ надо,—
Мнѣ не надо!
Не надо!
 

Послѣ этой строфы батча становится благосклоннѣе и медлительно поворачивается къ пѣвцу съ лукаво-кокетливою улыбкой, но тотъ уже вошелъ въ полный азартъ и продолжаетъ теперь все больше и больше его поддразнивать:

 
Желалъ дарить тебѣ кишмишъ,
А теперь не надо, не надо!
И ничего тебѣ больше не надо!
И совсѣмъ ничего, ничего тебѣ больше не надо!
И не думай, что тебѣ надо,—
Тебѣ не надо!
Не надо!
 

Батча становится еще благосклоннѣе и начинаетъ уже слегка заискивать въ пѣвцѣ, который между тѣмъ продолжаетъ поддразнивать и высчитывать, что и сколько желалъ ему дарить, но теперь ничего этого уже не надо. Такъ онъ высказываетъ, что думалъ было подарить ему всѣ сласти, всѣ лучшія лакомства міра, а теперь не надо; желалъ дарить коня въ бирюзовомъ уборѣ съ сердоликами и золотыми подвѣсками, желалъ дарить парчевый сарпай (почетный халатъ), унизанный жемчугомъ и самоцвѣтными камнями, желалъ отдать турсукъ, набитый золотыми тилями, и все это за одну лишь улыбку, а теперь не надо, «и ничего тебѣ больше не надо, и не думай, что надо – тебѣ не надо». По мѣрѣ высчитыванія этихъ подарковъ въ возрастающей прогрессіи ихъ значенія и цѣнности, батча становится все благосклоннѣе, все искательнѣе и наконецъ самъ уже проситъ пѣвца вмѣсто всѣхъ сокровищъ подарить ему въ свой чередъ одну улыбку – улыбку примиренія, послѣ которой ему «совсѣмъ ничего, ничего уже больше не надо».

Всласть накушавшись жирнаго палау, послѣ чего собственные пальцы, служившіе вмѣсто ложекъ, потребовалось облизать и обтереть о чембары, а затѣмъ принявшись за кумысъ и бузу или чай, смотря, что кому больше нравилось, наши амфитріоны потребовали продолженія плясокъ. Теперь батчи уже не заставили упрашивать себя и по первому призыву выступили на сцену. Такъ какъ «главная игра» – катта-уинъ, составляющая, такъ сказать, ядро, важнѣйшую и какъ бы офиціальную часть ихъ представленія, была уже кончена, то во второмъ отдѣленіи обычай допускаетъ болѣе варіантовъ игриваго характера и вообще болѣе фантазіи. Это все равно что легкій водевиль послѣ серьезной комедіи. Тутъ-то вотъ и развернулись наши угощатели.

Началось съ очень граціознаго легкаго танца, называемаго мориги, то есть мервскимъ. Танцовали его впятеромъ, для чего танцоры расположились въ такомъ порядкѣ, какъ очки на пятеркѣ домино. У каждаго изъ нихъ было въ рукахъ по двѣ палочки длиной около аршина, которыя они держали предъ собой за нижніе концы. Танцоры, ставъ лицомъ каждый къ своему vis-a-vis и кружась какъ въ вальсѣ, двигались по кругу на встрѣчу другъ дружкѣ, и въ то же время, если можно такъ выразиться, крестъ на крестъ выписывали восьмерки вкругъ средняго батчи, который кружился на одной точкѣ. Тутъ, кромѣ трудности самыхъ фигуръ, главное искусство состоитъ въ томъ, чтобы въ очередь скрещивать удары палочки о палочку у себя и съ противникомъ, да кромѣ того еще и со среднимъ батчей, а этотъ послѣдній долженъ отбивать поочередно удары всѣхъ четырехъ танцоровъ – но удары должны быть наносимы и отбиваемы не иначе, какъ въ тактъ, который съ теченіемъ пляски все учащается, что и было между прочимъ въ совершенствѣ продѣлано бустанскими батчами. Говорятъ, что по-настоящему танецъ мориги должно танцовать съ обнаженными саблями, какъ и исполняется онъ у туркменъ, но бухарцы не употребляютъ сабель изъ опасенія, чтобы батчи какъ-нибудь не поранились.

Затѣмъ пошли разныя другія пляски съ пѣніемъ и безъ пѣнія, о которыхъ скажу лишь въ общихъ чертахъ, такъ какъ пріемы ихъ весьма мало разнятся между собой. Напримѣръ, трепетаніе приподнятыхъ и распростертыхъ рукъ, дрожь въ плечахъ, или то, когда батча «поводитъ» плечами и бедрами, или когда онъ схватываетъ себя за концы кудрей и пропускаетъ ихъ между пальцами, какъ бы приглашая – «полюбуйтесь, дескать, шелкъ, а не волосы» Всѣ эти пріемы и повадки вполнѣ напоминаютъ характеръ цыганской пляски, какую вы можете видѣть въ любомъ хорѣ «московскихъ цыганъ». Это даже, можно сказать, совершенно то же самое. Затѣмъ слѣдуетъ уже нѣчто вполнѣ своеобразное, но не красивое, а именно кувырканье чрезъ голову и запрокидываніе всѣмъ корпусомъ назадъ, причемъ верхъ искусства состоитъ въ томъ, чтобы, стоя въ такомъ изломанномъ положеніи на своихъ рукахъ и ногахъ, поцѣловать собственную пятку. Другая поза: скрестивъ подъ собою голени и сидя на нихъ что называется «калачикомъ», запрокинуться назадъ въ такой мѣрѣ, чтобы привести корпусъ почти въ лежачее положеніе и начать имъ вращательное движеніе слѣва направо, а затѣмъ справа налѣво, смотря по тому, въ какую сторону «выплываютъ» гуськомъ остальные танцоры. Это требуетъ очень большой гибкости и въ особенности развитія поясницы. Третья ' поза – почти то же самое, только стоя на одномъ колѣнѣ, что нѣсколько напоминаетъ испанскую качучу, тѣмъ болѣе, что другой танцоръ, обхаживая въ припляску колѣнопреклоненнаго батчу, звонко подщелкиваетъ въ это время надъ своею головой пальцами сведенныхъ вмѣстѣ какимъ-то мудренымъ образомъ рукъ. Бъ остальномъ же всѣ эти пляски состоятъ изъ подрыгиваній и мѣрнаго сѣмененья ногами на мѣстѣ съ прихлопываньемъ въ ладоши, что уже мы видѣли еще въ Шаарѣ и чего никакъ не могу я назвать красивымъ. Лица пѣвцовъ и танцоровъ и здѣсь, какъ въ Шаарѣ, освѣщаютъ съ обѣихъ сторонъ пучками сальныхъ свѣчъ, чтобы дать возможность зрителямъ лучше видѣть ихъ выраженіе во время пѣнія или танца. Впрочемъ, всѣ видѣнные нами до сихъ поръ батчи обыкновенно танцовали съ самыми безстрастными, ровно ничего не выражающими физіономіями, словно они вовсе не веселятся, а только по неволѣ отправляютъ скучную, давно имъ надоѣвшую обязанность; но здѣсь, у бустанскихъ батчей и въ особенности у одного изъ нихъ впервые замѣтили мы довольно выразительную мимику. Позы, движенія, взглядъ, улыбка – все это порой выражало у нихъ истому и страданія страсти, ея экзальтацію, и видимо зажигательнымъ образомъ дѣйствовало на нашихъ акъ-саяковъ, даже на самыхъ старыхъ, бѣлобородыхъ, которые въ такіе моменты вдругъ приходили въ чисто-азіятскій восторгъ. Лихорадочно оживленныя движенія, порывистыя вскакиванія съ мѣста, гогочущіе взрывы одобреній, стенящіе вздохи и даже какое-то звѣриное рычанье, съ какимъ произносилось это ихнее «э-э-э», все это служило проявленіями необузданнаго восторга. Въ обыкновенномъ положеніи всегда степенные, всегда серіозные и очень сдержанные, эти люди были просто неузнаваемы: электризующее присутствіе батчей совершенно ихъ переродило, и не только акъ-саяки, но сами дангарачи, люди, казалось бы, привычные, профессіональные, и тѣ не могутъ удержаться отъ увлеченія: аккомпанируя на своихъ бубнахъ, съ развитіемъ страстныхъ перепитій пляски они постепенно входятъ въ азартъ, въ какое-то изступленное неистовство и, стоя на колѣняхъ, всѣмъ своимъ корпусомъ съ вытянутыми впередъ руками, и всѣмъ лицомъ своимъ, и дико пылающими взорами, и задыхающимися отрывистыми возгласами выражаютъ порывисто-страстное стремленіе къ танцорамъ:

– Э-э-э!.. Тассадукъ!.. Ай-бай!.. Бай-бай!' Пропадаемъ! Погибаемъ! Ай, горе! – и тому подобные возгласы цѣлыми взрывами оглашали всѣ концы террасы.

Самые почтенные старцы изъ числа нашихъ амфитріоновъ время отъ времени съ подобострастнымъ видомъ собственноручно подносили тому или другому изъ батчей раскуренный чилимъ, чтобы «затянуться» табачнымъ дымомъ, или приставали въ нимъ съ чашкой чая, усиленно и нѣжно прося пригубить изъ нея для освѣженія. А батчи при этомъ кокетливо ломаются, отнѣкиваются, заставляютъ себя упрашивать и наконецъ пригубливаютъ съ гримаской, какъ бы нехотя, но ужъ такъ и быть! въ знавъ особаго снисхожденія въ угощателю. И что за улыбка расплывается въ эту минуту по лицу старца, торжествующаго удовлетвореніе собственнаго самолюбія – дескать «таксыръ изволили уважить мою просьбу, они предо всѣми отличили меня своимъ, благосклоннымъ вниманіемъ».

Видѣть все это конечно было любопытно, какъ характерныя черты нравовъ; но въ концѣ-концовъ все же выносишь изъ такого базема брезгливое впечатлѣніе чего-то противнаго, неестественнаго, и такъ какъ бухарцы не знаютъ ни мѣры, ни предѣла своимъ удовольствіямъ этого рода, то видя, что дѣло затягивается надолго, я поспѣшилъ улучить удобную минутку и незамѣтно ушелъ въ свою комнату.

По истинѣ надо удивляться, какъ могутъ эти плясуны въ теченіе трехъ-четырехъ часовъ выдерживать почти безъ малѣйшей передышки такія хореграфическія упражненія, соединенныя со столь порывистыми и технически трудными тѣлодвиженіями.

Кстати: я узналъ, что мѣстечко Бустанъ для собственнаго увеселенія содержитъ на общественный счетъ семь батчей съ обучателемъ и дангарачами. Не смотря на всю дешевизну жизни, надо быть очень зажиточными людьми, чтобы позволять себѣ подобныя прихоти. И дѣйствительно, говорятъ, что количество и матеріальное положеніе батчей служитъ какъ бы мѣриломъ благосостоятельности того или другаго мѣстечка.

29 января.

Изъ Бустана выѣхали въ восемь часовъ утра. Ясное утро. Морозъ не великъ, но при сѣверо-восточномъ вѣтрѣ казалось очень холодно: стыли ноги, руки и плечи. Не мало-таки далъ себя знать холодъ и на бустанскомъ ночлегѣ: усы, волосы на вискахъ и край одѣяла были покрыты инеемъ отъ дыханія.

Проѣхавъ верстъ пять между прекрасно воздѣланными участками земли и кишлаками, выѣхали наконецъ на открытую, слегка волнистую степь (чуль). Впереди, южнѣе города Кермине виднѣлись скалистыя горы, не обозначенныя впрочемъ на нашей картѣ; туземцы же называютъ ихъ Карнапъ-тау. Тянутся онѣ хребтомъ отъ востока прямо на западъ, а срединная вершина ихъ обращаетъ на себя вниманіе своею оригинальною формой: она значительно возвышается надъ остальными вершинами хребта въ видѣ тонкаго, продольно заостреннаго кряжа, словно лезвіе сѣкиры. Съ выѣздомъ на чуль, долина Зеравшана осталась въ сторонѣ, верстахъ въ восьми лѣвѣе нашего пути, и такъ какъ темя широкой степной волны шло между рѣкой и дорогой, то намъ и не было видно садовъ, окаймляющихъ берега этой рѣки, о которой нѣсколько словъ не будутъ лишними въ виду ея важнаго, жизненнаго значенія для Бухарскаго ханства.

Ханство это, кромѣ юго-восточной своей подовины, изрѣзанной хребтами высокихъ горъ, состоитъ изъ глинисто-солонцеватыхъ степей, а такая почва, какъ извѣстно, можетъ быть подвергаема успѣшной обработкѣ только въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ есть вода – все равно будетъ ли то вода рѣкъ, источниковъ или колодцевъ, лишь бы эти послѣдніе не были слишкомъ солоны. [186]186
  Пространства степи, не орошенныя ручьями и потоками, нельзя принимать почти ни въ какое соображеніе при точномъ опредѣленіи экономически производительныхъ силъ этой страны, такъ какъ тамъ возможно лишь номадное существованіе, легко ускользающее изъ-подъ всякаго правительственнаго контроля, какъ въ административномъ, такъ и податномъ отношеніи.


[Закрыть]Солнце, при помощи хорошаго орошенія, довершаетъ остальное, и бухарскія поля поэтому всегда приносятъ хорошіе урожаи. Самыми живоносными водными артеріями Бухары являются горные потоки, которые съ выходомъ на равнину обращаются въ рѣки, но не достигаютъ своихъ естественныхъ устьевъ въ Аму-Дарью, вслѣдствіе того, что вся масса ихъ воды уходитъ въ оросительные арыки. Самыми значительными изъ такихъ рѣкъ являются: Зеравшанъ, отводъ котораго, благодаря обладанію Самаркандомъ, всегда находится теперь въ нашихъ рукахъ, и рѣка Кашка, иначе называемая Шахрисебсскою рѣкой (Аби-Шахрисебсъ). Но протяженіе послѣдней по крайней мѣрѣ вчетверо короче Зеравшана, который протекаетъ болѣе шестисотъ верстъ, оплодотворяя слишкомъ 4.075,4 квадратныхъ верстъ или 83,17 квадр. геогр. миль прекрасно обработанной земли, коей наибольшая и наилучшая часть въ настоящее время принадлежитъ Россіи. [187]187
  Въ нашихъ предѣлахъ рѣка протекаетъ 880 верстъ, причемъ ея среднее теченіе и въ особенности островъ Міанкаль (то есть «Срединная земля», въ длину слишкомъ 100, въ ширину отъ 8 до 13 верстъ) представляютъ самую богатую часть долины, покрытую роскошными садами.


[Закрыть]Въ силу послѣдняго обстоятельства, Кашка-Дарья, не смотря на незначительность ея протяженія, стала теперь для Бухары весьма важною жизненною артеріей, тѣмъ болѣе, что бухарцы владѣютъ не только главнымъ ея теченіемъ, но сполна и всѣми ея истоками. Въ руслѣ Зеравшана попадаются частицы золота, вымываемаго изъ конгломератовъ въ его верховьяхъ. Но не по этой только причинѣ обитатели страны назвали его златоноснымъ, [188]188
  Зеръ-авшанъ по-таджикски значитъ раздаватель золота (см. Л. Ѳ. Костенко Туркестанскій край,т. I, 132). Золото попадается по всему теченію рѣки въ видѣ мелкихъ зеренъ и тонкихъ пластинокъ, но разработка его приноситъ ничтожныя выгоды. Такъ, напримѣръ, артель изъ четырехъ рабочихъ вымываетъ его въ день, среднимъ счетомъ, на 60 коп. Поэтому золотымъ промысломъ занимаются только безземельные бѣдняки.


[Закрыть]а главнѣйшимъ образомь потому, что онъ, благодаря избытку своихъ водъ и періодическимъ разливамъ, дѣлаетъ почву плодородною и тѣмъ вноситъ благосостояніе въ жизнь ея обитателей. ^{21} Берега Зеравшана представляютъ большія удобства для земледѣлія, въ особенности правый; лѣвый же лежитъ выше уровня водъ и орошается арыкомъ Нарыпаемъ, который вытекаетъ изъ Кара-Дарьи, лѣваго рукава Зеравшана, въ нашемъ Катта-Курганскомъ округѣ, и вливается обратно въ Зеравшанъ близъ предмѣстья города Кермине, называемаго Касымъ-Шаиръ, И дѣйствительно, правый берегъ представляетъ непрерывный рядъ потонувшихъ въ садахъ селеній, такъ что все протяженіе рѣки съ выхода ея на равнину представляетъ одинъ сплошной садъ и даетъ понятіе о томъ видѣ, какой имѣла нѣкогда вся страна отъ Ташкента до Хивы и, какъ увѣряютъ здѣсь, даже до Каспія, когда Аму еще не поворачивала въ Аралъ и когда, по словамъ мѣстнаго преданія, котъ могъ дойти изъ Ташкента до моря, перепрыгивая только съ крыши на крышу, и соловей совершить то же путешествіе, перепархивая съ вѣтки на вѣтку. По Маздейской легендѣ, Согдъ (впослѣдствіи Когикъ, нынѣ Зеравшанъ) есть «второе благословенное мѣсто, сотворенное зиждительнымъ словомъ Ормузда», и не даромъ по степени значенія для туземцевъ сравниваютъ его съ плодотворнымъ Ниломъ. Полоса полей, орошаемыхъ арычною системой Зеравшана, не вездѣ равномѣрна: мѣстами она суживается до восьми, даже до четырехъ верстъ (въ Хатырчинскомъ бекствѣ), а мѣстами ширится на тридцать, на сорокъ и болѣе верстъ.