Текст книги "В гостях у эмира Бухарского"

Автор книги: Всеволод Крестовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Необычайно быстрый и многоводный въ началѣ, Зеравшанъ чѣмъ далѣе углубляется въ степь, тѣмъ становится все мельче и, оросивъ посредствомъ Шахри-руда городъ Бухару, течетъ еще верстъ на семьдесятъ въ юго-западномъ направленіи, за городъ Каракуль, а затѣмъ поворачиваетъ на юго-востокъ параллельно Аму-Дарьѣ и теряется въ озерѣ Сунгурѣ, [189]189
  За озеромъ Сунгуромъ, въ разстояніи трехъ-четырехъ верстъ одно за другимъ, лежатъ еще два озера, Каранга и Денгизъ, которыя своимъ происхожденіемъ обязаны Зеравшану и служили нѣкогда его естественнымъ продолженіемъ. Въ большую полую воду они и теперь соединяются иногда между собою протоками. Отъ Денгиза до Аму-Дарьи всего только около 28 верстъ.


[Закрыть]не дойдя до Аму всего какихъ нибудь сорока верстъ, у города Наразыма, гдѣ находится его естественное устье.

Владѣя Самаркандомъ и Катта-Курганомъ, мы теперь регулярнымъ образомъ снабжаемъ водой всю принадлежащую Бухарѣ часть Зеравшанскаго оазиса, и бухарцы понимаютъ, что «Урусъ» держитъ въ своихъ рукахъ «ключъ ихъ жизни», ибо стоитъ ему не дать имъ воды только двѣ недѣли и – Бухара погибла.

Песчаная степь, по которой мы теперь ѣхали, называется Дашты-Малекъ. Съ сѣвера она ограничена Зеравшаномъ, а къ югу простирается до подножія Карнапскаго кряжа. Пески однако въ ней, на мой взглядъ, вовсе не глубоки и нисколько не увеличиваютъ трудностей движенія. По крайней мѣрѣ три с половиною таша отъ Бустана до поселка Малекъ, гдѣ назначенъ былъ привалъ для завтрака, мы ѣхали не тише, чѣмъ всегда, и прибыли на пунктъ въ урочную пору, то есть въ началѣ двѣнадцатаго часа утра.

Не доѣзжая верстъ пяти до Малека представилась намъ довольно рѣдкая зимой возможность любоваться степнымъ миражемъ. Поселокъ Малекъ, состоящій не болѣе какъ изъ тридцати домовъ, скучился на совершенно открытой и плоской мѣстности, около развалинъ древняго караванъ-сарая и красивой сторожевой башни въ формѣ минарета. Съ того пункта, откуда поселокъ впервые открылся предъ нами, его деревья и развалины съ башней казались какъ бы висящими въ воздухѣ выше черты горизонта, которая между тѣмъ была видна совершенно ясно. Нѣсколько минутъ спустя стало казаться, что все это виситъ уже не въ воздухѣ, а надъ широкою полосой воднаго пространства, какъ бы надъ большимъ озеромъ, въ которомъ смутно и совершенно какъ въ водѣ отражались очертанія древесныхъ группъ, высокихъ развалинъ и низенькихъ саклей. Все это представлялось такъ ясно, такъ реально, что человѣкъ незнакомый съ данною мѣстностью могъ бы съ полною увѣренностью подержать какое угодно пари, что Малекъ стоитъ надъ очень большимъ и широкимъ степнымъ озеромъ, чрезъ которое путнику предстоитъ неизбѣжная переправа. Съ дальнѣйшимъ приближеніемъ однако марево постепенно тускнѣло, расплывалось и наконецъ, когда мы очутились верстахъ въ двухъ отъ Малека, мѣстность и предметы приняли свою дѣйствительную форму.

Подъ Малекомъ снова открылись для глаза сады населеннаго прирѣчнаго раіона, тянувшіеся полосою верстахъ въ пяти влѣво отъ поселка. Самый же поселокъ состоитъ преимущественно изъ заѣзжихъ дворовъ съ лавочками для проходящихъ каравановъ.

И здѣсь, такъ же какъ нѣсколько дней тому назадъ на Караулъ-базарѣ, опять пришлось намъ испытать грустное чувство при видѣ этихъ жалкихъ мазанокъ, обступившихъ великолѣпныя развалины двухъэтажнаго зданія съ порталомъ и боковыми вышками, построеннаго Абдуллахъ-ханомъ спеціально ради удобства путешественниковъ и каравановъ. Груды кирпичей, навоза и мусора среди его двора и вокругъ еще не развалившихся стѣнъ краснорѣчиво свидѣтельствуютъ о мудрой «государственной экономіи» Аштарханидовъ и Мангытовъ, и въ то же время стѣны эти, построенныя изъ хорошо. обожженаго кирпича и никогда не носившія на себѣ мозаичной облицовки, еще разъ служатъ живымъ доказательствомъ благороднаго вкуса Абдуллаха. Всѣ украшенія ихъ выведены изъ простыхъ кирпичей, а размѣры линій и контуровъ зданія полны изящной простоты и величія. Въ особенности хороша уцѣлѣвшая часть минарета, съ вышки котораго сторожевые сипаи нѣкогда наблюдали за безопасностью степи, а по ночамъ зажигали на ней огонь, служившій маякомъ для путниковъ, запоздавшихъ или заблудившихся въ степной пустынѣ.

При въѣздѣ въ поселокъ насъ неожиданно встрѣтилъ «почетный караулъ» совсѣмъ особаго рода, составленный изъ вчерашнихъ батчей въ бѣлыхъ чалмахъ и нарядныхъ пестрыхъ халатахъ. Выстроившись въ шеренгу, они отдали честь по военному и прокричали намъ что-то. Оказалось, что это знакъ предупредительности со стороны нашихъ приставовъ, вызванный якобы тѣмъ, что князь, только впервые присутствовавшій вчера на баземѣ, похвалилъ пляску батчей, разумѣется, изъ вѣжливости, а пристава приняли это за наличную монету и, желая угодить посольству, распорядились отправить всю эту честную компанію впередъ, въ Кермине, гдѣ она будетъ задавать намъ представленія вмѣстѣ съ тамошними батчами. Я впрочемъ подозрѣваю, что желаніе «угодить» было только удобнымъ предлогомъ, а въ сущности пристава-любители имѣли въ виду не столько посольство, сколько свое собственное, да вдобавокъ еще и даровое удовольствіе.

Еще до въѣзда въ Малекъ къ намъ выѣхали на встрѣчу двое придворныхъ чиновъ наслѣднаго принца Сеидъ-Абдулъ-Агата, сидящаго на Керминенскомъ бекствѣ. Одинъ изъ нихъ былъ михмандаръ-баши (старшій камергеръ), на обязанности коего лежитъ пріемъ почетныхъ гостей, а другой – адъютантъ бека. Оба были одѣты въ форменные парчевые халаты при сабляхъ и сидѣли верхомъ на прекрасныхъ, легкихъ и богато убранныхъ карабаирахъ. Въ Малекѣ они угостили насъ завтракомъ, послѣ вотораго въ полдень мы тронулись далѣе.

До Кермине оставалось еще два таша. Дорога шла гладкою степью, на которую порой выбѣгали на перерѣзъ нашему пути окраины зеравшанскихъ садовъ и селеній. Непрерывная полоса культурной мѣстности уже не скрывалась отъ взора, а напротивъ, подходила къ намъ все ближе и ближе. Мы проѣзжали мимо крайнихъ строеній и глиняныхъ оградъ этихъ кишлаковъ, затѣмъ снова выѣзжали на степь и проѣхавъ версту, другую, снова перерѣзывали заселенныя вѣтви оазиса на ихъ окраинахъ, и такъ до самаго Кермине, куда прибыли около двухъ часовъ пополудни.

Городъ расположенъ среди открытой плоскости, верстахъ въ трехъ отъ Зеравшана. Общая панорама его весьма картинно обставлена горами Акъ-тау и Нуратинскимъ хребтомъ, коихъ снѣжно-скалистыя вершины даютъ ему очень эффектную декорацію съ сѣверо-востока. Съ западной стороны, откуда мы въѣхали, не предшествуютъ городу ни сады, ни предмѣстья: въѣзжаешь сразу въ людную, торговую и довольно широкую улицу, въ перспективѣ которой вскорѣ открывается впереди уголъ цитадели.

Четырехсторонняя цитадель (урда) занимаетъ площадь въ 1.5 квадр. верстъ. [190]190
  По сѣверному и южному фасамъ по 500, а по восточному и западному по 300 конскихъ шаговъ, считая шагъ лошади въ 1.25 человѣческаго шага.


[Закрыть]Ея подновленныя глинобитныя стѣны съ отчетливо нарѣзанными зубцами имѣютъ приблизительно до восьми аршинъ вышины и снабжены навѣсными бойницами, которыя сначала мы приняли было по сходству за водостоки. Бойницы эти расположены на одинаковой высотѣ, въ разстояніи около двухъ саженъ одна отъ другой, и глядятъ внизъ своими треугольными форточками, чрезъ которыя производится стрѣльба по «мертвому пространству», а надъ ними, въ каждомъ промежуткѣ, по три обыкновенныя бойницы между зубцами. Кромѣ того, стѣны снабжены еще бурджами – на сѣверномъ и южномъ фасадахъ по семи, а на восточномъ и западномъ по пяти, считая въ томъ числѣ и приворотныя полубашни. Воротъ трое: сѣверныя, южныя и восточныя. Нѣкоторое подобіе рва имѣется только на восточномъ фасѣ, да и тотъ похожъ скорѣе на простую водомоину, изъ которой выбираютъ, между прочимъ, глину, чѣмъ на сколько нибудь правильный крѣпостной ровъ. Тѣмъ не менѣе цитадель видимо содержится въ большомъ порядкѣ, хотя стѣны ея и могутъ быть легче легкаго разнесены въ прахъ одною лишь артиллеріей. Вокругъ урды расположены лавки, а крытый базаръ помѣщается въ самой урдѣ, прорѣзывая ее отъ воротъ до воротъ съ сѣвера на югъ, но никакими мѣстными произведеніями базаръ этотъ не славится и, кромѣ обыкновенныхъ товаровъ для обиходнаго потребленія, не нашли мы на немъ ничего выдающагося ни по красотѣ, ни по богатству, ни по оригинальности – самый заурядный азiятскій базаришка.

Городъ не великъ. Въ самой урдѣ, которая застроена очень тѣсно, помѣщаются, кромѣ базара, 400 домовъ съ дворами, да около того же количества внѣ цитадели. Но здѣсь, внѣ стѣнъ, уже болѣе просторное расположеніе: дворы и сады обширнѣе, улицы шире и не столь кривы и закоулочны; хотя при этомъ должно замѣтить, что во внѣшней части города болѣе встрѣчается кладбищъ, чѣмъ жилыхъ строеній, и кладбища эти производятъ прежалкое впечатлѣніе: это безпорядочныя кучи могильныхъ бугорковъ безъ всякихъ знаковъ, которые свидѣтельствовали бы объ уваженіи къ праху усопшихъ и о томъ, что оставшіеся въ живыхъ друзья и родные еще сохраняютъ о нихъ какую нибудь память.

Кермине не блещетъ избыткомъ богатыхъ или красивыхъ мечетей и можетъ похвастаться только одною, которая дѣйствительно достойна названія храма. Это большое каменное зданіе, гдѣ могутъ помѣститься тысячи двѣ народу. Высокій куполъ нѣкогда мозаично былъ облицованъ разноцвѣтными изразцами, отъ которыхъ теперь уцѣлѣли кое-гдѣ лишь ничтожные кусочки. Роща старорослыхъ тѣнистыхъ деревьевъ съ трехъ сторонъ окружаетъ стѣны зданія, а съ четвертой, сѣверо-восточной, примыкаетъ къ его паперти дворъ, мощеный плитой и обнесенный каменною оградой. Мечеть принадлежитъ къ числу построекъ Абдуллахъ-хана, но внутри не носитъ никакихъ украшеній, кромѣ готически скрещивающихся между собою граней и выпуклыхъ бороздокъ въ углахъ сводовъ и на карнизахъ. Внутренняя облицовка вся алебастровая. Это зданіе составляетъ единственную историческую достопримѣчательность города, но въ немъ едва ли не замѣчательнѣе всего является гнѣздо аистовъ, которое, по увѣреніямъ керминенскихъ жителей, считается ровесникомъ самой мечети. Мѣстное преданіе повѣствуетъ, что какъ только была отстроена и впервые открыта для всенародной молитвы эта мечеть, на макушкѣ ея купола вдругъ появилась пара аистовъ и стала строить себѣ гнѣздо. Съ тѣхъ подъ каждую весну въ немъ непремѣнно появляется пара этихъ птицъ, и каждое новое поколѣніе той же семьи непремѣнно дѣлаетъ себѣ новое гнѣздо, но не иначе какъ въ видѣ надстройки на старомъ, такъ что теперь оно имѣетъ уже около полуторы сажени вышины и торчитъ на куполѣ словно труба или башенка. Много и много послѣдовательныхъ поколѣній этой птицы вывелось уже на этомъ самомъ мѣстѣ, и керминенцы думаютъ, что пока завѣтное гнѣздо существуетъ и не покинуто на лѣто своими обитателями, не оскудѣетъ и милость Божія надъ городомъ.

Помѣщеніе посольству отведено въ самой цитадели, рядомъ съ дворцовымъ садомъ, въ домѣ, принадлежащемъ ко дворцовымъ же пристройкамъ. Каждому изъ насъ досталось по хорошей, просторной комнатѣ; но и холодъ же въ нихъ такой, что просто хоть волковъ морозить!.. Большія широкія окна-двери и наддверныя окошки, по три въ каждой комнатѣ, вмѣсто стекольчатыхъ рамъ затянуты бѣлою кисеей, что было бы прелестно для лѣтней ночи, когда отъ комаровъ и мошекъ нѣтъ иначе спасенія, но теперь, въ январѣ, провести ночь на «дачномъ положеніи» не очень-то пріятно. Каминовъ и печей, разумѣется, нигдѣ нѣтъ и въ поминѣ, а отъ мангаловъ избави насъ Господи! Мы тотчасъ же приказываемъ вытаскивать вонъ это вѣрнѣйшее средство отравы угаромъ. Дворъ нашъ наполненъ чиновниками и челядинцами тюря-джана – все это къ нашимъ услугамъ, но для услугъ ихъ слишкомъ много. У воротъ выставленъ взводъ красныхъ сарбазовъ, въ видѣ безсмѣннаго почетнаго караула.

Въ три часа пополудни, одѣвшись въ полную парадную форму, отправились верхомъ съ визитомъ въ Сеидъ-Абдулъ-Агатъ-хану. Живетъ онъ почти рядомъ съ нами, но для пущаго парада, чтобы видѣлъ народъ, повели насъ дальнѣйшимъ путемъ чрезъ базаръ и другія улицы.

Самый дворецъ (аркъ) построенъ на насыпномъ курганѣ и составляетъ какъ бы редюитъ этой цитадели. Къ его воротамъ ведетъ подъемъ шаговъ въ семьдесятъ шириной. На площадкѣ предъ подъемомъ былъ выстроенъ въ одну шеренгу почетный караулъ со знаменемъ (красное съ бѣлою каймой и бахрамой) на правомъ флангѣ. Правѣе знаменоносца стояли, тоже въ одну шеренгу, музыканты: горнистъ, флейтистъ, сурнистъ и два барабанщика – одинъ съ обыкновеннымъ лубковымъ, а другой съ громаднымъ турецкимъ барабаномъ, который, ради пущей красоты, обтянутъ былъ пестрымъ ситцемъ. Командовалъ всею этою ратью какой-то кавказецъ – не то Шапсугъ, не то Абадзехъ – ражій дѣтина въ высокой выдровой шапкѣ съ цвѣтнымъ верхомъ, наряженный въ желтый мундирный кафтанъ съ серебряными позументами и русскими генеральскими эполетами. Командныя слова, какъ и повсюду въ бухарскихъ владѣніяхъ, произносились по-русски. При нашемъ приближеніи, по командѣ кавказскаго человѣка, посольству была отдана воинская почесть съ музыкой и даже съ нѣкоторымъ наклономъ знамени.

Вдоль подъема, у парапетовъ, съ обѣихъ сторонъ стояли въ рядъ придворные челядинцы въ праздничныхъ халатахъ, удайчи съ посохами и чиновники съ айбалтами и прочими знаками своихъ отличій.

Отдавъ своихъ лошадей джигитамъ, мы по принятому нами обыкновенію, пѣшкомъ поднялись къ воротамъ, за которыми продолжается тотъ же подъемъ, но идетъ уже онъ широкимъ крытымъ корридоромъ, гдѣ въ стѣнныхъ нишахъ устроены особыя приспособленія въ видѣ дивановъ, для помѣщенія на ночь караульныхъ сарбазовъ. Въ каждомъ такомъ альковѣ надъ постелью виситъ на стѣнѣ фитильное ружье съ подпорочнымъ развилкомъ, а у самыхъ воротъ подвѣшена громадная деревянная булава; но плети, подобной знаменитой нагайкѣ Рустема, здѣсь мы не замѣтили. Изъ корридора вывели насъ на первый дворъ, пройдя который мы вступили во вторыя крытыя ворота, имѣющія внутри видъ квадратной комнаты, откуда выходъ находится не противъ входа, а въ лѣвой стѣнѣ. Комната эта, должно быть, служитъ чѣмъ-то въ родѣ кладовой или склада: въ ней стояло въ углахъ, одинъ на другомъ, десятка два или три большихъ русскихъ сундуковъ съ оковкой и было сложено вдоль стѣнъ до самаго потолка множество свернутыхъ зеленыхъ и цвѣтныхъ палатокъ. Въ проходѣ стояло около десятка какихъ-то чиновниковъ съ посохами и сѣкирками. Отсюда вступили мы во второй дворъ, уже значительно меньшихъ противъ перваго размѣровъ, замкнутый со всѣхъ четырехъ сторонъ стѣнами дворцовыхъ строеній. Здѣсь наши церемоніймейстеры, съ михмандаромъ-баши во главѣ, молча, но со всевозможными знаками благоговѣйнаго почтенія къ кому-то незримому, указали намъ въ правый уголъ, гдѣ находилась узкая алебастровая лѣсенка съ тремя-четырьмя высокими ступенями, а сами, согнувшись, отпятились къ воротамъ.

Поднявшись по этой лѣсенкѣ, мы очутились въ узкой, полутемной прихожей, гдѣ стояли въ рядъ трое дежурныхъ махрамовъ тюря-джана. Двое изъ нихъ молча и какъ-то автоматически растворили предъ нами обѣ половинки дверей, ведущихъ слѣва въ небольшую пріемную. Это была начисто выбѣлеѳнпал комната безъ всякихъ стѣнныхъ и потолочныхъ украшеній, какъ бы съ видимымъ намѣреніемъ устранить изъ нея всякій намекъ на малѣйшую роскошь, и даже глинобитный полъ ея, вмѣсто ковра, застланъ былъ самыми обыкновенными дешевыми паласами. Трое оконъ-дверей, раскрытыхъ настежь и даже ничѣмъ не затянутыхъ, выходили на внутренній дворикъ, предоставляя полный просторъ холодному сквозному вѣтру, такъ какъ дверь, въ которую мы вошли, осталась не затворенною. Вся мебель этой пріемной состояла изъ шести самодѣльныхъ, врытыхъ краснымъ кумачемъ, табуретовъ, въ родѣ извѣстныхъ дѣтскихъ стульевъ на очень высокихъ косыхъ ножкахъ, съ маленькимъ узкимъ сидѣньемъ и низенькою спинкой, устроенныхъ словно бы нарочно для того, чтобы сидѣть на нихъ было какъ можно неудобнѣе. Стояли они скученно и безъ всякаго порядка по срединѣ комнаты, а предъ ними стоялъ самъ тюря-джанъ, Сеидъ-Абдулъ-Агатъ-ханъ. Сдѣлавъ къ намъ два шага на встрѣчу, онъ каждому радушно протянулъ руку, затѣмъ молча указалъ на табуреты и самъ, не безъ труда отъ непривычки, усѣлся на одномъ изъ нихъ, предварительно передвинувъ его къ стѣнѣ между дверями; мы же на остальныхъ размѣстились около него полукругомъ.

На видъ это мужчина лѣтъ около двадцати пяти, росту выше средняго, крѣпко сложенный. Красивое смугловатое лицо его опушено черною, средней величины бородкой; небольшіе усы оттѣняютъ его тонкія, энергично поджатыя губы съ нѣсколько приподнятыми углами. Черные большіе глаза очень выразительны. Взоръ ихъ остеръ и пронзителенъ. Дуги бровей очень характерно слегка приподымаются со внутренней стороны надъ переносьемъ, примыкая къ двумъ небольшимъ продольнымъ морщинамъ. Въ общемъ все это сообщаетъ его лицу серьезное выраженіе пытливаго ума и сильнаго характера. Въ немъ какъ-то невольно сказывается большой запасъ энергіи, силы воли и настойчивости. Нельзя сказать, чтобы лицо это было изъ числа добрыхъ въ смыслѣ мягкосердечія, хотя въ немъ нѣтъ и ничего отталкивающаго – напротивъ, оно скорѣе даже симпатично; вы только сразу чувствуете, что имѣете дѣло съ человѣкомъ внутренно сильнымъ, который не призадумается ни предъ чѣмъ для достиженія поставленной себѣ цѣли, и мнѣ кажется, что еслибъ этому человѣку дано было извѣстное образовательное развитіе, которое расширило бы его умственный кругозоръ, изъ него могъ бы выйти далеко не дюжинный правитель. Но этого не случилось, такъ какъ онъ посаженъ на Керминенское бекство еще въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ и тогда же снабженъ достодолжнымъ количествомъ гаремныхъ дамъ, причемъ, конечно, ему было уже не до заботъ о своемъ дальнѣйшемъ умственномъ развитіи и образованіи. Впрочемъ, говорятъ, онъ вовсе не склоненъ къ гаремной распущенности и у него только одна законная жена, а прочія дамы содержатся, такъ сказать, обязательно, въ силу условій высокаго положенія. Въ житейской своей обстановкѣ онъ предпочитаетъ простоту, даже съ нѣсколько суровымъ оттѣнкомъ, что могли замѣтить и мы, хотя бы по обстановкѣ его пріемной. Говорятъ, что теперь онъ временно страдаетъ риштой въ ногѣ, но что до болѣзни любимѣйшимъ его занятіемъ было участіе въ кокъ-бури, ^{22} соколиная охота и укрощеніе полудикихъ, горячихъ и злыхъ жеребцовъ, которыхъ онъ самъ подъ себя объѣзжаетъ. Не мало также занимается онъ и муштровкой своего гарнизона. Равно его заботливости надо приписать исправный видъ и упорядоченное состояніе Керминенской цитадели. Хотя навѣсныя бойницы конечно и вздоръ для серьезнаго противника, но уже самое существованіе ихъ здѣсь показываетъ направленіе мыслей и заботъ молодаго принца, который сообразно своимъ средствамъ самъ додумался до приспособленій и способа обороны мертваго пространства подъ стѣнами своей крѣпости. [191]191
  До сихъ поръ ни въ одной изъ бухарскихъ крѣпостей мы такихъ бойницъ не встрѣчали.


[Закрыть]

При пріемѣ нашего посольства одѣтъ онъ былъ очень просто, въ обыкновенный адрясовый халатъ; на головѣ бѣлая кисейная чалма безъ всякихъ вышивокъ и украшеній. Во время разговора сидѣлъ онъ нѣсколько наклонившись впередъ и засунувъ кисти сложенныхъ рукъ въ опушенные мѣхомъ просторные рукава халата. Говоритъ пріятнымъ теноромъ и тихимъ голосомъ, но быстро и отрывисто, слушаетъ очень вдумчиво, какъ бы стараясь уловить и запечатлѣть въ себѣ каждое слово, каждый малѣйшій оттѣнокъ обращенной къ нему рѣчи. Разговоръ съ нимъ впервые за все время нашего пребыванія въ бухарскихъ предѣлахъ обошелся безъ стереотипныхъ изъявленій дружественныхъ чувствъ «маленькой» Бухары къ «великой» Россіи и соображеній о томъ, насколько нужны для первой неизмѣнная дружба и покровительство послѣдней. Онъ просто заявилъ, что очень радъ видѣть насъ у себя, что отецъ уже заранѣе писалъ ему о предстоящемъ прибытіи русскаго посольства, поручая принять его членовъ какъ можно лучше; затѣмъ спросилъ, какъ мы нашли здоровье его отца, хорошо ли совершили нашъ путъ и долго ли пробыли въ Бухарѣ, а въ заключеніе просилъ погостить у него дня три, если можно. Но когда князь заявилъ, что въ силу телеграммы генералъ-губернатора посольство должно торопиться въ Ташкентъ и долѣе однѣхъ сутокъ оставаться въ Кермине не можетъ, то тюря-джанъ не сталъ настаивать и поднялся съ мѣста, подавъ тѣмъ знакъ къ окончанію аудіенціи.

Послѣ поочереднаго рукопожатія мы уже выходили было изъ комнаты, какъ вдругъ, словно вспомнивъ что-то, онъ обратился къ маіору Байтокову:

– Ахъ, да, мнѣ сказывали, что съ вами есть команда казаковъ?

– Есть, ваше степенство.

– Могу я просить князя, чтобы мнѣ ее показали? Мнѣ очень бы хотѣлось ихъ видѣть.

Байтоковъ перевелъ это князю, который, конечно, изъявилъ полную готовность удовлетворить желаніе тюря-джана, а этотъ послѣдній отъ души поблагодарилъ его за это и на томъ мы разстались.

Наша конвойная команда немедленно представилась тюря-джану подъ начальствомъ браваго урядника Толстова, который ввелъ свой спѣшенный взводъ во внутренній дворикъ справа рядами и выстроилъ его во фронтъ противъ оконъ пріемной. Сеидъ-Абдулъ-Агатъ-ханъ, показавшись въ окнѣ, привѣтствовалъ казаковъ движеніемъ правой руки, приподнявъ ее къ чалмѣ. Тѣ дружно гаркнули ему на это «здравія желаемъ вашему степенству!» и затѣмъ по командѣ вынули шашки, взяли «на плечо», «на краулъ», опять «на плечо» и вложили ихъ въ ножны. Этимъ и кончилось представленіе конвоя, который въ заключеніе пропарадировадъ мимо оконъ справа рядами. Но замѣчательно, что изо всѣхъ бековъ и высшихъ военныхъ чиновъ бухарскихъ единственно Сеидъ-Абдулъ-Агатъ-ханъ поинтересовался нашими казаками.

У него есть тоже своя политическая партія; неизвѣстно лишь, насколько самъ онъ причастенъ ея планамъ и мечтаніямъ. Это все та же партія бухарскихъ такъ-сказать «націоналовъ», о которой я упоминалъ уже раньше. Ея завѣтное стремленіе заключается въ возстановленіи полной независимости Бухары во всемъ ея прежнемъ величіи. Къ сожалѣнію, при этомъ только упускается изъ виду взаимное отношеніе средствъ и силъ Бухары и Россіи, что впрочемъ и немудрено при совершенномъ невѣжествѣ ходжей и ишановъ, изъ коихъ и состоятъ партія «націоналовъ», живущихъ мыслію въ прошломъ и закрывающихъ глаза на настоящее, Имъ кажется, что эмиру стоило бы только захотѣть и съ помощію Аллаха возрожденіе могущественной Бухары совершилось бы какъ по щучьему велѣнію; но эмиръ-де не хочетъ, потому что продалъ Бухару русскимъ. Купцы, напримѣръ, особенно изъ тѣхъ, что ѣздятъ на Макарьевскую, никакихъ такихъ иллюзій не питаютъ и ни къ какимъ подобнымъ партіямъ не принадлежатъ, но это именно потому, что они практически, съ наглядки могутъ соразмѣрять и взвѣшивать силы и средства Бухары и Россіи. Впрочемъ, какое дѣло высокомудрымъ ишанамъ и ходжамъ до аршинниковъ-купцовъ, и станутъ они еще «преклонять свой благородный слухъ на нихъ низменныя рѣчи»!

Одна фракція «національной» партіи, извѣстная подъ названіемъ «Каршинской», придерживается (разумѣется втайнѣ) мятежнаго Катты-тюря, старшаго сына эмира; другая же, «Керминенская», упованія свои возлагаетъ на Абдулъ-Агата. Еще въ Бухарѣ было мнѣ доставлено секретное свѣдѣніе о надеждахъ и планахъ керминенскихъ націоналовъ, которые въ личномъ характерѣ Абдулъ-Агата усматриваютъ залогъ ихъ осуществимости. Не касаясь вопроса о томъ, насколько эти планы разумно цѣлесообразны и вообще осуществимы, я только ради курьеза раскажу ихъ сущность, какъ мнѣ самому ихъ передавали.

Исходная точка керминенскихъ плановъ, это кончина нынѣшняго эмира, когда, по извѣстному средне-азіятскому обыкновенію, неминуемо возникнетъ между его сыновьями и родственниками борьба и усобица за захватъ власти. Изгнанный Катты-тюря, какъ извѣстно, лишенъ отцомъ всѣхъ правъ не только на ханство, но и на какое бы то ни было наслѣдіе въ бухарскихъ предѣлахъ. Это однако не устраняетъ для него возможности домогаться ихъ всѣми путями послѣ смерти эмира, при помощи своей партіи. Для этого потребуется свергнуть какимъ бы то ни было способомъ Абдулъ-Агата, когда послѣдній займетъ тронъ Бухары, къ чему нынѣшній эмиръ и прочитъ его уже заранѣе. Но вступая законнымъ путемъ въ Бухару, Абдулъ-Агатъ, для успѣшной борьбы со старшимъ братомъ, долженъ будетъ обратиться къ помощи Россіи, а это такой шагъ, который неминуемо возстановитъ противъ него всѣхъ «націоналовъ» безъ различія партій. Притомъ же «Керминенцы» знаютъ, что если возьметъ верхъ Катты-тюря, то всѣ вліятельныя, выгодныя мѣста и высшія должности въ ханствѣ сполна перейдутъ въ руки «Каршинцевъ», и тѣмъ самымъ ихъ собственная партія будетъ устранена отъ дѣлъ и обречена на ничтожество, если даже не на «прирѣзъ». Они полагаютъ, что для Россіи безразлично, кто бы ни сидѣлъ на Бухарскомъ ханствѣ, лишь бы сидящій былъ всегда и во всемъ ея покорнѣйшимъ слугой; они полагаютъ также, что если сядетъ даже Катты-тюря, то и онъ волей-неволей долженъ будетъ слѣдовать въ отношеніи къ русскимъ нынѣшней политикѣ своего отца, такъ какъ самостоятельно держаться противъ Россіи на равнинахъ, да еще при томъ условіи, что она владѣетъ водой Зерашпана, невозможно. Поэтому вся равнинная, степная часть Бухарскаго ханства для будущей борьбы за независимость ни въ какой разсчетъ не принимается. Планъ этой борьбы разсчитываетъ на хорошо населенныя, хлѣбородныя горныя бекства, то-есть на всю вообще юго-восточную часть ханства, которая представляетъ собою обширную страну, вдоль и поперекъ изрѣзанную горными узлами, высокими хребтами, отвѣсными скалами, глубокими пропастями, словомъ, такую мѣстность, гдѣ по выраженію нашихъ казаковъ, бывавшихъ тамъ съ учеными экспедиціями, «самъ чортъ глину мѣсилъ». Въ случаѣ смерти эмира, Сеидъ-Абдулъ-Агатъ, по плану «Керминенцевъ», долженъ ѣхать не въ Бухару, а какъ можно скорѣе пробираться въ горы, куда-нибудь въ родѣ Бальджуана или Дарваза, и тамъ, опираясь свободнымъ тыломъ на пограничную съ Афганистаномъ рѣку Пянджъ, объявить «газаватъ» – священную войну за вѣру противъ «урусъ-кяфыровъ», словомъ, устроить намъ новый Кавказъ, и тогда «Каршинцы» потеряютъ свою raison d'etre, такъ какъ вокругъ гази Сеидъ-Абдулъ-Агатъ хана, во имя его принципа, должны будутъ, сплотиться, всѣ правовѣрные безъ различія партій. Предполагается, что русскіе либо не захотятъ повторять свой опытъ съ новымъ Кавказомъ, и потому, войдя съ бухарцами въ добровольное соглашеніе, возвратятъ имъ Самаркандъ съ истоками Зеравшана; либо что они будутъ много лѣтъ истощаться безъ всякой для себя пользы на веденіе трудной горной войны, при невозможности обойти противника съ тыла, откуда, между тѣмъ, противникъ будетъ получать всѣ свои средства для веденія этой войны; въ концѣ концовъ, все это надоѣстъ русскимъ, они плюнутъ и уйдутъ изъ Туркестана, и тогда Бухара снова возсіяетъ всѣмъ блескомъ своего былаго величія.

Это, конечно, не болѣе какъ пылкія мечтанія, тѣмъ труднѣе осуществимыя, что самый характеръ горныхъ таджиковъ, наклонныхъ къ мирной культурѣ, совсѣмъ не представляетъ тѣхъ элементовъ, какіе составляли главную силу хищнически-воинственныхъ племенъ Кавказа въ ихъ долголѣтней борьбѣ съ русскимъ оружіемъ. Тѣмъ не менѣе, на всякій случай не мѣшаетъ принимать въ свѣдѣнію даже и нѣкоторыя мечтанія, если они характеризуютъ собою отношенія къ намъ той или другой изъ сосѣднихъ политическихъ партій. ^{23}

Послѣ визита къ тюря-джану, при обратномъ слѣдованіи посольства чрезъ площадь, почетный караулъ опять отдалъ ему воинскую почесть, но на сей разъ уже безъ музыки. За то неожиданно распотѣшилъ насъ желтокафтанный командиръ-кавказецъ. Стоя предъ фронтомъ и держа въ правой рукѣ.саблю, опущенную «на краулъ», а лѣвую всею растопыренною пятерней поднявъ къ шапкѣ для отданія чести, въ то время какъ князь проѣзжалъ мимо его, онъ вдругъ съ важностью и размѣреннымъ голосомъ, чтобы слышно было каждое слово, крикнулъ ему по-русски:

– И какъ ваши здоровья?… И здоровъ ли доѣхалъ, киназъ, ваши привастхадытелство?

Очевидно ему хотѣлось поддержать этимъ свое значеніе, въ глазахъ своей рати, – дескать вотъ какой я важный человѣкъ, и по-русски знаю, и какъ тонко всѣ приличія и долгъ любезности понимаю, и даже съ какимъ важнымъ лицомъ разговаривать могу, – поймите молъ это!

Обмѣнъ подарковъ послѣдовалъ уже по окончаніи визита: они были присланы къ намъ на домъ. Вечеромъ былъ баземъ съ томашой, но я на немъ не присутствовалъ, такъ какъ надо было многое занести въ свой дневникъ, а когда легъ въ постель, то всѣ эти батчи и дангарачи своими пѣснями и гудѣньемъ долго спать не давали.

30 января.

Холодъ ночью въ моей комнатѣ былъ такой, что я нѣсколько разъ просыпался съ ледяными сосульками на усахъ. Принимаютъ насъ бухарцы, конечно, съ большимъ почетомъ, но нельзя сказать чтобъ особенно тепло. Что до меня, то я охотно предпочелъ бы теперь немножко менѣе почета, но за то хоть маленькую желѣзную печку въ моей комнатѣ.

Въ три часа пополудни состоялся нашъ прощальный визитъ къ тюря-джану. По обстановкѣ это было точное повтореніе вчерашняго, даже до крика желтокафтаннаго капитана «здоровъ ли доѣхалъ» включительно.

Вечеромъ насъ опять угощали безконечнымъ баземомъ. Мальчишки и бубенщики неистово вопятъ во всю глотку давлеными голосами, ибо по здѣшнему чѣмъ громче и крикливѣе, тѣмъ значитъ голосъ лучше и достойнѣе восхищенія.

Но до чего все это надоѣло!..

31 января.

Выѣхали изъ Кермине въ восемь часовъ утра. Мѣстность хорошо населена и обработана. Въ полуташѣ отъ города проѣхали мимо развалинъ прекрасной медрессе, построенной Абдуллахъ-ханомъ. Сквозныя дыры вмѣсто оконъ уныло и словно съ укоромъ смотрятъ на путника, массивныя стѣны разрушаются все болѣе и болѣе… вокругъ бурьянъ, грязь, мусоръ… Просто смотрѣть досадно, когда чуть не на каждомъ шагу видишь, сколько прекрасныхъ и благодѣтельныхъ учрежденій прежнихъ временъ уже погибло и сколько другихъ, которыя можно бы еще поддержать, обречены на запустѣніе и съ каждымъ днемъ все больше рушатся и гибнутъ отъ невѣжественнаго небреженія и общей апатіи. Какъ посравнить, что было эдѣсь два-три столѣтія назадъ и что сталось теперь, видишь, что жизнь этой страны, которая уже достигла было такихъ блестящихъ результатовъ, вдругъ остановилась и пошла назадъ, попятнымъ движеніемъ. Мусульманство отжило свое время и ничего не даетъ болѣе человѣчеству въ смыслѣ самостоятельнаго творчества. Его поэзія вся въ прошломъ, какъ и его поэты, его Гафизы, Фирдусси, Саади… Альгамбра въ Гренадѣ, джамія Селима въ Адріанополѣ и полуразрушенные дворцы и памятники въ Самаркандѣ – это альфа и омега мусульманскаго искусства: въ нихъ оно дало все, что только могло дать и новаго ничего больше не скажетъ.

Вотъ въ сторонѣ еще какія-то развалины… Но мимо! Это все одна и та же картина запустѣнія и Авгіевыхъ конюшенъ.

Мѣстность ровная. Карнапскія горы, что тянутся южнѣе верстахъ въ тридцати параллельно нашему пути, начинаютъ теперь все больше подходить къ Зеравшану. Наивысшая ихъ точка, лезвіеобразная вершина, находится какъ разъ противъ селенія Гурь-углы.

Переѣхали въ бродъ чрезъ большой арыкъ Нарыпай.

Разстояніе отъ Керыине до города Зіаеддина четыре съ небольшимъ таша, или собственно ЗЗ.5 версты. На половинѣ пути встрѣтилъ насъ молодой человѣкъ, сынъ зіаеддинскаго бека, высланный своимъ отцомъ со свитой изъ нѣсколькихъ человѣкъ на границу бекства для привѣтствованія посольства, а за полъ-таша отъ города встрѣтилъ и самъ бекъ съ чиновниками. На немъ былъ надѣтъ халатъ изъ лиловой парчи, затканной золотыми разводами и серебряными травами, а на головѣ чалма бѣлая съ золотомъ. Всѣ они выѣхали верхомъ и при нашемъ приближеніи слѣзли съ лошадей. Мы тоже вышли изъ экипажей и обмѣнялись привѣтствіями и разспросами о здоровьѣ и благополучіи. Значитъ урокъ, данный княземъ каршинскому беку, подѣйствовалъ и очевидно принятъ бухарцами къ свѣдѣнію.