Текст книги "Савва Мамонтов"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Театр Кроткова

1

Василий Дмитриевич Поленов нашел свое счастье, а вот Илья Ефимович растерял. Семейный разлад с Верой Алексеевной кончился разводом.

Летом Репин был со Стасовым в Испании и в Голландии. Вернувшись, он писал Василию Дмитриевичу: «После Мадрида я почувствовал себя тем блаженным правоверным мусульманином, который побывал в Мекке и удостоился носить чалму. Я даже подумываю серьезно: не носить ли мне испанской шляпы…» Письмо о Веласкесе, о Мурильо, Хуане Вальдесе, о Гальсе, а в конце письма просьба: «Кланяйся, пожалуйста, всему милейшему Абрамцеву, часто я вспоминал вас всех, особенно Савву Ивановича, когда ехал от „Севильи до Гренады“. Дивный инструмент гитара! Как хорошо иногда играли испанские нищие, особенно в две гитары, одна – выше строем, коротенькая, другая – обыкновенная. Просто заслушаешься… Не от Саввы ли Ивановича я получил в Мюнхене в Байришергоф листок белой почтовой бумаги? Я думаю, это он подшутил. Но как он угадал, что я остановлюсь в этом отеле?»

Мамонтов со своим бронхитом ездил в Италию, а осенью с головой ушел в постановку оперы «Алая роза».

В Италию же по совету Антокольского отправился Поленов с молодой женой. Не ради свадебного путешествия и удовольствия, а собирать материалы для картины «Христос и грешница».

Наталья Васильевна писала Елене Дмитриевне Поленовой о решительности Василия Дмитриевича создать значительную картину: «Антокольский много с ним говорил, так поднял его дух… отрешил его от всех мелочей и дрязг… Редкий человек Антокольский… Он тут на всех так чудесно подействовал, он сам так высоко настроен».

Видно, и впрямь пришло время дальних дорог, напророченных «Витязем на распутье». Суриков в это время тоже совершал семейную поездку по Европе. Осматривал картинные галереи Германии, Парижа, а на зиму перебрался в Рим. Спасибо Третьякову. За картину «Меншиков в Березове» Павел Михайлович заплатил пять тысяч.

Если Суриков для Мамонтова всего лишь потенциальный зритель, то в Репине он потерял актера, а в Поленове и того больше – декоратора, композитора, артиста, половину души всех спектаклей, всех радостных предприятий. Для оперы Базиль был бы так необходим! Но даже находясь за тридевять земель, этот чудо-человек сумел-таки участвовать в «Алой розе». И не только декорациями. Изумительной беломраморной лестницей в волшебном лунном свете. Он подарил дому Мамонтовых своего ученика, рекомендовал его для писания декораций. Имя двадцатидвухлетнего ученика – Исаак Левитан. Исаак Ильич писал декорацию волшебной залы в замке Чудовища по эскизу Васнецова.

О том же, какие хлопоты в создании оперного спектакля пришлись на долю Саввы Ивановича, Елизаветы Григорьевны, Елены Дмитриевны и прочих, прочих, лучше всего судить по письмам.

8 ноября 1883 г.

С. И. Мамонтов – Н. В. Поленовой

«Здравствуй, любезный друг Наталья! Читал твое письмо из Вены. Вкусно пишешь – у меня даже слюнки потекли. Захотелось вон из холодной, туманной Москвы… Я последнее время сильно погружен в каменный уголь вперемежку с „Алой розой“. А ведь сия последняя двигается преисправно, и напрасно вольтерианцы утверждают, что она делается кое-как. Кротков идет сильными шагами: написал очень красивый дуэт отца Бьянки, который так и хочется постоянно напевать… Митричу мой дружеский поцелуй, навеки нерушимый. Желаю ему высоко поднять свой дух, отряхнуться и, дав простор вдохновенью, подарить нас чем-нибудь торжественно прекрасным».

28 декабря

Е. Г. Мамонтова – Н. В. Поленовой

«В доме у нас каждый день репетиции, то одна антреприза, то другая, т. е. Савва и Сережа. Сергея ужасно жаль… вся его компания жаждет играть, и ничего не выходит, так как взрослые заняты оперой. Наконец мы сегодня сжалились над ними и предложили повторить „Снегурочку“, так, запросто, между своими. Они ухватились за это. Васнецов, конечно, тотчас увлекся, и пошла работа, всех актеров собрали… Спиро будет играть царя… а Весну, нечего делать, беру я на себя. Сергей будет Мизгирем…»

31 декабря

С. И. Мамонтов – В. Д. Поленову

«Хочется написать тебе длинный и подробный ответ, но, сказать по правде, репетиции „Алой розы“, постановка и всякие хозяйственные хлопоты (не говоря уже об железных дорогах, которые все-таки забывать не приходится) настолько абсорбируют меня, что я не найду времени расписать тебе все как следует…

Опера наша вышла сверх ожидания так интересна, что можно смело сказать, что в сокровищницу русского творчества поступает новый и небезынтересный вклад, и я хожу по этому случаю именинником…»

1 января 1884.

«Особенно сильны и прямо художественны вышли сцены Бьянки с Чудовищем. На роль Чудовища нам Бог послал такого роскошного баритона (М. Д. Малинина – бухгалтера, служившего у Алексеевых. – В. Б.),о каком я и не мечтал – художника в полном смысле. М-м Галенбек в роли Бьянки очень деликатна и изящна и достодолжно увлекается. Сегодня первая оркестровая репетиция – любопытно, что выйдет. Бен-Саида поет твой брат Алексей, донью Хименес – его жена. Васнецов написал для волшебной залы новую декорацию – готика со сводами и разными волшебными страхами, например, на правом кулисе огромная химера держит герб чудовища…»

1 января

Е. Г. Мамонтова – Н. В. Поленовой

…«Вчера раза три принималась я за письмо к тебе, и все напрасно… Буквально с утра до вечера провозилась с костюмами, а ведь ты знаешь, как это происходит, каждый является со своим требованием, а особенно Спиро, с ним просто беда, но дело у нас идет очень весело, ужасно много комических происшествий, а следовательно и смеху… Что тебе сказать об нашей настоящей жизни?.. После завтрака приезжает Ел. Дм., и у меня в спальной на полу открывается мастерская вплоть до обеда. После обеда одевать актеров и репетиция, до третьего часа и почти положительно каждый день так».

5 января 84.

Е. Г. Мамонтова – Н. В. Поленовой

«Вчера мне принесли твое письмо в очень критическую минуту, а именно в то время из меня делали Весну для „Снегурочки“… Виктор Михайлович так увлекся постановкой, как только он один и умеет увлекаться, а за собой и нас всех увлек. Бедная „Алая Роза“ отошла для нас даже на второй план. Какого царя Берендея создал Спиро – чудо!..»

9 января

Е. Д. Поленова – Н. В. Поленовой

«Ну, Наташа, уж и „Роза“ же вышла! Представь себе, идет опера при стечении публики более ста человек – вся музыкальная Москва налицо: и Эрдмансдерфер, и Павловская, и прочие, которую оперу сам композитор слушает в первый раз. Так как она до дня спектакля не была еще вся готова, то не только генеральной репетиции не могли дать, но даже ни на одной не прорепетировали ее всю с начала до конца; поэтому она не только была новинкою для публики и для всех участвующих, но и для самого тревожно дирижировавшего сочинителя. Сегодня утром была у Николая Сергеевича Третьякова… Я спрашиваю его о впечатлении… „Очень, – говорит, – многое мило, интересно, симпатично, но вместе с тем писать оперетку в четыре действия и так, чтобы она шла от восьми часов вечера до двух часов ночи (это правда), согласитесь, это несколько жестоко“. Нельзя было не согласиться. Кроме того, шла она не гладко, сбивались, врали – Савва Иванович и Петр Антонович – безголосые, за них страшно, ждешь каждую минуту, что вот-вот и со скандалом все вдруг станет…»

Почему-то биографы Мамонтова оставляют последнее письмо без внимания и пишут об успехе оперы, о единодушном чествовании Саввы Ивановича. Это верно, Прахов славил своего друга стихами, поздравляли радетеля искусств дирижер симфонического оркестра Максимилиан Карлович Эрдмансдерфер, певицы Климентова, Павловская. Восхищаться было чем: изумительно спела партию Бьянки Галенбек, публика приходила в восторг от декораций, от костюмов, но единого спектакля, конечно, получиться не могло, если даже композитор слушал полностью свою оперу впервой, но коли любители допели четырехактную оперу до конца, так и слава им!

Сил и нервов было затрачено исполнителями так много, что Галенбек занемогла. Требовался отдых Савве Ивановичу, хворала Елизавета Григорьевна.

Мамонтовы отправились в Италию, к Поленову.

Письма Натальи Васильевны Елене Дмитриевне тотчас становятся тревожными: «Василий кутит во всю мочь, то есть летает с Саввой… Ты себе представить не можешь, каким тяжелым духом повеяло на меня с приездом Саввы… Первое впечатление, как всегда, обаятельное, но затем, когда хочется чего-то более глубокого, серьезного, тогда уже пас. При этом эта страшная избалованность, эгоизм и (скажу даже) грубость чувств. Как сильно рядом контрастно выделяется нравственная сила Лизы».

Василий Дмитриевич пишет завет Веры, самую великую картину своей жизни «Кто без греха».

Эскизы Савва Иванович, однако, разбирал так «искренно и непустословно», что Наталья Васильевна не могла не порадоваться. «Все это придает Василию нового рвения, – писала она Елене Дмитриевне, – и он со своей стороны вдохновляет Савву на новые сюжеты для оперы».

Тревога Натальи Васильевны понятна. Муж попал в водоворот неистового Саввы и картину свою забыл. Римский кружок художников, где верховодили братья Сведомские, казался болотом, «вязнешь в цинизме, умственном отупении и пьянстве». Суриков хоть и стал ручным, но человек все-таки дикий. Прочитал статью Боборыкина, которому показалось, что в этюде старика Суриков чересчур следует Репину «в выписывании мозолей, багровых пятен и грязного белья» – пришел в неистовство: «Мы думали, что он все у нас перебьет». А теперь еще Савва, которому все надо видеть, везде быть, мчаться, бежать, пировать, шалить совершенно глупо и по-детски.

И планов у него уймища. И везде он хочет поспеть, сделать по-своему. Однажды совсем озадачил Наталью. Спросил неожиданно: прогорит ли его опера или выстоит? Наталья не поняла, о какой опере идет речь. Оказывается, Савва задумал создать свою частную оперу, оперный театр. Наталья охнула, но предсказательницей быть отказалась. «Я – не Сивилла, а легкомысленной быть, как ты, не хочу!»

– Вот видишь! – радовался Савва Иванович. – Легкомысленный! Но не все такого мнения, Наталья. Меня недавно к умнице Витте приглашали. Весь цвет русской промышленности был. Обсуждали вопрос: налагать пошлину на ввозимый в Россию каменный уголь и чугун или подождать? И знаешь, Наталья, я говорил, и меня слушали. А говорить было не просто. В одном стане – немцы, иностранщина, все наши паразиты, а в другом – русские производители. Энергичные люди есть среди русских, легкомысленных. Прения получились в высшей степени деловые, а главное, остроумные. Остроумные, Наталья! Это ты тоже себе отметь. Общее впечатление у меня осталось отрадное: в России есть силы могучие, их надо только вызвать к работе, ко благу Отечества, – и расхохотался. – Что ты рот раскрыла? Ну, говори, быть опере или не быть?!

– Пусть лучше будет.

– Золотые твои слова! Дай ручку поцеловать!

И тут уже начиналось скоморошество, как в оперетке.

2

Шумановский «Манфред», который Савва Иванович поставил в марте, в годовщину смерти Николая Рубинштейна, – стал Рубиконом. Успех подвигает на дерзания.

Но пришла пора ехать в Абрамцево, и все пошло по накатанной дороге.

В «летописи» Саввы Ивановича читаем: «Еще ни разу за нашу 15-летнюю жизнь в Абрамцеве не было такого лета. Весна была холодная и мокрая, весь май, июнь, июль шли непрерывно дожди, реки то и дело превращались в бурные потоки… На ржаном поле плешины от вымочки, пшеница совершенно пропала. Овес насилу отсеяли в начале июня. Травы от дождей отличные, но уборка самая обидная… В начале лета приехал Антокольский, погостил две недели и уехал на кумыс… Васнецов все лето прожил в своем Яшкином доме и писал „Каменный век“ для Исторического музея… В начале июня приехал Валентин Серов и до сегодня пребывает, обольщая всех разнообразными талантами.

В конце июля завел разговор об каком-нибудь представлении и по обыкновению состряпал наскоро 2-х актную пьеску „Черный тюрбан“, а Кротков смаху сочинил несколько номеров музыки. Спиро разыграл хана Намыка, Антон Серов в роли Моллы обольстительно плясал, как танцовщица. Малинин играл роль 1-го любовника и красиво пел свои арии. Все дети играли феррашей с деревянными мечами и пели хоры и маршировали. И. С. Остроухов поразил всех своей впечатлительной фигурой и бессловесной ролью палача. Публики было не особенно много (август), но хохоту и удовольствия было много, В. М. Васнецов сочинил и нарисовал очень талантливо афишу. Декорации были написаны Серовым и Остроуховым. Дрюшка был так же очень хорош в роли смотрителя гарема Али Гуссейна».

О Частной опере ни в строках, ни между строк помину нет.

Лето ужасное, но для крестьян.

У Мамонтовых весело. У Мамонтовых домашний театр. Одна Елизавета Григорьевна не вполне довольна. «У нас идет такая суета, страх, – сообщает она Наташе Поленовой о постановке „Черного тюрбана“. – Репетиции каждый вечер, пишут декорации, рисуют афиши, шьют костюмы… Одним словом, шум и суета с десяти утра до двух ночи. Я хотя подчас всем этим и очень утомляюсь, но отсутствие вечного чужестранного элемента меня сильно радует. Жаль только, что детям приходится работать над такою глупой вещью. Дрюша так хорош, что хотелось бы его силы приложить к чему-нибудь более серьезному. Беда моя, что я не могу просто относиться и веселиться со всеми заодно… И здесь опять несу роль полиции и цензуры. Савва так увлекается, что совсем теряет меру и заставляет детей говорить и петь совсем неподобающие вещи, а меня это возмущает, и я воюю. Многое кое-что за эти дни отвоевала…»

Чужестранный элемент, отсутствию которого Елизавета Григорьевна радуется, это приглашенные со стороны певцы и музыканты, наполнявшие дом во время постановки «Алой розы».

1 сентября, в день рождения Елизаветы Григорьевны, среди гостей – Антокольский, он вернулся с кумыса и направляется в Биарриц для дальнейшего лечения. Здоровье пошатнулось, а дела идут хорошо. В мае в Парижском Салоне выставлял «Спинозу» и «Мефистофеля» – успех, начал «Христианскую мученицу», или «Не от мира сего».

– Наверное, уже готова, а облизывать пять лет будешь, – усмехнулся Савва Иванович.

– Может быть, и пять, – согласился Мордух.

…Завершит «Христианскую мученицу» Антокольский только в 87-м году, а в 93-м ее приобретет Павел Михайлович Третьяков. «Мученица» и впрямь окажется мученицей. Статую в Петербурге уронят, она расколется…

Антокольский уехал, а на порог – новый гость.

В чудные сентябрьские дни 1884 года у Мамонтовых в Абрамцеве четыре дня жил Суриков с женой и детьми.

3

О том, что будет опера, Савва Иванович объявил неожиданно, за обедом, когда никого чужих не было, если не считать ставшего своим Кроткова.

– Мама, мы завтра едем в Киев, а потом, пожалуй, и в Тифлис, – сказал Савва Иванович.

И назавтра уехали. Набирать актеров.

В Киеве были недолго, а в Тифлисе задержались. Савва Иванович увидел на сцене знакомое лицо.

– Татьяна Любатович, – показал он Кроткову, – мне ее из консерватории присылали для «Виндзорских кумушек». Послушаем, что сталось с девой.

Давали «Кармен». Сразу стало ясно. Хозе без голоса, отбывает номер, сопрано – Микаэла тоже пустое место.

– Одна Любатович оперу на себе везет. – Савва Иванович растрогался. – А бас-то у них хороший. (Заглянул в программу.) Цунига – Бедлевич. Подходит?

– Очень уж молодой, – посомневался Кротков.

– Так и слава тебе Господи! Нам, Кротков, глина нужна, материал податливый…

Через день слушали «Русалку». Любатович пела Наташу.

– Мы начнем с «Русалки», – сказал Савва Иванович. – Смотри, Кротков, слушай. Не грех и записать, если будет что-то, достойное внимания.

О Любатович сказал:

– Искренний человек. Пение истинно русское, задушевное. Узнай, Кротков, каково ее жалованье, какую неустойку надо будет платить.

Были еще на «Евгении Онегине». Любатович пела Ольгу.

– Она моя! – сказал после спектакля Савва Иванович. – Изящно вела роль. Игриво, но деликатно. Она моя, Кротков. Меццо-сопрано у нас есть.

К певице Мамонтов приехал на квартиру. Высокая, тяжелые богатые волосы, собранные в косу. Лицо русское, милое.

– Здравствуйте, Татьяна Спиридоновна! Я за вами.

– За мной?!

– Я хочу увезти вас в Москву. Открываю Частную оперу.

Пауза была такая короткая, но молния проскочить успела.

– Я согласна, – сказала Любатович и вспыхнула, и, чтобы хоть как-то объяснить свою несерьезность, улыбнулась: – Я помню наших «Кумушек».

– Мне нужен еще Бедлевич. Вот условия контракта. Труппу беру на три сезона.

Жалованье Савва Иванович предлагал не очень большое, но пожить на одном месте для кочующих актеров было соблазнительно.

Савва Иванович любил ковать железо, пока оно горячо. Вернувшись в Москву, тотчас отправился в Петербург. Певец, студент консерватории Ершов, уже принятый в Театр Кроткова, нашел замечательное сопрано, дарование, совершенно неиспорченное сценой. Этим дарованием оказалась, как и сам он, студентка Петербургской консерватории Надежда Васильевна Салина. Девятнадцать лет, сильный голос, красота молодости.

К Салиной Савва Иванович тоже явился на квартиру вместе с Ершовым. Она открыла дверь, и сердце у нее дрогнуло от неведомых предчувствий. Этот плотный, с тяжелым взглядом человек прошел в ее комнату по-хозяйски.

– Ну-ка спойте мне что-нибудь, – сказал он бесцеремонно, но как-то по-свойски, как равный. Увидел на рояле открытый клавир: – «Русалка»! Это знак! Первое трио знаете?

Обомлевшая Наденька только головой кивнула.

– Аккомпанировать можете?

– Могу.

– Тогда начнем поскорее. Ершов споет Князя, я подтяну Мельника.

Наденька села к роялю, поставила ногу на педаль: дрожит.

Спели. Мамонтов посмотрел в глаза певице:

– Я пришел пригласить вас для большого дела, Наденька. Есть русские композиторы, есть замечательные русские голоса, но русской оперы нет. Это несправедливо. Я зову вас потрудиться вместе со мною над русской оперой.

– Но я не умею!.. – Наденька дрожала. – Моя мама была актрисой, я выросла в театре, но я всегда боялась сцены. Я хочу закончить консерваторию.

– Великолепно! – воскликнул Мамонтов. – Не были на сцене, значит, не надо вышибать из вас заученных шаблонов. Можно только радоваться, что вы не закончили консерватории. Закончить нашу консерваторию – это означает превратиться в посредственность. Голос у вас природный, сцена доведет его до совершенства. Я одно обещаю твердо: у нас вы станете художником. Консерватория через год-другой превратит вас в скверно поющую куклу. Наденька, вы нужны Частной опере. Решайтесь, и как можно скорее.

4

Первая репетиция состоялась в доме Дюгомеля на Никитском бульваре. Группа солистов оказалась очень небольшой. А. Галенбек – драматическое сопрано, Л. Пальмина и Н. Салина – лирическое сопрано, Т. Любатович – меццо-сопрано, В. Гнучева – контральто. Тенора – Г. Ершов, Н. Миллер, баритональный тенор – Л. Лавров. Баритоны – М. Малинин, А. Державин, Г. Горячев. Басы – А. Бедлевич, М. Скуратовский, бас-профундо – С. Власов. Дирижером был приглашен Иосиф Антонович Труффи, без итальянца не обошлось.

К удивлению артистов, Савва Иванович волновался.

– Господа! О Театре Кроткова знаем пока что мы с вами. Для зрителя театр – новость, и только от вас зависит, будет ли эта новость приятной. Без репертуара начинать дело нельзя. Надо подготовить по крайней мере три спектакля. Предлагаю избрать нашей визитной карточкой «Русалку», с нее начнем. Вы должны помнить, господа, мы не только Частная опера, мы прежде всего – русская опера. Приучить москвичей к русской опере непросто, а чтобы зритель все-таки шел в наш театр, возьмем «Фауста» и «Виндзорских кумушек». Хочу сразу же сообщить о безусловном и обязательном для всех требовании. Каждый участник нашего спектакля должен знать оперу от первого взмаха дирижерской палочки в увертюре до последнего в финале. Опера – не концерт в костюмах на фоне декораций. Придет время, оно не за горами, когда театр, по крайней мере, драматический, станет храмом для большинства народа. Драматическому театру, однако, никогда не сравниться с оперой по силе воздействия на чувства. Опера должна стать проповедью красоты. За работу, господа!

Тотчас началась репетиция. Распределили роли. Мельник – Бедлевич, Князь – Ершов, Наташа – Салина, княгиня – Любатович, Ольга – Пальмина. Чтобы другим членам труппы было над чем работать, распределили роли и в «Фаусте»: Фауст – Миллер, Мефистофель – Скуратовский, Маргарита – Галенбек, Зибель – Любатович, Валентин – Малинин.

Для молодых актеров все это было, как сон. Они сразу становились примадоннами, премьерами и в то же время – учениками. Для начала пришлось выслушать урок истории…

5

Поздно вечером Савва Иванович приехал на Первую Мещанскую, где было снято помещение для художников. Застал Янова, Левитана, Чехова, Симова. Художников прислал Поленов из своего училища.

– Тесновато, темновато, – сказал Мамонтов. – Распоряжусь, чтоб ламп и керосину не жалели.

Посмотрел лежащие на полу холсты.

– Это мое, – сказал Янов. – Я терем пишу.

– По цвету вкусно! – одобрил Савва Иванович. – У меня на вас, господа художники, большие надежды. Говорят, это удел любителей – рядить скверную постановку в красивые платья декораций, за художников прятаться. Наблюдение справедливое, но к нам оно не имеет никакого отношения. У нас – концепция! – засмеялся, окинул веселыми глазами юные совсем лица. – Господа, а не пора ли перекусить, я привез ужин.

– Поужинать согласны, но с условием: вы разделите с нами трапезу. – Чехов поклонился шутливо, но с настойчивостью.

– Вас зовут Николай Павлович? – спросил Мамонтов.

– Николай Павлович.

– Я читал рассказы вашего брата: «Хирургия», «Злой мальчик». Пишет коротко, но картины емкие. И очень смешно. Я с удовольствием принимаю ваше приглашение, господа.

Слуга Саввы Ивановича, карлик Фотинька, недавно появившийся в доме на Садовой, принес две корзины с едой, а художники поставили самовар.

– Вы интересно говорили о декорациях, – напомнил Чехов, – что-то о концепции…

– Моя мысль новизной не блещет, – признался Савва Иванович. – Опера – редчайший вид искусства, где к зрителю обращены сразу несколько муз. А потому должна соблюдаться гармония. Если декорации подавляют исполнителей, разумеется, это плохо, но еще хуже, когда уши радуются, а глаза скорбят на убогих костюмах и полинявших полотнищах. Опера, господа, – искусство компромисса. Нельзя в опере только петь, это ведь сюжет, действие, чаще всего драма. Иногда драма целого народа или даже эпохи. Через оперу зритель должен чувствовать приобщение к нерву человечества, к вечной жизни, к Творцу. А потому пение должно быть боговдохновенным, игра потрясающей. Кстати, потрясать может и простота, простота – это высшее для нас открытие. Музыка же выполняет свою задачу, она погружает слушателя в бездну, возносит в небо. А глазам, господа, нужны правда и восторг. Василий Дмитриевич для «Алой розы» написал декорацию лунной ночи. От этой лестницы, залитой светом, от тишины ночи, заметьте себе, переданной красками, сердце щемит сладостно, как при луне… Значит, и пение должно быть лунное, и музыка, и движения актеров. Вот что я хочу от вас, господа. Искусства и понимания. Жизнь, господа, не бессмысленна.

Ели пироги с визигой, пили чай. Молодые художники привыкали к простецкому миллионеру, но больше все-таки слушали, чем говорили. Савва Иванович спросил о Поленове.

– Мы Василию Дмитриевичу петицию писали, когда он собрался уходить, – сказал Чехов. – Нас, пейзажистов, в Училище не любят. И более всего преподаватели. Уж очень нам везет с учителями. Саврасов был добрый человек и пронзительный живописец, он понимал, что пейзажи Пуссена отошли в прошлое, навсегда. Жалко Алексея Кондратьевича, говорят, за водку картины пишет.

Прощаясь, Савва Иванович подал всем руку и задержал руку Левитана.

– Я очень надеюсь на «Подводное царство». Виктор Михайлович постарался, постарайтесь и вы. В наших силах сделать тысячу человек хоть на несколько минут счастливыми.

Савва был вездесущ и, казалось, двужилен: от художников – к музыкантам, от музыкантов – к актерам – день ли это, ночь ли. И так – изо дня в день. Но какое это было счастье!

1884 год – целая веха в биографии. Савва Иванович Мамонтов занялся наконец-то делом, для которого был рожден. Так ему казалось в юности.

Что бы там ни было, а Театр Кроткова (считай – Мамонтова) уже явь.

Не станет ли он вехой и для русского музыкального искусства?..

1884 год оказался заметным для всего русского искусства. Репин на очередной Передвижной выставке поставил картину «Не ждали». Суворин поспешил заявить, что она производит «примиряющее впечатление». Стасов, наоборот, нашел в вернувшемся из ссылки человеке несокрушенную силу, могучую интеллигентность, ум, мысль. Объявил картину шагом вперед даже после «Крестного хода». Репин показал также портреты Тургенева, Крамского, Третьякова, генерала барона Дельвига, Стасова, госпожи Моллас. Крамской потряс «Неутешным горем», Шишкин подарил любителям своей живописи «Лесные дали». «Кленовую аллею» Поленова Стасов назвал изящной, очень похвалил «Зиму» молодого Дубовского, а в «Боярской свадьбе» такого же молодого Лебедева увидел «путь правдивой историчности». Отметил портрет Стрепетовой кисти Ярошенко, портрет Льва Толстого, написанный маститым Ге. «Замечательных портретов на выставке довольно много, – писал Стасов. – Между ними особенно выдаются: портреты двух молоденьких девочек, Мамонтовых, в Москве, один – писанный г. Васнецовым, другой – г. Кузнецовым. Оба портрета дышат грациозностью и жизнью».

Но вот выставка закрыта. Начались будни, и художники поспешили к своим мольбертам. У каждого – свое. Репин за новой картиной приехал в Москву, для денег писал железнодорожного магната Ададуева, а вечерами Бларамберга и Мясоедова. В композиторе Павле Ивановиче Бларамберге и в Григории Григорьевиче Мясоедове Илья Ефимович распознал черты своего жуткого Грозного.

В приезд Репина в Москве в Историческом музее была открыта выставка конкурсных проектов памятника Александру II. Все эти тридцать пять проектов Репин назвал одним словом: дребедень.

Василий Дмитриевич Поленов вторую половину 84-го года писал картину «Кто без греха». Отвлекся только ради Мамонтова, сделал эскизы к «Фаусту» и к «Виндзорским кумушкам».

Холст для картины он взял огромный, а задачу себе поставил невообразимо сложную – написать истину. Написать Христа, в которого поверил бы интеллигент, отставший от религии и плавающий в океане без берегов и без кормил. Но что интеллигент, нужно было своим домашним угодить!

«Меня несколько начинает беспокоить отношение мамаши к картине Василия, – жаловалась Наталья Васильевна Елене Дмитриевне. – Об волосах с мамашей ежедневные прения, имеющие последствием то, что Василием перечитаны и разобраны все сведения относительно волос, какие только могли достать, и он все тверд…»

Однако Василий Дмитриевич не устоял перед матерью. У Христа на эскизе были очень короткие волосы под белым головным убором еврейских поселян. Убор этот Василий Дмитриевич в конце концов отверг и волосы удлинил, утешил Марию Алексеевну.

В конце 1884 года вышел сборник Литературного фонда, где были напечатаны главы из незавершенного романа Льва Толстого «Декабристы». Это было событием в литературе. В том же сборнике помешено было стихотворение в прозе Тургенева «С кем спорить?»:

«– Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит, но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя.

– Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни осталась победа – ты по крайней мере испытаешь удовольствие в борьбе.

– Спорь с человеком ума слабейшего; спорь не из желания победы, – но ты можешь быть ему полезным.

– Спорь даже с глупцом! Ни славы, ни выгоды ты не добудешь… Но отчего иногда не позабавиться!

– Не спорь только с Владимиром Стасовым».

Репин не видел в этой сентенции насмешки и радовался за Владимира Васильевича.

В осенние дни 1884 года, когда Мамонтов начинал свой театр, было ему знамение, да он не понял. Сгорел огромный «Пассаж» – театр «Парадиз». Чудовищный был пожар, сразу на трех улицах горело: на Неглинной, на Петровке, на Кузнецком Мосту. Театр сгорел, купец сгорел. Впрочем, Солодовников убытки пережил, помогло купецкое товарищество.

Мамонтов в те дни полностью поглощен репетициями и вел их с таким вдохновением и так искусно, что заражал всю труппу. На глазах рождался ансамбль, о чем даже и не помышляла казенная опера, где каждый вел только свою партию и думал только о своем успехе.

В Мамонтове жил, несомненно, дар режиссера-новатора, который хотел видеть в опере достоверность исторической эпохи, зрелищность и слаженный ансамбль, а не только прекрасное пение. Всего этого еще не существовало тогда на русской оперной сцене, живущей только по канонам императорских театров.

Мамонтов был первым, кто поставил отечественную оперную режиссуру на должную высоту. От него пошли круги, захватившие своей волной будущих российских режиссеров.

Надежда Васильевна Салина впоследствии вспоминала: «Мы не знали тогда школы Станиславского, да и сам Станиславский тогда о ней, вероятно, еще не думал. Как родственник Мамонтова он бывал частенько на наших репетициях и внимательно следил за нашей работой. И кто знает, не заронил ли тогда Мамонтов первое зернышко беззаветного служения искусству в душу молодого двадцатидвухлетнего Станиславского».

Решено было на бенефис нового театра взять «Русалку» А. С. Даргомыжского. Театр дебютировал в помещении, где играла до этого драматическая труппа Корша.

6

Генеральная репетиция «Русалки» началась в шесть часов утра. В тот же день, 9 января 1885 года, Театр Кроткова предстал перед искушенным московским зрителем.

Небольшой зал был полон. Разговоры о театре сбесившегося богача Мамонтова стали лучшей рекламой. Странно это у русских – неутолимая потребность в низвержении удачливого. Провала Мамонтова очень даже хотели. Знали, Крот-ков – ширма.

Звучание оркестра оказалось жиденькое. Оркестровая яма из сорока музыкантов вместила половину. Под сценой пришлось остальных размещать.

Спектакль прошел по-мамонтовски, где кое-как, а где и великолепно. Волнение гасило тембр голосов. Почти все певцы – непрофессионалы. Татьяна Спиридоновна Любатович да Антон Казимирович Бедлевич, им было по двадцать пять лет, самые старшие в труппе, – знали сцену. Можно было сказать, что черный зев театра для труппы разверзался впервые. Савва Иванович сразу все понял, побежал за кулисы спасать свое дрогнувшее воинство. Спешка, отсутствие прогонных репетиций сказывались на ритме спектакля. То, что было милым и простительным у любителей, на театре обжигало щеки стыдом. Бедная Надежда Васильевна Салина хоть и не провалила своей роли, но пела, как в тумане, не чувствуя рук, ног, не умея быть хозяйкой своего чудесного голоса.