Текст книги "Королева Бланка"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава 10. Последняя злая шутка памяти

Оставшись вдвоём, Бланка и Агнесса повели неторопливый разговор. О чём – нам неизвестно, но мы вполне можем послушать конец этой любопытной беседы.

– Кто же ещё, кроме Церкви, придёт на помощь беднякам? – говорила Бланка. – Однако, негодуя в адрес знати, живущей разбоем, порою даже отлучая её, она не может не думать и о себе, ибо защищая простонародье, она защищает и саму себя.

– Ах, мадам, мы с вами говорим о чёрном духовенстве, но есть и белое, – возразила Агнесса. – Епископы, архиепископы – всё это, по сути, та же знать, неотделимая от светской. И если уж говорить о вилланах, то их так же притесняет аббат, как и барон.

– Простолюдин ропщет испокон веков; страдает от этого государство, – отвечала Бланка. – Епископ Иоанн из Солсбери пишет в своём труде, что когда народ недоволен, то королевство – есть правитель, поражённый подагрой. Но как виллану быть довольным? Разбой баронов, бесконечные войны, ливни или засуха, удвоенные и даже утроенные подати, поборы и вымогательства – всё это ложится на плечи сельского труженика. Он живёт в нужде, он бесправен, обречён на страдания, но вынужден содержать духовенство и знать.

– Как могли бы мы существовать, если бы не селяне, горожане, – словом, простолюдины? – продолжала мысль королевы-матери собеседница. – Ведь они кормят и содержат нас: пашут землю, сеют, собирают урожай, терпя порою голод и холод; и всё это ради нас, ради того, чтобы его господину жилось сытно и уютно в его замке. Ах, мадам, как больно смотреть на унижения, которые испытывает народ. Стоит ли удивляться, что, доведённый до отчаяния, он берётся за оружие? Вы, ваше величество, хорошо осведомлены об этом.

– Безусловно, – кивнула королева-мать. – Однако, как известно, деревенские жители нередко избирают иной путь – бегут от своих мучителей. Восстают же в том случае, когда это не помогает. Пример тому – Нормандия; королём тогда был Филипп, мой свёкор. Они хотели убить аббата Мон-Сен-Мишеля.

– Что же, удалось им это?

– Автор поэмы об этом не сообщает. А году приблизительно в десятом или двенадцатом орлеанские селяне отказались платить епископу десятину шерстью. Тот пригрозил отлучением. Тогда они осадили его замок и, думается, убили бы его, но он улизнул. Лет десять тому назад простолюдины во Фландрии восстали против десятины на рыбу и убили двух священников.

– Как Бог позволяет это, ведь монахи – слуги Божьи! – изумилась Агнесса. – Как может Он допускать такое издевательство над людьми? Я говорю о безжалостном угнетении народа. Господь завещал уважать малых и сирых, превозносил бедность.

– Как может Он, спрашиваете вы, допускать жестокое обращение с людьми? – усмехнулась Бланка. – Приходилось ли вам заглядывать в Ветхий Завет?

– Мне доводилось читать о деяниях Господа во славу избранного Им народа Израиля.

– Должно быть, Агнесса, вы невнимательно читали либо не особо задумывались над текстом.

– Что же может быть там такого, что способно подорвать веру человека в Бога или подвергнуть критике Его деяния?

– Жестокость, бессердечность, призыв к массовым убийствам – вот чем дышат страницы Библии, графиня. И призывает к этому всему, как это ни покажется ужасным, тот, кто создал этот мир.

– О мадам, что вы такое говорите?! – ужаснулась Агнесса, точно узрела воочию конец света. – Как же это может быть? Бог милосерден, добр и любит людей. Зачем тогда он создал человека?

– Чтобы насмехаться над ним, призывать его к войнам, жажде наживы, кровосмешению и убийству. Не верите? Так послушайте. Бог сказал нашему праотцу Аврааму: «Возьми сына твоего единственного, Исаака, и принеси его во всесожжение на одной из гор, где я укажу тебе». Как думаете, от большой любви к избранному Им патриарху проявил Он такую жестокость?

– Но это всего лишь испытание, – возразила Агнесса. – Неужто Бог допустил бы подобное убийство?

– И как повернулся у Него язык сказать такое! И кому? Отцу! А тот – глупее барана или совсем уже без мозгов, ведь ещё мгновение – и он убил бы сына в угоду Богу. Говорите, испытание? Зачем же Ему вздумалось прибегать к этому? Разве не было Ему заранее известно, что сделает Авраам?.. Но вот ещё пример. Содом. Всех жителей его, от мала до велика, два ангела, запертые в доме Лота, поразили слепотой. Те, – имеются в виду жители, – видите ли, покушались на них. Что же, другого способа не нашли эти ангелы, как ослепить даже малых детей? Злодейство, не иначе, но посланы были эти ангелы Богом и делали всё согласно Его воле.

– Ваше величество, пощадите мои уши! – Агнесса заломила руки на груди. – Ведь то, о чём вы говорите, – не что иное, как…

– Богохульство, хотите вы сказать?

– Если не хуже.

– Ага, значит, ересь? Но что вы скажете, к примеру, вот на это. Помимо поборов, народ платит попам десятину от своего урожая. А род поповский, то есть духовенство, пошёл от некоего Левия. Тот, как вы, вероятно, помните, был братом Дины, которую соблазнил Сихем, житель города. Однако этот Сихем обещал жениться на девушке. Но евреи не поверили ему и ночью вырезали всех жителей города, причём вдвоём – этот Левий и с ним его брат. Потом они разграбили город и увели с собой весь скот. Так кто же они, два сына Иакова, как не грабители и убийцы? И каков после этого Бог, допустивший такое злодеяние?.. Но к чему так далеко ходить, Агнесса? Резня в Безье, потом в Марманде… Тысячи трупов! Реки крови! Этот поход напоминает мне один эпизод из Библии, где Моисей вооружил банду левитов и вырезал три тысячи человек во славу Бога. Они, видите ли, сделали себе золотого тельца и молились ему, а не Господу. И сказал левитам Моисей: «Берите свои мечи и убивайте каждый брата своего, сына своего, друга своего. Так велит Бог Израиля. И да ниспошлёт Он вам за это благословение».

– В самом деле, есть что-то схожее с походом на еретиков, – заметила собеседница.

– Ах, Агнесса, до сих пор мне не по себе от воспоминаний об альбигойском походе, и мучит позор, будто бы я сама была там и вспарывала животы женщинам и детям. Но кто они? Такие же христиане, как мы с вами; вся вина их в том, что они мыслят по-иному в отношении евхаристии. Зачем тогда пастыри? Аббаты, епископы? Не их ли обязанность вернуть заблудших овец в стадо Христово? А они по ним огнём и мечом. И всё во славу Бога, всё одобрено Им и Ему угодно. Кто же Он после этого, если не… если не зверь, Агнесса! Ведь резали не только еретиков, но и католиков, после того как попы сказали рыцарям, чтобы те убивали всех без разбору, а Бог на небесах, дескать, отберёт своих. И это только несколько примеров, дорогая Агнесса, но вообразите, если привести их все! Бессмысленные, ужасные кровопролития, измена, обман, грабежи, убийства – вот что найдём мы на страницах Бытия и Исхода, которые суть – рассказ о Боге и Его деяниях.

– Ах, мадам, – после недолгого молчания, тяжело вздыхая, молвила Агнесса, – не знаю, кто мог внушить вам такие мысли. Святые отцы учат нас любить Господа, верить в Его милость, возносить молитвы, уповая на Его милосердие и доброту. Всё, что вершится, – справедливо и бесспорно, ибо исходит от Бога, который не позволит содеяться чудовищному злодеянию, противному природе человеческой и Ему, Отцу нашему. Молись Ему, человек, и Он не даст тебя в обиду!

Бланка засмеялась:

– Всё так, Агнесса, но не принимайте этого так близко к сердцу. Ни к чему человеку восставать против Бога и учения матери нашей Церкви, основы миропорядка.

– А как же наша беседа?..

– Не печальтесь. Просто я позволила себе немного покритиковать Священное Писание, чего делать, конечно же, никому не следует. Поэтому церковники запрещают людям читать его. Надеюсь, они не слышали меня, как не слышал меня Бог… и Тибо, – совсем тихо прибавила Бланка.

В это время доложили о приходе виночерпия. Он вошёл, поклонился и поставил на стол кувшин, сняв с него крышку.

– Постой! – остановил его Бильжо движением руки, видя, что он собирается покинуть покои.

Жавель повиновался, в недоумении глядя на стража королевы. Бильжо принёс бокалы из богемского хрусталя, поставил рядом с кувшином, налил в один из них немного вина и протянул бывшему рутьеру.

– Пей.

Пикардиец вопросительно поглядел на королеву-мать, потом на Агнессу. Перевёл взгляд на Бильжо. Не шутит ли? Как можно в присутствии венценосной особы?..

Но шуткой и не пахло. Лиц присутствующих не трогала улыбка; в покоях царило молчание; страж строго и выжидающе глядел на него.

Жавель не посмел перечить, он знал: приказ Бильжо – всё равно что короля. И тут он догадался:

– Вы хотите убедиться, что вино не отравлено? Этого быть не может – я только что наполнил кувшин из бочки… Но чтобы ни у кого всё же не возникло сомнений… вот, извольте.

Он взял бокал и выпил. Прежде чем выйти, сказал ещё с явным сожалением:

– Досадно, что не налили доверху.

Бильжо взмахнул рукой. Жавель, пятясь, покинул покои.

После этого, видя нетерпение дам, Бильжо наполнил вином два кубка. Поймав вопросительный взгляд Агнессы, пояснил:

– Моя служба запрещает мне, мадам.

– Жаль, ты составил бы нам компанию, – весело проговорила Агнесса и, с улыбкой подняв свой бокал, медленно, маленькими глотками выпила до дна.

Бланка поднесла было к губам свой кубок, но внезапно, точно передумав, поглядела на Бильжо:

– Если хочешь – пей, твоя королева позволяет тебе. Садись с нами за стол. Еды на нём нет, тем не менее мы назовём его трапезным, как у монахов.

Лёгкая улыбка тронула губы верного стража.

– Мадам, я не изменяю своим правилам даже тогда, когда вы позволяете мне это сделать.

– Что ж, дело твоё, – повела бровями Бланка и, по-прежнему держа бокал в руке, взглянула на Агнессу. – Тогда мы с вами, графиня, будем пить вдвоём… – Она осеклась и вдруг нахмурилась: – Но что с вами? Отчего вы так побледнели? Что случилось, вам стало дурно?

А Агнессе внезапно пришло на память зловещее предсказание. Святые небеса! Бокал! В нём вино. Как она могла забыть?! Почему вспомнила только сейчас, когда бокал уже пуст? Ну не дьявол ли помутил ей разум! Ведь знала. Как дамоклов меч, висит над её головой пророчество старой цыганки…

И тут она слабо улыбнулась, успокаивая себя: полно, всё это вздор; сам виночерпий выпил и ничего ему не сделалось. Королеве она ответила:

– Мне вспомнилось зловещее предсказание.

– Да, да, вы рассказывали мне однажды. Старая цыганка… – Всё ещё не поднося кубка к губам, Бланка с волнением глядела на сидящую напротив неё Агнессу, но, не заметив ничего, внушающего опасение, спокойно продолжала: – Но ведь это было так давно, на вашем месте я бы забыла. Да и виночерпий! Вы же видели, как он не сморгнув глазом выпил и, как ни в чём не бывало, ушёл. Стал бы он пить, зная, что вино отравлено… Но что опять с вами? – Бланка в тревоге подалась вперёд. – Боже мой! Агнесса! Агнесса!!!

Бильжо бросился к супруге Тибо, дабы не дать ей упасть, а она, побледнев ещё сильнее и закатив глаза, уже валилась на бок, бессильно опустив руки. Поставив свой кубок на стол, Бланка тоже кинулась к ней, вдвоём они не дали ей упасть… Но усилия их оказались напрасными: они держали на руках безвольное, обмякшее тело без признаков жизни.

И вдруг Агнесса вскричала не своим голосом:

– Помогите! Мне больно! Позовите врача… Живот…

Она вскинула руки к животу и заскребла ногтями по платью, точно собираясь разорвать его, чтобы вырвать собственные внутренности, но внезапно сразу стихла, поняв, видимо, что её усилия бесплодны. На губах её показалась пена – белая, потом розовая. Её становилось всё больше, она пузырилась, стекая на подбородок, потом на ворот платья. Агнесса зашлась кашлем, во все стороны полетели тёмные брызги… Бланка вскрикнула: изо рта умирающей подруги текла кровь.

Казалось, это конец. Но глаза ещё не умерли, хотя умерло уже всё. И эти глаза, оторвавшись от панно на потолке с изображением Авраама и его сына, всходивших на гору к жертвенному алтарю, устремились на королеву-мать.

– Ваше величество, – тихо произнесла Агнесса, безуспешно пытаясь улыбнуться, – прощайте, я ухожу… Отпустите мне скорее мои грехи, прошлые и настоящие, ведь вы миропомазанная, а значит, можете… И ещё. Вы оказались правы… Бог жесток. За что он меня, ведь я не хочу умирать!..

Бланка, вся дрожа, немедля возвела крест, торопливо отпустила грехи и зашептала молитву, а Агнесса тем временем с трудом повернула голову в сторону, у неё ещё хватило на это силы.

– Бильжо, прощай… Видишь, меня убили… Вино в бокале… Цыганка оказалась права. Меня подвела моя память… Когда-то мы любили друг друга, а потом стали просто друзьями. Помнишь?.. Прощай же и прости, если… Боже мой, моя дочурка!.. Господи!..

И не успела вручить душу Богу. Тело её вздрогнуло несколько раз, потом выгнулось дугой… и замерло. Так, застывшим, и упало на руки Бильжо – уже без сил, без движения, без жизни. Он успел ещё услышать последний, тихий выдох своей некогда возлюбленной.

Вдвоём они подняли тело Агнессы и осторожно уложили его на скамью.

– Беги! – приказала королева. – Найди где хочешь этого виночерпия, живого или мёртвого! И позови слуг. Священника! Людей!

Бильжо опрометью бросился из покоев.

Глава 11. Тайна трапезного стола

Бильжо промчался по коридору, потом повернул к лестнице, ведущей в подвал. В руке у него блестело лезвие кинжала, в голове билась мысль: убить! Перерезать горло! На мгновение он взял себя в руки: у него нет такого права, он должен всего лишь найти. Казнить будет Тибо. Но вначале разыскать, достать хоть из-под земли! Затем допросить. Да, именно так. Отравитель должен всё сказать, назвать сообщников. Не сам же он, в конце концов… Но что как он исчез? Вдруг он выполнял чью-то волю? Где же тогда искать?.. Стоп! Он ведь тоже пил вино. Выходит, и сам не знал? Если так, значит, он уже мёртв?..

Мысли метались, сменяя одна другую, а ноги сами несли Бильжо вперёд. Вот и подвал. Замок на двери. Тысяча чертей! Как же его найти? Его самого или мёртвое тело?..

Он бросился наверх. Навстречу – служанка с бельём в руках. На заданный вопрос указала рукой в сторону конюшен, пояснив, что видела, как Жавель направлялся туда. Там его и нашёл Бильжо, спокойно сидящим на бочке у коновязи. Подошёл и встал в недоумении: как же так? Значит, жив? Но почему? Ведь пил, все видели.

Но на раздумья времени не было. Жавель поднялся, увидев Бильжо. Взгляд недоумённый, рот раскрыт. Что надо здесь стражу королевы? Быть может, не хватило вина?

Ни слова не говоря, Бильжо схватил его за шиворот, потащил за собой. Бывший рутьер был нехилого десятка, вырвался, пожелал узнать, чего от него хотят. Бильжо взмахнул рукой, приставил блеснувший клинок к его горлу.

– Ступай со мной! И ни шагу в сторону.

– Но куда? Зачем? – таращил глаза виночерпий.

– В башню.

– За вином?

– За своей смертью.

И надавил на клинок. Остриё, как в масло, вошло в кожу. Заструилась кровь. Бильжо грубо подтолкнул Жавеля вперёд. Поняв, что дело серьёзное, тот безропотно зашагал, попросив по дороге, чтобы убрали от горла нож.

В коридоре, близ входа в покои королевы, тем временем собрался весь двор. Хмуря лбы, негромко переговаривались, обсуждали, выдвигали гипотезы. Весть оказалась неожиданной, чудовищной, никто ничего не мог понять. Тайна витала в замке, и всем хотелось скорее разгадать её. Тибо стоял на коленях у изголовья мёртвой супруги. Придворные молча, боясь встретиться с ним глазами, в смятении глядели на него. Несколько смелее бросали взгляды на королеву-мать, ожидая её рассказа. И с ужасом, испытывая безотчётный страх, взирали на стол. Там по-прежнему стоял кувшин и рядом с ним три кубка – два пустых и один полный. В стороне от них – канделябр. Язычки пламени от свечей пляшут на стенке кувшина, бросающего зловещую тень на один из бокалов – тот, который пуст. Именно здесь крылась разгадка событий, все уже знали об этом. Этот кувшин и эти бокалы хранили тайну трапезного стола.

Ближе всех к телу Агнессы – медик Лемар. Он раскрывает глаза у покойной, разглядывает зрачки, потом смотрит в рот, лезет в него пальцем, растирает в ладонях пену и нюхает её.

Долго длится осмотр. Тишина, витающая вокруг мёртвого тела, давит, действует на нервы, будит воображение. Ни звука в покоях. Все взоры – на скамью. Видны только нижняя часть тела усопшей и сгорбленная спина медика. Тем, кто, сдвинув в сторону драпировку, молча стоят у входа, видно и того меньше.

Лекарь по-прежнему не поднимается с колен. Хмурый взгляд устремлён на лицо, в частности, на язык и губы. Наконец он выпрямился, встал. Тибо не сводит с него взгляда.

Бланка сразу же предположила яд. Где? Конечно же, в кувшине. Тибо рассвирепел, послал за палачом. Когда приведут виночерпия – немедленно пытать. Потом упал на колени, взял в ладони холодные уже руки супруги и замер, словно гипсовое изваяние. Застыли и глаза, остановившиеся на мёртвом лице жены.

Лекарь, ни слова не говоря, перешёл к столу, деловито, словно всю жизнь только этим и занимался, плеснул из кубка себе на ладонь, растёр, стал вглядываться, потом понюхал. И дальше… попробовал на язык. Двор, пристально следивший за ним, дружно ахнул, многие в ужасе отшатнулись от стола. Сумасшедший он, что ли? Ведь уже прошёл слух, что вино отравлено!.. Стоят, широко раскрыв глаза, смотрят на него. А он, мелко кивнув несколько раз в ответ на собственные мысли, поднял голову, посмотрел на королеву, потом на Тибо. Оба ждали, заглядывая ему в рот, ловя каждое его движение, едва ли не каждый вздох.

И он сказал им – Бланке первой:

– Предположение вашего величества полностью подтвердилось. – Он перевёл взгляд на стол. – В этом кувшине яд.

Другая половина двора, услышав это, дружно отхлынула от стола.

– Значит, верно, что вино отравлено? – энергично шагнул к нему Тибо.

– Так же верно, как и то, что вашу жену ничто уже не воскресит, – бесстрастно ответил медик.

– Но ведь ты пробовал вино на язык! – возразил Тибо. – Тебе разве яд не грозит?

– Вспомним о виночерпии, – подошла к ним королева-мать. – Он не только пробовал на язык – сделал несколько глотков!

– И что же? – полюбопытствовал медик.

– И ушёл отсюда как ни в чём не бывало.

– А сейчас? Где он может быть сейчас, ваше величество, как вы думаете?

– Откуда мне это знать?

– А между тем ответ очень прост. Если он знал, что вино отравлено, и тем не менее выпил его, стало быть, он долгое время принимал противоядие. Сейчас он, надо полагать, уже далеко отсюда.

– Выходит, убийца – он, и он кем-то был подослан! – воскликнул Тибо. – Если его приведут, я сдеру с него шкуру живьём!

– С другой стороны, я не могу не отрицать его невиновности в этом деле, – спокойно заявил Лемар.

– Как тебя понять? – спросил Тибо. – Не зная, что вино отравлено, он выпил, поблагодарил и удрал?

– Именно – не зная! – подтвердил эту версию медик. – Либо отравлена была вся бочка, либо яд попал в кувшин по дороге. Но никто не станет сыпать яд в бочку, ибо такого порошка потребуется слишком много, да и ключи от погреба, насколько мне представляется, находятся лишь у виночерпия. Остаётся второй вариант.

– Стало быть, этот человек подсыпал яд в кувшин, когда шёл сюда? – спросила королева.

– Либо это сделал кто-то другой.

– Выходит, он с кем-то встречался по дороге?

– Ответить на этот вопрос может лишь сам виночерпий, ваше величество.

– Но ты говоришь – подсыпали, – допытывался Тибо. – Как ты можешь это знать? Быть может, яд был жидким и хранился во флаконе?

– Нет, – убеждённо ответил медик. – Этот яд мне известен. Его знали ещё римляне. Им с успехом пользовалась Локуста, знаменитая отравительница. От её руки пал Клавдий. А затем, по приказу всё того же Нерона, Локуста отравила сына Клавдия, Британика. Этот яд существует только в виде порошка. Кроме того, я вспомнил ещё кое-что: противоядия к нему нет.

– Но в таком случае как могли незаметно подсыпать этот порошок в кувшин? Для этого надо было открыть крышку. Разве виночерпий позволил бы это?

– Надо полагать, кувшин в какой-то момент оказался в чужих руках.

– Получается, виночерпий всё видел? – спросила королева.

– Он мог отвернуться.

– Но для того чтобы высыпать порошок, нужно определённое время. Мог ли виночерпий дать отравителю такое время, если, как ты утверждаешь, он только отвернулся?

– Для этого достаточно всего лишь одного мгновения, ваше величество. Миг – и порошок в кувшине.

– Чёрт побери! – вырвалось у Тибо. – Но каким же это образом?

– Я почти уверен – порошок был в перстне. Молниеносное движение – крышка отскакивает в сторону, а яд сыплется в кувшин.

– Послушать тебя, Гален[60]60
  Гален (ок. 130 – ок. 200) – древнеримский врач, искусный хирург.


[Закрыть], так этот виночерпий вовсе и не виновен. Но ведь он пил это вино и остался жив!

– А кто вам сказал, монсеньор, что он жив? – спокойно возразил на это Лемар. – Но коли это так, то, по моему разумению, жить ему осталось совсем немного. О, отравитель знал, что делает, – одним ударом он устранял и жертву, и исполнителя.

– Как же это? – не понимал Тибо.

– Легче простого, монсеньор. Тот, кто несёт вино в королевские покои, не выйдет оттуда, пока не отведает из того сосуда, который принёс.

– Это правда, – согласно кивнула королева.

– Из этого я делаю вывод: если виночерпия приведут сюда – он невиновен. Но он – невольная жертва.

– Полагаю, его не приведут: если он невиновен, то уже беседует с Богом, – заявила Бланка и бросила красноречивый взгляд в сторону мёртвого тела.

– В том-то и дело, ваше величество, – ответил медик, – тот, кто принёс вино, в это время даже и не подозревает, что здесь произошло.

Видя полное непонимание на лицах королевы и Тибо, медик пояснил:

– Яд, в частности этот, действует сообразно тому, какова доза. Покойная, как вы утверждаете, выпила целый бокал, и это достаточно быстро её убило. Виночерпий, с ваших слов, сделал лишь пару глотков? Яд подействует на него точно так же, но на это понадобится гораздо больше времени. Мне приходилось с этим сталкиваться; поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Выходит, его сюда приведут живого?

– И ваша задача, монсеньор, узнать у него, с кем он встречался по дороге к покоям её величества королевы. Я почти уверен, что всё было именно так. Вам надо торопиться: не успеете – значит, никогда уже не узнаете имя настоящего убийцы.

В это время в покои вошёл Бильжо. Рядом с ним с растерянным видом стоял Жавель. Бильжо толкнул его в спину, и тот чуть не налетел на графа Шампанского.

– Говори, с кем ты повстречался по дороге, когда шёл в покои королевы? – набросился Тибо на виночерпия, взяв его за грудки. – Отвечай немедленно, или, клянусь преисподней, за дело возьмётся палач!

Пикардиец ничего не понимал и только хлопал глазами, в недоумении глядя на грозного графа.

– Ваша светлость, я, право же, не пойму, в чём вы меня обвиняете, – пролепетал он, дрожа от страха. – Меня силой притащили сюда… но зачем?

– Вино приносил ты? – Тибо указал рукой на кувшин.

Жавель поглядел на кувшин, снова хлопнул глазами и с самым невинным выражением лица проговорил:

– Конечно, это я, кому же ещё другому?..

Тибо схватил его за шиворот, развернул:

– Смотри, висельник, что ты натворил!

Жавель взглянул на мёртвое тело, смертельно побледнел и попятился, истово крестясь:

– О небеса!.. Святой Боже!..

– Эта дама умерла, выпив вина, которое ты принёс! Говори, кто приказал тебе отравить королеву!

Бывший наёмник упал на колени.

– Ваша светлость! Ваша светлость!..

– Говори, или прощайся с жизнью!

Жавель дрожал, точно нагой выставленный на мороз. Лицо его перекосилось от страха, руки мелко тряслись, глаза едва не вылезали из орбит. Трясущимися губами он попытался что-то сказать в своё оправдание, но горло молчало, голос не шёл. Он подумал о даме, что повстречалась ему на лестнице. Поведать обо всём – стало быть, рассказать об их встрече, но это значило, во-первых, выдать «графиню Вандомскую», во-вторых, забыть об обещанной ею ночи… Так может быть, ещё обойдётся?..

Он молитвенно сложил руки на груди:

– Ваша светлость! Ваше величество! Клянусь, я шёл сюда с самыми чистыми намерениями, у меня и в мыслях не было причинять зло нашей королеве и… – Он бросил полный ужаса взгляд в сторону Агнессы. – Бога ради, что же здесь произошло?.. Но клянусь Богородицей и светлым образом Христа, Господа нашего, – я невиновен!

– Стало быть, не желаешь выдавать сообщника? – сверкнул глазами Тибо и крикнул: – Палач!

К ним неторопливо подошёл высокого роста человек, одетый в чёрное; на голове красный капюшон, на лице чёрная маска. В руке он держал увесистую дубинку, утыканную острыми шипами.

– Ваше величество, пощадите! – взмолился Жавель, протягивая руки к королеве.

– А ты пощадил жизнь этой молодой женщины, когда шёл сюда, чтобы убить её? – услышал он в ответ.

– Но это не я! Клянусь снова, я здесь ни при чём! Бог свидетель! – И бедняга-виночерпий воздел руки к небу.

– С кем ты повстречался по дороге? – повторил свой вопрос Тибо.

– Ни с кем… Никто… Я пришёл сюда один…

– Сначала палач разобьёт тебе кости на руках, потом на ногах, затем с тебя медленно, дюйм за дюймом, начнут сдирать кожу. Ты этого хочешь? Только так от тебя можно добиться признания?

– Признания? Но в чём? – чуть не хныкал Жавель, ползая в ногах у Тибо. – Ваша светлость! Монсеньор! Пощадите!..

– Палач, начинай!

Человек в чёрном подошёл и с размаху обрушил дубинку на спину бедного виночерпия. Тот, вскричав, рухнул на пол. Палач перевернул тело, вывернул руку, замахнулся для нового удара. И Жавель завопил, мысленно проклиная всё на свете:

– Это была женщина! Графиня!

– А, уже лучше! – оживился Тибо. – Где ты её встретил?

– На лестнице.

– Зачем она к тебе подошла? Чего она от тебя хотела? Какой у вас был разговор? И кто она? Твоя сообщница? Отвечай!

– Я видел её впервые в жизни… Она попросила дать ей напиться.

– Попросила дать ей напиться? И ты, зная, что несёшь это вино королеве, позволил этой незнакомке испить из кувшина?

– Она так меня умоляла, монсеньор… Я не смог ей отказать.

– Ты лжёшь! Ты никогда не сделал бы этого, не получив взамен залога любви. Именно с этих позиций начала с тобой беседу неизвестная дама, ведь так?

Жавель молчал. Что сказать дальше, он не знал. Спина ныла, будто он лежал обнажённым на остриях гвоздей.

– Палач!

– Я всё скажу! – взмолился Жавель, с ужасом глядя на дубинку, которая поднялась над его рукой. – Мог ли я выполнить её просьбу, не начни она со мной разговора о любви, о предстоящей ночи, которую она мне обещала…

– Имя этой дамы!

– Имя… имя… Монсеньор, я забыл.

Тибо бросил выразительный взгляд на палача. Дубинка тотчас обрушилась на руку, дробя кости от локтя до запястья. Жавель дико закричал. Сквозь рёв услышали его голос:

– Графиня! Её зовут Бланка! Бланка Вандомская…

В толпе придворных вскрикнула какая-то дама. Все расступились. Перед королевой и графом Шампанским стояла, без кровинки в лице, настоящая графиня Бланка Вандомская. Все взоры устремились на неё. Не выдержав этого, она стала медленно оседать и упала бы без чувств, не поддержи её вовремя Аршамбо вдвоём с кардиналом.

Все молчали. Чудовищное обвинение нависло над графиней, и надлежало немедленно же выяснить всё до конца. Вандомский дом предан короне, здесь никогда не было мятежников и предателей. И вдруг такое! Требовалось тотчас же допросить графиню, но она лежала на полу (!) без чувств. Приходилось ждать. Но ожидание затягивалось. Принесли ведро и довольно бесцеремонно окатили представительницу дома Вандомов холодной водой. Подействовало. Она открыла глаза. Ей помогли подняться на ноги. Тибо дал знак, графиню подвели ближе. Она хотела что-то произнести, но только раскрыла рот, промямлила что-то невнятное, и тотчас её губы сомкнулись. Обвинение было неслыханным, чудовищным, она никак не могла поверить, что ей станут инкриминировать такое злодеяние. Королева смотрела на неё с удивлением, сама не веря тому, что услышала, а графиня умоляющими глазами глядела на людей, не знала, что сказать в своё оправдание, и терзалась этим.

На выручку, как ни странно, пришёл Тибо.

– Эта? – указал он рукой на Бланку Вандомскую, поворачивая голову Жавелю.

Тот глядел какое-то время, что-то мучительно соображая, припоминая, сопоставляя, и неожиданно для всех объявил:

– Та была выше ростом.

– Значит, это не она?

– Не похожа.

– Так. А её лицо? Ты ведь видел его, не так ли?

– Монсеньор, я не видел её лица.

– Как! – оторопел Тибо. – С кем же ты тогда беседовал? Уж не дьявол ли обещал тебе райскую ночь в своих объятиях?

– Должно быть, и вправду со мной любезничал сам сатана, принявший облик женщины в маске.

– В маске? Пусть так. Но хоть что-то ты запомнил? Маска скрывала глаза. Остаются лоб, нос, губы…

– Губы! – вскричал Жавель столь обрадованно, словно от этого зависела его жизнь. – Графиня улыбалась. Я запомнил её улыбку. Если хотите, я мог бы… Пусть эта дама улыбнётся… и пусть скажет что-нибудь. Я хорошо помню её голос.

Тибо в упор взглянул на Бланку Вандомскую.

– Мадам, у вас есть возможность обелить себя, оказавшись, таким образом, вне подозрений. Вы слышали, что сказал этот человек? Вам надо всего лишь улыбнуться ему.

– Ему?! Я должна улыбаться этому негодяю, посмевшему обвинять меня в покушении на убийство её величества королевы? Мне – улыбнуться после того, что я здесь услышала в свой адрес? Никогда!

– Поймите, это для вашего же блага, – попробовала уговорить её королева.

Но графиня упорно молчала, назло сделав обиженное лицо.

Помощь пришла неожиданно и оттуда, откуда и следовало.

– Это не её голос, – послышалось с пола.

Все поглядели на Жавеля. Мотая головой, он повторял:

– Она говорила не так, не так… не таким голосом.

Королева-мать пошла на хитрость. Подойдя к Бланке Вандомской, она с улыбкой легонько обняла её и сказала:

– Как и следовало ожидать, графиня, произошла ошибка. Ах, я так рада, позвольте же мне вас обнять.

Растроганная, изрядно понервничав, графиня прослезилась. Но то были слёзы радости, и они не могли не сопровождаться пусть лёгкой, но всё же улыбкой.

– Смотри! Ты видел? – вскричал Тибо. – Эта дама только что улыбнулась. Знакома ли тебе её улыбка?

К всеобщему облегчению, Жавель во второй раз замотал головой.

– Нет, монсеньор. Улыбка той дамы была другой.

– Другой? Какой же?

– Обворожительной. И у неё был большой рот с пухлыми губами.

Как по команде, взоры присутствующих вновь устремились на Бланку Вандомскую, точнее, на её губы, словно до этого никто никогда их не видел. И тотчас все бросились её обнимать и просить прощения за возникшие поневоле подозрения: у графини был маленький рот и тонкие губы.

– Выходит, ты нам солгал? – снова устремил гневный взор на распростёртого на полу Жавеля граф Шампанский.

– Я не стал бы лгать, если бы истина не была для меня дороже.

– Истина?

– Именно таким именем, которое вы слышали, назвала себя та дама.