Текст книги "Королева Бланка"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава 13. Пища для кумушек

В декабре 1227 года двор вернулся в Париж, а Лузиньян с супругой – к себе в Ангулем.

Изабеллу вовсе не опечалила смерть её ассасина, которого так и предали земле в рясе монаха; подумаешь, она найдёт себе другого исполнителя её коварных замыслов. Разумеется, она даже не соизволила взглянуть на мёртвое тело. Не сломила её и неудача с ядом. Не опустив рук, она решила изменить методы борьбы с ненавистной регентшей.

Вся во власти новых идей, ближе к весне она отправилась в Бургундию к своей союзнице Алисе де Вержи. Разработав план дальнейших действий, обе отбыли в Булонь, к дяде короля, мятежнику, чей ум, всецело подчинённый зависти и честолюбию, всегда был в разладе с его совестью и честью. Он был зол на всех: на королеву, короля, Тибо, Лузиньяна, Генриха III и даже на самого Папу за то, что тот благоволит королеве-матери: подумать только – послал ей в помощь кардинала, всегда готового отлучить от Церкви недовольного новой властью!

Предложение двух заговорщиц Филипп Строптивый принял с энтузиазмом и послал за Ангерраном де Куси, мастером и душой любых интриг. Все вместе они принялись «доводить до ума» план кампании, направленный против опекунши и, главное, её союзника – графа Шампанского. В декабре тот неожиданно вновь явился ко двору и теперь уже ни на шаг не отходил от королевы. Всех удивило то, что он завёл себе телохранителя – какого-то дикаря, молчаливого, неулыбчивого. На вид ему лет сорок, безбородый, безусый (уж не евнух ли?), а лицо его безобразит ужасный шрам – след от сабельного удара. Тибо сказал, что привёз этого воина из Палестины: спас ему жизнь, когда сарацины едва его не зарубили. Теперь этот человек – слуга Тибо, его тень, следует за ним повсюду, стоит на страже у дверей. На нём кольчуга до самого подбородка, её поддерживает на шее жёсткий воротник куртки из оленьей кожи. Никто не знает этого варвара, но все его боятся: взглянет – так со страху впору сквозь землю провалиться, особенно если учесть, что при нём всегда меч, секира, два ножа за поясом, два за спиной.

Такой поворот событий поначалу озадачил Изабеллу Ангулемскую, бурлившую коварными замыслами один чудовищней другого. В её планы входило уничтожить Тибо – выбить опору у столешницы, чтобы без помехи дать ей рухнуть. Но опору внезапно укрепили, и бывшая английская королева, скрипнув зубами от досады, принялась плести иные сети интриг.

Тибо, с тех пор как не стало Агнессы, казалось, навсегда перебрался в королевский дворец. И по-прежнему сочинял стихи, перекладывая их на музыку. Свои творения (почти все), как правило, посвящал даме своего сердца. Правда, они перестали дышать пафосом, всё чаще звучали в них грустные нотки.

Королева с умилением внимала пылкому возлюбленному и уже не могла, как ни пыталась, скрыть нежные взгляды и чарующие улыбки, которыми она одаривала своего рыцаря. В его обществе она стала забываться, ей казалось, что они одни; она полагала, что никому нет до этого дела. В самом деле никто, похоже, не обращает внимания на их чересчур тёплые отношения. Кажется, к этому привыкли и ни один человек её не осудит, да и не посмеет. Она регентша! Разве не имеет она права поступать так, как ей хочется? Во всяком случае, она ни у кого не собирается спрашивать разрешения на улыбку, взгляд или поступок.

Время показало, что она ошибалась. Двор всё видит, всё слышит и замечает. Двор не прощает монархам их слабостей. Он завистлив, коварен и продажен. Так повелось исстари, и Бланке надлежало бы помнить, что народ всегда с пристальным вниманием наблюдает за личной жизнью монархов и обсуждает её на все лады. Сведения эти доставляет ему двор: они мгновенно просачиваются сквозь стены дворца, вылетают в окна и становятся достоянием толпы. А придворные злорадствуют, в частности, те из них, кто не получил выгодного места, был обделён вниманием царственных особ или затаил обиду за его до сих пор не рассмотренное прошение королю или поданную ему жалобу.

Парижские кумушки тем временем, пока ещё опасливо озираясь вокруг, делились новостями.

– Король-то, слышно, как ни зайдёт к матери, так видит у неё этого графа, – говорила одна. – Хотелось бы знать, чем это они занимаются?

– Рассуждают о том, стоит ли распахивать пустошь близ Сен-Дени и валить вековые деревья, – съязвила соседка.

– Уж конечно, неспроста этот граф отирается у подола королевы, – вставила третья кумушка. – Чего бы он стал так долго волочиться за ней?

– Стыд и срам! – воскликнула ещё одна. – Удел матери-опекунши быть добродетельной, чистой от греховных помыслов, а какой пример она подаёт своим фрейлинам?

– Да что фрейлинам – сыну! – поддержала её другая соседка. – Что вырастет из юного короля, когда на его глазах мать крутит шашни со своим любовником?

– Ладно, поглядим, как дело повернётся, – положил конец сплетням чей-то супруг. – Может, всё это неправда. Завистники и враги всегда найдутся, а во дворце – они все там друг на друга клевещут. Довольно молоть языками, пока не попали в лапы полиции за болтовню.

Париж стал злословить, на улицах и площадях возникало брожение. В Булони только этого и ждали. К чему, в самом деле, устранять самого могущественного защитника королевской семьи физическим путём, если можно победить его морально? Народ – вот союзник в этом деле: слухи о любовных играх регентши уже бродят по домам, переулкам и рынкам. Пока это небольшой костёр, и задача оппозиционеров – раздуть его в настоящее пожарище. Так стали появляться в городе памфлеты, – чаще в стихах, – высмеивающие королеву, осуждающие её, а заодно и Тибо Шампанского. «Королева должна обладать высокой нравственностью, – писалось в этих памфлетах, – а она потеряла её в постели со своим вассалом. Не место распутной женщине на троне франкских королей!»

Откуда ни возьмись появились анекдоты, студенты стали распевать непристойные песенки, поэты строчили стишок за стишком; всё это уходило в народ, и вскоре весь Париж уже чуть ли не в открытую обсуждал «непристойное поведение» вдовствующей королевы.

Не обошли вниманием и легата. Придворные замечали, какие пылкие взгляды бросает на королеву кардинал, и как он хмурится, когда видит её в обществе соперника. Они слышали, как его преосвященство в беседе с епископом Гийомом Оверньским выражал недовольство по поводу того, что опекунша слишком много времени уделяет своему фавориту, и слишком мало – сыну и государственным делам. Но всё бы ничего, если бы те же придворные не стали замечать не в меру частых посещений кардиналом королевы-матери. И чересчур назойливо он приглашал её ежедневно уединяться с ним для молитвы.

Новую партию дров подбросили в костёр, и вот он уже полыхает вовсю, без конца подпитываемый всё новыми стишками, песенками, памфлетами и анекдотами. Последние росли, как грибы после дождя.

Вот один из них. Дата рождения: июнь 1228 года.

«Однажды его преосвященство вышел в зимний сад и увидел на снегу надпись, сделанную мочой: „Кардинал дурак“. Он страшно разгневался и приказал министру разобраться в этом деле. Вечером министр доложил кардиналу: „Ваше преосвященство! Преступников удалось разыскать. Их двое: моча – графа Шампанского, почерк – королевы“».

Вслед за памфлетами на улицах Парижа стали появляться некие личности, заявляющие о том, что королева недостойна уважения и власти, ибо она спит с убийцей своего супруга. Парижане возмущались, шумели, требовали доказательств. И тогда новоявленные глашатаи – бродяги, нищие, мошенники, даже жрицы любви – объявляли:

– Да разве вы не знаете, что это любовник отравил её мужа? Ему захотелось полакомиться королевским телом, а как это сделать, если не убрать супруга дамы его сердца? Но она простила ему всё, одурманенная его песенками и его любовью. Ещё бы, ведь он сутками не выходит из её покоев! Итак, знайте, кастильянка спит с убийцей короля, сына Филиппа Мудрого! Чего стоит такая королева, которая заслуживает того, чтобы её изгнали! Мы хотим государя! Нам не нужна его мать, прелюбодейка и убийца, к тому же иностранка. Долой иностранку! Возьмёмся за оружие и пойдём на дворец!

Но парижане сомневались и не спешили следовать такому призыву. Что-то их настораживало, им казалось, здесь что-то не так. И в самом деле, с чего вдруг такая атака на Бланку Кастильскую? И когда же? Почти два года спустя, после того как провалилось несколько заговоров! Словно в подтверждение сомнений, в памяти всплывали события в Монлери…

А юные менестрели тем временем декламировали на улицах города свежеиспечённый стишок:

 
Ей надоел её супруг,
Убрать его помог ей друг.
Убив его, её валет
Направил в цель свой арбалет.
 

Бланка никогда не отличалась вспыльчивым нравом, умела не обращать внимания и прощать врагам своим, но тут терпение её лопнуло. Она приказала разыскать поэтов и после пыток предать смертной казни. Но не так-то легко было это сделать. Как мыши от кота, проворно исчезали в лабиринтах парижских улиц бесшабашные менестрели и взбалмошные школяры, едва завидев отряд стражников. У кардинала были свои агенты, с помощью горожан им удалось поймать двух таких поэтов-певцов. Они отпирались поначалу, уверяя, будто всего лишь повторяют то, что услышали от других. Развязать языки помогла Пыточная башня. Их вздёргивали на дыбу, дробили кости ног в «испанских сапогах», жгли на угольях пятки. Кардинал допрашивал, палачи изощрялись в своём искусстве, а клирики записывали показания, которые потом кардинал передавал королеве.

– Это всё Филипп, твой дядя, сын мой, – читала мать Людовику пергамент с засохшими на нём брызгами крови. – Его рук дело. Он обучает, наставляет, хорошо платит. Держит у себя рифмоплётов. Это они стараются под его диктовку.

– А ещё? Кто ещё? Эти крикуны должны были выдать сообщников. Господин кардинал, вы добились у них таких признаний?

– Они не назвали других имён. Понятно: им незачем знать больше того, что они уже знают.

– Их казнят?

– Повесят завтра утром на Гревской площади. Им вменяется в вину государственная измена и провоцирование беспорядков в городе.

– Не слишком ли строго, ваше преосвященство? – проронил король.

– Горожане должны видеть казнь – это охладит чересчур впечатлительные умы.

– Защищается – стало быть, виновна, – негромко, ни на кого не глядя, промолвила Бланка.

Легат бросил на неё взгляд, в котором сквозило удивление.

– Это вынужденная мера, государыня, – необходимо поставить заслон распространению заразы. Так может дойти бог знает до чего: они вздумают, например, возглавить толпу, пойти штурмом на дворец и потребовать от вас объяснений.

– Пожалуй, вы правы, кардинал, – пришла к убеждению в правоте легата королева-мать.

Несмотря на это, количество смутьянов не убавлялось. Среди них находились даже земляки Бланки. Вот что сообщает летописец:

«В большинстве своём парижане всё же не спешили ругать королеву и уж тем более пресекали всякие попытки нападок на короля, который якобы закрывает глаза на вызывающее поведение своей матери-опекунши. Одного крикуна на моих глазах стащили с бочки, откуда он бросал в толпу обвинения в адрес Бланки Кастильской, и спросили:

– Из каких ты краёв, иностранец, и почему честишь нашу королеву?

– Из Испании, – ответил он.

– Да ведь она землячка твоя!

– А мне надо что-то жрать».

Не упускали случая погреть руки на беспорядках в городе мошенники и грабители. Слышали, как один такой сказал своему приятелю:

– Ты будешь ораторствовать, а я – срезать кошельки. Дорогу оратору! Слушайте все!

Помимо этого, неизвестно откуда появившиеся на перекрёстках и площадях города зазывалы стали огульно обвинять королеву в расхищении государственной казны, в том, что она затягивала с женитьбой короля, чтобы подольше иметь над ним власть, и всё в той же безнравственности. Нашлись и такие, что предсказывали гибель державы франков.

Словом, болтунов хватало. Они наводняли город, раздувая костёр мятежа, или, выражаясь по-иному, поддерживая пламя страстей. Цель у этой акции была одна – рассорить, разбить, разлучить ненавистную пару, лишить королеву её союзника и защитника, а заодно и поддержки народа.

Парижане, безмолвно взирая на дворец, чесали затылки.

– Ну и что? – резонно пожимали плечами одни. – Разве королеве запрещено миловаться с мужчиной? Или она не женщина? Что тут такого?

– Первейшая обязанность правителя, а тем более женщины, – добродетель! – возражали недалёкие умом обыватели.

– Да она что же, предала государство? Затопила город бандами наёмников? – пытались достучаться до мозгов тупоголовых здравомыслящие бюргеры и ремесленники. – К тому же она вдова, ей некому изменять. Разве вдовам во Франции запрещено влюбляться?

– Так ведь она королева! – упорствовали недоумки.

– Что ж с того? Не из камня же она, живая ведь, – не сдавались те, кто шёл защищать короля в Монлери.

Все эти басни и наветы, облетевшие Париж и забрызганные по дороге грязью из всех сточных канав, каркающими воронами ворвались во дворец и стали разлетаться по залам, будуарам, покоям.

Бланка дала волю негодованию.

– Страной правит король; я – мать-опекунша до его совершеннолетия. Разве это не свершившийся факт? – бушевала она, бросая на кардинала и архиепископа возмущённые взгляды. – А они всё ещё пытаются поставить под сомнение законность опекунства! Их, видите ли, не устраивают мои полномочия и те обстоятельства, в которых я получила мой титул! Но у меня есть козыри: в стране царит мир; правительство продолжает политику Филиппа Августа и Людовика Восьмого.

– По большей части они обозлены на графа Шампанского, – робко заметил кардинал.

– Им ненавистен Тибо! Ещё бы, они прекрасно знают, что он защищает меня от тех, кто покушается на законную власть!

– Покушение на власть, данную Богом, есть наихудший грех и наибольшее зло, – назидательно промолвил архиепископ. – Церковь сурово карает за такое преступление.

– Чего они добиваются – сначала один, теперь другой? – продолжала Бланка. – Войны? Так я пойду на них войной и перевешаю всех бунтарей! Они этого хотят? Или они полагают, что у меня недостанет сил разбить их поодиночке? А собраться всем вместе у них не хватит ума. Да и в этом случае я сотру их в порошок! На моей стороне Святая Римская церковь, у меня союзники на севере и на востоке, наконец, поможет император Фридрих; он будет рад оказать мне эту услугу, за которую Папа его поблагодарит. Не так ли, ваше преосвященство?

– Безусловно, государыня, – закивал в ответ кардинал. – Григорий Девятый пишет мне, чтобы я не переставал уверять ваше величество в том, что Святой престол всегда стоял и будет стоять на страже интересов французского государства, неутомимого борца за истинную веру Христову.

– Отлучите-ка парочку этих булонских негодяев, кардинал, авось это прибавит им ума и заставит прекратить свои выпады против королевской власти.

– Я и сам намеревался это сделать, государыня, – ответил легат.

– Ваше преосвященство, я рада, что в лице Церкви имею такого верного помощника, как вы. Враги хотят, по-видимому, нас разлучить, наводняя Париж грязными пасквилями. Они рассчитывают, что вы покинете меня. Знайте же, что я не отпущу вас в Рим, тем более что мы так давно уже с вами знакомы. Вы же понимаете, я стою за самые добрые отношения с Церковью – моим духовным оружием в борьбе против мятежной знати.

Кардинал не мог не улыбнуться. Мало того, он подошёл и поцеловал руку королеве.

– Мне лестно слышать такие слова, мадам, – не сводил он глаз с Бланки, не замечая, что перешёл на светский тон. – Я искренне рад нашему взаимопониманию.

– Кроме того, – продолжала королева, – мне надлежит готовиться к продолжению крестового похода на еретиков. Лангедок по-прежнему бурлит ересью, и я не успокоюсь до тех пор, пока не поставлю графа Тулузского на колени! Я должна расширять границы королевства, и я отберу Лангедок у Раймонда! Начну с политики выжженной земли. Он сам приползёт ко мне, когда его подданные сотнями, а потом тысячами станут умирать от голода!

– Церковь одобряет любые действия королевы Франции, направленные на соблюдение установленного Богом миропорядка на земле, – не скрывал своей радости легат. – Святой престол не замедлит откликнуться на ваш благородный порыв и даст своё благословение.

– Благодарю вас, кардинал. В вашем лице, и я не преувеличиваю, поверьте, я беседую с самим наместником Господа на земле.

Глава 14. Посланник небес

А в городе продолжали кипеть страсти. На смену прежним наветам пришли новые: крикуны стали громогласно заявлять о том, кто королева беременна, причём она и сама не знает, от кого – от графа Шампанского или кардинала. Сообщение вмиг облетело Париж и в угрожающей форме достигло стен королевского дворца. Аллею Мельников запрудил народ. В воздухе стоял единогласный гул: обвиняли королеву, готовую родить бастарда. Маршалы отрядили солдат, чтобы разогнать это сборище, но ничего не вышло: людей стало ещё больше. Какой-то горлопан вопил громче всех, взобравшись на бочку и указывая рукой на дворец:

– Призвать королеву к ответу! Пусть объявят святые отцы, что она не беременна! Пусть поклянутся в этом на Священном Писании!

– Призвать! Пусть поклянутся! Позор королеве! – вопил народ.

Епископы заволновались, зашептались. Важно успокоить толпу: волнение в городе может перерасти в настоящее восстание. Но для наведения порядка им необходимо… кто бы мог подумать! Они должны потребовать у королевы раздеться в их присутствии, чтобы убедиться в отсутствии беременности. Толпа ревёт, и надо её угомонить, поклявшись на Библии, но для этого, дабы не совершить смертного греха, требуется убедиться воочию… Архиепископ Санса воспротивился было такому акту унижения её величества, но под давлением коллег сдался. Все вместе они отправились к легату.

Бланке тем временем уже донесли о сборище на Мельничной аллее. Доложили также о том, что епископы собрались на совещание. Значит, сейчас они войдут, и придётся раздеться… Она закусила губу. Ей – раздеться при них! Всё равно что при всём народе! Каково? Сгореть можно со стыда, от унижения. Но – и она с болью в сердце и отчаянием признавалась себе в этом – у неё не было иного выхода. Она обязана рассчитывать на привязанность к королевской власти духовенства; она должна, дабы не потерять у него почитания своей особы, предоставить взорам святош доказательство. Этим она явит готовность всегда и во всём следовать мудрым советам святых отцов и заручится нравственной поддержкой Святого престола. Она должна это сделать ещё и для того, чтобы сохранить уважение к королевской власти своего народа. Не отважится она на этот шаг – её престиж может рухнуть в одночасье. Поколеблется вера людей в справедливость и незыблемость монархии, рассыплется прахом уважение святых отцов к короне. Ведь получится, что народ прав, а она, вместо того чтобы обсудить с духовенством создавшееся щекотливое положение и попытаться общими силами с честью выйти из него, – отвернётся от них, своих советников, своей опоры.

Так она и сказала Тибо, когда он ворвался к ней, предлагая разогнать толпу, а ораторов перевешать. Она запретила ему. Это её парижане, её народ! Пусть одураченные, но всё же они её подданные, и она не имеет права выступать против них с оружием в руках. Будет только хуже.

– Ни к чему действовать силой, – прибавила она. – Епископы справятся с этой бедой мирным путём, тем более что Церкви запрещено проливать кровь.

Тибо в бессилии заскрипел зубами, а она велела ему выйти и стала ждать – бледная, сжав кулаки, вонзив ногти в ладони и с ужасом глядя на дверь. Не внимая доводам разума, её женская природа противилась такому акту собственного насилия над собой, а мозг сверлила отчаянная мысль, навеянная стыдом: «Боже мой, ведь среди них наверняка будет легат Сент-Анж… Легат!..» Её озарила спасительная мысль. Она помчалась по коридору и влетела к нему в покои, торопясь, дабы опередить епископов.

– Кардинал, спасите меня, умоляю, если вам дорога моя честь!

– Ваша честь? – Тараща глаза, легат явно не понимал. – Что случилось? Кто смеет? Назовите мне его имя, и я обрушу на него громы небесные!

– Епископы, – выпалила Бланка, с опаской поглядывая на дверь и прислушиваясь к тишине, пока что царящей в коридоре. – Они потребуют, чтобы я разделась перед ними. Понимаете?

– Разделись?! – чуть не поперхнулся кардинал, меняясь в лице. – Вы? Но с какой стати?

– Разве вы не слышите, что происходит под окнами дворца?

– Слышу и знаю. Вы что же, полагаете, они посмеют?..

– Они уже идут сюда.

– Епископы?

– Такие случаи бывали в истории. Им нужно ваше согласие.

Кардинал побледнел.

– Это святотатство! Я не позволю им!

– Я знала, что вы меня поймёте, ваше преосвященство. Благодарю вас! Я не забуду этой услуги, если, конечно, они послушают вас.

– Пусть только посмеют поступить иначе!

– Откройте скорее потайную дверь, я должна уйти. Уверена, они уже идут сюда, и мне вовсе незачем с ними встречаться.

Кардинал щёлкнул ключом в замке. Королева бросила на него благодарный взгляд.

– Успокойтесь, – тронул он её слегка за руку. – Ваш рыцарь послан вам судьбой, я же – небесами. Но… простите меня, ради бога… Вот ещё вопрос. Вы чисты? Вы и в самом деле не…

– Не тяжела ребёнком? Нет!

– Вы уверены в этом?

– Я это знаю.

– Тогда идите, ваше величество, и доверьтесь мне, – улыбнулся кардинал.

Кивнув, Бланка исчезла в темноте винтовой лестницы, где её поджидал Бильжо.

Спустя чуть больше минуты после того как за королевой закрылась потайная дверь, к кардиналу вошли епископы Нуайона, Шартра, Парижа и Бове. Изложив свою просьбу, скорее даже требование, они стояли и смотрели на него, ожидая позволения приступить к действиям и тотчас же направиться в покои королевы.

А он с негодованием во взгляде оглядывал их всех, по очереди, одного за другим. Он уже знал, что скажет им. Так диктовал ему разум, восстававший против постыдной и омерзительной по своей сути акции, которую собирались предпринять по отношению к женщине, далеко ему не безразличной. А если добавить к этому, что она к тому же королева!..

Кардинал смотрел на них, и всё существо его кипело возмущением. Как посмели они, эти псы, даже помыслить об этом? Как сумели набраться наглости требовать такого акта от королевы и прийти к нему за санкцией на это бесстыдное действие! Они забыли, кто перед ними? Его письмо Папе – и со всех этих голов полетят митры. Бланку Кастильскую! «Его» королеву! Женщину, которую он любит! Эти выскочки хотят заставить её раздеться перед ними?!

И его голос загремел, повергая епископов в трепет:

– Мечтаете поглядеть на обнажённую женщину? Захотелось лицезреть королеву Франции в костюме Евы?! За посягательство на миропомазанную особу, властью, данной мне Святым престолом, я вправе лишить любого из вас епархии и сана, после чего подвергнуть отлучению! Так кто из вас по-прежнему желает взглянуть на обнажённое тело государыни-опекунши? Поднимите руку или подайте голос. Я хочу видеть и слышать того, кто осмелится пойти против Церкви и её законов, не позволяющих как созерцать в нагом виде, так и касаться руками тела избранника Божьего!

Епископы задрожали. Ни один не посмел подать голос. Даже губа ни у кого не дрогнула: увидит легат – беда! Застыли в молчании прелаты, стыдливо опустив глаза, завздыхали, понурив головы. Не ожидали такого поворота событий.

– Запрещаю даже мысли сей греховной гнездиться в ваших головах! – продолжал кардинал, подходя ближе, чуть ли не наступая каждому на носки туфель. – Да как смели вы прийти с такими намерениями ко мне, посланцу самого преемника апостола Петра! Как повернулся ваш язык! Ты, архиепископ Санса! – Он ткнул пальцем в грудь Готье Корню. – Ты выше всех саном, тебе и ответ держать. Отвечай мне, что побудило тебя замыслить такое святотатство?

– Всему виной прихожане, – неторопливо заговорил архиепископ, кивая в сторону Мельничной аллеи. – Назревает бунт. Во избежание этого наша коллегия постановила…

– Что-о? Постановила? Даже не советуясь со мной?

– Собственно, мы и пришли по этому поводу.

– Что же она постановила? Раздеть королеву догола? Может быть, вы вознамерились после этого вывести её на балкон и показать всем этим бездельникам, которым вы не знаете, как заткнуть рты?

– Мы хотели только убедиться…

– В чём?

– Что королева не беременна.

– И для этого намеревались сорвать с неё одежды?

В ответ – сомкнутые рты, растерянные лица. Возражать было не только бессмысленно, но и опасно. Кажется, они и в самом деле перегнули палку.

А кардинал продолжал свою обличительную речь:

– А подумали ли вы о том, что любые, даже самые замечательные, качества женщины не могут исключить слабостей, присущих её полу? Чего же вы хотите от вдовствующей королевы? Разве она монахиня и давала обет целомудрия? Разве не имеет она права поступать как ей хочется после кончины мужа, которого она так беззаветно любила? С какой стати вам вздумалось уличать её в амурных делах? Кто вам позволил? Она любит? Пусть так! Кому какое до этого дело, тем более этим крикунам под окнами дворца, и вам? Её любовь служит во благо королевству, которое защищает её верный рыцарь. Разве не так? Разве нанесла её любовь ущерб интересам государства?

– Но, ваше преосвященство, – рискнул высказаться один из епископов, – что как королева и вправду беременна?

– Что с того? – набросился на него кардинал. – Или она не верная дочь Церкви? Или своей беременностью поставит под удар интересы короны?

– Мы только хотели опровергнуть наветы…

– Вы должны быть выше их и поведать народу правду.

– Вот мы и хотели узнать её…

– Таким бессовестным путём?

– Но как иначе узнаем мы истину? Кто нам скажет?

– Я! Закройте рты и не делайте таких глаз. Да, я, но это вовсе не значит, что я провожу ночи в опочивальне королевы. Её величество Бланка Кастильская поклялась мне на Евангелии, что чиста перед Богом и не носит в своём чреве бастарда. Вам понятно? А теперь идите и не смейте даже заикаться королеве Франции о том, что намеревались совершить. Успокойте народ, принесите ему какие угодно клятвы, ибо вы пришли к нему с правдой, которую он хочет знать.

Прелаты, молча поклонившись, удалились.

Народ их ждал. Он знал, что они выйдут к нему, чтобы молвить истину, ибо устами духовного лица глаголет сам Господь Бог. И они вышли, все пятеро с архиепископом во главе, в величественном молчании, сопровождаемые клириками, проследовали вдоль южного крыла дворца и остановились в нескольких шагах от аллеи Мельников.

Толпа притихла, обуянная страхом: не отлучениями ли запахло, королеву ведь осмелились обсуждать, а она миропомазана!

Человек Средневековья трепетал перед Церковью, страшась дьявола или кары Господней, а после смерти – мук адовых. Только духовенство могло указать ему путь к спасению, то есть к вечному блаженству в раю, и народ в основной своей массе благоговел перед святыми отцами, верил всему, что говорит монах или священник, тем более епископ, и безропотно выполнял все их повеления.

Хорошо зная об этом, прелатам не составило большого труда убедить толпу в её ошибочных помыслах и заставить разойтись. Распятие, которое архиепископ держал при этом над головой, окончательно развеяло все сомнения в том, что королева Франции чиста перед Богом и своим народом, который всегда будет любить.

Крикун, видя такой оборот дела, попытался скрыться, но его поймали и избили. Стража потащила его к заплечных дел мастерам, а народ, рукоплеща и кидая в воздух шапки, радостно кричал:

– Слава нашей королеве! Мы любим её и нашего короля! Слава! Слава!