Текст книги "Королева Бланка"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Глава 22. Ангулемская интриганка

Генрих III, поняв, что лишился союзников, а одного Филиппа Строптивого ему явно не хватает, пошёл, вслед за временным, на официальное перемирие с королём Франции. Мать Генриха, Изабелла, узнав об этом, вмиг стала схожей с одной из фурий, прислужниц Аида, – глаза навыкате, рот перекошен, из ноздрей того и гляди вырвется пламя. Но поскольку сына не оказалось рядом, она обрушила свой гнев на супруга.

– Что, купили, заманили? – злобствовала она, брызгая слюной. – Тибо распластался у ног испанки, и ты вслед за ним? Эту кастильскую дрянь давно пора убить, а вы лижете ей пятки и целуете руки! Теперь и мой сын предал меня и Англию! Клянусь небом, вы не мужчины, а жалкие тряпки, о которые противно даже вытереть ноги! Все ваши выступления – мыльные пузыри, лопающиеся один за другим.

Лузиньян, не желавший порывать дружбы с Тибо, стал защищаться:

– Чего ты бесишься? Королева-мать – старая, больная женщина, в конце концов, её можно понять.

– Мы с ней одногодки. По-твоему, я тоже старуха?

– Удивительно, но ты не увядаешь. К тому же не больна, а её мучают бессонница и головные боли.

– С таким мужем, как ты, у меня скоро появится и то и другое, к этому добавится нервное расстройство.

– Твои волнения от зависти: как же, она правит государством, а ты всего лишь покинутая мать. Но Людовик ещё юн; когда подрастёт, быть может и он избавится от своей матери.

– Чёрта с два! Она крепко держит корабль на волнах. Увидишь, она не отдаст ему власть, будет править сама. Она дождалась своего часа, теперь её не спихнуть. Её уже называют соправительницей.

– Чего это она дождалась? Что ты имеешь в виду?

Изабелла хлопнула себя руками по бёдрам:

– Смотрите-ка, он даже не понимает, о чём идёт речь! Сколько лет пробыл королём её муженёк? Всего три года. Не кажется ли тебе странным, что он, в самом расцвете сил, так внезапно ушёл из жизни? А ну-ка, вспомни теперь, долго ли проливала слёзы о безвременно почившем супруге его жена? Да она через пару дней забыла о его существовании, а через неделю уже ублажала своими ласками молодого соседа из Шампани, твоего приятеля Тибо, вместе с которым ты бежал из-под Авиньона. Многие догадываются, почему ты ушёл вслед за ним.

– Истёк срок нашего вассального договора, это всем известно.

– Нет! Тибо отравил короля, потому и ускакал, а с ним и ты. Но его ждала возлюбленная королева, а тебя кто?

– Тоже возлюбленная. Или ты уже не королева?

– Ты навлёк на себя позор и, оставив умирающего короля, заставил подозревать тебя как соучастника Тибо.

– Перестань говорить глупости! Твоё больное воображение уводит тебя прочь от реальности. Никто и не думал губить короля, болезнь свела его в могилу.

– Откуда же она взялась?

– От походной жизни. Дизентерия. Да ведь тебе известно! Мясо негде было хранить, на нём сидели мухи, его не могли даже промыть как следует. Люди умирали десятками. Любому грозила смерть.

– Выходит, ты вовремя удрал? Но ты сделал это, не желая покидать Тибо. Он был нужен тебе. Зачем?

– Зачем же? – всё ещё не понимал супруг.

– Чтобы править королевством вместе с ним; он – в качестве фаворита королевы и её первого министра, а ты – в качестве его друга.

– Да ты с ума сошла, Изабелла! Кто мог внушить тебе такие дьявольские мысли! Говорю же тебе, пищи было мало, ели всё подряд, не мыли…

– Всякую смерть можно устроить, было бы желание, – не унималась супруга.

Лузиньян не выдержал, вскочил с места:

– Никто не считает меня убийцей! Это же просто глупо!

– Зато убийцей считают Тибо, а ведь ты дружишь с ним.

– Тибо не убийца, клянусь тебе!

– Все ваши вассальные клятвы лживы.

– Это не вассальная клятва, уясни, наконец! Я говорю это для тебя.

– Ты многого не знаешь. В день коронации Людовика жители Реймса преградили Тибо путь во дворец.

– Мне об этом известно. Пустили ложный слух.

– Он давно достиг Парижа, об этом стали втихомолку поговаривать. Как видишь, пока это только искры, из которых совсем нетрудно раздуть пожар.

– Ты хочешь очернить Тибо? Поссорить его с королевой? Безумная, что ты затеваешь? Чего добиваешься? Что сделал он тебе плохого?

– Влюбился в испанку! Она купила его своей мнимой любовью. Она водит его за нос, потому что он ей нужен. Неужели это не понятно? Теперь она подманила к своей юбке и тебя. Она скоро всех вас купит одного за другим.

– Собственно, чем это плохо? Она будет продолжать дело своего свёкра, расширяя королевство.

– Как же она это сделает? А так: отберёт у вас один за другим все города, оставив каждого на клочке земли, который сможет прокормить разве что ваших слуг.

– При чём же здесь Тибо?

– Всё это она проделает с его помощью, и ты вместо графа де Ла Марша станешь жалким сеньором, а я из королевы стану всего лишь помещицей.

– Никто не собирается отнимать у тебя твоё Ангулемское графство, а у меня – Ла Марш. Напротив, благодаря этому брачному союзу владения наши увеличатся.

– Они всегда останутся под рукой иностранки, поскольку принадлежать будут её сыну, а Изабелла, невеста нашего Гуго, поступит так, как захочет её мать. Вот мы и под властью испанки! Раньше это был только ты, теперь стану и я. Однако я королева, и мой сюзерен – сын Генрих! Лучше быть вассалом собственного сына, чем полностью зависеть от кастильянки. Но она не уберёт своих лап от наших владений, а потому её надо… устранить. Вначале, однако, следует рассорить её с любовником.

– Ты снова начинаешь молоть вздор! Она не спит с ним, всякий тебе скажет. Ни один человек не может похвастать тем, что видел их вместе в обстановке, не оставляющей сомнений в том, в чём ты хочешь её уличить.

– Вот и надо сделать так, чтобы было кому похвастать такими сведениями, – вкрадчиво заворковала супруга на ухо не слишком твёрдому в своих убеждениях муженьку. – А заодно следует раздувать слухи о том, что испанка спит с убийцей своего мужа. Пойми, их необходимо поссорить.

Лузиньян отшатнулся от жены, недоумевая:

– Зачем?!

– Боже мой, как долго до тебя доходит! Вот уже сколько времени мы с тобой говорим, а оказалось, топчемся на месте. А может быть, ты не хочешь меня понять, потому что кастильянка тебе по нраву?

– Я этого не говорил.

– Ответь мне, желаешь ли ты своему другу добра? Не делай удивлённых глаз, я говорю о Тибо.

– У меня нет причин ненавидеть его. Мы с ним старые приятели. С какой стати мне враждовать с ним и его женой, хотя она и выдала нас в деле при Шиноне и, похоже, при Беллеме.

Изабелла сделала вид, что пропустила последние слова мужа мимо ушей.

– Стало быть, ты желал бы, чтобы он был оправдан в деле с Людовиком Восьмым? Он, а значит, и ты?

– Опять ты за старое!

– Нет уж, будь добр, ответь мне.

– Разумеется, чёрт возьми!

– Так вот, их разрыв явится для него лучшим доказательством невиновности – всем станет ясно, что он не убивал короля. С какой стати ему делать то, что расстроит их отношения с королевой? Выходит, и ты будешь обелён во всей этой истории.

– Будь я проклят! Ты по-прежнему подозреваешь меня в сговоре с ним?

– Подозрения исчезнут, когда ты сделаешь то, что должен сделать. Пойми, оставшись одна, испанка уже не будет иметь прежней силы, какую имеет сейчас, а стало быть, есть смысл продолжить ваше дело, которое на корню погубил твой друг Тибо. Король Англии, мой сын, поможет вам людьми, деньгами. Власть английского монарха принесёт нам новые земли и вернёт старые, те, что у тебя отобрали. Вернёт свои территории и король, мой сын. Вам с ним нечего больше будет делить, вы заживёте в мире, и ты станешь могущественным властелином, преданным вассалом английского монарха, который даст тебе всё, уж я позабочусь об этом.

– Твоя интрига ни к чему не приведёт, – неуверенно возразил Лузиньян. – Пойми, на престоле её сын, и за счастье его и своих детей она будет бороться до конца.

– Вот и надо сделать так, чтобы бороться было некому. Испанка должна исчезнуть. Но в этом деле мешает граф Шампанский. Их разрыв – дело святое и богоугодное. Вот задача, которая стоит перед нами!

– Перед тобой! – сверкнул глазами Лузиньян, начавший понимать – и это после стольких лет! – коварство женщины, с которой жил. – Ты толкаешь меня на преступление!

– Я забочусь о будущем графства Ла Марш, о наших с тобой детях. О чём же ещё надлежит думать матери и их отцу, моему супругу, которого я горячо люблю? – Она села перед ним на корточки, ласковой кошечкой потёрлась щекой о его ладонь, преданно заглянула в глаза. – Надеюсь, он отвечает мне взаимностью?

– Разумеется, дорогая, – промямлил Лузиньян, тая и уже плохо соображая, – как можешь ты сомневаться во мне?

– Коли так, милый, то нам надлежит сообща бороться с произволом, в лице иностранки.

– Да, но её дети! Я подписал договор…

– Всё это в будущем, – продолжала мурлыкать Изабелла. – Мы породнимся с королём, будь уверен, но с ним уже не будет его матери, чьей свояченицей я вовсе не собираюсь становиться. Одним словом, я не желаю подчиняться испанке. При юном короле, – повторяю тебе, дабы ты уяснил как следует, – так вот, при юном короле будет его дядя Филипп Строптивый, ну а ты – в числе его лучших друзей. Может ли быть иначе, если ты помог ему подобраться к трону? Вот мы и у власти, Гуго!

– А Тибо? – хмурясь, нерешительно спросил супруг.

– Тибо? Зачем он тогда будет нам нужен?

– Как, негодная! Ты хочешь сказать, что он… что его…

– Успокойся, дорогой, я просто хочу дать тебе понять, что он останется вассалом короны, только и всего, а на его месте, которое уготовила ему кастильянка у трона, будешь ты.

– Но это предательство!

– В наше время это слово вошло в моду, тебе ли не знать? Кажется, ты предал однажды одного короля, потом другого. Пора бы привыкнуть.

Лузиньян молчал, чувствуя, как его опутали липкой паутиной, которую он тщетно пытается разорвать. Козни супруги вначале показались ему чудовищными, потом и вовсе неосуществимыми. Затем его возмутило её коварство, вслед за этим вызвал восхищение её ум. Но план её, казалось ему, имел существенные изъяны, о которых он пока что не имел представления, но догадывался, что они непременно обнаружатся. Терзаемый сомнениями, глядя на супругу и не зная, что ответить, он проговорил, проведя рукой по лбу:

– Надо хорошо подумать. Я должен собраться с мыслями, чтобы прийти к определённому решению.

– Я не тороплю тебя, у нас есть время.

С этими словами Изабелла вышла из комнаты. Едва она очутилась за дверью, её стало не узнать: кошечка вмиг превратилась в тигрицу с широко раскрытыми злыми глазами и гримасой отвращения, только что не с оскаленными клыками.

– Безмозглый осёл! – презрительно бросила она в сторону двери и, тотчас отвернувшись, пересекла коридор. – Говоришь, Агнесса де Боже? – прошипела она, подходя к окну и бросая взгляд на расстилающиеся вдали заливные луга, близ которых, с поросшими ивняком и ольхой берегами, текла река. И продолжала, сузив глаза, с остановившимся взглядом: – Жена, конечно, сделает так, как угодно мужу, а муж – так, как захочет жена. Но между ней и кастильянкой нет и не может быть распрей; надо думать, Агнесса мечтает породниться с королевским семейством, недаром они назвали дочь Бланкой. Из этого следует, что она и дальше будет поощрять своего мужа-волокиту, например, посоветует королеве самым жестоким образом пресекать всякие слухи. Вспомним, что именно она помогла испанке погасить прошлые выступления против неё. Значит, она – враг, которого следует убрать с дороги.

Изабелла помедлила, задумавшись о чём-то, и внезапно рассмеялась, злобно скривив губы:

– Что ж, она одна будет виновата в несчастье с королевой. Избегнув же наказания, погибнет от яда… Однако что я могу одна, без союзника? Гуго обмолвился как-то, что к их движению примкнула Бургундия. Сильный зверь! Попробуем расшевелить старую герцогиню, тем более что Бургундия всегда была не в ладах с Шампанью. Берегись же, испанская гадина, ты и не догадываешься, как сумеет постоять за себя женщина, бывшая когда-то королевой Англии.

И она пошла к себе. Внезапно она остановилась у одной из колонн, уставившись на неё, словно эта колонна внушила ей какую-то новую мысль или помогла облечь в соответствующую форму старую.

– Кому придёт в голову говорить о покушении на миропомазанника? – вопросила она холодный, мёртвый мрамор, и, словно прочла на нём ответ, продолжила свой монолог: – Какие-то неизвестные ворвались во дворец и убили его мать, только и всего. Король вне опасности, никто и не собирался покушаться на его жизнь… Да, именно так и не иначе. Завтра же я отправляюсь в Бургундию!

Глава 23. Скорбная весть

Итак, Бланка могла торжествовать. По совету Гёрена она укротила-таки двух непокорных феодалов, заставив их подписать брачные договоры. Однако помолвка – всего лишь церемония объявления женихом и невестой, и только, нарушить её ничего не стоило, как и клятву верности, которую вассал приносил сеньору. Правда, это грозило войной, но не к тому ли и стремились всегда Лузиньян с Моклерком, купленные английским монархом? Так чтó им новый мятеж, если брачный договор их заставили подписать с позиции силы?

Бланка понимала, что не за горами новая борьба, и это вносило в её душу смятение. Как всякой женщине, ей хотелось мира в своём королевстве. Скоро опять начнётся война с Плантагенетом, от этого не уйти, ибо Генриху III необходимо поддержать престиж королевской власти перед своими феодалами, а тут вражда с собственными вассалами. Одно утешение – её союзники. Фернан Фландрский, на которого она возлагала большие надежды, зорко следит за графом Булонским. Тот знает об этом, скрипит зубами от злости, но не смеет высунуть носа из своей норы: ему тотчас перекроют дорогу гарнизоны в Монтрей-сюр-Мер, Эдене, Теруане, Сен-Поле. Все эти города и крепости держат графы – вассалы Феррана. Север Франции, в отличие от центральных регионов, был не столь легкомыслен в отношении вассальных клятв.

Лузиньяна, вздумай он двинуть свои войска на Париж, встретят Анжу, Турень, Берри. Да он и не посмеет без союзников, к тому же не желая порывать дружбы с Тибо Шампанским: всё же де Ла Марш его уважал и, по правде говоря, побаивался. Нет, со стороны Ангулема ничто не грозит, и даже супруга Лузиньяна, бывшая королева Англии, похоже, смирилась и готова признать новую власть.

Угрозу представляет Бретань. Отец Моклерка – из королевского рода графов Дрё, мать – де Куси; целая орава родственников у мятежного Пьера из обоих родов к западу и северо-востоку от Парижа. Змеиный клубок… Совсем недавно кто-то дал этим принцам такое меткое название. Бланка стала вспоминать: кто? Вспомнила – сын. Она улыбнулась – он у неё истинный рыцарь! Как он вступился за неё там, на стенах Монлери! Настоящий герой, её маленький защитник! Он крикнул тогда де Куси, что не даст в обиду свою мать…

Подумав об этом, Бланка прослезилась. Она никому не позволит его обидеть! Она научит его управлять государством и противостоять алчным баронам…

– Снова ты за своё, королева, – послышался рядом голос Бильжо. – Часто плачешь. Понимаю, как тебе трудно. Что опять пришло на ум, какие нахлынули воспоминания?

– Воспоминания? – Слегка удивлённая, Бланка повернула голову. – Как ты догадался?

– Я давно научился читать по твоему лицу, как по книге. Ты думала о своём сыне.

– Да, Бильжо, ты, как всегда, прав. Но не только о нём, – о Франции. Мой свёкор не для того по крупицам собирал королевство, чтобы после его смерти оно досталось мятежным вассалам. И не для того я вышла замуж за его сына, чтобы спокойно наблюдать, как они, словно голодные псы, собираются рвать на части великую державу, доверенную ему отцом. Бог дал мне власть, сделав правительницей, и этим мечом в союзе с Церковью я буду отныне карать изменников. Самый опасный из них – Моклерк; не без этого коварного герцога его семейство устраивает против меня мятежи.

– Они не простят тебе своего поражения, – кивнул Бильжо. – Брачный договор шит белыми нитками.

– Знаю.

– Тебе надо отдохнуть: под глазами тени; придворные забыли, как ты улыбаешься. Хочешь, я позову фрейлин? Испанка Эстрелла споёт что-нибудь о твоей родине.

– Эстрелла из Опорто, что в Португалии. Ты никогда об этом не забывал. В последнее время ты стал немного рассеянным, иногда задумываешься. К тому есть причины?

Сложив руки на груди, Бильжо устремил взгляд в окно.

– Как её зовут? – догадалась Бланка.

– Агнесса.

– Шампанская? Так это она не даёт тебе покоя?

– Она много знает. Трудно идти по лезвию меча: не он убьёт, так свалишься в пропасть.

– Она помогла мне, и не раз. Ты познакомился с прекрасным человеком, друг мой.

– Они отомстят. Они обязательно отомстят, королева. Орудием своим они изберут женщину.

– Женщину?

– Их учили драться с равными себе.

– Но кто же, Бильжо? Ты кого-нибудь подозреваешь?

– В доме, где есть сыр, рано или поздно объявятся крысы. Но они есть и в других домах. Их укусы тебе причинят боль, тому же, против кого направлены, – смерть. Не доверяй Гуго Лузиньяну: тот, кто живёт с ведьмой, очень скоро сам становится похожим на неё. Следи за королевой-змеёй, она может укусить совсем неожиданно и не один раз.

Бланка задумалась. Холодком повеяло на неё от этих слов, будто перед ней стоял Даниил, предсказывая гибель Иудеи.

– Бургундия недалеко от Ла Марша, – продолжал Бильжо. – Объединившись, змеи могут натворить немало бед.

Бургундия… Казалось бы, герцогу не на что жаловаться, никто не ущемляет его прав, не отнимает земель. Этот вассал вне игры, ему хватает и своих забот.

– Пустяки, – махнула рукой Бланка. – Тебе показалось. А графиня де Боже под надёжной охраной своего супруга.

– А королева Франции?

– У меня есть ты, Бильжо. Это немало, если учесть, что ты один стоишь троих. Ступай за дамами, пусть придут. Я и в самом деле хочу отдохнуть и послушать «Песнь о моём Сиде»[36]36
  Сид Кампеадор (1043–1099) – один из военных руководителей Реконкисты (война народов Пиренейского полуострова с маврами) Родриго Диас де Вивар. (Сид – господин, кампеадор – воитель). «Песнь о моем Сиде» – первый литературный памятник на испанском языке (ок. 1140).


[Закрыть].

Бильжо вышел и вскоре вернулся. За ним вереницей семенили фрейлины, среди них вышивальщицы, музыкантши, певицы. Расположившись у окна, камина, комода, у стены, где стояла 12-струнная лира[37]37
  Ныне эта лира, как уверяют, находится в Париже, в музее Клюни (в Средние века на этом месте – тюрьма Пти-Шатле у Малого моста).


[Закрыть], и усевшись на подушки у самых ног королевы (вольность, дозволенная лишь фавориткам), фрейлины воззрились на королеву-мать, дожидаясь её пожелания. И смолкли, затрещав было по обыкновению, когда Эстрелла[38]38
  Королевство Португалия в середине XII века выделилось из Леона и Кастилии в качестве самостоятельного государства, граничащего с Испанией, включавшей в себя, помимо остальных, и оба этих королевства. Вскоре они объединились в одно – Кастилия. Так что Бильжо был прав, называя Эстреллу испанкой.


[Закрыть], уроженка Леона, проведя пальцами по струнам лиры, запела песню об испанском рыцаре, прославившемся своими подвигами во время Реконкисты.

Бланка молча слушала, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Она была совсем юной, когда за ней приехало посольство из Франции, но она очень хорошо помнила волнующие, порою грустные мелодии своей родины, которые слышала от вагантов и трубадуров. Эта песня наиболее ярко запомнилась ей – мотив и слова трогали душу, заставляя мыслями уноситься в давние времена походов и битв против неверных…

Вдруг – чьи-то шаги по плитам пола. Замерли у кресла. Бланка открыла глаза. Рядом стояла первая статс-дама.

– Посланец из Бретани просит принять его, ваше величество.

– Из Бретани?.. – Королева смотрела на придворную даму так, словно видела её впервые. – Пусть войдёт.

Пение прекратилось. В комнату вошёл высокий человек в дорожном костюме под лёгким плащом. Фрейлины уставились на него, не зная, кто он, и собираясь оставить государыню ввиду важного, по-видимому, разговора.

– В чём дело? – окинула их удивлённым взглядом Бланка. – Разве я приказывала прекратить петь? Продолжайте же! – обратилась она к певице.

Та снова взяла в руки лиру и тронула струны.

Посланец неторопливо подошёл и, поклонившись, протянул королеве письмо. В центре сургучная печать и – больше ничего, ни слова. Секрет таился внутри.

– От кого? – спросила Бланка так, чтобы слышал один посланец.

Покосившись в сторону фрейлин, что возлежали на подушках, гость, наклонившись, так же тихо ответил:

– От Катрин.

Бланка сразу всё поняла.

– Я напишу ответ, но позднее. Вас проводят в приёмную и обеспечат вашу охрану. Бильжо!

– Уже иду, – ответил верный страж.

– Я подожду, пока ты вернёшься, тогда прочту.

Кивнув, Бильжо вышел вместе с посланцем.

Бланка снова взглянула на запечатанное письмо. Катрин! Сестра Алисы Бретонской, жены Моклерка. Давняя подруга принцессы из Кастилии, жены Людовика. К обеим обращались не иначе как «ваша светлость». Ей, невестке Филиппа Августа, было тридцать, а Катрин – семнадцать, когда они впервые встретились в Париже на похоронах старшего сына Бланки, Филиппа, которого предали земле в соборе Богоматери. Отныне дофином становился Людовик, названный так в честь отца[39]39
  В династии Капетингов существовала традиция давать старшему сыну имя деда, второму сыну – отца.


[Закрыть]. Катрин к тому времени вышла замуж за сеньора де Витри. Оба, по случаю траура, приехали на поминки. Катрин искренне горевала вместе с Бланкой, не отходила от неё ни на шаг, словно обе были закадычными подругами с самого детства и к тому же одногодками. Бланку не могло не растрогать такое участие, и, когда год спустя умер во время родов первенец Катрин, она примчалась к ней, как к самому близкому ей человеку. Обнявшись, точно сёстры, обе долго плакали. Потом бурно радовались, когда Катрин благополучно родила девочку, а Бланка – мальчика, которого нарекли Жаном.

И снова горе в семье герцогов Бретонских: в 1221 году умерла при родах Алиса, жена Моклерка, горячо любимая своей сестрой. Бланка, узнав, немедленно приехала, хоть и опоздала на похороны.

Однако Катрин, любя сестру, презирала её мужа. Грубый, заносчивый, самолюбивый, он вызывал к себе отвращение, и после смерти Алисы сестра с мужем покинули двор. Узнав о политической конфронтации бывшего зятя с новым правительством во главе с королевой-матерью, Катрин и вовсе возненавидела Моклерка. Они с мужем временно проживали в сеньории Монфор, севернее Блуа, и судьбе было угодно, чтобы Моклерк оказался в Дрё, по соседству с Монфором. Дрё – в двух днях пути от Парижа, Монфор – чуть не в два раза ближе…

Бильжо вернулся, встал рядом с королевой, справа. Его приход вывел её из задумчивости; тряхнув головой, она сломала печать и развернула пергамент. Но едва начала читать, к ней осторожно, крадучись, подошла Адалария де Тортевиль с бронзовым канделябром в руке. Бланка, тотчас сложив письмо, подняла на неё вопросительный взгляд.

– В чём дело? Я вас не звала.

Адалария кисло улыбнулась:

– Мадам, я подумала, что здесь темно и свечи вам не помешают. Позвольте, я подойду ближе и посвечу вам.

– Я не нуждаюсь в ваших услугах, дорогая моя, ступайте на место, – несколько раздражённо ответила Бланка.

Но придворная дама не уходила: ей очень хотелось знать содержание письма и имя отправителя.

– Но, мадам, видит Бог, я хотела как лучше, – настаивала она. – Как только вы начнёте читать, так сразу же вам станет ясно, что без меня вам…

Королева слегка повернула голову вправо. Тотчас от кресла отделилась фигура и двинулась прямо на этот канделябр. Адалария побледнела: на неё холодно, не мигая, смотрели два карих глаза, казалось, готовые в следующее мгновение обратить её в кучку пепла. Она хотела что-то произнести, но от ужаса слова застряли в горле: Бильжо надвинулся на неё всем телом, загородив собою королеву, и жёстко бросил ей в лицо:

– Что вам непонятно? Или вы ждёте, чтобы я вышвырнул вас отсюда вон?

– Как… – пробормотала, растерявшись, Адалария. – Меня?.. Вон?

– Убирайтесь! – рявкнул Бильжо.

Но придворная дама не трогалась с места, хлопая глазами и от возмущения не находя слов. Краска стыда стала заливать ей лицо. Она знала суровый нрав верного стража, но считала недопустимым такое грубое обращение с ней.

– Мадам, я больше не буду повторять! – снова произнёс Бильжо. – Не вынуждайте меня применять силу.

Адалария бросила пытливый взгляд на королеву: не выручит ли та её из крайне неприятного положения. Но Бланка не сказала ни слова, лишь молча глядела на неё, и в этом взгляде мадам де Тортевиль уловила насмешку, граничащую с презрением. Не издав ни звука, понимая, что акция не удалась, и ловя на себе отнюдь не дружелюбные взгляды присутствующих, Адалария нехотя отошла в сторону. Ставя подсвечник на место, она приняла твёрдое решение отомстить.

Бланка раскрыла письмо и стала читать. Вот что писала ей Катрин:

«Спешу уведомить Вас, мадам, в том, что над Вашей головой вновь собираются тучи. Мой родственник, подстрекаемый вашим кузеном, не намерен сидеть сложа руки и готовит новый поход. Сейчас он рядом с сеньорией моего мужа, где мы с ним находимся, в известном Вам графстве; со всех сторон к нему стекаются преданные люди. По моим сведениям, выступление назначено на первые числа августа сего года. Не вздумайте приезжать, если захотите уладить дело миром – не миновать беды: противник настроен весьма недружелюбно. Будьте готовы к отражению нападения и помните о Ваших друзьях так же, как помнят они о Вас.

Всегда преданная Вам К.В.».

Бланка сразу же всё поняла: родственник – зять Катрин, Пьер Моклерк, кузен – король Генрих III, сеньория мужа – Монфор, других у Андре де Витри не было; наконец, известное графство – Дрё.

Сложив письмо, она сидела некоторое время, не шевелясь и отрешённо глядя перед собой. Фрейлины смотрели на неё, ожидая приказаний, но уже понимая, что им надлежит уйти.

– Оставьте меня, – коротко бросила Бланка.

Фрейлины поспешно упорхнули, сразу же за дверью принявшись строить догадки.

Бильжо, невозмутимый, как сфинкс, молча глядел им вслед. Бланка протянула ему письмо.

– Читай.

Сама встала и медленно, словно на плечи ей неожиданно взвалили многопудовый груз, тяжёлой поступью направилась к окну. Раскрыв его, она устремила взгляд на излучину Сены, лениво катившей в наступающем сумраке свои тёмные воды, и, глубоко вздохнув, промолвила:

– Боже мой, чего им ещё не хватает? Что они ещё от меня хотят? Кончится ли это когда-нибудь?..

– Им нужна твоя голова, – послышалось у неё за спиной.

Она молчала. Бильжо говорил правду. Она мешала им всем, её необходимо убрать, чтобы править самим. Но это полбеды; другая половина – её кузен король Генрих Английский. Он вырос, стал уже совсем взрослым, а её сын Людовик ещё очень юн, многого не понимает. Её задача – научить его всему, что знает сама. Но как трудно ему уже теперь, когда опасность то и дело угрожает его матери, его королевству, а он ничего не может с этим поделать потому, что, став королём, он, в сущности, оставался ребёнком.

Думая так и не отрывая взгляда от Сены, Бланка произнесла голосом, идущим из самых недр души:

– Людовик, мальчик мой, твоё царствование начинается с неисчислимых бед. За что Господь послал тебе такие испытания? Чем прогневила я Отца Небесного, что не явит наказание своё врагам престола королей франкских и не окажет милости миропомазаннику Своему?

– Не надо было выпускать из клетки одного из де Куси, – снова услышала она позади себя. И возразила:

– Он покаялся в своих прегрешениях перед короной, ты же слышал.

Ответ ещё больше омрачил её душу:

– Таких псов следует держать на цепи; спустив с цепи, рискуешь вновь быть укушенной.

– Что же делать? – после короткого молчания, повернувшись, спросила Бланка. – Как быть, Бильжо, посоветуй хоть ты мне.

– Рубить головы, – был бесстрастный ответ.

– Нельзя, – вздохнула она. – Они все королевской крови. Опора трона, войско короля во время войн. Найди другое решение.

– Я не стратег и не политик, моя королева. Моё дело – охранять твою жизнь. Едва ли здесь помогут даже твои маршалы и епископы. Но есть один, чей ум ценится выше других…

– Гёрен! Ты говоришь о нём! – воскликнула Бланка и, вновь повернувшись к окну, молитвенно сложила руки на груди: – Гёрен, славный мой, помоги мне, дай совет! Мне плохо без тебя. Приди же, верный друг мой, я хочу видеть, слышать тебя! Никто не скажет умнее, чем ты. – И снова она обернулась. – Бильжо, пошли кого-нибудь за Гёреном! Я должна его видеть, мне нужен его совет… Нет! Мы отправимся к нему сами, вдвоём с тобой!

Она рванулась к дверям, собираясь покинуть дворец и бежать к своему первому министру… как вдруг двери раскрылись. На пороге стоял камергер де Немур. Бланка резко остановилась, отпрянула в испуге: лицо того, кто был перед ней, дышало печалью и показалось ей чужим: лоб прорезали морщины, губы дрожали, в глазах читался страх, словно этот человек был в чём-то виноват перед королевой.

– В чём дело, Жан?.. – быстро спросила Бланка, чувствуя, как остановилось её дыхание в преддверии новой беды. – Случилось что-нибудь? Говорите же!

– Случилось, ваше величество, – ответил печальный вестник, опуская взгляд. – Королевство постигло большое горе. Ваш канцлер, ваш министр и верный друг, епископ Гёрен…

– Что с ним?! – бросилась она к нему.

– Он умер.

– Нет, – тихо промолвила Бланка, меняясь в лице и медленно пятясь от камергера, с широко раскрытыми глазами, словно увидела перед собой призрак. – Нет! – громче повторила она, мотая головой из стороны в сторону и бледнея на глазах. – Не-ет!!! – вдруг закричала она, бросаясь на Немура и колотя его кулаками в грудь. – Ты врёшь, виконт! Ты пришёл сюда, чтобы нанести ещё одну рану моему разбитому сердцу! Нет! Нет! Ты лжёшь! Этого не может быть! Не может быть! Ты слышишь? Не может…

И залилась слезами, не в силах продолжать. Бильжо подошёл, обнял её за плечи. Она упала ему на грудь и забилась в рыданиях. Весть была чудовищной и в её представлении не шла в сравнение ни с чем – ни с одним мятежом, ни, может быть даже, со смертью мужа. Ушёл от неё тот, кого она любила больше жизни, кто был ей безмерно дорог как друг, советник, как родной отец, горячо любимый своей дочерью…

Текли минуты. Скорбное молчание гнетуще висело в покоях королевы. Она продолжала надрывно всхлипывать, тело её не переставало вздрагивать в объятиях Бильжо, и он молча переживал её горе, опустив голову и хмуря лоб. Это было, кроме того, и его горе тоже, ведь Гёрен был лучшим другом его отца и первым советником короля Филиппа Августа, и он, Бильжо, помнил, как Гёрен учил его управлять лошадью, стрелять из лука, а позднее рассказывал ему всевозможные истории из времён своей юности.

Бланка наконец успокоилась, достала платок, утёрла слёзы. Повернулась к дверям, посмотрела на камергера.

– Кто привёз скорбную весть?

– Аббат Гревен, ваше величество.

– Давно?

– Только что. Но он не решился… Он только сказал…

И тут в комнату вбежал Людовик и с плачем бросился к матери.

– Мама! Мамочка!..

Она прижала его к себе, гладила по волосам и пыталась утешить, как могла, а он, обнимая её, сквозь слёзы бормотал:

– Я любил его… Я так любил его, мама!.. Мой милый, добрый Гёрен…

Бланка перевела взгляд на камергера.

– Мы немедленно едем к епископу. Мы и собирались уже…

Внизу, у лестничного марша, в скорбном молчании стояли придворные. Всем было хорошо известно, какой вес имел при дворе епископ Санлиса. Едва король с матерью спустились вниз, к ним подошёл аббат Гревен.