Текст книги "Королева Бланка"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Глава 2. Ветерок ереси в покоях короля

Юный король отправился искать кормилицу. Непонятное слово, как заноза, не давало ему покоя, тем более что слышит он его не впервые.

Он нашёл кормилицу в спальных комнатах, она как раз только что уложила спать маленького Карла. Рядом уже посапывали в кроватках полуторагодовалая Изабелла и пятилетний Филипп. Кормилица, пожилая женщина родом из Лангедока, долгим взглядом посмотрела на Людовика, тяжело вздохнула и вполголоса промолвила:

– Нелегко тебе, дитя моё. Знать бунтует, нет от неё покоя ни тебе, ни матери. Ну да где плохо лежит, туда вор и глядит.

– Знать – опора трона, – вспомнил Людовик фразу, которую часто слышал на Королевских советах.

– Суть обручи у бочки, – сделала вывод кормилица. – Только как не дать ей течь, если один из них, а ещё хуже – два, слабы? Но такое нынче время: сюзерена уважают, если он силён, и нападают на него, когда он слабеет.

– Да, Гелинда, только я к тебе не за этим…

Но тут, увидев предостерегающий жест кормилицы и её взгляд, в тревоге метнувшийся к спящим малюткам, Людовик приглушил голос.

– Ты знаешь, что такое Грааль? – спросил он.

Кормилица удивлённо воззрилась на своего питомца.

– Бог мой, дитя моё, что за непонятная у тебя причуда? Где ты слышал это слово и отчего решил, что мне об этом известно? – так же негромко спросила она. – Но идём-ка отсюда – упаси Бог, разбудим деток.

– Пойдём ко мне, там никого нет.

Они вышли из спальни, оставив у дверей постоянно дежурившую здесь няньку, и прошли в кабинет короля. Людовик кивком указал старушке на скамью, сам сел рядом.

– Мне посоветовала обратиться к тебе матушка, – сообщил юный король.

– Так я и подумала. Но где всё же ты слышал это слово? – снова спросила кормилица.

– Прибыли гонцы от сенешаля Каркассона Юмбера де Боже. У него большое войско, но он не осаждает Тулузу, а опустошает равнину. Епископ Гийом говорит, что теперь тулузцам не поможет никто, даже Святой Грааль. Что это? Быть может, речь идёт о ревнителе веры, союзнике еретиков?

Кормилица долго молчала, опустив голову, недвижимая, глядя в пол. Казалось, она о чём-то размышляла, мелко кивая в ответ на свои мысли, порождённые у неё в уме далёкими воспоминаниями. Взгляд её упал на стол, и в глазах её заплясали огоньки свечей, горевших по обеим сторонам стола.

Людовик соскочил на пол.

– Я вижу, Гелинда, ты собираешься посвятить меня в некую тайну. Но я хочу, чтобы её знал и мой брат Робер. Ничего ведь нет дурного в том, что и он услышит твой рассказ? Он граф Артуа, почти что король, и должен знать то же, что и я.

И он выбежал из кабинета. Вскоре он вернулся, но уже со своим братом – принцем Робером, круглолицым, светловолосым, одиннадцатилетним мальчиком. Оба швырнули подушки на пол и, усевшись на них напротив кормилицы, не сводя с неё глаз, принялись слушать.

– По-разному люди говорят и пишут, объясняя значение этого слова, – так начала свой рассказ Гелинда. – По сути, Грааль – священный предмет. У одних это чаша, у других – камень изумруд, выпавший из короны Люцифера, когда летел он с небес на землю, низвергнутый Богом. Но что бы это ни было, Грааль виден только избранным и источает свет, затмевающий пламя свечей.

Поэты видят в этом предмете чашу, из которой пил Христос на Тайной Вечере накануне дня распятия. И вот, когда совершилось зло небывалое, один из учеников Иисуса по имени Иосиф принёс эту чашу на холм и собрал в неё несколько капель священной крови, которая вытекла из раны Христа, нанесённой Ему копьём солдата.

Чаша это или камень, – предмет этот так или иначе святой и хранится в одном из замков, причём в глубокой тайне. Замок этот – и крепость, и храм. Такой только один, и зовётся он Монсегюр, а гору, на которой он стоит, воздвигли титаны.

– Я слышал о нём, там обитают катары, – перебил Робер.

– Выходит, эта чаша у них? – спросил Людовик. – А как же камень?

Кормилица пояснила:

– Если верить некоему поэту Эшенбаху, то это не чаша, а камень из короны дьявола, ибо устроил этот мир он.

– Как… – растерянно пробормотал юный король. – А разве не Бог?

– Так учат отцы католической церкви, мы же думаем иначе. Господь добр, а есть ли в этом мире добро? Нет ничего, кроме зла. Так кто же сотворил мир, если не Люцифер?

Мальчики, раскрыв рты, слушали. Они начинали понимать: кормилица приоткрывает им завесу тайны, о которой знали лишь люди, гонимые Римской церковью.

– А из чего сделана чаша? – спросил Робер.

– Из чистого золота, если верить поэту Кретьену, и украшена она многими самоцветными камнями.

– А камень?

– Большой изумруд; дьявол потерял его, когда летел из рая. Но ангелы не дали ему пропасть, они поймали его и отнесли на землю.

– И где же он теперь?

– Это тайна замка-храма, её знают лишь «совершенные», которые приобщились к высшему знанию.

– А как они к нему приобщились?

– Гермес ответил Послушнику, что Бог поместил все знания в центр чаши и велел доставить её на землю, чтобы из неё черпали те, кто знает, для чего он рождён и мечтает дорасти до Творца. И «совершенные» постигают промысел Божий, ибо чаша эта священна.

– Та, из которой пил Христос?

– «Совершенные» утверждают, что она была вырезана из того самого зелёного камня, который обронил сатана. Так оно и есть, ибо название «Грааль» пошло из Окситании[43]43
  Окситания – историческая область, Южная Франция. Называлась ещё страной языка «ок», или провансальского языка. Кроме того, Окситанию называли Романией или Провансом.


[Закрыть]: по легенде, ученик Христа, Иосиф, высадился с чашей в Провансе. Церковники были убеждены, что катары владеют ею, и призвали крестоносцев в поход против своих же, против христиан.

– Значит, им нужна была чаша? Они мечтали отобрать её у катар? – спросил Людовик.

– Тому, кто станет её обладателем, чаша открывает мудрость жизни и дарует бессмертие. Она – символ «чистого учения». Как же было не завладеть ею под предлогом борьбы с ересью? Но что есть эта ересь, как не истинное учение Христа? Учения этого Церковь боится, ибо исказила его в угоду себе. И не остыл ещё пепел Безье, и не высохла кровь предательски убитого северянами графа Транкавеля, как снова крестоносцы напали на наш край… то есть, я хотела сказать, на катар Окситании.

– Зачем же христиане пытались отнять символ чистой веры у катар?

– Да ведь я говорила уже. Однако есть и ещё причина: христиане – назовём их папистами – подвергли этот символ проклятию; найдя его и уничтожив, они тем самым расправились бы с еретиками, задушив их веру.

– Зачем же им его уничтожать, кормилица, если, как ты говоришь, святые отцы мечтают завладеть этой чашей, дарующей бессмертие? – задал резонный вопрос Людовик.

– Этого я не могу сказать с уверенностью, – развела руками Гелинда. – Кто знает, что творится в умах святых отцов? Говорю только то, что сама слышала от людей, избегающих со славу Грааля креста.

– Катары, стало быть, не поклоняются кресту?

– Божественная природа Иисуса Христа не позволяет им этого делать. Мы отрицаем… они отрицают этот символ. Крест – орудие дьявола.

Мальчики недоумённо и в страхе переглянулись. Ветерком ереси потянуло на них.

– Значит, крестоносцы не нашли Грааль, если до сих пор идёт война с еретиками? – спросил король.

– И никогда не найдут.

– Но ведь ты говорила, он в Монсегюре. Рыцари возьмут штурмом замок и завладеют символом катаров!

Гелинда поняла, что сказала лишнее. Не следовало так откровенничать.

– Грааль кочует из города в город, из замка в замок, – поспешила она исправить свою ошибку. – Вчера его прятали в Монсегюре, сегодня он перебрался, быть может, в Фуа или Каркассон, а завтра окажется в Монпелье. Потому его и не могут найти.

– С тех пор как сожгли Безье? – припомнил Людовик рассказы отца.

– Сожгли? – как эхо, прозвучал скорбный голос кормилицы. – Они уничтожили Романию, этот цветущий край: благоухающие сады, хлебородные поля, заливные луга, край трубадуров, рыцарей и их прекрасных дам! Церковь превратила всё это в безжизненную пустыню! Она резала, жгла и топила отзывчивых и добродушных людей; она убила стихи, песни, любовь, саму культуру, которая погибла вместе с мирным народом, его свободным вероисповеданием. А ведь он никого не трогал, никому не желал зла. Но Рим повелел уничтожить его, и тысячи крестоносцев, подчиняясь призыву Папы, двинулись на Юг. Вас тогда ещё на свете не было.

– Папа, надо полагать, имел повод принять такое решение? Что могло вынудить его призвать к этому походу?

– Он отправил в Лангедок легата Кастельно с миссией проповеди истинного Евангелия Римской церкви…

– Я вспомнил, мне говорили об этом! – воскликнул Людовик. – Этого легата убили ударом копья, Папа рассвирепел и прибегнул к крайним мерам.

– Всё так, дети мои, – загадочно молвила кормилица, – однако корни зла, как говорят, лежат глубже. Удар этот сам Папа и направил; он подстроил это убийство, чтобы обострить конфликт и иметь повод для войны. Церковь требовала полного себе подчинения, но рыцари Окситании понимали, что у них хотят отнять свободу, а потому верили катарам и презирали Рим. Они мечтали жить независимо в своих горах, но римский паук уже нацелился на жертву, готовый подчинить её себе или уничтожить. Увидев добычу, охотник уже не может остановиться.

– Отчего же Лангедок не захотел подчиниться Риму? – спросил Робер. – Ведь тогда не было бы и войны.

– Всему виной показная роскошь, разврат, обман, неприкрытое воровство, падение нравов продажного и лживого духовенства. Всё это – Римская церковь. И народ не пожелал стать под руку этого мерзкого чудовища…

Внезапно кормилица спохватилась и прикрыла рот рукой: вот так сболтнула!..

Переглянувшись, братья улыбнулись.

– Не волнуйся, Гелинда, мы тебя не выдадим, – заверил её юный король.

– Не выдадим, – подтвердил его брат.

– Я верю вам, дети мои, – растроганно проговорила кормилица, одаривая каждого из братьев ласковым взглядом. – А то ведь – услышь меня кто… Упаси Бог, сам кардинал!.. – Она с опаской покосилась на дверь и продолжала, чуть приглушив голос: – Так вот, потому и верили люди катарам, что видели разврат Римской церкви, её нравственный и духовный упадок. Ибо, что есть Церковь, как не орудие грабежа? А что есть рыцарское воинство? Её правая рука. Мало ему того, что оно вместе с попами награбило за четыре похода, так теперь подавай ему богатый Юг! Борьба с ересью – чем не предлог для нападения? А прикрыть свой разбой можно религиозными изречениями, успевай только придумывать их и кидать в массы.

– Мой духовник не устаёт повторять, что вероотступники – так он называет еретиков – возмущают общественное спокойствие и нарушают мир Божий, – сказал юный король.

– А ещё он говорит, что выступления против Церкви – то же, что оскорбление короля, – прибавил брат. – Виновных надлежит предавать смертной казни с конфискацией имущества.

– И ещё… – вспоминал Людовик. – Церковь – хранилище Духа Святого. Мятежный Юг ставит судьбу всей Церкви под угрозу.

– Это и есть религиозные словечки, которыми проповедники затуманивают умы своей паствы, – обобщила кормилица высказывания братьев. – Но знаете ли вы, мои милые, что Церковь, призывая к насилию, расходится с повелениями Христа? Она нарушает Его завет: «Возлюбите врагов ваших, благо творите ненавидящим вас». Догадываетесь теперь, что Церковь и тот, кто повинуется ей, совершают смертный грех, обрекая на казнь?

Мальчики молчали, не понимая, почему святые отцы нарушают повеления Бога. Не оттого ли это, что их власть – высшая, и перечить ей не смеет ни один смертный?

– Говорили, весьма отличился в походе на еретиков Симон де Монфор, – подал голос Робер. – Именно его считают самым главным и самым жестоким.

Людовик прибавил:

– А я слышал, что этот Симон накалывал на одно копьё по нескольку младенцев – сколько войдёт, – а потом то же проделывал с их матерями. Это правда, Гелинда?

– Ох, ох! – тяжело вздохнув, запричитала и закрестилась кормилица, промокая платком глаза. – Истинно так, коли говорят, только во главе этого воинства стоял поначалу аббат Сито – тот ещё зверь, – а потом зверь другой – Монфор. Он и считался главой альбигойского похода. Да вот послушайте. В один из монастырей согнали сто пятьдесят мужчин и женщин; он приказал им всем отрубить руки и ноги и выколоть глаза. Потом к нему привели отца и сына, жителей Каркассона; он заставил отца своими руками повесить сына…

Кормилица расплакалась. Да и было от чего. Картины ужасов, о которых она рассказывала, не укладывались в мозгу, ибо отображали вопиющую бесчеловечность, не воспринимаемую ни одним здравым умом.

– Но войну эту, начатую в двести девятом году, породило не только учение катаров, – продолжала она. – Рыцарь всегда презирал простолюдина, существование которого считал совершенно излишним, а потому и отправился безжалостно и безнаказанно его убивать. Я знаю, например, что при взятии Марманда, около десяти лет назад, рыцари беспощадно изрубили мечами пять тысяч горожан, а ведь там были женщины и дети. Зато они пощадили всю знать, которая защищала город. Змеи змей не кусают.

– А Монфор? – поинтересовался Робер. – Говорили, его убили камнем.

– Бог наказал насильника и убийцу, а потом его сын передал весь Лангедок французскому королю: дом Монфоров стал беден, и сыну Симона ничего больше не оставалось, – ему надо было вылезти из долгов… Но мы говорили с вами о Граале, дети мои. Поход против него и начался с Безье, который северное воинство стёрло с лица земли.

– Расскажи ещё, Гелинда, – попросил Людовик, – ведь мне предстоит воевать с этими людьми, как моему отцу. Я должен знать, в чём их вина перед короной.

– А почему катар зовут альбигойцами? – спросил Робер.

– Есть такой город в Лангедоке, называется Альби, там и зародилось наше учение… учение катар. Но есть ещё толкование. Катары любят белый цвет; белое – чистота, совершенство. Слово «альбигойцы» в переводе с латыни означает «белые». Была когда-то давно секта манихейцев, так вот, в переводе это – «одетые в белое». Словом, катары – те же манихейцы.

– Отец говорил, катары идут в огонь нисколько не боясь, даже улыбаются. Чем это объяснить, Гелинда?

– Мы, как и вальденсы, не боимся смерти, – уже смелее стала говорить кормилица, – ибо что есть смерть, как не путь в царство небесное, где каждый из нас вернётся к Богу? Никто из нас не кончает жизни без мук, дабы избежать мук вечных.

После недолгого молчания Людовик снова спросил:

– А где появились еретики и когда?

Кормилица пожала плечами:

– Где впервые появились – того мне не ведомо, когда – тоже, знаю только, что очень давно, может быть, целых два столетия прошло с тех пор. Рассказывают, что их начали сжигать на кострах не только на Юге, где, говорят, и зародилось истинное учение, но даже в Орлеане, и было это при короле Роберте.

– За что же их сжигали? Они говорили что-нибудь против Бога?

– А вот послушайте их, дети мои: «Христос не рождался от Девы Марии, не страдал для людей, во гроб не был положен и из мёртвых не воскресал». Отсюда, как вы сами понимаете, вытекает то, что таинства крещения и причастия вовсе не нужны.

Хлопая глазами, братья в изумлении глядели на кормилицу, не понимая, шутит она или нет. Мыслимо ли это – то, о чём она говорит? Как можно такое сказать? Да и может разве быть иначе, нежели учит Церковь – епископы, аббаты, священники? Ведь этак всё становится с ног на голову! Всё равно что отринуть эту веру и принять новую…

– Вам кажется это странным и неприемлемым, – догадалась кормилица, глядя на растерянные лица мальчиков. – А хотите знать, что ещё говорят катары и за что их так не любит Римская церковь?

Переглянувшись, братья неуверенно и недружно произнесли приглушёнными голосами:

– Хотим.

– Я скажу вам о евхаристии. Вы знаете, что это такое (оба кивнули). Так вот, согласно учению катар хлеб при таинстве причащения – не есть тело Христово, а вино – не кровь Его. Ибо если Христос под видом причастия таков, каким был во плоти, Ему не войти в рот человека. Вижу, удивлены. Но вот послушайте ещё, что говорят ученики Арнольда[44]44
  По-видимому, кормилица имела в виду Арнольда Брешианского (1100–1155), выступавшего с резкой критикой духовенства.


[Закрыть] из Италии: «Нигде не написано, чтобы Христос отдал Церковь во власть нечистых на руку и умом служителей, или чтобы Он повелел им совершать таинства. Они ведут не апостольскую жизнь, поэтому совершаемые ими обряды ничего не значат».

– Вот так-так, – озадаченно протянул Робер, – попробуй-ка, скажи об этом нашему духовнику или кардиналу. Назовут безбожником, пожалуются матушке, а потом станут допытываться, где мы это услышали…

– Кормилица, ты говорила о каких-то вальденсах, – остановил его поднятой ладонью старший брат. – Они тоже еретики? Догадываюсь только, что они в чём-то разнятся с катарами, иначе не назывались бы по-иному.

– Ты прав, мой юный король, – кивнула Гелинда. – Вообще, это удивительные люди. Они верны, честны, никогда не лгут и ходят как нищие. Ни гнева, ни ярости не увидишь у них. Женщины скромны, не сплетничают, избегают пустых разговоров и клятв. Гостиницы и трактиры эти люди называют «мастерскими дьявола», а танцы именуют «дьявольской мессой». Зато они знают почти наизусть Евангелие и часть Ветхого Завета, в отличие от катар, отвергающих его вовсе. Но я не стану вам говорить о различиях в верованиях. К чему вам это знать? Скажу только, что слышала о них, вернее, о том, как они отзываются о Римской церкви. Они согласны с нами, что развратное и богатое духовенство – не есть правители Церкви Божьей, а суть волки хищные и грабители, коим Христос не поручал невесты Своей, и им повиноваться не должно. Они не ходят на мессу и говорят, что Римская церковь – не от Бога; истинная – только Церковь Святых. Они отвергают церковное пение, молитвы Пресвятой Деве и апостольский символ веры; они заявляют, что всё это было придумано папским клиром, а не преподано Христом. Они признают только молитву Господню, причём утверждают, что молиться должно везде, ибо сказано апостолом: «Хочу, чтобы мужи молились во всяком месте».

– Значит, кроме Господа, они никого не признают? – спросил Людовик.

– Они убеждены, что святые не слышат молитв и не молятся за нас, а потому не нужно просить их о заступничестве. Молитвы за души умерших, милостыни и мессы – всё это пустой звук, как и чистилище и уж совсем лживый документ – индульгенция.

– А мясо во время поста они едят? Я слышал от священника, еретиков обвиняют ещё и в этом, – вспомнил «поучительные беседы» святого отца замковой церкви Робер.

– Вальденсы недоумевают, почему во время поста нельзя есть мясо. Христос не запретил этого; ничего подобного в Евангелии и Его заветах нет. Поэтому священник на сей раз не солгал. Ну да эта братия знает, когда говорить правду, а когда бессовестно лгать. В целом же церковный клир вовсе не надобен, и вальденсы, как вы уже и сами догадались, милые мои, стоят за полное отрицание Церкви.

– Святые отцы, конечно же, очень хорошо понимают это и потому ведут с еретиками беспощадную войну, – вывел невесёлое заключение Людовик.

– Именно так, мой мальчик, – согласно кивнула кормилица. – «Победившие спят слаще побеждённых», – говорил Плутарх. – Вы же оба оставайтесь в той вере, в коей вас воспитали, ибо иное неприемлемо для королевских детей. А о нашем разговоре помалкивайте: коли узнает кто – несдобровать мне, и больше вы уж не увидите меня, разве только когда буду болтаться на верёвке или гореть в костре.

– Мы не хотим, Гелинда, чтобы ты болталась на верёвке! – горячо воскликнул Робер и, бросившись к кормилице и упав перед ней на колени, обнял её ногу.

– И не позволим, чтобы тебя сожгли на костре! – С этими словами Людовик припал к её другой ноге. – А потому, клянусь тебе, я буду молчать!

– И я клянусь! – вторил ему брат.

– Вот и я не хочу с вами расставаться, дорогие мои, потому что люблю вас, как родная мать, – растроганно проговорила кормилица. – Да и кого же ещё любить мне на этом свете, как не славных деток нашей королевы, за которыми ходила, едва они появились на свет божий. Совсем ведь одна я. Сестру мою сожгли за её смелые высказывания в защиту истинной веры Христовой, а меня спас от смерти ваш дед Филипп; царство ему небесное, – правильный был король!

– Я очень любил его. Я всегда буду поступать, как мой дед! – пылко воскликнул Людовик. – Я буду помнить о нём до самого моего смертного часа!

– И я тоже, – прибавил Робер.

– Вот и славно, детки мои, – улыбнулась кормилица. Потом спросила, глядя на каждого по очереди: – Надеюсь, вы поняли, что такое Грааль?

– Это святая чаша, за обладание которой борются две церкви – Римская и катарская, – объявил король.

Гелинда растолковала по-иному:

– Это камень, упавший с неба; его ищут ваши святые отцы, чтобы вставить в корону Люцифера, ибо церковь Римская – от дьявола. А теперь, дети мои, я вернусь к тому, с чего началась наша беседа.

– Ты говорила о волках в овечьей шкуре, которые не дают покоя нашей матери, – вспомнил Людовик.

– Во дворце идёт охота, – нахмурив брови, зловещим голосом, как показалось братьям, промолвила кормилица. – Олень, которого норовят разорвать на куски злые собаки, – ваша мать. Много людей при дворе, не все преданы трону. Прячутся по углам, косятся на королеву злыми помыслами одержимые приспешники дьявола. Я вижу их – они шепчутся, глядят исподлобья, опускают глаза, торопясь уйти. Я не знаю их имён, но они чужие, и они готовят какое-то новое злодеяние.

– Да ведь я велел семействам Дрё и Куси убраться прочь! – возразил Людовик. – Кто же ещё, кроме них, может вынашивать преступные замыслы против короны?

– Кое-кто мне знаком, – продолжала кормилица. – Зачем, скажи на милость, приезжала недавно герцогиня Бургундская мадам де Вержи? Я заметила, она недобро поглядывает на Бильжо. И что ей надо от короля?

– Она разбирает тяжбу со своими вассалами и просила королеву о возможности узаконить наследственные права сира де Летри на сеньорию Покьер, – ответил Людовик.

– Пусть так, – неохотно согласилась кормилица, – если только это не предлог для того, чтобы встретиться с нужными людьми или вынюхать что-то. А что делала во дворце жена Гуго де Лузиньяна? Приезжала в гости к той, которую ненавидит?

– Ненавидит? – удивился юный король. – С чего ты это взяла, Гелинда? Что им делить?

– Власть! Как хозяйка Ангулема она признает сюзереном своего сына, но как графиня де Ла Марш она, думается мне, не в восторге оттого, что является подданной вашей матери. Это она-то, которая ещё вчера носила корону!

Людовик ответил, что Лузиньян приезжал навестить Тибо, который жил во дворце. Гуго подчинился королеве-матери с тех пор, как это сделал Тибо. Что же удивительного в том, что супруга Гуго де Лузиньяна приехала вместе с ним?

Кормилица молчала, вся во власти невесёлых мыслей. Видно было, что такой ответ её не удовлетворил, она ещё больше помрачнела и тяжело вздохнула. Однако подозрения её основывались лишь на необъяснимой антипатии и собственных умозаключениях; далёкая от дворцовых интриг, ничего конкретного она сказать не могла.

Вскоре они расстались. Кормилица вернулась в спальню к малышам, а братья, обсуждая вполголоса то, что услышали, отправились в королевский сад, где собирались поиграть в мяч.