Текст книги "Королева Бланка"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Оба молчали. Казалось, о чём тут было говорить? Безмолвный разговор вели меж собой лишь их глаза и губы, на которых играли улыбки. И всё же Бланка ждала, что сейчас Тибо станет читать свою новую оду, посвящённую ей. Она уже приготовилась слушать, прекрасно зная, что не останется равнодушной и не выкажет ни малейшего неудовольствия. Но вместо этого Тибо, которого давно уже мучил наболевший вопрос, спросил:

– Как случилось, что мою супругу уличили в прелюбодеянии? Говорят к тому же, будто не обошлось без вашей помощи. Хотелось бы верить, что всё это клевета.

– Значит, не верите? – повернулась к нему Бланка. – Что же заставляет вас думать, будто Агнесса де Боже и в самом деле изменяет вам, да ещё и при моём попустительстве? И с кем же? С моим верным другом Бильжо.

– Вот вы и назвали имя предателя! – потемнел лицом Тибо. – А вы, как мне доложили, помогали ему соблазнять мою жену. Как это понять? Я не посмел бы заговорить об этом с вашим величеством, да ещё и вести беседу в таком тоне, если бы речь не шла о моей чести. Вы понимаете, какие толки пойдут обо мне, едва я покажусь при дворе. Итак, государыня, прошу простить меня за дерзость, но я жду объяснений.

– И вы вправе их услышать, граф, – ответила ему Бланка. – Я ждала этого разговора. Он не мог не произойти. Ваши друзья… бывшие друзья, – поправилась она, – разумеется, наплели вам кучу небылиц о том, как графиня де Боже от души развлекается с моим верным стражем, а я тем временем держу свечу у кровати с балдахином, показывая им путь. Ну ещё бы, разве это не наилучший способ возбудить ненависть графа Шампанского, что ещё крепче привяжет его к стану заговорщиков?

– А разве это далеко от истины? – молвил Тибо.

– Так же далеко, как Лангедок от Парижа и Рим от Лондона.

– Вы хотите уверить меня в том, что я введён в заблуждение ложными слухами? Как сможете вы их опровергнуть? Я желаю иметь доказательства.

– Достаточно ли будет моего слова? Я произнесу его вместе с клятвой. Не думаю, чтобы вы не смогли поверить мне. Бога призываю в свидетели, Его устами дойдёт до вас правда.

– Говорите.

– Ваша жена невинна. Господом нашим и матерью Его царицей Небесной клянусь в этом, как и в том, что Бильжо ни словом, ни делом не помышлял соблазнить графиню де Боже. Она пожелала познакомиться с ним, узнать его поближе, только и всего. Согласитесь, всякий незнакомый мужчина, да ещё и столь недоступный и молчаливый, как сфинкс, вызывает интерес у женщины, будь то знатная дама или белошвейка. Однако это вовсе не значит, что женщина эта, едва сфинкс раскроет рот, тотчас бросится в его объятия. Бильжо к тому же воспитан в строгих правилах альбигойцев и совсем не падок до особ прекрасного пола, что весьма редко, но всё же встречается у мужчин. Я познакомила их. В моих апартаментах и в моём присутствии они мило побеседовали друг с другом. После этого она уже не боялась его, не считала каким-то чудовищем, огнедышащим драконом, готовым убить любого, кто посмеет косо взглянуть на его госпожу. Да и он перестал опасаться её. Это наблюдалось поначалу, когда она пришла предупредить меня о заговоре в Шиноне.

– Значит, это она? – удивился Тибо и усмехнулся. – Мне говорили, но я не поверил.

– Говорили? Кто? – быстро спросила Бланка.

– Руководители восстания.

– Проклятие! Откуда же им стало это известно?

– Эту весть принесла шпионка, она в свите вашего величества.

– Моя придворная дама? – ужаснулась Бланка и продолжала, сощурив глаза: – Значит, ей каким-то образом удалось подслушать наш разговор. Помнится, спустя какое-то время после неудавшегося мятежа Агнесса неосторожно обмолвилась об этом.

– Но это значит, – нахмурившись, промолвил Тибо, – что над моей женой нависла беда! Бароны не простят ей. Они будут мстить.

– Но прежде надлежит устранить особу, благодаря которой в стане врагов становятся известны беседы, происходящие в покоях королевы. Вам, разумеется, не назвали её имени, и вы с ней не встречались в Беллеме.

– Вы правы, эту даму я не знаю.

– Не беда, я постараюсь сама её найти. Вам же, Тибо, надлежит отныне, во-первых, помириться со своей женой.

– Помириться?

– Разлад между вами стал заметен не только мне. В последнее же время он только обострился. А ведь вся вина её перед вами лишь в том, что она верна королю Франции и служит делу, которому посвятил свою жизнь мой свёкор Филипп. Обещайте мне, что помиритесь. Вы ведь сами знаете, какая у Агнессы добрая душа и какое преданное сердце. Теперь, когда вы в лагере друзей короля, а не его врагов, вам будет нетрудно это сделать.

– Я обещаю вам это, моя королева.

– Второе. Выбросьте из головы мысли о мести Бильжо, ведь именно об этом вы и думали до тех самых пор, пока не начался между нами этот разговор. Вы ненавидели его вдвойне. Я видела, какие злые взгляды бросали вы на него, когда приходили ко мне, чтобы прочесть ваше очередное сочинение. Пожмите ему руку – и вы увидите, что вернее и преданнее этого человека вам не найти. Мне это, поверьте, доставит огромное удовольствие.

– Я сделаю то, о чём просит повелительница моего сердца. Я считал его своим врагом. Вероятно, это потому, что до сих пор мы не перемолвились с ним ни единым словом, лишь в глазах наших вспыхивали искры злости, говорящие об отчуждении. Но я верю моей королеве. Она не станет мне лгать, даже и не принося клятвы. Это было бы сродни обману человека, который любит. Это значило бы разбить его сердце.

Тибо замолчал и задумался. Бланка увидела это и не стала продолжать, давая ему собраться с мыслями. А он думал о том, как разительно должно всё перемениться в самое ближайшее время. И способствовала этому она, женщина, в которую он безумно влюблён. В считанные минуты она обратила его врагов в друзей, а друзей – во врагов. Воистину, велика сила и обаяние этой женщины, умевшей сокрушить зло и заставить восторжествовать истину, погасить свет там, где он не нужен и зажечь в том месте, где без него не обойтись.

Тибо с горечью думал о том, сколь долго и безнадёжно он блуждал во тьме, не видя света и полный решимости карать… Кого же? Его возлюбленную! Его королеву! А потом Бильжо. Он мечтал его убить. Выходит, он, подобно Потифару, вознамерился покарать безвинного Иосифа, которого пыталась соблазнить его жена[18]18
  Библейский сюжет. Жена египетского царедворца Потифара Пентефрия пыталась соблазнить Иосифа, сына Иакова. Потерпев неудачу, она оклеветала юношу, и его бросили в темницу. «Целомудренный (безвинный) Иосиф» – крылатое выражение.


[Закрыть]? А Агнесса? Её, подобно Сусанне[19]19
  Сусанна – по библейскому мифу, целомудренная красавица, ложно обвинённая в распутстве; ей удалось одержать верх над клеветниками.


[Закрыть], оклеветали, выставив как развратницу! И он чуть было не сделал ошибку, едва ли не самую грубую в своей жизни. Это любовь помогла ему, та любовь, которую он питал к даме своего сердца. Вот она перед ним – гордо сидит на лошади, устремив взгляд вдаль, и профиль её прекрасного лица, ничем не уступая профилю Клеопатры на старой римской монете, отчётливо и маняще рисовался на фоне серебряной глади озера. Это она помогла ему, выручив из беды, и теперь его долг – долг рыцаря! – отплатить ей, пусть даже на это уйдёт вся его жизнь.

– И третье, – продолжала Бланка, оборачиваясь к нему. – Вам надлежит пуще глаза беречь свою жену. Вы правы, бароны не простят и будут мстить. Они усмотрят её участие и в нынешней неудаче, поверьте мне. Тот, кто однажды попал под подозрение, очень часто до последних своих дней несёт на себе клеймо предателя. Не удивлюсь, если такой же ярлык мятежная знать с этого дня прицепит и вам.

– С таким же успехом и они получат от меня – и от вас также – такое прозвище! – воскликнул Тибо. – Разница в том, что я предал врагов короны, а они – великую державу короля Филиппа!

– Браво, мой верный рыцарь! – обворожительно улыбнулась Бланка. – Клянусь ликом Богородицы, лучше не сказал бы и Цицерон!

Глава 15. Моя королева, я ваш пленник!

На следующий день Бланка принимала в Большой гостиной своих советников. Они собрались здесь все: кардинал Сент-Анж, епископы Шартра, Бове, Нуайона, графы де Монфор, де Бурбон, де Ла Руа, де Нель и другие. С ними не было Гёрена – лучшего друга и советника короля Филиппа и его сына, первого министра и второго лица в королевстве, как вполне заслуженно о нём говорили. Он уже долго болел и не вставал с постели. С ним рядом всегда находились его дочь Эрсанда, внуки и… король. Юный Людовик, раскрыв рот и не сводя глаз со старика Гёрена, готов был часами слушать рассказы о тех временах, когда его дед Филипп был ещё молодым и рука об руку с верными друзьями неизменно шёл к победе над врагом.

Много лет пройдёт с этих пор, но образ героического деда всегда будет стоять перед глазами его внука. Не случится ни одного дня, когда Людовик не вспоминал бы своего деда и не ставил его в пример, говоря: «А вот мой дед Филипп…»; «Что сделал бы мой славный дед?..»; «А когда мой дед со своими друзьями выступал в поход на Плантагенета…» и т. д. Уже умирая в 1270 году, в возрасте 56 лет, Людовик, прежде чем навсегда закрыть глаза, скажет: «Больше всех в жизни я любил мою мать и моего деда. Я плохо помню его, но мне рассказывал о нём Гёрен. Я ухожу, прощаясь с миром и надеясь на встречу с тем, кого любил больше жизни…»

Королевский совет собрался вовсе не для того, чтобы обсудить план дальнейших мероприятий по борьбе с Плантагенетом и мятежными баронами. Её друзья – так Бланка называла их всех – явились не затем даже, чтобы поговорить о мерах по дальнейшему повсеместному искоренению ереси в королевстве. Они пришли к королеве-матери, чтобы выразить ей свою признательность. Они пришли поблагодарить её за то, что она сумела защитить королевство от грозящей беды и сохранить жизни сотням и тысячам людей. Они пришли выразить ей своё восхищение и уверить её, что это её твёрдость духа, смелость, красота и обаяние помогли уберечь государство от гражданской войны.

Бланка была растрогана. Не зная, куда от смущения деть глаза, она устремила взгляд на Тибо, словно призывая всех присутствующих уяснить, что дифирамбы следует петь не ей одной, и она обязана разделить честь победы с графом Шампанским. Но её советники и без того глядели на них обоих. Их тёплые, понимающие взгляды благодарили и улыбались даже красноречивее их губ.

Не улыбался один Бильжо. Но это никого не удивляло. Он радовался, ликуя в душе, – этого достаточно. Его королева жива, и не пролилось ни капли безвинной крови. И Бильжо был благодарен своей госпоже, но ещё больше – Тибо. Он всё видел и слышал. Он был рядом. Он всегда был рядом. И теперь он мучительно думал над тем, как ему выразить Тибо свою признательность.

Но тот сам пришёл ему на помощь, когда они остались одни.

– Бильжо, – сказал граф Шампанский, – знаешь ли, что совсем недавно я мечтал убить тебя? Мне наплели невесть что о твоих якобы любовных связях с моей женой. Хочешь спросить, поверил ли я? Да, поверил в ослеплении. Королева-мать раскрыла мне глаза. Не знаю, испытывал ли и ты ко мне враждебные чувства, но чистосердечно хочу, чтобы отныне мы стали друзьями. Мне хочется повести с тобой беседу, услышать тебя, дать понять, что отныне мы в одной упряжке, ты и я, ибо служим общему делу… Но ты молчишь? Ответь же мне! Скажи хоть что-нибудь! Сфинкс, и тот не молчал, загадывая прохожим загадки.

– Меня учили мало говорить, но много делать, – коротко ответил Бильжо. – Вы спросили о вражде? Её не было. Вместо неё – настороженность. Я обязан подозревать каждого. Подойди к королеве мой самый близкий друг, я задался бы вопросом: не таится ли здесь злой умысел?

Он замолчал. Вряд ли ему не находилось что сказать. Но по природе своей он был осторожен и недоверчив. Добиться дружбы и доверия такого человека, как Бильжо, – задача неразрешимая. Тибо знал об этом, Бланка ему говорила. И теперь он поставил перед собой цель – снискать расположение к себе этого загадочного человека, завести с ним дружбу и на первых порах хотя бы пожать ему руку. Уже это одно он считал бы большой удачей. Во всяком случае, он чувствовал бы себя тогда гораздо свободнее в обществе Бланки, и его не сверлили бы холодные, порою злые глаза.

Он ждал, не скажет ли Бильжо ещё что-нибудь. Но тот оставался нем. Он и без того много сказал. К чему лишние слова?

Тибо вздохнул:

– Догадываюсь, что мне не стать твоим другом, но уже то хорошо, что ты не испытываешь ко мне неприязнь. Отныне, увидев меня у ног твоей госпожи, будь добр, отходи в сторону на несколько шагов или, во всяком случае, не гляди на меня в упор. Поверь, это ранит сердце и сковывает уста, которые произносят слова любви. Могу я просить тебя хотя бы об этой услуге? Ведь ты знаешь, я не прячу на груди кинжал и не собираюсь отравить женщину, которую люблю.

Лёгкая, едва заметная улыбка тронула губы Бильжо. Вместо ответа он кивнул. Этим кивком он ответил разом на все вопросы. Поняв это, Тибо в порыве благодарности и самых искренних чувств протянул ему руку. Бильжо с готовностью пожал её, сказав при этом:

– Благодарю вас за любовь к моей госпоже.

Отныне между этими двумя людьми установилось хоть и молчаливое, но дружеское взаимопонимание.

Произойдёт это, однако, ближе к вечеру, а сейчас королева-мать должна была что-то сказать своим верным советникам. Сказать с позиции власти, олицетворяющей собой миропорядок в королевстве.

– Догадываюсь, что это было не последнее выступление знати, подстрекаемой английским королём, – начала она. – Завоевания Филиппа Августа в начале столетия, увы, не были закреплены документально; позиции короны в связи с этим становятся довольно уязвимыми. Ах, нам бы ещё Шотландию в союзницы. Мой покойный супруг, как вам известно, к великому нашему сожалению, совершил глупость, отвернувшись от неё. Фактически он оставил её с глазу на глаз с англичанином.

Запнувшись на короткое время, словно собирая воедино разбежавшиеся вдруг мысли, королева продолжала. Все внимательно слушали, отмечая про себя её тонкий ум политика и стратега.

– Плантагенет упёрт; подобно барану, он не перестаёт бить рогами в закрытые ворота. Он не признает утрату своих владений, которую считает временной, поэтому продолжается всё та же война. Похоже, ей не будет конца. Когда-нибудь, лет через сто, англичане высадятся на континент со всеми своими силами, и это станет настоящим испытанием для Франции. Не год, не два – десятки лет будет литься кровь на дорогах, в деревнях, в городах нашего королевства, а случись – отомрёт династия Капетингов, не оставив наследников мужского пола, – что тогда?.. Нетрудно предугадать дальнейшее: один из потомков Генриха Второго предъявит свои права на трон французских королей, ссылаясь на родство с ними.

Но это в будущем. Что же сейчас? Англия, за период четырёхлетнего перемирия, кажется, оправилась от своих внутренних неурядиц. Да и Генрих Третий подрос, стал мужчиной. А ведь было время, – и пяти лет не прошло, – когда Англия оказалась без союзников, а тут ещё Лузиньян метил Плантагенету прямо в лоб у самых границ Аквитании, а у Гаскони Кастилия готовила удар в спину.

Мой муж не забыл своё поражение, а за ним поспешное бегство из Англии после смерти Безземельного. Едва умер отец, он немедленно выступил на англичан. Жажда славы, желание сравняться с отцом вели его в бой. Будь проклят Иоаннов щенок! Это он вынудил Людовика к выступлению, громогласно заявляя всё о том же: утрате англичанами их владений во Франции. А началось с Нормандии. Сколько сил положил мой свёкор Филипп, чтобы завоевать это герцогство, присоединить его к королевскому домену! Годы жизни ушли у него на борьбу за Нормандию с Генрихом Вторым, а потом с его сыновьями. И вот теперь отпрыск одного из них, последнего и самого гадкого, требует вернуть Англии завоевания Филиппа! Бессовестный, наглый вымогатель! Он воспользовался смертью отца. Он долго ждал этого часа, потомок Вильгельма Завоевателя, ещё один представитель проклятого рода безумцев. И дождался-таки, бросив вызов сыну великого собирателя земель под корону королей Французских.

Бланка, вся во власти воспоминаний и переживаний, уже не замечала, что говорит не для присутствующих, а скорее для себя самой. Тибо, стоя рядом, видел, как лихорадочно блестят её глаза, вздрагивают крылья носа, пальцы рук бессознательно царапают сукно на столе, и с каждой минутой она казалась ему всё прекрасней, а её рассуждениями он был восхищен.

– Я говорила… Я знала… – продолжала между тем Бланка. – Я посылала войска в Ла-Рошель, Руайан, Бордо! Они должны были отбросить присланные Генрихом полки и отобрать деньги для продолжения войны… – Она остановила взгляд на одном из прелатов. – Вы что-то хотели сказать, ваше преосвященство?

– Нельзя не оценить при этом позицию Святого престола, – подал голос епископ Парижа, не желавший умалять роли Церкви. – Папа стоял за мирные отношения между державами, сулящие спокойствие в христианском мире.

У Бланки презрительно дёрнулась верхняя губа.

– Папское окружение заботит только собственная безопасность и благополучие. Они посмели осудить моего мужа и приказывали ему заключить мир с Англией.

– Государыня, у Папы Гонория были на то, поверьте, веские причины. Святой престол не перестаёт заботиться о мире… – пробовал возразить прелат.

– Перестаньте, епископ! Разве не ясно, что понтифик боится силы французской державы? Ещё бы, ему прекрасно известно, что, кроме слабоумного отпрыска Изабеллы Ангулемской, никто не смеет противостоять Франции.

– Его святейшество всегда видел французское королевство в числе своих друзей, – поддержал коллегу епископ Бове Жиро де Вильер.

И тотчас встретил отпор:

– Этот друг нужен был ему для борьбы с еретиками. А теперь, следуя своей тактике не поддерживать сильнейшего, он видит во Франции своего врага!

– Повторяю, ваше величество, – снова заговорил парижский епископ, – Папа радеет о мире…

– А кому он выгоден, ответьте мне!

– Нашей державе, конечно. Ей необходимо подлечить раны…

– Он выгоден прежде всего Англии! – жгла его немигающим взглядом карих глаз Бланка. – И в то время как мы, выражаясь вашим языком, будем залечивать раны, к английским войскам подтянутся два крупных волка – граф Тулузский и герцог Бретонский.

– До недавнего времени Бретань была нашей союзницей, – скорее констатировал, нежели возразил на это Жиро де Вильер.

– Вот именно, до недавнего! Герцог Бретонский боится усиления королевской власти, он не желает иметь у себя под носом могущественного сюзерена; всегда легче подчиняться тому, с кем разделяет море. Что касается графа Тулузского, то ему не остаётся выбора: либо Юг подчинится Северу и утратит свою самостоятельность, либо, ничего не теряя, останется вассалом английского короля. В первом случае от Лангедока останется лишь память, ибо он перестанет быть сувереном. Это, надеюсь, понятно? Я не сказала ещё об империи. В прошлом году Генрих вступил в переговоры с Фридрихом Вторым. Понимаете, чем это может грозить Франции?

– Мы забываем о Фландрии, – взял слово Тибо, хотя не имел права говорить без позволения королевы. – Плантагенет и здесь ищет контакта. Нельзя закрывать глаза на этот возможный союз. Прошлое не раз показало, сколь опасным может быть такое содружество, основанное, прежде всего, на торговых интересах.

Бланка продолжала, хотя должна была указать Тибо на несоблюдение этикета:

– Вот почему ещё мой покойный супруг решил освободить из плена графа Феррана. Шаг этот был им предпринят не для того, чтобы угодить его друзьям. Граф, как вам известно, вернулся домой на определённых условиях: он, а за ним все рыцари и горожане Фландрии под страхом отлучения приносят вассальную присягу королю Франции. Не так ли, ваше преосвященство? – обратилась она к архиепископу Санса.

– Церковь выражает уверенность, что предпринятые ею совместно с монархией действия в полной мере оправдают себя, – ответил тот.

– Таким образом. – Бланка перевела взгляд на советников, – беспокойный северный сосед уже не страшен нашей державе. Теперь вновь оглядим сцену театра военных действий. Что же увидим? Ни одна из сторон не имеет несомненного преимущества, а потому англо-франкская коллизия из-за юго-западных областей начинает угасать подобно костру, в который никто не подбрасывает дров.

Не будем тешить себя иллюзиями: со смертью короля, и я повторяю это, наши позиции на некоторое время ослабли. Враг торжествует победу, но скоро поймёт, что время для радости не пришло. Умер один король, но да здравствует другой, Людовик Девятый!

– Да здравствует король! – хором, громко подхватили присутствующие, во все глаза глядя на королеву и поражаясь её хладнокровию и уму.

– Он мал, – всё больше воодушевляясь, говорила Бланка, – ему всего тринадцать лет, но пусть знают всё, что у него есть мать, и она не даст в обиду ни его, ни великую державу, которую оставил своему внуку его дед Филипп, этот воистину мудрый король!

Она резко поднялась с места – глаза горят, губы сжаты, ноздри раздуты. Взгляд её направлен поверх голов её маршалов и епископов, куда именно – никто из них не понимал. И её широко раскрытые глаза, казалось, вещали о том, о чём пока ещё молчали губы, бледные, недвижимые. Но вот они дрогнули, рот приоткрылся, по щеке сползла скупая слеза, и королева воскликнула громко, твёрдым голосом, идущим из самых недр её души, из сердца:

– Я, Бланка Кастильская, милостью Божьей королева-мать и правительница французского государства, силы свои и умение клянусь посвятить процветанию и расширению границ вверенного мне Богом королевства! И да постигнет меня кара небесная, коли отступлюсь от своих слов и нарушу обещание, данное мною перед светлым образом супруга и Христа Спасителя, Господа нашего. Клянусь любить народ, частицей коего сама стала, и не чинить ему беспричинно зла! А также клянусь решать дела и судить справедливо подданных моих, кои обратятся ко мне с иском или с жалобой на беззаконие! С тем обращаю свой лик к Спасителю, в ком начало и конец всякой жизни.

Она перекрестилась, неотрывно глядя в прежнем направлении. И тут только, повернув головы, увидели присутствующие, куда упорно, не мигая, смотрела королева-мать, – на икону Христа за их спинами.

Клирики торопливо скрипели перьями, едва успевая за Бланкой. Хронист той поры, сняв копию, приводит этот текст целиком таким, каким мы его видим.

Подождав, пока замрут перья над листами пергамента, Бланка прибавила[20]20
  Далее привожу текст своими словами: у хрониста чересчур мудрёно.


[Закрыть]:

– Многие подняли головы, едва умер король. Что ж, поглядим, не слишком ли высоко они подняты, не хотят ли подняться до высоты королевской власти. Всем вам понятно, что знатные люди королевства недовольны. Им ли подчиняться иностранке, ведь так они меня величают? Зададимся вопросом: почему восстали бароны? Они хорошо понимают, что королевская сила, и только, может держать их в повиновении, но они не желают подчиняться этой силе, тем более что она находится в руках у кастильянки – ещё одно их прозвище, данное мне. Однако они забывают, что эта дама из Кастилии уже четверть века прожила во Франции и хорошо понимает, как усмирить, а может быть, и вырвать прочь непокорные ростки. У неё был хороший учитель. Эти господа слишком быстро забыли уроки, которые не так давно он им давал. Они ропщут, что у власти женщина; это, по их мнению, идёт вразрез с салическим законом франков. Но на троне король! И он Капетинг, сын усопшего монарха. Я всего лишь женщина, это верно, может быть, слабая, как считают многие. Но я буду помогать моему сыну. Пусть помнят об этом те, кто мечтает вернуть былые права и вольности, которые отнял у них мой свёкор, упокой Господи его душу. Граф Тулузский объявил престолу войну? Он скоро умоется в лучшем случае своими слезами, в худшем – своей же кровью! Рим станет на защиту Франции, ибо борьба с ересью ещё не закончена. А с Гуго Лузиньяном, который предал своего короля, я разберусь сама. Луврская башня давно поджидает нового узника.

Тибо был очарован. И если раньше он пленился красотой дамы своего сердца, то нынче он был восхищен речью Бланки, говорившей, по его твёрдому убеждению, не хуже Гортензия[21]21
  Гортензий (II в. до н. э.) – римский оратор.


[Закрыть]. Ему казалось, что перед ним Мария Магдалина, вопреки запрещению ставшая лидером[22]22
  Мария Магдалина – лидер раннехристианского движения, говорившая, что она видела Иисуса воскресшим. Обладала даром речи. Апостол Пётр испытывал к Марии неприязнь, видя в ней соперницу в борьбе за главенство. Лидерство женщины тогда запрещалось.


[Закрыть]. Чувствуя, что совсем теряет голову от любви, не в силах отвести глаз от королевы, он едва не упал перед ней на колени, протянув вперёд руки, точно к царице Небесной. Мысль о том, что они не одни, удержала его.

Когда присутствующие стали расходиться, Тибо поймал на себе долгий, нежный взгляд Бланки. Не понять было невозможно: она просила его остаться.

– Моя королева, – воскликнул он, когда все вышли, – я ваш пленник! Приказывайте мне, располагайте мною! Мне никогда не встретить такую, как ты, моя любовь… Прости мне этот тон и некоторую вольность. Мы столько времени знакомы… Нам уже нельзя на «вы». У меня не выходит.

– И у меня, – тихо ответила ему Бланка, даже не пытаясь высвободить своих ладоней из рук Тибо. – Как видишь, я согласна. Но только когда мы вдвоём. И не в ссоре.

– Я принимаю игру. А ссор не будет. Скажи, и я сделаю так, как ты повелишь.

– Ты и сам поймёшь, когда не стоит переступать черту. А сейчас спой мне что-нибудь. Слушая, я отдохну.

Тибо спел две песни и через некоторое время ушёл. Уходя, он дружески подмигнул Бильжо. Тот ответил лёгким кивком.

В скором времени Тибо был дома, в Провене. Агнессу уже обо всём оповестили верные слуги. Она не ревновала, считая это глупостью. Её обрадовал поступок супруга, перед которым блекло всё остальное. Пусть себе любит королеву сколько угодно, если это идёт на пользу державе. Что до постели, то Бланка не позволит себе этого, во-первых, помня о своей дружбе с графиней де Боже, во-вторых, не желая давать пищу придворным сплетникам и тем самым ронять свой престиж. Это – самое страшное, и этого боялась королева-мать. Вельможи, враги короны будут всегда, в конце концов, их можно усмирить. Но не усмиришь народ, который подхватит слухи и разнесёт их по городу, а потом и за его пределы. Появятся стишки, песенки, памфлеты. Ей надлежит быть выше этого, иначе не вельможи – народ сметёт её! И самым ужасным в её положении может быть сплетня, к помощи которой прибегнут мятежники, отбросив мысли о восстании. Сплетня порождает неверие, а оно родит зубоскальство – самое страшное оружие. Меч рубит тело, насмешка калечит душу; нанесённые мечом раны можно излечить; смехом, презрением – никогда!

Агнесса, весьма неглупая, не беспокоилась в этом отношении за супруга. Как женщину она очень хорошо понимала Бланку и сама себе признавалась, что не станет закатывать истерики, даже узнав об адюльтере. Что с того, в конце концов? Не распалась же семья. Зато королевство приобрело сильного союзника, способного одному выступить против Бретани ли, против Булони или Марша – всё равно.

Такою предстаёт перед нами Агнесса де Боже. Её не могло ни поколебать, ни остановить ничто в деле преданности интересам короны. Ради этого она готова пожертвовать всем, даже жизнью. Очень скоро королева-мать поймёт это и попытается спасти её от убийцы… но будет поздно.

Тибо не удивился, увидев супругу приветливой, с лёгкой улыбкой. Она молча ждала его, стоя у окна. Он подошёл.

– Наконец мы вместе. В последнее время вас трудно застать дома.

– Так же, как и вас, – ответила она.

– Вы сами знаете, какое путешествие пришлось мне совершить.

– Знаю. Но я поступаю, как вы. Едва вы уезжаете, я тоже отправляюсь странствовать. Что мне делать, вправду, если супруга нет дома?

– Что-то я не замечал раньше такой привязанности ко мне.

– А я не замечала вашей патологической преданности врагам короны. Вы, кажется, влюблены в королеву-мать? Ну так и любите на здоровье! Чего вы мечетесь, будто щепка в воде, которая не знает, что лучше: быть выброшенной на берег или позволить волне унести её в открытое море?

– Я выбрал свой путь.

– Преклонив колено у ног вдовствующей королевы, петь ей о любви?

– Но и вы не пожелали отстать от меня. Предметом вашего увлечения стал, если не ошибаюсь, её верный страж?

– Мне захотелось заставить вас ревновать. Это верный признак того, что вы всё ещё любите свою жену. Для женщины нет ничего важнее проявления к ней любви со стороны человека, с которым её связывают брачные узы и которого она предпочитает всем другим мужчинам.

Тибо был тронут этим признанием. Он не мог и представить себе, что супруга в такой простой форме даст ему доказательства отсутствия всяких помыслов об измене. Беседы с Бильжо и королевой-матерью служили тому лишним подтверждением.

– Простите меня, Агнесса. Я подозревал вас…

– А теперь?

– Я знаю всё. Я был слеп. Бывшие союзники заставили меня поверить в вашу измену.

– Тот, чьи помыслы хитры, лживы и корыстолюбивы, не может быть союзником такого человека, как вы.

– Слишком поздно я понял это, но смог исправить свою ошибку.

– Любовь помогла вам? Досадно, что не к супруге.

– Поймите, Агнесса, что королева – не возлюбленная моя и не любовница, она – дама моего сердца! Каждый рыцарь в наше время верен даме…

– Молчите! – Она зажала ему пальчиками рот. – Довольно об этом. Разве я вас виню? У вас может быть сколько угодно таких дам, но любить по-настоящему надлежит только одну и верным быть только ей, матери детей ваших, супруге перед Богом, той, которая, как ни удивительным это может вам показаться, любит вас.

Тибо схватил руку жены и припал к ней жарким поцелуем. Она молча смотрела на него. Она давно ему всё простила, даже былую измену короне, и была твёрдо уверена, что впредь он не решится на такой шаг.

– Отныне, Агнес, мы с вами в одном лагере, – тёплыми глазами смотрел на неё Тибо. – Я рад, что с этого дня наши отношения из холодных станут тёплыми, ибо они будут согреты обоюдной любовью.

– И преданностью государю, не так ли?

– Я больше не нарушу свою клятву, которую дал королю в лице его матери.

Кивнув с улыбкой, она ответила ему:

– Надеюсь, отныне у меня не будет повода обвинить вас в измене короне, а у вас – следить за мной, подозревая меня в неверности.