Текст книги "Королева Бланка"
Автор книги: Владимир Москалев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Рядом, в двух шагах, с закрытыми глазами и лёгкой, безмятежной улыбкой сидела на таком же стуле Агнесса. Казалось, она задремала, убаюканная разговорами, тихим ветерком и бледным ноябрьским солнцем, лениво ползущим вдоль тёмного горизонта. На самом деле она предалась воспоминаниям. Мысли её были далеко…
Сеньория Боже. Соседка Бургундии. Отец… Он ещё нестар. Всю жизнь провёл в походах с Филиппом Августом, потом с его сыном. Мать Сибилла… Тихая, мягкосердечная, в дочери души не чаяла. Но налетела чума и унесла её жизнь. Многих скосила. Тысячи. Отец боялся за дочь: берег, никуда не выпускал, еду сначала пробовал сам. Одна она у него, нет другой.
Как-то, когда чума оставила этот край в покое, повстречали они оба цыганку. Отец подвёл к ней дочь: не скажет ли, какова судьба девочки? Долго колдовала цыганка над ладонью дочери, заглядывала в глаза, задавала какие-то вопросы. Наконец промолвила, что коротка нить этой жизни. Не один год, правда, ещё пройдёт, и не два, но очень скоро наступит смерть… от воды. Сеньор Гишар не понял: что же, не пить теперь дочери воду? Может, нельзя плавать или мыться в ванне? Мотнула головой цыганка и сказала, что всё дело в питье: на дне бокала притаилась смерть, и не столь далёк уж тот час… Она ушла, получив плату, а отец, застыв на месте от ужаса, долго глядел ей вслед. Вернувшись домой, уничтожил все бокалы, а когда выдавал дочь замуж, напомнил ей о зловещем предсказании.
Бокал. Но что из него можно пить, если не вино? Она пила, но всегда из кружек, чем удивляла Тибо. В последнее время, правда, она стала забывать об этом, особенно после того как пила из бокала на своей свадьбе, потом после родов. Вспомнила день-другой спустя и усмехнулась: выпила ведь, и ничего не случилось! Похоже, чушь всё это. Соврала цыганка или что-то напутала. Успокоив себя этим, Агнесса махнула рукой. Впрочем, вспоминала старую цыганку, но уже совсем редко и то после того, как был выпит на очередном празднике бокал вина.
Вспомнила она об этом и сейчас. Но только усмехнулась – вино пили из кружек. Стало быть, нечего и думать об этом. И вновь подёрнулись пеленой забвения далёкие воспоминания…
– Откуда ты это несёшь? – неожиданно донеслось до слуха Агнессы.
Она открыла глаза. Близ королевы стоял лесничий. В одной руке он держал за уши зайчиху, в другой – мешок, на дне которого кто-то шевелился.
– Поймал вот самку, государыня, – стал объяснять лесничий, поднимая руку. – Капканы тут у меня неподалёку. Лапу ей прижало, – кивнул он на зайчиху, – вот и не смогла вырваться. Может, сумела бы перегрызть, – иногда они так и делают, – да я подоспел, не дал ей.
– А в мешке кто? – спросила Бланка. – Ещё одна?
– Нет, там её зайчата. Двое. Совсем малыши. Я нашёл их в норе и спокойно взял. Наверно, они ждали свою мать.
Бланка заинтересовалась, наклонилась вперёд.
– Покажи.
Не выпуская зайчиху, лесничий кое-как раскрыл мешок. Показались вначале ушки, вслед за ними две мордочки с карими глазами. Глаза эти, блестящие, испуганные, уставились на королеву-мать, словно осуждая её, злясь или, быть может, прося у неё пощады. Именно так показалось Агнессе, когда эти выпуклые, агатовые глаза внезапно стали тускнеть, а потом в последний раз, прощаясь с жизнью, скользнули осуждающим взглядом на неё и замерли, словно остекленев.
Внутри у неё всё оборвалось. И показалось ей в ту минуту, будто вместо зайчат видит она двух ребятишек, которых только что оторвали от материнской груди. Крошечные, беспомощные, зайчата с любопытством смотрели на людей, не понимая, как жесток этот мир и сколь безжалостны живущие в нём люди. Они ждут от них тепла, но вместо этого на них дует студёный ветер; они надеются, что их отпустят или в крайнем случае покормят, но человек уже приготовил топор, чтобы рубить им головы…
– Что же ты собираешься с ними делать? – нахмурилась Бланка.
Лесничий пожал плечами:
– Стукну топором по башке, вспорю живот, сниму шкурку, а мясо потом в котёл.
– Одну?.. Их мать?.. – продолжала хмуриться Бланка.
– Почему одну? Всех троих. Сошью потом рукавички…
– Нет!!! – вскрикнула Агнесса и, вскочив со стула, бросилась на лесничего с кулаками. – Ты не посмеешь этого сделать! Негодяй! Низкая душа! Да есть ли у тебя сердце?! Немедленно же отпусти их, я приказываю!
Лесничий оторопел и от неожиданности ослабил пальцы. Воспользовавшись этим, зайчиха дёрнулась у него в кулаке, упала на траву и бросилась удирать на трёх лапах – четвёртая волочилась по земле. Но далеко она не ушла. И не потому, что сильно хромала, могла бы и на трёх лапах спасти свою жизнь. Но не нужна она была ей без её малюток, к которым она недавно торопилась, чтобы напоить их тёплым молоком. Их судьба беспокоила её сейчас больше всего. И она остановилась, поджав под себя раненую лапу и не сводя влажных глаз со своих малышей. Убьют их, умрёт и она. Так можно было подумать, глядя на эту сцену. Словно в подтверждение этому, зайчиха упала на передние лапы и застыла, печальными глазами глядя на мешок.
Лесничий в растерянности поглядел на королеву.
– Ваше величество… ведь это добыча.
– Отпусти! – коротко приказала Бланка, кивая на мешок. – Выполняй приказание.
Лесничий, побледнев, в страхе огляделся, опустил мешок на землю, медленно зашевелил пальцами. И рискнул всё же робко возразить:
– Зайцев много в этих местах, государыня. А ведь это для королевского стола…
– Ты осмелишься не выполнить приказа её величества королевы Франции?! – вскипая, воскликнула Агнесса. – Делай, что приказано! Пусть лучше я умру от голода…
Губы её задрожали, в глазах заблестели слёзы. Ещё секунда, и она бросилась бы к мешку…
Сзади подошёл Тибо, грубо схватил лесничего за плечо:
– Ты оглох?
Тот моментально перевернул мешок и вытряхнул его.
Зайчата выпали, недоумённо поглядели друг на друга, потом на людей, увидели мать и со всех ног бросились к ней. Она поднялась, вся точно просияв от счастья, а они ткнулись в неё своими мордочками и, не помня себя от радости, стремглав кинулись в сторону леса. Зайчиха, волоча покалеченную лапку, хромая, пустилась вслед за ними.
Короткая эта сценка заставила придворных замолчать. С кусками дичи в руках, замерев, они – кто в недоумении, кто с пониманием – смотрели на Агнессу, а она молча глядела вслед убегающим зайчатам и тихо улыбалась, не зная, что на ней держит недобрый взгляд бывшая английская королева.
Вскоре стали собираться в обратный путь. Взнуздывали лошадей, вновь крепили к сёдлам корзины с дичью, гасили подернутые пеплом угли. И никто не слышал, как одна из дам, стоя у стремени лошади и суженными глазами глядя на королеву-мать, прошипела сквозь зубы:
– Бог не хочет, чтобы пролилась твоя кровь, проклятая испанка. Что ж, угождая Господу, следует избрать бескровный путь, избранный Церковью. Не так ли, ваше преосвященство?
Бросив короткий взгляд в сторону легата, она поддела ногтем крышку перстня, поглядела на розовый порошок, притаившийся там, и негромко рассмеялась.
Глава 9. Дама в маске
Вернувшись в замок и разгуливая во дворе, в саду, прохаживаясь по галереям, двор какое-то время делился впечатлениями об охоте. Затем шумно одобрил идею приступить к играм, этому непременному и едва ли не ежедневному развлечению. Тотчас разделились на пары для игры в шахматы и триктрак[58]58
В наше время это не что иное, как нарды.
[Закрыть], иначе называемый «игрой в таблички».
Подобные забавы, надо заметить, были вовсе не безобидными: частенько игроки ссорились и дрались. Несколько лет спустя король Людовик запретит не только триктрак и его разновидности, но и шахматы: проигрывались крупные суммы денег, проигравшие выхватывали мечи, желая отомстить новоявленным кредиторам. Поначалу, правда, король налагал на игроков штрафы.
Духовенство воспринимало это как азартные игры, называло их «заразой»; собор выносил определённые постановления, прибегали даже к отлучениям. Но «зараза» росла и ширилась даже невзирая на королевские эдикты и в этом отношении была схожа с турнирами и модой на трико.
Бланку мало трогало такое положение дел – она и сама любила сыграть в шахматы или в кости (видоизменённый триктрак), но кардинал ворчал, что сам дьявол научил человека изготовлять шестигранную кость. Как тень он бродил меж игроков, хмуря лоб и готовый пресечь любую ссору, но игроки вели себя мирно, и кардинал приписал это тому, что они ставили на кон мелкие суммы денег. Такое он им поставил условие вместо запрета.
Так развлекался двор в гостином зале санлисского замка. Причём в шахматы дамы зачастую в качестве партнёров выбирали рыцарей.
Пажи тем временем тоже не сидели без дела – играли куклами двух рыцарей, управляемых с помощью верёвок. Оруженосцы, когда в их услугах не нуждались, фехтовали во дворе или играли в кости. Что касается духовенства, то, запрещая азартные игры, оно с удовольствием предавалось игре в мяч и танцам. Разумеется, речь идёт об аббатах, епископах, архиепископах.
После обеда двор высыпал из замка и запрудил аллеи парка. Очень скоро поступило предложение устроить музыкальный час. Немедленно принесли инструменты, устроились на лужайке и стали слушать известного едва ли не всей тогдашней Франции, знаменитого и талантливого трувера – графа Тибо Шампанского. Он исполнил «Песнь о крестовом походе» и несколько своих песен любовного содержания. После него лютню взяла Маргарита Бурбонская; она спела канцону о страданиях дамы по убитому на войне рыцарю, весть о гибели которого ей принёс оруженосец. И вот она плачет и сквозь плач поёт, глотая слёзы:
Зачем уехал ты, милый мой рыцарь?
Отныне навек облекусь власяницей,
Сброшены с плеч горностай и куница.
И вот в сердце – боль,
Ради вас постригусь я в церкви Сен-Поль.
Слушая певицу, дамы, чьи возлюбленные не вернулись из похода или были убиты в поединках, лили горькие слёзы. Потом запела графиня Неверская Маго – о том, как дама просит рыцаря вернуться к ней. Разохотившись, она прибавила сюда «Монолог влюблённой дамы». Аккомпанировала ей на виоле одна из фрейлин.
Настал вечер… В покоях, отведённых для королевы-матери и юного монарха, на стульях сидели четверо: царственные особы и Тибо с супругой. Пятый, – Бильжо, – скрестив руки, стоял у окна. Вначале граф Шампанский читал стихи собственного сочинения, потом спел две песни. Вскоре это надоело, заговорили о литературе, затем о законах, о довольствии в войсках, об управлении бальи на землях королевского домена. Король откровенно зевал – ему становилось скучно. Тибо заметил это:
– В замке прекрасный фехтовальный зал, государь. Не хотите ли размяться? Я покажу вам один любопытный приём. Мне удалось с помощью него поразить точным ударом одного из осаждённых во время вылазки при осаде Авиньона.
– Охотно, брат мой! – воскликнул Людовик, радуясь возможности избегнуть нудных разговоров о внутренней политике. – А вам, дамы, дабы вы не скучали, я пришлю чтицу с любопытной книгой. Граф Санлиса хвастал, что в замке хранится «История франков» епископа Турского.
– И пусть принесут нам вина, – попросила Бланка, пока за сыном и Тибо не упал полог драпировки. – Во-первых, весь день после охоты мучит жажда…
– А во-вторых, скорее побежит время, – подсказала Агнесса.
Бланка с улыбкой кивнула, и полог опустился.
Пикардиец Гискар Жавель служил в замке уже второй десяток лет. Бывший рутьер, весь израненный и к тому же одолеваемый болезнью суставов ног, он оставил военное дело и нанялся в услужение к хозяину замка Санлис. Он любил разливать вино, к тому же делал это всегда так, что, сколько бы ни поставили перед ним кружек или кубков, он наполнял их все одинаково, а потом демонстративно переворачивал донышком вверх пустой кувшин. За это граф нарёк его Ганимедом и определил в виночерпии, хотя бывший рутьер вовсе не отличался красотой и был уже не юн[59]59
Ганимед – сын первого троянского царя Троса. Поражённый красотой юноши, Зевс сделал его своим виночерпием.
[Закрыть].
Получив приказание, Жавель спустился в подвал, наполнил кувшин лучшим вином из тех, что здесь имелись, и направился по ступенькам к монаршим покоям. Он прошёл уже один марш, повернул, миновал другой, снова повернул… и внезапно остановился, точно споткнулся или перед ним вдруг выросла стена.
В двух шагах от него, на лестничной площадке стояла женщина. На ней тёмно-синий плащ с застёжкой на правом плече, на ногах чёрные полусапожки, на голове капюшон, на лице маска; из-под маски блестят тёмно-серые глаза, на губах играет чарующая улыбка.
Дама подняла правую руку; на среднем пальце сверкнул перстень.
– Ни шагу дальше, Ганимед! – сладким голосом пропела она, не сводя глаз с виночерпия. – Ведь так, кажется, тебя зовут?
Какое-то время Жавель в оцепенении глядел на незнакомку, удивлённый, не говоря ни слова. Он не знал, кто перед ним – это вынуждало его молчать. Но голос! Он мог принадлежать только знатной даме, бывший рутьер был уверен в этом.
– Что же ты молчишь? – пленительным голоском проворковала незнакомка и сделала шаг вперёд. – Понимаю, ты удивлён – наша встреча произошла так неожиданно для тебя. И в эту минуту ты, вероятно, задаёшься вопросом: кто эта дама, как и о чём вести с ней беседу?
Жавель хлопнул глазами раз-другой: ведьма она, что ли? Как она прочла его мысли?
Не дожидаясь ответа и не опуская глаз, дама потянулась левой рукой к застёжке и, правой придерживая плащ со спины, распахнула его. Пикардиец отпрянул от неожиданности, увидев на груди у незнакомки рубины и изумруды, а на шее – жемчужное колье с бриллиантами. Тотчас же плащ скрыл всё это, и застёжка на плече защёлкнулась.
– Теперь ты видишь – перед тобой знатная дама. Я графиня Бланка Вандомская. Тебе, наверное, хочется знать, что мне от тебя нужно? И это вполне понятно. Так слушай же и не удивляйся тому, что услышишь. Я сразу заметила тебя, как только королевский двор расселся за столами днём, после охоты. Тебя посылали в подвал, и ты ходил туда за вином, не так ли?
– Да, ваша милость, такова моя обязанность, – растерянно ответил пикардиец.
– Сначала ты наливал вино в бокалы хозяев замка – графа и его супруги.
– Это правда.
– Потом ты стал обносить гостей, в первую очередь тех, что располагались справа от графа Санлисского, потом – тех, что слева от его супруги.
– Верно и это.
– Видишь, я всё помню. Не догадываешься, о чём это говорит? Всё очень просто: я глаз с тебя не сводила, мечтая остаться с тобой наедине, чтобы высказать то, что хотелось. Однако разве могла я это сделать, не рискуя навлечь на себя осуждения окружающих, быть осмеянной ими? Поэтому я ждала только удобного случая. И вот он представился! Теперь мы вдвоём, и нам никто не помешает.
– Так что же вам от меня нужно, мадам? – терялся в догадках бывший наёмник. – Признаюсь, я не совсем понимаю… точнее, совсем не понимаю.
– Ты ещё не догадался? Мне нужен ты! – коротко, властно, одновременно вложив в этот возглас изрядную силу страсти, воскликнула «Бланка Вандомская» и, не давая озадаченному виночерпию опомниться, торопливо продолжала: – Твоя стать, мужественное лицо, походка, голос – всё привлекло меня. Весь вечер, как безумная, я брожу по коридорам и залам, разыскивая тебя. И вот нашла. Бог свидетель, час мой настал! Точнее, наш час… Молчи! – Видя, что Жавель собирается ей возразить, она прикрыла ему рот пальчиком. – Молчи и слушай. Я вдова, мой супруг погиб в битве с еретиками. Я осталась совершенно одна, понимаешь ли ты меня? Знаешь ли, на что способна женщина, когда она лишена мужского внимания, любви? А ведь она ещё совсем нестара и хороша собой, к тому же богата. Но что ей богатство, если она одинока, если нет с ней рядом любимого друга, если её постель холодна и ей хочется выть от тоски, обиды и неутолённой страсти?
Она замолчала, облизнула губы и сделала ещё полшага вперёд. Тела их почти соприкасались, и «графиня Вандомская» удовлетворённо улыбнулась, увидев, как раздулись ноздри у пикардийца и услышав, как участилось его дыхание.
– Мне кажется, я начинаю вас понимать, милая дама, – проговорил Жавель и, как человек, не имевший понятия о куртуазности и не особенно озабоченный выбором выражений, прибавил: – Вам хотелось бы переспать со мной?
Глаза у «графини» заблестели ещё ярче. Она придвинулась ближе.
– Да! – страстно выдохнула она. – Как хорошо, что ты меня сразу понял и избавил этим от мучительного подбора слов.
– Почему же это именно на мне остановили вы свой выбор? – резонно спросил Жавель, пожирая даму глазами. – Вокруг вас столько рыцарей, знатных сеньоров. Всё это люди вашего круга. А кто для вас я? Отставной солдат… ныне виночерпий.
– Ты – тот, кто мне нужен. – Она положила руки ему на грудь. – А те, о которых ты сказал… – Она усмехнулась. – Они, в большинстве своём, женаты, ну а другие… Ах, Ганимед, это двор. Условности, вежливость, этикет. Всё это утомительно и подобно желанному плоду, который созревает лишь к осени. Но даже если и удастся с кем-либо объясниться… Рыцари болтливы, как правило, хвастуны. На другой же день о нашей связи узнает двор, пойдут сплетни, болтовня, меня станут называть шлюхой. Понимаешь ли, что это будет для меня означать? Опалу! А это – изгнание, забвение и смерть. Увы, ныне при дворе строгие нравы.
– Со мной, стало быть, вы не боитесь, дамочка? – легко усмехнулся виночерпий.
– Ты не станешь болтать: послушав тебя, над тобой посмеются и в лучшем случае дадут плетей. Не понимать этого – быть олухом, но ведь ты умён, разве я не права? Ты быстро уяснил суть дела, и мне незачем строить из себя недотрогу, как это принято при дворе. За этим я и пришла сюда. И я буду говорить с тобой на твоём языке, без вывертов и намёков, прямо и просто.
– Лучше всего объясняться прямо и сразу, чего там, – согласно кивнул Жавель и рискнул свободной рукой обнять даму за талию. – Так говорите, я жду.
– Хочешь ты меня, как я тебя? – напролом ринулась «графиня». – Скажи только «да!» Одно только «да!» – и я озолочу тебя! Ведь ты небогат, и это не секрет.
– Небогат, – пробормотал бывший наёмник, чувствуя, как кружится у него голова и ему всё труднее реально воспринимать происходящее.
А дама, теперь уже шёпотом, продолжала обольщать беднягу, предварительно оглядевшись вокруг и приблизив губы к самому его уху:
– Ты поднялся сюда с той площадки, что выходит в коридор. Там много дверей. За каждой – покои. Мои – слева, через три двери от окна.
– Через три двери от окна… – тупо повторил виночерпий, с трудом силясь представить себе маршрут.
– Я буду ждать тебя после полночного удара колокола, – снова зачастила дама. – Все уже будут спать. Стукни в дверь легонько три раза.
– Три раза… – как эхо, повторил вконец потерявший голову отставной солдат.
– Да, три. Так ты придёшь?
– О, вы ещё спрашиваете! – потянулся к ней Жавель, совсем забыв про кувшин и чуть не выронив его.
– Но что это у тебя? – «Бланка Вандомская», изобразив на лице удивление, воззрилась на предмет в руке Жавеля. – Кувшин?
– Как видите.
– В нём, похоже, вино? Кому ты несёшь его? Впрочем, догадываюсь – вероятно, какой-нибудь своей красотке.
– О нет, я только выполняю приказ, и это вино для…
– Да разве это важно? Важнее другое.
– Что же именно?
– Да только то, что у меня во рту пересохло. Я столько говорила, такие волнения… Веришь ли, мой Ганимед, как мне ужасно хочется пить?
Жавель в растерянности поглядел на кувшин, закрытый крышкой.
– Но это вино для…
– Ах, не всё ли равно? Дай мне сделать несколько глотков. Разве ты не видишь, что я умираю от жажды? Всего глоток-два, никто и не заметит.
И графиня, не сводя глаз с кувшина и облизнув губы, решительно протянула руки.
– А и в самом деле, почему бы вам не сделать несколько глотков? – глупо улыбнулся пикардиец. – Вы произнесли такую речь, после которой я бы на вашем месте выпил добрую половину ведра. А поскольку вы благородная дама, то не половину же вы осушите, чёрт возьми!
– Что ты! Всего два-три глотка, не больше, как ты и сказал, – обрадовалась «Бланка Вандомская», беря кувшин. Но, прежде чем припасть к нему губами, она изобразила испуг: – Уж не крадётся ли кто сюда? – Она указала глазами на лестничный пролёт. – Как будто слышатся чьи-то осторожные шаги. Посмотри, нет ли там кого?
Жавель отвернулся, а дама тем временем торопливо отпила из кувшина.
– Должно быть, вам почудилось, – сказал пикардиец, – там никого нет.
– Должно быть, – натянуто улыбнулась дама и прибавила, возвращая кувшин: – Так помни, о чём мы условились. После полуночи!.. Неси же своё вино, Ганимед, да не пей сам, – тебя изобличат, и тогда не миновать плетей.
– Это верно, ведь я несу его для…
– До встречи же, мой рыцарь!
Дама махнула рукой и сбежала с лестницы. Вдали послышались её торопливые шаги.
Жавель постоял ещё какое-то время, с улыбкой прислушиваясь к звуку этих шагов, постепенно затихающему в глубине коридора, потом решительно зашагал наверх, полный самых радужных надежд. Ему остался всего один марш.
А «Бланка Вандомская», остановившись в свете ущербной луны и оглянувшись, точно опасаясь преследования, сузив глаза, хищно заулыбалась:
– Глупец! Ему и невдомёк, что этот день окажется последним в его жизни.
Накинув поверх маски ещё и вуаль, она быстро стала удаляться с этого места.