Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
Он никогда еще не был на глухарином току, но много слышал об игрищах древних птиц. Отец его не брал на охоту, как он ни просил. Детское желание – что консервированные ананасы в лавке при золотоскупке. Он ел их один раз в году, когда отец получал расчет после сезонных работ. А запретный плод сладок.
Последней точкой отсчета в задуманном был небольшой рассказ соседа деда Ефрема Лугина. Ему было около ста лет. Большую часть своего времени старожил проводил на завалинке, в тайгу выходил только для того, чтобы набрать смородины на чай и навязать березовых веников. Но его грандиозные планы лихорадили Кузю, как зайца после погони собак. Широко распахнув овчинный полушубок, опершись на палку, дед смотрел слепыми глазами куда-то на горы, а сам мечтал:
– Вот, Кузя, маненько одыбаюсь, бабке половики помогу постирать, и пойдем мы с тобой! Тут недалече: вечером выйдем, к утру там будем. Про тот ток еще никто, окромя меня, не знает. Там глухарей, как помету в курятнике, друг на друге сидят, места нет. Петелек наставим, наловим столько, что на нартах не увезти. Потому и беру тебя, что одному не под силу. А заодно и место покажу. Куда идти? А вон туда, за белок между хребтами, направо и вниз на угорье. Там и место.
Помолчав немного, дед Ефрем начинал вспоминать, как пятьдесят лет назад был в городе, ходил в кабак, и там ему девки с голыми ногами за двадцать пять рублей плясали американский танец. Потом рассказал, как пополам развалилась от тяжести телега, когда они везли золото. И «ставил граммофонную пластинку» на пятый круг:
– Да, Кузя! Скоро пойдем с тобой. Вот бабке половики помогу постирать…
Кузя понимал, что более ничего путного от него не добиться, потому что, со слов его бабки Варвары, «ему память пиявки ишо тогда, когда он пьяный в луже спал, выгрызли». Когда дед спал в луже, Кузя не знал, наверное, еще не родился. Но то, что он при каждом очередном повторе указывал одну и ту же дорогу к току, зарубил себе на носу.
Время выхода на заветное токовище Кузька выбирал недолго: дождался хорошей, безветренной погоды, полнолуния. Собрал с собой самое необходимое: спички, маленький топорик, чтобы разжечь костер, три вареных картошины, чтобы позавтракать, и волосяную петельку для ловли глухарей. Дождавшись, когда все уснут, потихоньку вышел на улицу, подхватил деревянные нарты и пошел по подмерзшей дороге в сторону Перевала: так в простонародье называлась водораздельная гора. Легкий морозец и яркий свет луны благословляли путь: шагать легко, все видно до кустика. Единственное неудобство – нарты, которые гремели полозьями по шершавому насту. Но без них никак. Так или иначе, Кузя за одно утро решил поймать штук пять или семь глухарей. Такой груз на себе не унести, и нарты будут как раз кстати.
В голове уже витала радость удачи. Как он вернется домой с добычей и все будут удивлены: «Вот так Кузя наш! Ну, молодец! Настоящий помощник вырос, совсем большой!» Глухари – большая помощь к столу. Весной после картошки мясо не помешает. Любой старатель с нетерпением ждет, когда начнутся глухариные тока и полезет из оттаявшей земли сибирский хлеб – черемша. Запасы продуктов на заработанные за старательский сезон деньги почему-то всегда кончаются быстро. Людям приходится брать залежалый товар на хозяйских складах в долг. Но прогорклая мука, пережженное масло и пропахшие мышами крупы не лучший продукт, которым располагает купец. Поэтому с каким удовольствием люди вкушают питательный, мясной бульон или едят первые листья молодой колбы (черемши)!
Окрыленный радужными мыслями, Кузя не заметил, как пришел под Перевал. Здесь ему следовало сворачивать с дороги направо, подниматься в седловину. Летом с друзьями он был тут не раз: шишкарили и приходили за ягодой. Но тогда было другое время года, все выглядело иначе. Да и время суток оставляло желать лучшего. Все же решившись, зашел в густой, высокоствольный лес.
Идти стало намного труднее. Деревья и кусты задерживали нарты. Иногда казалось, что справа и слева раздаются непонятные звуки, он останавливался, вслушиваясь в притихшую тайгу. Но это был недалекий, вскрывшийся из-под зимнего покрывала ручей, или какая-то ночная птаха будоражила уснувший мир долгим, протяжным голосом. Успокоившись, Кузя шел дальше. Иногда путь преграждал неглубокий ключ. Ему приходилось обходить его стороной или искать поваленные деревья, через которые можно было перебраться на другую сторону.
Вскоре начался невысокий, но затяжной подъем. Идти стало еще сложнее. Тяжелые нарты мешали передвижению еще больше. Кузя решил оставить их здесь, чтобы потом приносить добычу сюда. Нашел на поляне большой, приметный кедр, поднял и прислонил нарты к стволу, вырубил большую затесь, которую было видно издалека. Присмотревшись по сторонам, запомнил место. Убедившись, что мимо не пройдет, остался доволен. Дальше пустой, без нарт, пошел быстрее.
Выход на седловину между гор занял немного времени. Кузька был полон сил и желания, шагал не останавливаясь. Плотный наст отлично держал на поверхности, за непродолжительное время Кузя преодолел около трех километров. Это было видно по недалекому, в белых плешинах, гольцу справа. Он понимал, что снежные частины – это каменистые россыпи горы Клади, которую видно далеко со стороны. Значит, он был на верном пути.
За седловиной начался крутой спуск. По рассказам отца, здесь проходила Спиртоносная тропа, по которой купцы из Китая привозили на лошадях в долину Чибижека товар и спирт, а затем меняли у старателей на золото. Она сообщалась с рекой Шинда, бегущей где-то далеко внизу. Сейчас тропа занесена снегом, и каких-то следов человека не было видно. Вспоминая слова деда Ефрема, свернул направо, пошел вдоль горы. Где-то там должна быть заветная грива, на которой токовали глухари.
Взрослые парни учили, чтобы не пугать чутких птиц, к току надо подходить тихо, не шуметь и тем более не разводить костры. Вспоминая эти слова, Кузя заранее нашел подходящую талину, ровную и тонкую. Срубил ее, убрал сучки, сделал «удочку» длиною около четырех метров с рогаткой на конце, привязал петельку, как учили ребята. Подобным примитивным орудием лова собирался снимать с деревьев токующих птиц.
Подобный способ охоты в тайге был распространен широко. За неимением достаточного количества припасов к ружьям, люди применяли петельки. Услышав песню глухаря, охотник подкрадывался к нему, подводил удочку к голове, накидывал петельку на шею и резким рывком сдергивал добычу на землю. Для этого были важны два условия: чтобы птица сидела на дереве не так высоко и были ранние сумерки. Опытный и ловкий человек до того, как наступит полный рассвет, таким образом снимал одного или двух глухарей, благо, их в те времена было в изобилии. Также использовали узкие проходы между деревьями и кустами на полянах, выставляя петли.
Кузя считал себя опытным охотником, хотя шел на ток первый раз в своей жизни, не видел живого глухаря и не слышал песни. Для него единственной проблемой сейчас было не как добыть птиц, а как их перенести до нарт. Хороший глухарь имел достаточный вес, больше двух штук ему не утащить. Еще переживал, что пока ходит туда и обратно, остальных птиц утащит росомаха.
После того, как он вырубил «удочку», пошел не так быстро, стал чаще останавливаться, слушать тайгу. По его расчетам, ток должен быть где-то неподалеку. Между тем, луна скрылась за горой, стало темно. Все же на снегу деревья были видны хорошо, и он без труда мог пройти мимо любого препятствия.
Бессонная ночь и пройденное расстояние делали свое дело. Кузя начал уставать, проголодался. От частых остановок и долгих ожиданий в ушах звенело, в глазах стало рябить. В какие-то моменты он начинал терять ориентацию, захотелось спать. Все же, пересиливая себя, продолжал идти вперед, но заветной гривы все не было. На пути попадались заваленные снегом курумы, кедровые колки, густая тайга. Внезапно заметил, как посветлело: приближалось утро. Он заторопился, пошел быстрее, но все безрезультатно. Понимая, что теряет драгоценное время, побежал, стал метаться из стороны в сторону. Однако и это не помогло: заветного тока нигде не было.
Вот уже обозначились далекие горы. На востоке с каждой минутой прояснивалась синева: солнце торопило новый день. Стало видно каждую веточку, кустик или кочку. Где-то далеко внизу увидел глубокий лог с белой полосой посредине. Там была река. Зная, что при полном свете ему глухаря не поймать, заплакал от досады, бросил палку. Не зная что делать, подошел к пихте, прислонился спиной, присел на корточки. Склонив голову на колени, решил отдохнуть.
Проснулся от холода. Все тело сотрясала мелкая дрожь. Пересиливая озноб, медленно поднялся, посмотрел по сторонам. Сообразил, что находится в тайге, а не дома, настолько крепким и сладким был его сон. Вокруг – свежее утро. Яркое солнце поднялось над высоким гольцом напротив. На разные голоса поют птицы. Где-то внизу кто-то пилит дрова. Последнее восприятие было удивительным: откуда здесь в тайге люди? Постукивая зубами, Кузя решил пойти на звук, погреться у костра.
Сделал несколько шагов – шуршание пилы прекратилось. Постоял, послушал: да нет, не там пилят, а слева. Направился на звук, прошел некоторое расстояние – опять тишина. Что за черт? Нет, лучше идти быстрее, а то можно замерзнуть.
Не останавливаясь, пошел напролом. Выбрался на поляну, где должен быть костер: нет никого. Хотел крикнуть, но вдруг краем глаза сбоку заметил черное пятно. Посмотрел туда и… замер от удивления. Перед ним в двадцати шагах стоит огромный глухарь с распущенным хвостом. Вытянув шею, с любопытством смотрит на него. Видно, как моргает карим глазом.
Кузя – что высохший пень. Не может пошевелиться от дива. От волнения сразу стало жарко. Не знает, что делать: броситься к глухарю или потихоньку уйти назад. Все же решился, сделал шаг навстречу. Глухарь мгновенно сложил хвост, пригнул голову, неторопливо пошел в сторону. Кузя – за ним. Думал догнать, но не тут-то было! Стоило ему ускориться, тот припустил вверх по поляне так, что только лапы замелькали. В азарте Кузя рванул, что было сил, но едва не упал от страха. Сбоку загрохотало так, что показалось, будто на него катится огромный камень. От неожиданности остановившись, сжался в комочек, краем глаза увидел, как в пяти шагах, быстро махая крыльями, со снега медленно поднимается еще один петух. За ним, с другой стороны, третий. Над головой захрипела рваная гармошка. Кузя посмотрел вверх, обомлел. Невысоко на рябинках сидят четыре капалухи (глухарки). Смотрят на него изумленно. Стоило ему сделать шаг, сорвались с насиженных мест, недовольно квохча, полетели вслед за глухарями. Еще какие-то мгновения – и никого не стало.
Кузя ошалело смотрел по сторонам: вот это да! Такого он еще не видел. Понял, что это и есть тот самый заветный глухариный ток. А он проспал его. Досадуя на себя, неторопливо пошел по поляне. Краем уха услышал далекий, непонятный звук, похожий на шуршание пилы-двухручки. «Опять какие-то дядьки дрова пилят, – подумал он. – Пойду к ним, может, знакомые».
Направился в ту сторону, но через несколько шагов остановился. Наверху тоже кто-то шуршит… и сзади, и внизу. Что здесь, лесосека? Неужели вокруг так много народу? Хотел крикнуть, но почему-то сжал плечи, понял: да это же глухарь токует! Вспомнил, как рассказывал отец, что петухи сначала щелкают горлом, а потом шипят, как змеи. И точно! Различил два колена – сначала постукивание, а за ним сразу же непонятный скрежет. Успел сделать два шага в том направлении, как учили. Вовремя остановился, когда песня прекратилась. На второй песне подскочил еще дальше, на третье вновь продвинулся на несколько шагов. Стал вглядываться вперед, сквозь густые ветки деревьев на соседнюю поляну. Заметил черное движущееся пятно. Сердце забилось, как порхнувший рябчик: глухарь!
Теперь уже Кузя понял, как к нему подходить. Старательно скрываясь за деревьями, подскочил ближе, а оттуда все и разглядел.
На открытом месте у границы леса увидел шесть токующих птиц. С распушенными хвостами, гордо поднятой к небу головой, петухи неторопливо бродили по насту, напевая каждый свою песню. Показывая себя друг перед другом, крутились на месте, перебегали вправо и влево, однако за границы чужой территории не забегали, каждый знал свое место. Если кто-то и делал попытку зайти за невидимую грань, был тут же гоним соперником. Тут же на деревьях сидели капалухи, ждали момента спуститься вниз. Они видели человека, но не боялись, были не пуганые. Вот одна из курочек порхнула с ветки на снег к одному токовику. Тот, допев песню, не раздумывая, заскочил на нее, стал топтать. После того, как все закончилось, курица оправила перья, сорвалась с места, улетела в глухую чащу. А петух продолжал токовать!
Оставаясь незамеченным, Кузя продолжал наблюдать за редкими сценами глухариного тока. Смотрел до тех пор, пока не замерз. Не в силах больше стоять на одном месте, осторожно, так же, как и пришел, убрался восвояси. Пока выходил на окраину токовища, еще много раз спугивал глухарей и капалух. Жалел, что нет с собой хотя бы захудалого ружья. Выбравшись на пригорок, недолго смотрел по сторонам, стараясь запомнить место. Теперь был уверен, что вернется сюда еще не раз.
Всматриваясь вперед, определил путь: ему стоило идти назад между гольцом и большой горой. Для этого надо было преодолеть два ложка, а затем подняться на седловину. Уверенный в себе, быстро зашагал вниз – так было ближе. Но чем дальше спускался, тем глубже становился лог, который неумолимо затягивал его дальше и дальше. Стараясь выправиться, Кузя пошел влево, как предполагал, хотел выбраться на пригорок. Не понимая, куда идет, стал метаться из стороны в сторону, хотел найти хоть какую-то плешину, чтобы с нее увидеть окружающую его тайгу, но все было бесполезно. Вокруг него стояла высокоствольная чаща из толстых кедров и пихт.
Бродил до тех пор, пока не устал. Сказывалась бессонная ночь и дальний переход. Так далеко он еще не ходил никогда. Прислонившись к стволу кедра, достал из кармана картофелину, быстро съел ее. Хотел вытащить еще одну, но, расслабившись, поленился, закрыл глаза и тут же и уснул.
Проснулся от непонятного шума. Слегка приоткрыл глаза, но тут же зажмурился от страха. Перед ним, на расстоянии вытянутой руки находилось какое-то непонятное чудовище. Подумал, что это ему снится, вновь приоткрыл веки. Нет! Это был не сон. С шумом втягивая ноздрями в себя воздух и так же выдыхая на него смрадом, рядом на четырех лапах стоял большой бурый медведь. Неторопливо обнюхав его с ног до головы, прикоснулся шершавым языком к руке. Кузя в потрясении! В голове уже не было мыслей, потому что знал, что тот его сейчас будет есть.
Но зверь не торопился. Осторожно попятившись назад, недолго смотрел на него спокойными коричневыми глазами. Потом повернулся на месте, встряхнул лохматой шубой, сделал несколько шагов в сторону. Сзади – три шерстяных клубка, маленькие, как трехмесячные щенки, медвежата. Косо посматривая на Кузю, хотели подойти к нему, но мать не разрешила. Утробно хрюкнув, неторопливо побрела в гору, уводя за собой потомство. Перед тем, как скрыться за деревьями, остановилась, оглянулась, качнула головой и подалась в чащу. До него еще долго доносились тяжелые, уверенные, удаляющиеся шаги хозяйки тайги, которые вскоре растворились где-то под перевалом.
Не смея пошевелиться, Кузя долго сидел на месте. Произошедшее было похоже на возвращение с того света. Или это ему так казалось? В захватывающих байках, преподносимых взрослыми детям, медведь представлялся страшным, коварным и хитрым зверем, от которого неизвестно, что ожидать при встрече. Хозяином тайги пугали. Этим чувством был напитан и он. Двигаясь по ночной тайге, молил Бога, чтобы тот отвел его от косолапого, не представлял, что будет, если произойдет случайная встреча. А тут… случилось. И как? Если кому-то рассказать, что медведь лизнул ему руку, над ним будут всю жизнь смеяться сверстники. Но это было! Как теперь верить в рассказы о его злобном, беспощадном характере?
После того, как медведица ушла, страх Кузьки растворился, как круги в проточной воде. Ему вдруг стало необычайно весело и хорошо. Теперь он не боялся хозяина тайги, знал, что он его не тронет, если ему не причинить вреда.
В прекрасном настроении, воодушевленный своим открытием, Кузя встал, хотел идти дальше, но сник. Он по-прежнему не знал, где находится и куда надо идти. Тем не менее, не сидеть же на одном месте, ждать помощи, зная, что тебя никто не найдет. Немного подумав, решил идти в гору, откуда должно быть хорошо видно округу.
Выбирался по склону долго. Жаркое солнце подплавило поверхность наста. Идти стало труднее: он начал проваливаться по щиколотку. Кожаные бродни промокли, расквасились, как лепешка на сковородке, стали тяжелыми, скользкими. Кузя часто присаживался, отдыхал, съел оставшиеся две картофелины. Но это только разозлило голод. А идти надо было неизвестно сколько.
Сколько он бродил по тайге, не помнил. Его качало, в глазах плыли круги, а густой лес не желал его выпускать из своих цепких объятий. С тоской заметил, как солнце на западе начало осаживаться между высоких стволов деревьев. Надо было искать место для ночлега.
Выбрав подходящее, протаявшее под кедром ложе из старой хвои, вытащил из-за пояса топорик, нарубил пихтовых лапок. Потом долго тюкал нетолстые сушины, натаскал их в одно место для костра. Их было не так много, до утра не хватит, но на большее не было сил. Чиркнув спичками, запалил сухие ветки. Жаркий огонь живо охватил сухое дерево, превратив его в костер. Снял бродни, повесил их на палках возле пламени, чтобы просушить. Протянув к теплу босые ноги, плотнее закутался в ватную телогреечку и, повалившись набок, тут же заснул.
Первый раз проснулся от холода. Вокруг царствовала тихая, спокойная ночь. По небу рассыпался бисер мерцающих звезд. На востоке поднялась убывающая луна. Где-то в распадке журчал недалекий ручей, ухал филин, заунывно пела какая-то птаха, но он не наслаждался красотами дикого края. Подкинув на угли несколько поленьев, опять лег спать.
Так было еще два раза. Проснувшись третий раз, надел сухие бродни, подкинул последнее полено, сжавшись комочком, ненадолго задремал. Решил, что когда догорит костер, надо идти дальше, хотя до утра еще было далеко.
Очнулся от громкого эха, прокатившегося по горам. Спросонок не понимая, что это было, долго слушал предутреннюю тайгу. Ответом была тишина. Стал собираться в дорогу, заткнул за пояс топорик, поправил заячью шапку, надел суконные рукавицы и, когда хотел сделать первый шаг, вздрогнул от неожиданности. Где-то рядом, за соседним пригорком, бахнул выстрел. Не веря ушам, дождался, когда прокатится волна звука, побежал в том направлении. Знал, что там были люди.
Кузя мчался, не разбирая дороги, спотыкаясь на кочках и неровностях наста. Ветки били в лицо, кусты кусали щеки, но он не обращал на это внимания. Спешил выбраться на желанную горку, потому что боялся, что человек уйдет. Взобравшись на вершинку, некоторое время стоял, ожидая, что стрелок проявит себя еще хоть раз. Вдруг где-то в стороне заквохтала капалуха, а за ней долетела знакомая песня глухаря. Он опять оказался на глухарином току, но не на том, где был прошлой ночью, а в другом месте. Здесь был охотник, он тоже пришел на утреннюю зорьку, стрелял по птицам, и теперь Кузе надо было его найти.
При свете луны и зарождающегося утра Кузя определился на местности. Внизу широкий, длинный лог между гор. Но это не Чибижек, понял сразу. Он стоял на склоне горы между невысоких кедров, растущих по краям небольших полянок. Не зная, что дальше делать, хотел закричать, но не посмел. Его присутствие могло испугать птиц, а это не понравится стрелку. Лучше потихоньку идти по полянам, часто останавливаясь и слушая, что творится по сторонам. Так или иначе, охотник все равно должен себя обнаружить: шаги по насту слышны далеко и хорошо.
Перешел одну поляну, остановился: тихо. Только слышно, как в стороне беспрерывно «точит косу» азартный глухарь. Ему помогают еще несколько петухов, но сейчас это неважно. Подождав немного, опять прошел какое-то расстояние. Между деревьев, далеко внизу что-то замерцало. Или показалось? Нет, тусклый светлячок напомнил о себе еще раз, потом еще и еще. У Кузи часто забилось сердце: огонь!
В следующее мгновение он мчался не разбирая дороги на спасительный свет. Сучки, ветки, кочки, какие-то другие препятствия не могли сдержать его стремительный бег. В голове кипела единственная мысль: только бы не потерять из вида спасительную метку, от которой зависела его жизнь.
То расстояние в два или три километра Кузя преодолел на одном дыхании. Не останавливаясь ни на мгновение, быстро спустился с горы и очутился на небольшой поляне возле речки. В свете зарождающегося утра его взгляду предстала обычная картина небольшого поселения. На невысоком пригорке, на некотором расстоянии друг от друга расположились несколько маленьких, утонувших в глубоком снегу домиков. Они больше походили на приземистые избушки, чем на нормальное жилище человека – избы-пятистенки. Вероятно, люди жили здесь временами, не постоянно. Возможно, это был приют для старательской артели или «жилуха», стоянка для ночлега путников. Но это было неважно. Главное – здесь были люди. Об этом говорил дым, валивший из печных труб и расчищенные тропинки, соединявшие строения.
Собак не было. Кузе пришлось подать голос, чтобы вызвать кого-то на улицу. Подойдя к крайнему домику, он крикнул. Его не заставили долго ждать. В распахнувшуюся дверь вышла старушка в длиннополом, черном платье с туго повязанным на голове платком и босыми ногами. Увидев его, она удивилась. Не в силах сказать слова от испуга, стала быстро креститься двумя пальцами. Потом, все же совладав с чувствами, запела тонким, детским голосом:
– Спаси Христос! Ты откедова такой махонький, одиношный, да ранней зарей? Уж не Архангел ли ты?
– Нет, не Архангел, бабушка, – ответил ей Кузя после приветствия. – Я заблудился.
– Заплутал, сердешный? Ох, ты, Мать Пресвятая Богородица, – осеняя себя быстрыми взмахами руки, молвила та. – Да яко же так? Кто же тебя сподобился отпустить единого в ношный путь?
– Никто меня не отпускал. Я сам… – со слезами на глазах объяснил он. – Не могли бы вы мне подсказать дорогу на Чибижекские прииска?
– Ты приисковый? – еще больше удивилась старушка. – Ох, ты, Аника-воин! Это ж как ты сюда добрался далеко?
– Шел, да и пришел, – продолжал хлюпать носом Кузя. – Хотел глухаря поймать да тяте с мамкой принесть.
На разговор из разных домов вышли такие же, в черных одеждах люди: двое мужчин и шесть женщин в преклонном возрасте. Выслушав объяснения, также были шокированы его приходом. Негромко переговариваясь между собой, то крестились, то качали головами.
– И скоко ты по тайге блудишь? – таким же тонким, удивительно чистым голосом проговорил старец с пышной бородой, вероятно, старший.
– Вторая ночь идет.
– Дома-то, наверное, потеряли?
– Потеряли, – согласился Кузя, опустив голову.
– Голодный, небось?
– Да, кушать хочу.
– Что ж – проходи, вон в захожую избу, что с краю, – указал пальцем старец и обратился к одной из женщин. – Мать Анисия! Подай мальцу кушать, чем Бог послал.
А сам, повернувшись, исчез в дверном проеме той избы, откуда появился.
Кузя направился куда указал старец. Все остальные разошлись по своим местам. Спустившись по вырезанным в снегу ступенькам, распахнул скрипнувшую дверь, оказался в темном помещении. Приглядевшись, увидел в углу столик, на нем жировик. Зажег его, осмотрелся. В небольшом, три на три срубе, двое узких вдоль стен нар, в углу печка-глинобитка, на ней котелок. В стене затянутое бычьим мочевым пузырем оконце. В избушке тепло, видно, что кто-то ночевал. На нарах сухая трава, пол земляной, до низкого потолка можно достать рукой. Присел у входа, стал ждать.
Вскоре на улице послышались быстрые шаги, дверь распахнулась. Анисия, не заходя внутрь, подала ему несколько вареных картофелин, пареную репу, попросила подать посуду. Кузя осмотрелся, нашел на столе чистую кружку, подставил под крынку. Та налила ему свежего козьего молока, крестясь, певучим голосом проговорила:
– Покушай покуда, потом, вон, на нары приляг. Вскорости Федот должен возвратицца. К нам в кельи не ходи, неможно. Коли что надобно, кликнешь. – И, перед тем как уйти, перекрестилась. – Спаси Христос!
Кузя даже не успел спросить, кто такой Федот, откуда должен прийти и почему к ним нельзя приходить. Дверь скрипнула, Анисия ушла. Он схватил картошку, с жадностью стал есть, запивая молоком. Казалось, что до этой минуты ничего вкуснее не пробовал.
С чувством насыщения пришло расслабление. Когда ел четвертую картофелину, не удержался от слабости, повалился на нарах и уснул.
Проснулся от громкого разговора. Перед ним, согнувшись под потолком, стоит здоровенный детина. Широко улыбаясь белозубым ртом, гремит басовитым голосом так, что стены звенят:
– Он то хто тут у меня поселился! А я то думаю, что за дела, чьи броднюшки у порога валяются? Ты хто таков будешь? Откель взялся? Вроде как у староверов все ребятишки при своих домах.
Кузя назвал себя, рассказал, откуда он и как здесь очутился. Тот изумленно выслушал его, покачал головой:
– От ты, паря, дал кругаля! Что ж ты от дому убег? Тебе надобно было спиной к солнцу вставать да дуть через хребет. Ну да ладно. Давай, горе-странник, кушать будем, – потянулся к котелку на печке, – чегой-то ты мясо не ел? Тут вон, у меня глухарь томится, а ты картошку грызешь.
– Что мне дали, то я и ел, – робко ответил Кузя.
– Может, оно и правильно, что без спросу не берешь. Да только на картошке далеко не пройдешь. На мясе-то лучше. На-ка, вот, погрызи ногу да бульоном запивай. Так-то оно лучше будет, – подавая ему миску с едой, добродушно проговорил Федот. – А батьку твово я хорошо знаю. Я ить сам с Чибижекских приисков, с Владимировки. Встречались мы с ним, бывало, пару раз вино пили. – И стал рассказывать о себе.
Вскоре Кузя узнал про него многое. Что сюда, на староверческую заимку, он приходит промышлять птицу и зверя, ловить рыбу. Останавливается тут на несколько дней, потому что отец Филарет, старейшина заимки, приходится ему каким-то дальним родственником по материнской линии. И сам Федот из старообрядцев, но к вере относится не так трепетно, как скитники, любит вольную жизнь, вино и шибко охоч до женского пола. С последними словами Федот засмеялся в кулак:
– Так оно и есть, люблю девкам перья пощипать. А чтобы, как они, – махнул головой в сторону соседних домов, – так это не по мне. У них посты да запреты. А я на капусте сидеть не могу, люблю сало, да опосля старательского сезона душу наизнанку вывернуть. Ну да ладно, тебе енто ишшо ни к чему. Давай, вон, кушай хорошо да отдыхай. К ночи, как наст окрепнет, домой подадимся.
Набив желудок, Федот растянулся во всю длину соседних нар и тут же загремел открытым ртом, как пустая телега по сухой дороге.
Кузя подождал, когда он заснет, посидел на нарах. Спать неохота, да и Федот храпит. Потихоньку встал, скрипнул дверью, шагнул за порог. На улице благодать! Яркое солнышко плавит снег, недалекая речка шумит вешней водой. Пахнет сочной вербой, оттаявшей смолой деревьев, влажным деревом от крыш домов, пригоном для животных, жильем человека. На крыше стайки стоят две козы, с зажмуренными глазами греются под теплыми лучами небесного светила. Обратив на него внимание, равнодушно отвернулись. Он подошел к ним как можно ближе, хотел залезть к ним, чтобы погладить. Одна из коз склонила голову, давая понять, что против общения. Кузя отошел на уважительное расстояние: кто знает, что на уме у рогатой проказницы?
Дверь соседней избы распахнулась, из низкого проема вышла молодая девушка лет шестнадцати в черном одеянии с деревянными ведрами в руках. Увидев его, замерла, не зная, что сказать. После некоторого молчания защебетала ласточкой:
– Доброго тебе денечка, человек с ветру! Что ж, тебе, сердешный, не отдыхаицца? Намаялся, верно, по ночи плутая?
– Да нет, – стараясь казаться бодрым, ответил Кузя. – Не хочу спать. Да и дядька Федот храпит, невозможно уснуть.
– Аки правильно глаголишь. Федот наш – что елка на угоре. Скрипит, когда ветер крутит. Ночью за диаволом бегает, а день избу трясет, – засмеялась, как колокольчик.
– За каким Дьяволом? – удивился Кузя.
– Так за черной птахой. Это мы глухаря так зовем.
– Почему?
– Так у няго клюв крючком и на пальцах когти. Чистый диавол! Нам яво кушати не можно. А Федот – грешник, бивати черную птицу сябе в утробу. А над нами смеецца: «Ох, вы, темнота! Мясо ужасть, как вкусно. На репе да картошке далеко не уйдешь!». А мы Бога не гневим, пущай глухарь себе летати, нам вера не позволяти. Да и он ведь нас не трогати.
Кузя удивленно пожал плечами: странные рассуждения. Не понять детскому уму старообрядческие каноны. А между тем монашка продолжала:
– А яще страшнее диавол во лохматой шкуре, так мы медмедя зовем. У няво клыки и когти, а сам силы недюжей. Как во зле, так нет покоя. Две зимы назад собак покушати, корову ломати. Плохо нам счас без коровы, да на то все Божья воля! – Стала быстро креститься.
Из соседней избушки в приоткрытом проеме появилась угрюмое лицо отца Филарета. Грозно посмотрев на словоохотливую девушку, сурово пробасил:
– Ефтефея! Куды шла? Нечяго с пришлыми лясы точить, – и скрылся внутри, громко хлопнув дверью.
Девушка испуганно подхватила ведра, побежала по тропке к ручью. Набрав воды, так же быстро вернулась, не говоря ни слова, прошла мимо Кузи и исчезла в своей избушке. Он с некоторым напряжением наблюдал за ней, косился на оконце строгого Филарета, не понимая, что могло случиться. Все же догадался, что порядки в общине строгие, и соваться в чужие дела ему не следует.
До вечера Кузя томился от нечего делать: сходил вниз по речке, потом расколол чурки, что лежали в куче возле избушки, принес воды, растопил печь. Разлившееся внутри бревенчатого сруба тепло разбудило Федота. Оторвав от полена косматую голову, с добродушной улыбкой посмотрел на Кузю, попросил:
– Фух, малый, ну и запарил ты меня! Совсем как есть пригрел: подай воды, а то нутро высушило, спасу нет.
Выпив две кружки, с шумом выдохнул, отдышался:
– От ты, паря, неугомонный! Весь сон тюканьем перебил. Все дрова поколол? Молодец! Хороший таежник из тебя будет, – потянулся к котелку, – что у нас там, глухарь натомился?
Поужинав, стали собираться в дорогу. Федот проверил узкие, специально изготовленные для перевозки груза по тайге нарты. Уложил на них четырнадцать добытых им за три ночи глухарей. Сверху привязал сыромятными ремешками котелок, шомпольное ружье восьмого калибра, топор и прочие мелкие хозяйственные принадлежности, без чего охотнику в тайге приходится туго. Прежде вырубил Кузе тальниковую палку с рогаткой на конце, чтобы помогал подталкивать груз сзади.
