Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
– Парни, кто меня замуж возьмет?
Прямое предложение для Вениамина и Константина сейчас было совсем не вовремя. Вытянув шею, подобно глухарю, Веня безотрывно разглядывал купавшуюся в Разрезе Нину Коваль. А у Константина в городе была молодая жена. Скреплять себя семейными узами со Стюрой никто не собирался, поэтому товарищи решили опять искупаться. В сопровождении Кузи быстро спустились с берега, плюхнулись в теплую воду. Кузька, отчаянно загребая руками, быстро отдалился на середину, стал нырять, пытаясь достать дно. Веня и Костя последовали его примеру, обгоняя друг друга, поплыли как можно дальше. Костя, не имея большого опыта в плавании, быстро отстал, а потом и вовсе повернул назад. Заметив это, Вениамин расслабился, лег на спину с раскинутыми руками, стал смотреть в небо. Так продолжалось недолго. Рядом неподалеку послышались всплески воды. Он повернул голову, увидел Нину, на расстоянии нескольких метров, проплывавшую мимо. Со спокойным, невозмутимым лицом девушка хотела казаться неприступной, но это у нее плохо получалось. Так далеко от берега она еще никогда не заплывала. Попытка случайного знакомства с городским парнем на воде грозила закончиться бедой: Нина понимала, что вернуться назад у нее уже не хватит сил. Чувствуя, как быстро тяжелеют ноги и отказывают руки, девушка начинала паниковать, чем усугубляла свое положение.
Вениамин не подозревал, в каком состоянии она находится. Робея перед красавицей, попытался завязать разговор:
– Девушка, вы так далеко заплываете! Вам не страшно?
– Нет! – с округлившимися от страха глазами коротко ответила она.
– А у вас здесь все такие красивые, как вы?
– Не знаю…
– А я вас сразу увидел, когда вы пришли сюда. Вы часто сюда приходите? – не зная, как вовлечь ее в разговор, с легкостью играя руками в воде, продолжал Вениамин.
– Часто! – начиная терять равновесие, глотая и выплевывая воду, быстро ответила Нина.
– А что в этом году…
– По… фух… ттон… – в отчаянии начиная колотить руками, потянулась она к нему.
– Что? – чувствуя неладное, переспросил Вениамин и тут же понял, что она тонет. Бросившись к ней, подплыл на расстояние вытянутой руки, чтобы не схватила за голову, успокаивающе, холодным голосом постарался вернуть к действительности: – Только не паникуй! Сейчас я подплыву сзади, а ты просто навались на меня, и все будет хорошо!
Та послушала его и тут же почувствовала сильные руки, подхватившие ее.
– Теперь ничего не делай. Просто раскинь руки в стороны и смотри в небо. Я тебя вытяну, – продолжал наговаривать он, и она, внимая спокойному, но властному голосу, слушалась.
Охватив ее рукой за грудь, Вениамин осторожно навалил ее на себя, загребая правой свободной рукой, потянул к берегу. Нина, немного оправившись от волнения, выплюнув воду, задышала свободно и спокойно. Доверившись ему, чувствовала его сильную ладонь, мускулистое тело за спиной. В другое время никогда бы не дозволила, чтобы кто-то посторонний вот так крепко прижимал к себе. Но сейчас была другая ситуация, и противиться этому, как ни стыдно, девушка не смела. Более того, ей было легко и приятно с ним. Это было ново, неповторимо и волнующе.
Их увидели. Подруги Нины, привстав на отмели, безмолвно созерцали небывалую картину. Резко взмахивая руками, в их сторону плыл Кузя. Понимая, что происходит что-то неладное, Костя с берега предлагал помощь, но она не понадобилась. Почувствовав ногами дно, Вениамин бережно отпустил Нину:
– Теперь можете вставать, тут мелко.
Она отстранилась, даже не посмотрев на него, шатаясь, пошла из воды. Он, задержавшись еще на какое-то мгновение, поплыл к своему берегу. Рядом с ним Кузька, раскрасневшись, спрашивал прямо и настойчиво:
– Че, ты ее там щупал?
– Нет, – смутился Вениамин.
– А че тогда за титьки хватал? – с улыбкой прищурил глаза следователь.
– Случайно получилось.
– Ври мне еще! У меня что, глаза на затылке? – И с удивлением: – Дивно как-то! Нинка девка видная, парни к ней, а она ни к кому. А тут дозволилась, чтобы ты ее на глазах у всех тискал.
– Да не тискал я ее. Плавать учил.
– Ну-ну, – с иронией покачал головой Кузька. – Посмотрим, кабы через год купальщица не разродилась.
– Ох, и балбес ты еще, Кузька! – шутливо хлопнув проводника ладошкой по затылку, засмеялся Вениамин. – Вроде как по старательскому делу уже ученый, а на самом деле – ребенок.
– Ишь ты, ребенок, – нисколько не обижаясь, усмехнулся Кузя. – Ладно уж, надо домой собираться. Верно, мамка с работ вернулась, надо на глаза показаться. Еще надо подумать, как деда Мирона домой доставить.
На противоположном, бабьем берегу среди девчат также витало любопытство:
– Что у вас там было? Он к тебе приставал? Он тебя не обидел? Ты сама так захотела? – суетливо порхая возле Нины, как ласточки над кошкой, спрашивали подруги.
– Ничего не было. Никто не приставал. Не обижал. Ногу судорогой свело, помог до берега добраться, – нашла что ответить Нина и на этом замолчала. Сама же еще и еще раз переживала волнующую близость.
Костя и Кузька сходили домой, запрягли коня в двуколку, пригнали на Разрез, кое-как загрузили деда Мирона в тарантас, перевезли домой. Дыб-нога пел песни о старательской судьбе, орал, что знает, где лежат еще два, нет, три самородка по пуду каждый. Но когда увидел свою супругу, расчувствовался, стал икать, плакать от любви к единственно верной жене. В итоге прощенный до завтрашнего утра, поддерживаемый Веней и Костей под мышки, благополучно добрался до кровати и тут же уснул. Стюра, как и обещала, ночевала под елкой.
Вернувшись домой, Кузька первым делом загремел крышками чугунков: страшно хотелось есть, но, как на беду, задержавшись на работах, мать не успела приготовить ужин. В таких случаях Анна Константиновна наказывала соседке Валентине, чтобы та кормила сына. Но, как назло, и ее не было дома, только Катя, будто ожидая их, бегала из дома на улицу и обратно. Кузя хотел идти к ней, но вспомнил, что поссорились, сел на чурку возле дома. Голодный, косился на окна Рябовых: оттуда так вкусно пахло борщом и кашей, что в животе у Кузи будто прогоняли по грохотам золотоносный песок.
Веня и Костя распаковали походные короба, достали продукты, хотели растопить летнюю печь на улице. Когда принесли из дровенника березовые поленья, на крыльцо вышла Катя. Подперев бока, склонив голову, будто осуждая, спросила:
– И что вы там расселись? Я уже тут давным-давно все приготовила, вас жду.
Инженерам и Кузе не надо долго объяснять, к чему был сказан призыв: голод – что шатун без берлоги. Внимательно посматривая на свою спасительницу, ждали команды, которая не замедлила долететь до их ушей:
– Идите, помогайте нести. А то я сама чугунок не дай Бог уроню.
Веня и Костя поспешили на ее призыв, исчезли в избе Рябовых. Через короткий срок вышли на улицу с двумя чугунками, полными вкусных, наваристых щей и каши. Катя сзади несла молоко и полкраюхи ржаного хлеба. Кузя уже успел вынести из своей избы чашки, кружки и ложки, сидел за столом. Она улыбнулась, но виду не подала. Вела себя так, будто его тут не было: ссориться – так до конца!
Инженеры поставили чугунки, сели за стол. Катя налила им в чашки борщ. Кузьке в последнюю очередь. Тот разозлился, но промолчал: голод был сильнее обиды. Инженеры ели с наслаждением, то и дело нахваливая Катю за умение готовить пищу. Даже молчаливый Костя, скупой на любые слова, в эту минуту был в ударе:
– Катя, ты просто молодчинка! И как ты так умеешь варить? Вот бы мою жену так научить!
– Твою жену как учить? За нее домохозяйка готовит, как ее к этому делу привязать? – усмехнулся Вениамин. – Тут уж, брат ты мой, так: коли сама не захочет, потом вряд ли заставишь. А вот Катя действительно изумительно варит! Очень, скажу я вам, сударыня, вы кому-то хорошей женой будете!
Сказал не подумавши, просто так, от души. Однако на Катю это произвело сильное впечатление. Покраснев до кончиков ушей, она искоса посмотрела на Кузю. Тот от злости едва не перекусил деревянную ложку. Катя опустила взгляд, стараясь скрыть намокшие от внезапно набежавших слезинок глаза, суетливо предложила каши, налила молока. Костя заметил перемену, но не подал вида. А Веня между тем продолжал:
– Вот бы нам, Костя, такую кухарку в тайгу!
– Да уж, есть над чем задуматься.
– А что, Катюха, коли мы сюда на будущий год с экспедицией приедем, пойдешь с нами кашу варить? Деньгами не обидим! – вдыхая аромат поставленной перед ним чашки с кашей, как бы между прочим предложил Вениамин.
– Не знаю, – смущенно пожала плечиками та. – Я в тайгу люблю ходить. Только недалеко. Туточки, по ближним горам лазила. А далеко бродить не с кем, – и покосилась в сторону Кузьки. – А что же – может, и пойду!
Тот, быстро доедая перловку, сузившимися глазами метал молнии, был зол и ревновал Рябуху к инженерам. «Ничего себе! Без меня тут решили, куда Катьке идти! Ишь ты, деятели нашлись!.. Да я… Да пусть куда хотят и идут! Без меня. А я без вас обойдусь». Все время до настоящей минуты он считал Рябуху как личную собственность, бегающую в ограде «туды-сюды и путающуюся под ногами». Она была для него второстепенным предметом, который порой «надоедал до ужаса», и в то же время без него нельзя. Что-то подобное телогрейке при первых осенних зазимках: надевать не хочется, но и без нее никак. Прожив всю жизнь в одном дворе, Кузька к Кате привык настолько, что не понимал, как может быть, если он попросит принести дров, воды или прополоть грядки, а она вдруг ему откажет. Да такого не может быть! Любое решение принимал только он. Всегда был прав только он. И вдруг кто-то ей предложил без его мнения какое-то дело, не считаясь с ним, и она согласилась. Для Кузи это было подобно удару под дых. Находясь в каком-то шоковом состоянии, он подавлено молчал, переваривая слова Кати. Вот уже и каша кончилась, а он скреб и скреб ложкой по дну пустой чашки, будто старался вычерпать из нее внезапно навалившееся одиночество.
– Если не секрет, далеко и надолго надо будет идти? – играя на натянутых струнах простреленной души Кузьки, спросила Катя. Видела, что зацепила за живое, решила таким образом отомстить, чтобы не зазнавался.
– Будем набирать рабочих и проводников, копать шурфы по пойме реки Шинда. Работы много, вероятно, за один сезон не управимся. А заходить будем в мае, как снега сойдут. – И как ни в чем не бывало обратился к Кузьке: – Что, Кузька, пойдешь на будущий год с нами?
Не ожидавший такого вопроса, Кузя взволнованно шмыгнул носом, отложил ложку, глухо ответил:
– Не знаю… дожить надо, – и, не сказав Кате спасибо за ужин, молча пошел в дом.
– Что это с ним? – удивленно спросил Вениамин Катю. – Вроде как подменили.
– Ничего, бывает, – с улыбкой ответила та и стала убирать со стола посуду. – Пройдет. На то у него и фамилия такая, чтобы злиться.
Скоро начало темнеть. Ночевать Вениамин и Костя расположились на старом сеновале, где провели первую ночь, когда приехали сюда. Обиженный на весь белый свет, Кузька сначала лег в доме, но потом, посчитав, что там тесно дышать, перешел в дровенник на лежанку.
Несмотря на тяжелый, длинный день, ему не спалось. Сегодня было многое пережито: они вернулись с Екатериновского хребта, долго выслушивали речи деда Мирона, а под конец – на тебе, Рябуха концерт устроила. В том, что Катька виновата только сама и полностью, он не сомневался. Как так можно, не спросив его, договариваться с какими-то инженерами? И они тоже хороши, не предупредили его! В общем, с Рябухой больше никаких дел он иметь не собирался, а с инженерами…
На улице слышались приглушенные голоса, затем негромкий топот ног по двору, которые он не мог спутать ни с чьими другими: Катя. Соседка быстро забежала к ним на крыльцо, хлопнув дверью, что-то спросила у матери, опять вышла на улицу. Немного постояв, направилась в его сторону. У Кузи застучало в висках: что ей надо? Подумал: «У, продажная шкура! Будет приставать мириться, поленом огрею!»
Катя подошла ближе, в темноте шепотом спросила:
– Кузя, ты тут?
Кузя – молчок! Поплотнее закутался с головой одеялом, затаил дыхание.
– Кузька, дело есть! Не мое, люди просят.
– Какие еще люди? – буркнул он недовольным басом.
– Нина Коваль.
– Что ей надо? – удивленно приподнялся на локте Кузя.
– Аньжинера видеть хочет. Того, что помоложе.
– Зачем он ей?
– Я откель знаю? Хочет и все. Так позовешь?
– Ладно уж…
Вроде как нехотя встав с лежанки, поднялся на сеновал, толкнул Вениамина. Тот уже спал, с трудом проснулся, последовал за Кузей. Когда узнал, кто его зовет, заметно оживился:
– Где она?
– Вон, за забором стоит.
– Ладно, спасибо, иди спать. Я тут сам, – заметно волнующимся голосом проговорил Вениамин и вышел за ворота.
У Кузьки сон пропал. Интересно, о чем они там разговаривать будут. «А вдруг целоваться собираются? Вот бы посмотреть!» Шмыгнул вдоль забора в картошку, стараясь не споткнуться, вытянул руки, нащупал знакомые руки.
– Ой! Ты меня сейчас завалишь! – едва слышно пропищала Рябуха, стараясь удержаться на ногах.
– Ты что тут?
– А ты что?
Помолчали, вслушиваясь в голоса неподалеку. Когда Веня и Нина стали удаляться, Кузька не выдержал, шепнул Кате на ухо:
– Давай подслушаем, о чем они будут говорить?
– Давай! – так же едва слышно согласилась она.
Потихоньку пошли вдоль забора за молодой парочкой: Кузя впереди, Катя сзади. Когда полезли через кусты, она ткнула его в бок, зашептала:
– Ветки придерживай, а то по лицу хвошут.
– А ты на меня не наваливайся, иди подальше, а то все пятки отдавила, – в тон ей ответил он.
Проползли еще несколько метров – забор кончился. Пока перелазили, Нина и Веня исчезли. Кузька рассеяно вслушивался в темноту, не донесется ли смех или хоть обрывок разговора? Но вокруг – тишина. Досадуя на обстоятельства, закрутился на месте: куда идти? Прямо по улице или направо, на речку? Сообразил, что они по улице не пойдут, кругом грязь. А вот по вытоптанной тропинке – точно там! Схватив Рябуху за запястье руки, потянул за собой. Та не пыталась вырваться, наоборот, сжала его ладошку. Кузька пыхнул, как порох: «Что это она?». Хорошо, что в темноте не видно.
Быстро прошли кривым переулком к воде, остановились у мостков: и тут нет. Как провалились. Хотели идти вдоль реки по тропинке, но вздрогнули от неожиданности:
– А вы что тут делаете? – со смехом спросила Нина сбоку. Оказалось, что они слышали, как Кузька и Катя за ними крадутся, решили спрятаться.
– Мы? – не зная, что ответить, растерялся Кузька. – Так… за водой пришли.
– А где ведра?
– Там, у забора.
– А-а-а! Ну-ну. Коли так, присаживайтесь с нами на бревнышко, места хватит.
Кузя с Катей робко присели на некотором расстоянии, молча стали ждать, что будет дальше. Между тем Веня и Нина непринужденно заговорили обо всем, что затрагивало любопытствующие умы молодых людей: о погоде, о природе. Веня интересовался событиями и условиями работы на приисках. Нина, наоборот, все больше спрашивала о городе, отмахиваясь от привычной ей жизни, как от не дававшего спать раннего петуха на заборе:
– Что у нас? Так себе, медвежий угол. Или, как говорят старатели, – золотая помойка.
– Почему это помойка? – удивился Вениамин.
– Так, просто. Ходим по золоту, добываем золото, а живем практически в нищете. Печально.
Разговоры на эту тему были недолгими. Молодость купается в праздной, живительной купели. А будущие проблемы суровой реальности придавят плечи после выбора жизненного пути. Очень скоро Нина заговорила о подругах, кто за кем ухаживает или даже любит. Веня с улыбкой рассказывал разные истории, произошедшие с близкими или знакомыми молодыми людьми.
Восседая на бревнышке особняком, Кузька и Катя чувствовали себя лишними. Вероятно, этому способствовала разница в возрасте. Безмолвно вдыхая аромат ночного воздуха, Катя незаметно потянула Кузьку за рукав.
– Пошли домой, холодно, – прошептала она ему на ухо, с чем он с радостью согласился.
– Куда это вы? – голосом, будто звонкий колокольчик, спросила Нина.
– Поздно уже, – глухо буркнул Кузька, ступая за Катей.
– А мы еще посидим немного, – проговорил Веня, незаметно накладывая ладонь на руку Нины, не забыл пошутить: – Ведра не забудьте!
– Какие ведра?
– С водой, что у забора.
Нина громко засмеялась.
До дома шли молча, в ограде задержались ненадолго. Кузя, тяжело сопя, отводил в сторону и без того невидимый в темноте взгляд. Катя, не зная куда себя деть, взволнованно царапала носком кожаных тапочек землю. Так и не дождавшись чего-то, тихо спросила:
– Ну, я пошла?
– Угу, – согласно ответил он глухим голосом, так и не решаясь что-то предпринять.
Разошлись. Кузька лег в дровенник на лежанку, накрылся одеялом, пытался закрыть глаза, но не получалось. Смотрел в темноту, стараясь увидеть в приоткрытые двери грязно-серое небо. А перед глазами – Катя. Такая же вздорная, расторопная, конопатая с тощими косичками на затылке. И в то же время тихая, спокойная, покорная. Он до сих пор чувствовал теплоту ее руки, какой-то новый, ранее не воспринимаемый запах льна, мяты, влажной теплой земли, мокрого дерева и свежего парного молока, исходивший от нее. Сколько себя помнит – никогда не ощущал того, что происходило сейчас. Она была для него просто Рябуха, которая, по его мнению, никогда не имела мозгов. А сегодня вдруг все изменилась. Кузька увидел ее с другой стороны, мягкую, душевную, приятную. Будто увидел поляну с распустившимися жарками, когда вышел из заснеженного леса. И эта перемена была так впечатлительна, что он не мог понять, что произошло? Кажется, вот пару лет назад вместе мылись в бане, и все было само собой разумеющимся. А сегодня заметил, как видимо забугрилась ее грудь, какие формы имела под облегающим платьицем талия, приятно румянились щеки и губы, как остро, по-новому горели искрами голубые глаза.
От воспоминаний о заметно распиравшей платье груди и голых коленей Кати у Кузьки вспотели ладони, а из груди в голову хлынула кровь. Неизвестно, куда улетучились усталость и сон, тело налилось такой неудержимой силой, что хотелось бежать на Екатериновский хребет, не останавливаясь.
Так и не уснув до рассвета, Кузька крутился волчком, не зная, куда себя деть. Слышал, как при полном свете, после вторых петухов вернулся Вениамин. Вскочив, прокрался за ним, встал возле сеновала, слушая о чем будут говорить инженеры.
– Где был? – проснувшись от появления Вениамина, сонно буркнул Костя.
– С Ниной общался.
– До утра?
– А что? Хорошая девушка. Она пришла меня благодарить за то, что спас.
– Ух ты, колонок! Смотри, не натвори беды. Что твой отец скажет? Он что, меня даром к тебе приставил, чтобы я смотрел за тобой?
– Да не бойся ты. Мы просто разговаривали. У нее, кстати, очень разносторонние вкусы, и она обучена манерам поведения. Оказывается, у нее бабушка когда-то служила у каких-то помещиков, знает грамоту.
– Это еще ни о чем не говорит. Хватит мне тут зубы заговаривать. Завтра домой выезжаем.
– Нет! Еще на несколько дней останемся. У нее послезавтра день рождения, семнадцать лет.
– Ты что, голову потерял? – подскочил на локте Константин. – Хочешь, чтобы мы попали в немилость твоему отцу?
– Что он нам может сделать? Он же все равно не узнает.
– Это тебе так кажется, что не узнает. Может статься так, что молва впредь нас до Томска добежит.
– Не добежит. Ведь никто ничего не знает и не видит, ночи темные. Тем более, не могу я уехать, обещал Нине, что останусь.
– Ну, гляди, кабы потом пятки скипидаром смазывать не пришлось для скорости.
На этом их разговор закончился.
Клинок
Утром все было, как прежде: Кузьку подняла Катя. Несильно толкая его в плечо, негромко позвала:
– Вставай, сонный сыч! Тебе Заклепин велел быть.
– Что ему надо? – нехотя отозвался тот.
– Не знаю. Вестовой только что был, звал в контору как можно скорее. Может, работу какую предложит.
Кузька вылез из-под одеяла, спустился вниз, сходил в огород, умылся из кадки дождевой водой. Несмотря на то, что лег под утро, был бодр и в настроении. От природы был ранней птахой, привык вставать с восходом солнца. Это передалось ему от отца, тот тоже всегда просыпался, едва в окно начинал просеиваться седой рассвет. Матушка Анна всегда ругалась на него, что не дает вволю отдохнуть, даже в воскресенье и праздники, но тот ничего не мог с собой поделать. Врожденная старательская привычка вставать на работу, как запоют первые птички – родня природному импульсу. И от этого никуда не деться.
Так или иначе, сегодня Катя разбудила его позже обычного. Бледное из-за грязных туч солнце уже зависло над хребтом, означая, что рабочий день давно начался. Матери и тетки Валентины уже не было: работали на откатке в Спасской засечке. Его с собой не взяли – пусть отдохнет после вчерашнего, успеет, наработается. Косо посмотрев на Катю, Кузька улыбнулся ей уголками губ. Никто из них не помнил ссоры, и от этого день был светлее и добрее.
– Есть будешь? – засуетилась Катя, предлагая немудреный завтрак. – Вон, яйцо вареное с молоком.
– После, как вернусь, – отмахнулся тот, выбегая из ворот. Сам уже догадывался, зачем его звал хитрый приказчик.
Приисковая контора стояла неподалеку от дома Собакиных, в конце улицы на старом отвале. Рядом с ней – жилуха, комнаты в бараках для администрации и охраны прииска. Тут же находились золотоскупка, торговая лавка, питейное заведение и два огромных продуктовых склада. Все это принадлежало Захмырину Пантелею Романовичу, предприимчивому купцу, поставлявшему на прииски продукты и товар. За складами вниз по реке друг за другом вытянулись шесть длинных бараков для «пришлых». Каждый из них был рассчитан на сорок человек, но проживало в них гораздо больше людей, в том числе и семейных. Отвал служил границей между старателями Спасского прииска: вверху по долине жили «местные», внизу – «пришлые». Огромная поляна перед конторой, лавкой и золотоскупкой нередко служила местом для разрешения всяких споров между теми и этими, которые после посещения питейного заведения часто заканчивались массовыми кулачными боями.
Заклепин ждал его. Завидев Кузю через окно, вышел навстречу, будто собирался уходить на прииск. Столкнувшись в дверях, с озабоченным видом посмотрел на него, выждал для нагнетания обстановки, нахмурил брови:
– А-а-а, это ты… Некогда мне, дела. Ну да ладно. Пошли ко мне.
В другое время, опытным взглядом избрав какого-то старателя, вызвав к себе для серьезного разговора, Матвей Нилович заставил бы ждать час, другой: «Чтоб задрожал». Сам в это время в другую дверь мог сходить на кухню выпить чаю или водки, а потом вернуться и заговорить с человеком так, абы опустилось нутро. Тогда бы утомленный неведением и ожиданием мужик становился покладистым, готов был сказать все, что происходит в старательских кругах. Вот так на приисках появлялись осведомители, без которых в любом серьезном деле никак не обойтись. Среди оных приказчики узнавали, каково настроение рабочих, готовится ли заговор, каким способом старатели проносят мимо охраны золото и куда оно поступает. Таким образом, имея свои глаза и уши, представители администрации манипулировали поведением мужиков. Например, чтобы смягчить какое-то обострение назревающего конфликта, разрешали старателям каждый седьмой день недели после четырнадцати-шестнадцатичасовой смены один час работать на себя: успел отмыть золото, сколько получится, хоть пудовый самородок – все твое! Или сквозь пальцы смотрели на действие писаного закона: если при выходе с места работы сумел пронести золото мимо охраны и тебя не поймали, в золотоскупке тебя с ним не имеет право трогать никто, даже хозяин прииска. Это было своеобразным стимулом для рабочих – нести золото в государственную казну, а не купцам-спиртоносам.
Томить Кузю неведением и ожиданием Матвей Нилович не стал. «Не тот склад характера, доносить не будет, по глазам видно. А вот приблизить к себе не помешает. Покойный Ефим Иванович в тайге пробыл долго, знал немало мест, где обогатиться можно. Вероятно, и сыну те места указал, авось Кузька-то в разговорах где обмолвится», – думал опытный психолог, зазывая мальчишку к себе в комнату.
– Ну, заходи, заходи! Вон, садись подле на лавку, – усаживаясь за широкий, накрытый зеленым сукном стол, предложил Заклепин. – Разговор у нас с тобой будет, может, и неприятный для тебя, но делать нечего. Сколько тебе ныне годков-то стукнуло? Четырнадцать? В августе пятнадцать будет? Это хорошо. А выглядишь ты старше. – И будто черпанул ведром из лужи. – А сколько тебе аньжинеры за поход заплатили? Рупь за два дня? Что ж – неплохо! Как есть неплохо! – опять переменил тему разговора приказчик. – Далеко ходили? На хребет? И как там? Ну, дак знаю, что золота на горе нет, – засмеялся, встал со стула, заходил по комнате. – Золотишко, оно, брат ты мой, ныне глыбко лежит. А что, аньжинеры опять в тайгу сбираются али домой хотят?
– Откель я знаю? Они мне не докладывают, – насупился Кузя.
– Ну, не дуйся, не в нужнике сидишь. Это ведь я так спросил, между прочим. Не хочешь говорить – не надо. Я ить тебя по другому вопросу призвал. Насчет работы. Уважал я твово батьку Ефима Ивановича. Хороший был бергало (старатель), ответственный. Знал, где золото лежит и как его взять надо. Для меня лично премного добра сделал. Поэтому в память о нем желаю отблагодарить семью вашу достойным образом. Хочу принять тебя на работу, но не на такую, чтобы ты раньше времени загнулся, а хорошо себя чувствовал и при этом деньгу зарабатывал. На горные работы тебя не поставишь, срок не подошел. На откатке тоже силушка требуется. Возчиком – опять же ты по годам не вышел. А вот при мне быть – это в самый раз!
– Что это за работа такая? – удивленно вскинул брови Кузька, посмотрев на своего благодетеля.
– Хочу, Кузька, тебя вестовым назначить вместо Фильки Утева, – присаживаясь на стул, вальяжно отвалился на спинку Матвей Нилович. Замолчав, долго смотрел на мальчишку, высматривая его реакцию. – Грамоте обучен?
– Нет.
– А оно в этом деле ни к чему. Тут много ума не требуется: куда скажу, туда и поедешь. Что передам – то и отвезешь. Как такое дело?
– А как же Филька Утев?
– Пьет шибко много да нос в чужие дела сует, – махнув рукой, ответил приказчик и продолжил: – Кобылу тебе под седло дам. Верхом-то умеешь ездить?
– Не очень, – передернул плечами будущий наездник, вспоминая, как отец учил его ездить верхом на приисковом жеребце. Своей лошади у них не было, нужны деньги и время, чтобы косить сено, а ни того ни другого у старателя никогда не хватает.
– Ничего! Дурное дело нехитрое, – обнадежил его Заклепин. – Пару раз кувыркнешься, а коли шею не сломаешь, так и научишься. Так что? Согласен на мое предложение?
– Согласен, – плохо скрывая свое ликование, воскликнул Кузька. Шутка ли, такое дело предложили: просто так ездить между приисками и ничего не делать! В добавление к этому Кузька так любил лошадей, что, завидев любого коня, задерживал на нем взгляд, затаив дыхание.
– Тогда с сегодняшнего дня приступай. Беги сейчас на конюшню, скажи Мишке Емельянову, пусть отрядит тебе Поганку. Да научит, как ее седлать. Считай, что с ентого дня ты на работе. Два дня тебе фору, чтобы Поганка к тебе привыкла, да приловчился в седло залазить.
Последние слова приказчика Кузька уже не слышал, выскочил из конторы, засверкал босыми пятками в сторону приисковой конюшни.
Главного приискового конюха Михаила Емельянова он застал на своем месте. Тот сидел на чурке у хомутины (сторожка, изба, где хранятся хомуты, вожжи, уздечки, седла и прочее снаряжение для лошадей). Степенно посасывая маленькую трубочку, опытный в своих делах коногон и сторож зорко осматривал вверенное ему хозяйство и на появление Кузи не обратил внимания. Прошло несколько минут, прежде чем, докурив остатки табака, он выбил о чурку пепел и задал первый вопрос:
– Чего приперся?
– Матвей Нилович велел мне Поганку дать.
– С какой стати? – повернувшись корпусом, удивился конюх.
– Он меня на работы принял. Буду бумаги возить да разные поручения.
– Челноком, что ли? – присвистнул Михаил, ожидая ответа.
– Вроде того.
– Ох уж, паря, рассмешил! – в широченной улыбке оскалился хозяин конного двора. – Да разве ж Поганка для такого дела подходит? Она ж ни тпру, ни ну, ни кукареку. В сани запрячь невозможно, телеги все как есть поколотила, работать не хочет. Рысью бегать не умеет, все шагом. Под седлом не стоит. Какая ж с нее ходовая кобыла? Одно слово – Поганка. Только на соседний прииск съездить, и то назад к утру возвертаешься. Мы ж ее на той неделе колоть хотели, на выпаса выгнали, чтоб немного отъелась.
– Не знаю… – неуверенно проговорил Кузя. – Мне было сказано – я к тебе пришел.
– Ох, не знаю, что ты с ней делать будешь! – поднимаясь с чурки и, опираясь на посох, захромал в сторону конюховки неправильно сросшейся ногой Михаил. – Намучаешься, как есть намучаешься! Пошли уж, дам уздечку. Ступай вон, на косогор, она там пасется стреноженная. Лови ее, веди сюда, тут седло накинем, коли получится. На вот, кусочек соли дай. Она тогда помягче будет.
Кузя побежал за поскотину, быстро нашел на поляне Поганку. Дав соли, как говорил дядька Михаил, накинул уздечку, развязал спутанные передние ноги, повел за собой. Та, в противоположность наставлениям, оказалась послушной: неторопливо шла за своим поводырем, тяжело вздыхая округлыми, вздувшимися на сочной траве боками. Но на конном дворе ее будто подменили. Завидев седло, заходила на месте, всячески отворачиваясь от людей. Водрузить на нее седло стоило огромных усилий и времени. Только загнав в угол, они смогли накинуть его на широкую спину, но далее этого дело не сдвинулось. Едва Кузька хотел сесть на лошадь, она стала лягаться, падать, не давая покорить своенравный характер.
– Веди ее отседова нахрен со двора, покуда у меня терпение не лопнуло! – отмахнулся вконец рассерженный Михаил. – А то, не ровен час, захлещу плеткой или оглобли переломаю. И куда только Заклепин смотрит? Такого мальца – и на такую дуру. Как ты на ней ездить будешь?
Расстроенный Кузя потянул за собой Поганку к своему дому. Что дальше делать, не знал. Найти с кобылой общий язык надежды не было. Думал, в крайнем случае, стреножить и отпустить на луга, где она была.
Добравшись до ворот, привязал Поганку за забор, сам вошел в ограду. Под навесом, рассматривая карту и делая какие-то записи, сидел Константин. Увидев его, отложил дела в сторону, вышел навстречу:
– Что такой хмурый?
Кузя нехотя рассказал все, как есть, злой и голодный потянулся к чугунку, машинально спросил:
– Где Рябуха?
– Катя? – поправил его Костя. – Вероятно, в огороде. – И посмотрел на него с некоторой укоризной. – Нехорошо относиться к дающему тебе с пренебрежением!
