Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
– Трехпалого я видел раньше на Крестах. Это Власик.
– Другого я и не предполагал. Вот оно, значит, как вышло. Что ж, медлить нельзя, золото могут увезти в любой день, – задумчиво проговорил Егор. – Надобно мне сейчас идти с тобой на чибижекские прииска, чтоб дать наказ.
– Кому? – полюбопытствовал Кузя.
– Тебе покуда знать не надобно.
Вместе вышли в ночь, к рассвету были на Спасском прииске. Кузька улицей, а Егор за поскотиной через огород, чтобы никто не видел, залезли на сеновал. Катя спросонок едва не спустила на их головы топор, но потом узнала:
– Дядька Егор! Что это вы тут?
– Так, решил на людей посмотреть, да пощипать их души: кто чем дышит. Обо мне молчи, что я тутака, ясно? – И Кузьке: – Сейчас поедешь к Заклепе на работу. Но прежде зайди к Пантелею, отдай вот это, – передал свернутый зеленый платочек. – Пусть сюда огородами придет. Да скажи, пусть колбасы с консервами прихватит, хлеба, сала, потом рассчитаемся. Потом Стюру позови, пусть тоже ко мне шлепает…
– Я уже тутака, – раздался снизу знакомый, будто квохчущая капалуха (глухарка) голос.
Нисколько не удивившись, откуда и когда она тут очутилась, Егор продолжал наказ:
– Днем всяко постарайся попасть на Кресты. Там найдешь станочника Митьку Петрова. Пусть передаст китайцу Ли, чтобы тоже ко мне кого-нибудь из своих прислал. Китайцы тоже пригодятся.
– Как же он его найдет? – удивился Кузя.
– Так и найдет. Золото сворует со станка да ему за спирт понесет, а там и скажет, – недовольно нахмурил брови Егор: – Много вопросов задаешь!
Кузька с Катей молча посмотрели друг на друга: что он задумал?
Вспоминая, что надо еще наказать, покрутил головой:
– А где аньжинеры? В лазарете? Ну и славно, пусть покуда там лечатся. А я у тебя, Кузька, поживу тут на сеновале дней пять. Только никому не говорите, что я тут. Думаю, за это время все решится, – и Кате: – У мамки бражка есть? Что тогда сидишь? Неси в ковшике.
Внизу хлопнула дверь дома Собакиных. На крыльцо вышла Анна. Потянувшись, сходила в огород. Вернувшись, стала разводить огонь в печке в ограде. Услышав ее, к ней вышла Валентина. Подогрев кашу, стали завтракать: скоро на смену.
Дождавшись, когда они уйдут, Кузька спустился с сеновала, быстро перекусил, поехал в контору. Не доезжая, остановился у золотоскупки, постучал в дверь. Пантелей будто его ждал, пустил внутрь:
– Здорово ночевали! Люди говорят, отца похоронил в тайге?
Ответно приветствовав его, он передал ему платочек. Удивившись этому, Хмырь развернул зеленую тряпицу, на которой были подшиты нитками какие-то известные ему знаки, вмиг переменившись в лице спросил ледяным голосом:
– Где он?
– У меня на сеновале. Зайдешь с огорода, чтоб никто не видел. Да прихвати что-нибудь поесть: колбасы, сала, хлеба.
– Понял! – ответил Захмырин и тут же пошел в кладовку.
Кузя вышел на улицу, привязал Поганку к коновязи, зашел в контору. Несмотря на раннее утро, Заклепин уже на месте, ругается на смотрящих и десятников. Он недолго ждал, пока все разойдутся, зашел к нему в комнату.
– А-а-а, Кузька! – нервно вскочив с табурета, поспешно вышел он из-за стола, протягивая ему руку. – Здорово ночевали! Как дела? Я ж тебе говорил, что еще день можно отдохнуть. Ну, да ладно, правильно, что вышел, работы много. Сегодня надо на два прииска съездить. Потом, к вечеру на Крестовоздвиженку смотаться к Коробкову. – Заскочил назад за стол, обмакивая перо в чернильницу, быстро написал записку, свернул ее, упаковал в конверт: – Вот бумаги. Только после Крестов сразу ко мне на доклад ворочайся. Все понял?
Кузька мотнул головой, сложил все в сумку, вышел на улицу. Усаживаясь на Поганку, косым взглядом заметил, как Заклепа смотрит на него из-за косяка окна. Стараясь быть невозмутимым, не торопясь поехал прочь. А у самого сердце колотится: что там написано?
Оставив кобылу за воротами, махнул Кате рукой. Та за ним следом, залезли на сеновал. Егор встретил их прищуренным взглядом:
– Какие вести?
– Заклепа Коробку послание отправил.
– Читай!
Кузя передал бумажку Кате, та по слогам вслух прочитала содержимое:
– «Здорово ночевали, сват! Как там наше дело? Когда срок? Надо торопиться!»
Кузя и Катя ничего не поняли. Зато Егор усмехнулся:
– Заколготились крысы, нервничают. Значит, и нам надо готовиться.
К чему готовиться, так и не пояснил: всему свое время, скоро все узнаете.
Исполнив два первых поручения, после обеда Кузя поехал на Крестоводвиженский прииск. Не доезжая до тетки Поруньи, оставил Поганку у деда Колова. После прошлогоднего выстрела кобыла так и не шла мимо того дома, где в них бахнули солью. Останавливалась на видимом расстоянии, упираясь ногами в грязь так, что сдернуть с места ее не представлялось возможным. Дед Колов, узнав причину такого страха, махнул рукой:
– Вяжи ее к забору, никуда не денется!
Что Кузя и делал: заматывал уздечку к столбу у ворот, а сам ходил на прииск пешком, благо тут было недалеко.
Пройти мимо родной тетки незаметно удавалось редко. Порунья будто ждала его в лопухах, выныривала в самый неподходящий момент и, перебирая в памяти все, что накопилось за неделю и больше, выкладывала ему «со своего кедра, где шишки были только ее, и ничьи другие». Изнывая от потока информации, Кузя однажды пришел к выводу, что категория этих людей, к которым вместе с родной теткой обязательно относился Мишка Могилев, должны работать в дальнем забое в горе, хоть какой-то от них толк будет: от их болтовни камни сами будут отваливаться.
Сегодня пройти незаметным также не представилось возможным. Едва он достиг тех ненавистных лопухов, будто из колодца, вынырнула лохматая голова тетки Поруньи с радостной улыбкой на рябом лице. Затащив его за рукав сначала в ограду, а потом в дом за стол, подала полбанки американской ветчины, кусок хлеба и смородиновый чай. Сама с неразделенным чувством наслаждения села напротив и начала свой рассказ: кто с кем гулял, у кого картошка лучше, а у кого хуже, кто ставит бражку в логушке, а кто в ведре и так далее.
Уплетая ветчину, Кузька молча кивал головой, соглашаясь с Поруньей во всем, даже если она была не права. Сам соображал: откуда у тетки ветчина, если это большая редкость, и вот уже два года на прииски ее вовсе не завозили? Ходили слухи, что где-то там, далеко-далеко в море затонул пароход с американскими продуктами. Для Кузьки море и пароход все равно что бревно в разрезе, потому что он не видел ни того, ни другого. Но ветчина – дело другое, вкусная, сытная и ее всегда достаточно, потому что железная банка была объемом в один литр, и одному хватало наесться до притупления мозгов. Последний раз он ел ее года три назад, когда еще живой отец после расчета принес домой полный ящик. Ответ напрашивался сам собой. Кузя помнил урядника Михаила Раскатова, который иногда заглядывает к тетке Порунье на огонек, поэтому спросил:
– А что, тетушка? Ветчину-то вам Михаил Иванович Раскатов преподнес?
Та изобразила на лице такую гримасу, будто в горле застряла пареная репа размером с кулак. Через некоторое время, справившись с чувствами, тихо молвила:
– Откель знаешь?
– Как не знать? Мы с Раскатовым давно знакомы по личным делам. Да успокойтесь вы, тетушка. Ничего он мне секретного не выдавал. Говорил только, что был раз, когда вы у Свиридихи внучку крестили.
– А-а-а! – облегченно вздохнула тетка Порунья. – Так это давно было, прошлый год. А боле я его не видела, ветчина-то с того лета осталась еще.
А сама, волнуясь, краснела, вспоминая, как сегодня выпроводила темпераментного урядника, пока не рассвело.
– Мне-то что? Мне никакого дела нет, когда он последний раз приходил. Одно хочу у тебя попросить.
– Что надобно? – навалилась на стол Порунья, желая угодить племяннку во всем, лишь бы он молчал про Раскатова.
– Банка у тебя из-под ветчины знатная, – брякая деревянной ложкой внутри емкости, начал Кузька. – Из нее хороший котелок для одного сделать можно. Проволоку к краям закрепить – и готово! В тайге самое то!
– Бери! Бери, племянничек! Мне не жалко, – затараторила Порунья, радуясь, что Кузя, а значит, и родные на Спасском прииске еще не знают о ее любовной связи с Раскатовым.
Простившись со словоохотливой тетушкой, Кузька подался в контору Крестовоздвиженского прииска. Пока не кончилась смена, ему надо было застать на месте Коробкова, чтобы передать бумаги.
Ему повезло. Управляющий был на месте, об этом ему сказал Раскатов на крыльце. Покуривая трубочку, обдавая Кузькино лицо запахом свежевыпитой водки, урядник встретил его как родного, осведомился о делах, здоровье. Поговорить ему было не с кем, излить душу не перед кем. За годы службы на прииске он надоел всем своими разговорами хуже застоялой крапивы за конюшней, поэтому любой, кто его видел, старался уйти от общения. И это для Михаила Ивановича было обидно. Взяв с Кузьки слово, что тот вернется сюда для важного разговора, Раскатов посветлел, надеясь, что так и будет.
В коридоре конторы никого. В комнате Коробкова слышны приглушенные голоса. Кузя постучал в дверь, когда разрешили, вошел. Коробков, как всегда, за столом. Рядом с ним на стуле – Власик.
Увидев Кузю, оба замерли с белыми лицами, будто увидели покойника. Недолго рассиживаясь, Власик подскочил, восковым голосом проговорил:
– Пойду я, Василий Степанович. После договорим. – И, будто сорвавшийся жеребец, проскочил мимо Кузи в дверь.
Коробков махнул рукой, подозвал Кузю:
– Здорово ночевали! Что у тебя?
Приняв бумагу и прочитав ее, глухо выругался:
– Дурак дураком, и уши, как у осла!
Было понятно, что они были сказаны в адрес Заклепина. Написав ниже короткое послание, Коробков передал бумагу назад и отпустил его. Кузя, довольный, что не пришлось ждать, как это бывает обычно, поспешил удалиться.
Распоряжение Заклепина было исполнено. Теперь ему следовало найти Митьку Петрова. Для этого надо было пройти мимо Раскатова на крыльце, который обязательно привяжется с пустыми разговорами. В конце коридора была вторая дверь из конторы, которая выводила на склады и конюшни. Кузя хотел шмыгнуть туда, но внезапно возникшая мысль, наоборот, подтолкнула его к разговору с урядником.
Очутившись на крыльце, как и предполагалось, он очутился в цепких объятиях словесной морали Раскатова, который очень обрадовался свободным ушам. Не теряя времени даром, начал допрос:
– А скажи-ка, Кузька, как там поживает Степан Моисеевич Соколов?
– Да ничего поживает. Кабы не ремень – брюхо бы по земле волочилось, – отвечал Кузька, вроде как между делом, желая перебрать в котомке вещи.
– А чем занимается?
– Откель мне знать?
– Что же он, мизгирь лупатый, обещал меня на Троицкую неделю пригласить пображничать, а сам молчок?
При данном определении Кузьку едва не прорвало от смеха. Представил Соколова: действительно, глаза навыкат и ходит с раскинутыми по сторонам руками – чисто мизгирь. Теперь-то он постарается, чтобы это прозвище на прииске не забылось. А сам вынул из котомки пустую банку из-под ветчины, поставил рядом с собой на лавке.
– Откуда она у тебя? – взяв ее в руки, переменил тему разговора Раскатов.
– В тайге нашел, на тропе по Шинде. Кто-то бросил. Подобрал, хотел из нее котелок сделать, да все некогда, – не задумываясь, соврал Кузя, продолжая рыться в котомке.
Урядник взял банку, покрутил в руках, понюхал, тут же сделал вывод:
– Это наша банка из-под ветчины. Такой ветчины сейчас ни на одном прииске нет, только у нас на складе.
– Ну уж и нет. Может, кто из спиртоносов через перевалы приволок? – подливал масла в огонь Кузька.
– Никак не можно.
– Почему это?
– Через Саяны возят китайскую ветчину и тушенку. А на этой вон аглицкими буквами так и написано, что из-за моря, а потом по железке доставлена.
– Откуда ж она тогда могла там, на Шинде очутиться? – стараясь казаться равнодушным, спросил Кузя, хотя в голове кипели мысли от открытия.
– Так это могли Власик с Котом бросить. Они давеча где-то в тайге пропадали.
– Ну, может, и они, – стараясь быть равнодушным, согласился Кузька, едва сдерживая эмоции: все-таки Власик! К тому же узнал имя его спутника, державшего его под стволами.
В голове, как крылья глухаря, заколотились тяжелые мысли: «Скорее к дядьке Егору! Рассказать все, что с ним сегодня было». Быстро собрал котомку, хотел идти, но вспомнил, что Егор наказывал повидать Митьку Петрова. Для этого надо было сходить на речку на промывочную площадку. Но прежде надо как-то отделаться от назойливого урядника. Тот, считая Кузьку едва ли не лучшим другом, прицепился не хуже того самого лупатого мизгиря со своими разговорами. Все же придумал, подскочил с лавки:
– От ведь балбес! – легко хлопнул себя ладошкой по лбу. – Совсем забыл: мне ведь Соколов велел про барачных Коробкову кое-какое донесение передать.
– Что за донесение? Мне скажи, – сдвинул на переносице брови Раскатов.
– Вам нельзя, тут делопроизводство затронуто, надо только Василию Степановичу рассказать. А потом, коли разрешит, так и вам поведаю, – нашелся Кузька.
– Коли так, тогда ступай, – согласился урядник, не в силах от выпитого повернуть голову, чтобы посмотреть в Кузькины глаза: врет или нет. – Да только опосля вертайся, еще одно дело обсудим.
– Обязательно приду! – обещал тот, ехидно подумав: «Как же, жди, когда у кедра листья опадут». Кузя знал, что через полчаса Раскатова уведут в барак, а утром он не будет помнить не только его, но и какая вчера была погода.
Как он и предполагал, вторая дверь в конце коридора была выходом из конторы. За ней начинался обширный двор по одну сторону, где были конюшни, а за ними большие продуктовые склады. По правую руку стояли небольшие, но ухоженные дома-пятистенки с крестовыми крышами, в которых в период сезона жили управляющий, делопроизводители, приисковая охрана во главе с Раскатовым и обслуживающим персоналом. Дальше к тайге располагались бараки для рабочих, куда и направился Кузя, чтобы узнать, где сейчас находится Митька Петров.
Народу в этот час здесь не было, все на работах. Лишь главный конюх и по совместительству сторож, увидев его, вышел, поднялся с крыльца хомутанной избенки, грозно спросил:
– Кто таков? Что тут шляешься?
Кузя пояснил, что он челнок со Спасского прииска, привез донесение Коробкову, а сейчас ищет Митьку Петрова, потому что он ему дальний родственник и хотелось бы повидаться.
Ответ удовлетворил того полностью. Он махнул рукой мимо бараков на реку:
– Ступай туда, он там на станке работает. А тут боле не ходи, чужим не место.
Кузя последовал его наказу.
Вдоль домов к баракам и дальше тянется досчатый тротуар, чтобы не ходить по грязи и навозу, которого здесь было больше, чем на любой таежной дороге. Пошел по нему, искоса посматривая в окна домов. В одном из них заметил молодое женское лицо, быстро отвернулся, чтобы не смущать ее своим взглядом. Когда хотел свернуть за угол бараков, услышал позади знакомый, звонкий голос:
– Кузя! Кузька, стой!
От неожиданности он даже присел, резко повернулся. К нему бежит какая-то девица с растрепанными волосами, в тапочках и ночном халатике. Кузька не успел ничего сообразить, как она, подскочив к нему, бросилась на шею:
– Кузька, ты что тут? А я сегодня хотела ехать к тебе. Вчера поздно прибыли. И как в окно увидела?
Кузя вдохнул знакомый запах, прижал подрагивающее тело к себе крепким объятием. Она попыталась высвободиться, запищала, как мышка:
– У, медведь, отпусти! Конюх смотрит.
Он послушался, разжал руки, посмотрел ей в лицо, переживая встречу. Только и смог прошептать одно слово:
– Даша!
Кто есть кто
Всю дорогу, пока Егор шел за незнакомцем, он будто предугадывал его мысли. Четкие отпечатки лошадиных копыт на мягкой земле показывали знакомый путь, где он ходил много раз. Сначала Егор задавал себе вопросы: куда, зачем и для чего этот человек едет? Ведь Спиртоносная тропа, где он должен грабить золотарей, осталась далеко позади. Этот огромный, глухой, дикий кусок Саянских гор китайцы и русские всегда обходят стороной, за исключением тех, кто в поисках золота на кон ставит свою жизнь. И далеко не всегда выигрывает в этой игре. Когда-то он бродил здесь в поисках своего баснословного богатства, но нашел лишь грехопадение: обман, жестокость, смертоубийство, ложь, что с уважением и почестями приветствуется в рядах братства таежных разбойников. Потому что иначе было нельзя. После этого он много раз пытался хоть как-то изменить эту жизнь, бандитские законы, но все безрезультатно. Пока однажды не понял, что этот мир будет жив, пока будет золото.
Сначала от этого восприятия у Егора было разочарование, будто он сам выпустил из своих рук синекрылую птицу удачи. Но прошло время, которое подсказало, что все отрицательные моменты настоящей жизни можно направить в нужное русло во благо того же человека, который обречен, но еще не знает этого, с помощью тех самых разбойников. Для этого лишь стоило предугадать последующий шаг нового «хозяина» Спиртоносной тропы и избавить этот район от разной залетной нечисти.
И вот он – след очередного хозяина Спиртоносной тропы, возомнившего себя здесь неприкосновенным королем. Считающим, что только он вправе распоряжаться человеческими жизнями и выставлять угодные только ему законы и порядки. Сколько он уже здесь? Два или три года? И как много успел сделать? Неизвестно, сколько старателей лишил жизни, как много чужого золота успел положить в свою котомку. Стрелял в него, Егора. Убил его друга Ивана Колобуева. Но это ничто по сравнению с тем, что два года назад убил «Чернооспинца». А это уже кровная месть, которую его товарищи не забудут никогда.
Кто он, этот отчаянный бандит, разбойник, спокойно, уверенно и смело передвигающийся по тайге так, будто он здесь родился? Егор представлял его себе много раз. На общем фоне появляющихся здесь мимолетных бандюганов видел его наглым, бесцеремонным, жестоким, хладнокровным убийцей, в одну минуту попивающим крепкий китайский чай и тут же нажимающим курок приставленного ко лбу жертвы ружья. Вероятно, он, как и все бывшие безмозглые молодцы, был не старый. Ему еще нет тридцати лет, потому что так, как двигается он, может ходить далеко не старый мужик, ежедневно покрывая по тайге двадцать-тридцать, а то и гораздо больше километров. И это очень опытный в разбойничьих делах козырь, которого трудно застать на одном месте по простой причине: он бывает всегда один и никогда не повторяется.
Дважды Егор приходил на место, где он мог находиться. Но успевал только к догорающим головешкам избы или балагана. Будто насмехаясь над ним, зная, что Егор тут скоро будет, вешал рядом на сучок пустую, дырявую с обеих сторон банку из-под консервов. Что на старательском языке понималось как «Ищи ветра в поле, а меня в тайге!»
Чем дальше шел по следам Егор, тем больше удивлялся простоте действий и отсутствию страха у едущего на лошади впереди разбойника. Он не таился и не путал следы, не останавливаясь, ехал по тайге, будто был на большой дороге и прятаться не от кого. Егор понимал, что его логово где-то тут, неподалеку, может, вон за той высокой, скалистой горой. И что встреча с ним сегодня будет неизбежна. «Почему он не прячется? Почему не петляет? Он же вечером наблюдал за нами и наверняка меня узнал, – рассуждал про себя Егор. – Он же понимает, что я пойду за ним».
На эти вопросы Бочкарев пока что ответа дать не мог. Каким бы ни был опытным в таежных делах Егор, но даже в самых ужасных предположения он не мог представить, что убийца сейчас не едет на коне впереди, а идет сзади него на некотором расстоянии, дожидаясь удобного момента и места, чтобы в него выстрелить. Да, он сел на коня, какое-то расстояние проехал, но потом спрыгнул за кусты, дал мерину команду, чтобы тот шел на место, а сам дождался Егора, был в трех метрах в зарослях жимолости, когда тот прошел мимо.
Поднявшись на небольшой пригорок, Егор узнал знакомые места. Вон там, в небольшом логу он нашел сцепленных кандалами Дмитрия Скороходова и Василия Акимова. Вспомнил, как убивали братьев Гуляевых, с чего все начиналось. Хотя след коня вел его прямо в гору и надо было идти по нему, ноги сами повели его вниз, к Кандальному ручью. После тех событий он здесь никогда не был, захотелось посмотреть, что тут есть. А посмотреть было на что.
С некоторого расстояния он почувствовал запах дыма, знакомый звон. Подкравшись за деревьями, как много лет назад, увидел знакомую картину: двое закованных в цепи мужиков промывали на бутаре поднятый из шурфа золотоносный песок. «Мир не меняется», – тяжело вздохнув, подумал он и, хорошо осмотревшись, не заметив никого, кроме этих бедолаг, вышел из укрытия.
Те встретили его усталыми, раздавленными, угнетенными взглядами. Когда подошел ближе, обратились с тем же вопросом:
– Есть что покушать?
Он достал из котомки что было, отдал все до последнего кусочка. Они стали с жадностью есть предложенную пищу. Когда насытились, остатки спрятали в дальний угол балагана под пихтовый лапник. Усевшись друг перед другом, молча закурили. Они больше ни о чем не просили Егора, не умоляли освободить их или доложить в горную полицию, что они находятся здесь. Знали, что все это бесполезно.
– Давно вы тут? – нарушив молчание, спросил Егор.
– С ранней весны, еще снегу было много, – ответил рыжий парень, глубоко втягивая дым табака из пущенной по кругу трубки Егора. – Забрал нас троих из конторы, обещал много, всю дорогу поил. Как привел сюда, так сразу заковал, пока вусмерть пьяные были.
– А где третий?
– Бежать хотели. Поймал, пристрелил друга Борьку. Нас опять вернул, – равнодушно, будто убили рябчика или голубя, проговорил другой парень с черными волосами.
– Говоришь, пристрелил? Сколько их всего?
– Один.
– Один? – не поверил Егор.
– Да. Но сила и реакция, как у дьявола. Сам видел, на слух с изворота в летящую монету из винтовки попадает.
– Винтовка, говоришь? Что за винтовка?
– Винтовка знатная, нигде такой нет. С подзорной трубкой для близости цели. Хвалился, что делали на заказ в Англии, – склонив голову, проговорил рыжий.
– Не говорил ли он в запарке или хмельном угаре, как его зовут или откуда родом?
– Говорил, – покосился на Егора рыжий. – Изначально, как только встретились, представился. Так и говорит нам со смехом: «То вам не тайга гремучая, не вода кипучая, не мошка едучая, не судьба плакучая. Это с вами Васька-зверь тешится!»
– Как-как ты сказал? Судьба плакучая? Васька-зверь? – вздрогнув, сузил глаза Егор. – Повтори!
Рыжий кандальник повторил присказку, нервно посматривая по сторонам.
– Уходить бы тебе надобно, мил-человек, пока он тебя тут не застал. Убьет ведь и не поморщится. Да и нам спокойнее, – посоветовал черноволосый.
– Как же вы?
– Что мы? – тяжело вздохнули оба. – На все воля Божья. Все же обещал отпустить, как первые зазимки пойдут.
– Не отпустит, тут вон в шурфе похоронит, – холодным голосом прогнозировал Егор. – Да только вы, братцы, не думайте о плохом. Я вас скоро вызволю.
– Как ты нас вызволишь? – заблестели глазами кандальники. – Ведь чтобы нас освободить, прежде надо Ваську-зверя убить.
– Вероятно, так и будет, – как заклинание проговорил Егор. – Либо я, либо он. Третьего не случится. Коли я его, так скоро буду. А если через неделю не явлюсь – простите, – поднимаясь с места, проговорил Егор и пошел не поворачиваясь.
– У него где-то в горе логово, будь осторожен! – предупредил черноволосый, а рыжий троекратно перекрестил его: – Спаси тебя Христос!
Возвращаясь назад, где оставил след лошади, Егор верил и не верил, терзался сомнениями: «Неужели это он?..» Только один человек когда-то знал и говорил поговорку. Но ведь давно до него дошел слух, что его убили. Тогда кто это мог быть?
Он не сомневался, куда его приведут отпечатки копыт коня на земле: на озеро, где когда-то жили братья Гуляевы, совершая оттуда свои разбойничьи дела. Того зимовья нет, Егор сжег его тридцать лет назад, чтобы оно не служило притоном для других бандитов. Но его могли построить заново, потому что свято место пусто не бывает. Если это так, то есть вероятность, что сегодня Егор увидит его, потому что знает все подходы и выходы, ему так просто не уйти. И не сомневался, что сделает после того, как задаст несколько вопросов. Но все оказалось с точностью до наоборот.
Спрятанная в тайге избушка появилась неожиданно, будто выросла из-под земли. Едва не ткнувшись в бревенчатую стену, Егор замер, ожидая, что сейчас раздастся выстрел. Поспешил вернуться в густой пихтач, приготовил ружье, осторожно прошел, скрываясь за деревьями, к входу. Встал напротив двери за кедром, стал ждать. Из глинобитной трубы сочится дым, но внутри зимовья тихо. В стороне услышал шум: перекинул туда стволы ружья. В пригоне под навесом лежит черно-белый в яблоках конь. Смотрит на него большими, спокойными глазами. Иногда трясет головой и ушами, отгоняя мошку.
Где-то в стороне едва журчит маленький ручеек, берущий начало из родника и скрывающийся через десять шагов под землю. В сенях – поленница дров. На матице под крышей мешок с продуктами, чтобы не достали мыши. Неподалеку от кедра, где спрятался Егор, залитое дождем кострище. Уложенные в корнях пустые, успевшие покрыться ржавчиной банки из-под консервов. Одна из них – большая, литровая, вероятно, брошенная совсем недавно. Наклонившись, достал ее, осмотрел. Крышка вскрыта ровно, аккуратно, не топором и не ножом. На ней иностранные буквы. Понюхал – пахнет не то колбасой, не то ветчиной. Осторожно сунул ее за пазуху – пригодится под котелок.
– Все проверил? – вдруг раздался сзади глухой, низкий голос. – Даже не думай поворотиться, даже не узнаешь, что убит!
Егор едва не упал от неожиданности, выронил ружье, которое выстрелило от удара о землю взведенным курком. Когда рассеялся дым и стих грохот выстрела, чувство стыда от поражения сковало тело. Стараясь выправиться от шока, медленно поднялся. Чувствуя на затылке взгляд глаз противника, замер, ожидая, что будет дальше.
– Нашел-таки, – продолжал бандит сзади сдавленным баритоном. – Что же тебе на месте не сидится? Ведь предупреждал тебя в прошлом году, ты не понял.
– Ты в меня стрелял у Чистого ключа за Перепадом?
– Я.
– Что ж не насмерть? Рука дрогнула?
– У меня не дрожит, попал, куда целил. Только убивать не хотел.
– Что так?
– Потому что не мне вершить твою жизнь.
– Вот как? – удивился Егор. – А других, значит, можно убивать?
– Других – это кого? – нисколько не меняя тона, так же спокойно спросил бандит.
– Иван Колобуев, к случаю помянутый. Всадник из «Черной оспы»: ведь его товарищи тебе этого не простят.
– Иван Колобуев случайно под выстрел попал. Что касаемо всадника – сам виноват. Догнал, зарезать хотел, вот и получил что искал. А месть – так это им еще меня поймать надо! – захохотал он с такой издевкой, будто был бессмертен.
– А парни те? – тихо спросил Егор.
– Какие парни? – притих он.
– Что на тебя в шурфе в Кандальном ручье горбатятся.
– Что ж такого? Захотели золото мыть – пусть моют, каждому свое.
– Но ведь ты же сам когда-то был на их месте, на братьев Гуляевых пахал! – с затаенным дыханием проговорил Егор, задавая этот вопрос. – Нужда – не тайга гремучая, ты ж ведь сам так говорил!
– Что такого? Говорил, когда на их месте был… – согласился тот и осекся. Понял, что проговорился.
– Васька, это ведь ты?! – медленно поворачиваясь к нему, после некоторого молчания спросил Егор. Ждал, что тот сейчас выстрелит.
Увидел в густом пихтаче в трех шагах направленный на него ствол, бородатое, испещренное морщинами лицо, проницательные глаза, глядевшие на него безотрывно. Встретившись взглядами, какое-то время смотрели друг на друга. После продолжительной паузы тот наконец-то пошевелился:
– Нет, я не тот, о ком ты спрашиваешь. Более не спрашивай ни о чем, бери ружье, иди отсюда, покуда жизнь дорога. Преследовать не смей, застрелю сразу.
– Нам не место вдвоем на тропе, – проговорил Егор. – Два медведя в одной берлоге не живут.
– Знаю. Подожди до осени. После хищной охоты уйду сам.
Более не говоря ни слова, Егор медленно поднял ружье, пошел прочь. Сначала хотел резко обернуться, чтобы выстрелить в него и решить все одним махом: кто кого! Подавлено подумал, что даже не успеет, как тот нажмет на курок. Да и неизвестно, в каком стволе пуля, а где пустая после выстрела гильза.
Чем дальше отходил от его стана, тем быстрее становился шаг. В голове хлюпались скользкие, будто грибной рассол, мысли: «Как так он мог меня перехитрить? Подкараулить меня у своего логова скорее, чем это сделал я?» Было очевидно, что он гораздо умнее и предусмотрительнее Егора, всегда смотрит дальше, чем видит он. На душе было мерзко и страшно, как попавшему в ловушку медведю: вот она воля, рядом, но очутиться на ней невозможно из-за крепких венцов. Это было сравнимо с тем, как если бы ему дали хорошего пинка и выгнали из родного дома. Непонятно, как жить и быть дальше. Одно успокаивало, что как бы разбойник ни крутил, Егор понял и не сомневался, что это был Васька Акимов.
Добравшись к вечеру второго дня до Каратавки, узнал от Назара, что его срочно хочет видеть Кузька. Тут откуда ни возьмись, из тайги вывалилась Стюра. Он наказал ей, чтобы Кузя явился для разговора. Тот не заставил себя ждать, пришел в ту же ночь, принес плохую весть: его и Катю ограбили, и никто другой, как беспалый Власик. Это была еще одна неприятная проблема, разрешить которую стоило большого труда.
Власик – племянник Коробкова, двадцатисемилетний сын его брата Андрея Степановнича. Субьект достаточно скользкий и ненадежный в любом отношении, он, с детских лет привычный к вольной жизни и большим тратам, имеет потребности, превышающие его возможности. Кое-как закончив горное училище, Власик пошел работать на Амыльские золотые прииски мастером, но роскошь и бесконечная любовь к благородному металлу сгубили его. Не более как через два года он с помощью таких же двух балбесов попытался ограбить свое же хранилище, которое к тому же оказалось пустым, так как золото вывезли в Минусинск три дня назад. При нападении на охранника Власик получил увечье: казак, в ту ночь находившийся в караульном помещении, оказался далеко не робкого десятка. Защищаясь, смахнул шашкой два с половиной пальца на его правой руке. Его подельники, увидев кровь, побросали ружья и разбежались, оставив раненого товарища наедине с судьбой. Власику грозила тюрьма, но значительное положение и влияние Коробкова Василия Степановича защитило его от позора и дальнейшего падения. Так как золото не пропало и никто при этом не пострадал, дело замяли, заплатив бравому казаку тысячу рублей, чтобы молчал. Тот был рад внезапно подвалившему вознаграждению, предлагая подозрительным лицам еще заглядывать в караульное помещение, когда он несет охрану.
