Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
– Как ветеринар? Что он там, в яме делает? Ему бы с животными возиться надо, – с удивлением спрашивал новый человек.
– Так он у нас проштрафился. Телка у коровы через рога принял.
Закончив лекцию, Заклепин смягчился:
– На вот тебе мою полевую сумку. – Снял перекинутую через плечо планшетку, показал, как правильно надо укладывать бумагу, отдал Кузьке. – Береги ее и бумаги тако же!
Кузя бережно принял ее, перекинув ремешок через голову, вдруг почувствовал себя значимой фигурой. «Ничего себе, – подумал он, покраснев, – это что, я теперь как-никак есть самый главный после Заклепина? Вот это да! Надо немедля мимо дома проехать, пусть Катюха посмотрит!» Сел на коня, направил Поганку по мосту через речку, а дальше переулком к дому. Кто ему на пути встречаются, удивленно смотрят:
– Кузя, ты что ли? Тебя и не узнать! Кто это тебе такую депешу под бумаги дал?
Тот важно сопит носом:
– На работу Заклепин определил, без меня никак!
Неторопливо подъехал к ограде, направил кобылу в открытые ворота. Навстречу Катя выскочила, увидела сумку, остановилась с приоткрытым ртом:
– Тебя что, уже по заданию направили? Что в сумке? Бумаги какие? Давай почитаем!
– Ты что, девка? – пробасил он. – Там у меня важные документы, разглашению не подлежат. Дай что в дорогу перекусить. Заклепин на Крестовоздвиженский прииск направил, вернусь не скоро.
– Он как! – покачала головой Катя, заскочила домой, вынесла пару картошек в мундире да горсть сухарей, завернула в чистую тряпку, протянула ему.
Кузя бережно положил еду за пазуху, не говоря ни слова, выехал за ворота. А самого раздирает любопытство: что на бумаге написано? Ведь Катька умеет кое-как читать, узнали бы, зачем Заклепин его отправил. Хотел было вернуться, но передумал, решил, что прежде с Крестовоздвиженского прииска назад сначала домой заедет, а уж потом к Заклепину.
До места назначения верст пять по грязной, в кочках и лужах дороге. Мужики стараются ее подделать, подсыпают камнями, а сверху песком, чтобы на телегах было лучше ездить. Да это мало помогает: после схода снега весной и проливных дождей осенью она опять превращается в сжиженную массу, где проехать тяжело. Тем не менее движение по ней в это время года активное. В обоих направлениях идут люди, движутся конные повозки со всевозможным грузом, коногоны завозят на прииски продукты. На Кузьку мало кто обращает внимание: мало ли юнцов проезжает мимо? В лучшем случае кто-то из знакомых махнет головой в знак приветствия и опять уставит взгляд под ноги: не споткнуться бы да не завалиться лицом в грязь на смех курам!
Вон впереди из-за поворота показался всадник. Неторопливо приближаясь, замедлил ход, поздоровался. Вздрогнув от звонкого голоса, Кузька поднял голову. Перед ним на бурой, цвета коры кедра лошади сидит девчонка приблизительно его возраста. Дорожные куртка и штаны куплены в магазине. На ногах – походные сапожки. На голове обыкновенная тряпичная шапочка с беличьим хвостиком для форсу. По спине колотит небольшая русая коса. Через плечо перекинута точно такая же, как у Кузи, сумка для бумаг. Посмотрела на него строгим взглядом, усмехнулась:
– Челнок, что ли? Что-то я тебя раньше не видела.
– Челнок, – осматривая ее с ног до головы, остановил Поганку он.
– Давно ездишь?
– Неделю уже, – соврал Кузя, набивая себе цену.
– Ой, врешь ведь! – с иронией скривила губы та. – Верно, вчера утром первый раз верхом сел.
– Почему так думаешь?
– Сразу видно, ноги не по стременам. Завтра не то что верхом, пехом не сможешь пройти, все паха сотрешь.
– Вот еще, знахарка мне нашлась! – покраснев от последних слов, поднял нос Кузька. – Сам знаю, как ехать надо.
– Ну-ну, – склонив голову, засмеялась та. – Посмотрим на перегоне, как на четвереньках ползать будешь. Звать-то как?
Кузька игнорировал ее вопрос, тронул поводья. Та, повернувшись к нему, смотрела, как он уезжает, вдогонку крикнула:
– Не взлягивай, все одно обратиться придется. У нас, челночников, так: помогать друг другу надо. – И уехала, припустив кобылу легкой рысью.
Не останавливаясь, Кузька повернулся, посмотрел ей вслед, с досады запустил в космы пальцы: «Надо же! Тоже челночница. Надо было познакомиться, может, когда в дороге пригодится, чем-нибудь поможет. А другой внутренний голос оскалился собакой: – Да и хрен с ней. Тоже мне важная птица-коряга. Много тут таких знатоков проезжает!»
Добравшись до Крестовоздвиженского прииска, прежде чем ехать к разработкам, Кузька свернул к небольшому, больше похожему на сарай домику. Здесь жила их дальняя родственница – тетка Порунья. Когда они с отцом проходили мимо, всегда навещали ее. Старая старательница вот уже три года как похоронила мужа, сын и три дочери давно обзавелись семьями и жили на соседних приисках. Ей было чуть больше пятидесяти лет. Всю свою жизнь она прожила здесь от рождения, никуда из Чибижека не выходила и помирать «вскорости собиралась тут вон, у забора на кладбище», которое находилось у нее за огородом: Крестовоздвиженский прииск назывался по одноименному месту – воздвигать кресты, или хоронить. Как скоро она отойдет в мир иной, тетка никому не говорила, потому что не знала сама. К своей живучей по характеру натуре Порунья была всегда больная:
– Ох, детонька, старость подошла, – всякий раз жаловалась она Кузьке. – Не могу ступать на ноги, суставы подагрой исщербило. Спину шурфы согнули, не знаю, как в гроб класть будут. А руки нитку в иголку вдеть не могут. Как жить дальше?
К своей немощности Порунья без чьей-либо помощи засаживала огород картошкой, репой, луком, морковью, огурцами и всем, что только росло в этом глухом таежном уголке. Осенью после листопада заготавливала силками рябчиков на зиму. А когда был урожай ореха, лазила по кедрам не хуже молодого парня. При всем этом тетка знала любое малейшее передвижение на прииске: кто куда пошел, кто сколько намыл золота, кто кого отлупил, кто с кем шухарит и у кого от кого вскорости будет ребенок. О своих наблюдениях Порунья мало кому распространялась, только куме и сватье. Ну а те, соответственно, докладывали дальше. По понятным причинам ее недолюбливали, но не настолько, чтобы не приветствовать при встрече или отвернуться вовсе.
Едва Кузька остановился около покосившихся ворот, Порунья выбежала из-за угла бани по-черному с крынкой в руках. Так было всегда, когда кто-то из родных и не только заглядывал к ней, отчего складывалось мнение, что она ждала гостей со вчерашнего вечера.
– Ой ли, племянничек Кузенька? А я гляжу, кто это на кобыле к дому воротит? – запела бесконечную песню без гармошки Порунья. – Так и есть, что приснилась собака. Не ошиблась, знала, что кто-то с вашего улуса ко мне явится. Все ноченьку не спала, думала, кто? А это ты оказался. Где это ты такого конька раздобыл? Челноком устроился? Хорошее дело. Все как-никак копейка, мамке помощь. Без отца-то тяжело вам сейчас, – перекрестилась: – Царствие Небесное!
Пока Кузя привязывал к забору кобылу, сбегала в огород за огурцами:
– А ты заходи в избенку-то, счас тебя покормлю. У меня картошка есть вареная, правда, прошлогодняя, ну да все равно еда. Вон позавчера у соседки молока выпросила, как раз кстати.
Сославшись на дорогу, Кузя отказался от угощения: некогда, ехать надо. Сам спросил, не знает ли она, кто та девчонка, что проскакала давеча навстречу ему?
– Дашка-то? – в удивлении округлила глаза Порунья. – Как не знать? Это дочка управляющего Коробкова. – В любопытстве прищурила глаза. – А что, случилось что, али понравилась?
– Да нет, вот на дороге нашел, – показал Кузя старый гвоздь, который подобрал перед тем как заехать сюда. – Может, от ее подковы…
– Какой же это ее гвоздь? Да этим гвоздем я забор заколачивала. Ты смотри-ка – нашелся! А я его в позапрошлом году потеряла. Нет, у Коробковых не такие гвозди. У них свой кузнец, Степан, по-своему кует. А это – Федот Ухарев вытягивал, уж я его почерк знаю. Так что, племянничек, твои заботы напрасны. Коли хочешь с ней разговор иметь, надо не так сделать.
– Ничего я от нее не хочу, – насупился Кузя.
– Надо, вон, платочек ей показать, – настаивала Порунья. Заскочила в избу, вынесла цветастый лоскуток, подала ему: – Скажи, мол, не ты обронила давеча? Она заинтересуется, будет у вас разговор.
– Да не хочу я с ней разговаривать! – засобирался Кузя. – Лучше расскажи, как в контору проехать, меня Заклепин отправил к Коробкову.
Порунья махнула рукой на другую сторону речки, где велись старательские разработки:
– Там найдешь, – сунула ему в карман тряпочку, с хитрой улыбкой дополнила: – А лоскуток-то возьми, пригодится!
Кузька не стал противиться, сел на Поганку, махнул тетке на прощание, поехал в указанном направлении. По дороге еще раз спросил какую-то женщину, где находится здание управления прииском. Та с испуганными глазами указала на бревенчатую избу неподалеку, быстро пробежала мимо.
У конторы столпотворение. Человек сто рабочих с кирками, лопатами, топорами и другим горным инструментом выкрикивают ругательства, кому-то угрожают. Пятеро полицейских на лошадях успокаивают их, но все бесполезно.
– Догнать узкоглазых! Задушить желтомордых! Запустили козлов в свой огород. Говорили, не надо было брать их на работы. Теперь ищи ветра в поле! – кричат старатели, показывая увесистые кулаки недалекой горе.
Кузька подъехал к одному из полицейских, спросил, как найти управляющего. Тот хмуро посмотрел на него, кивнул головой на двери, но предупредил:
– Там, но ему сейчас некогда, – показал пальцем. – Возле коновязи подожди.
Кузька отъехал, спешился, стал слушать, о чем говорят мужики. Оказалось, что сегодня ночью китайцы убили двоих русских и сбросили в отработанный шурф. Неизвестно, как долго они бы там пролежали, если бы не женщина-коногон, потерявшая своего коня. Выискивая его, она заглянула в плохо прикрытую яму, думая, что он туда провалился, увидела убитых и подняла тревогу. Сбежавшиеся мужики подняли тела, сразу предположили, чьих это рук дело: незадолго до этого с китайцами назревал конфликт. Схватив кто что мог, бросились в китайский барак, но тех и след простыл. Понимая, что им за это будет, те рано поутру покинули прииск, прихватив с собой из караульного помещения не вывезенное за последний месяц приисковое золото.
Труд рабочих из Китая на Чибижекских приисках применялся достаточно широко. Хозяева намеренно набирали дешевую рабочую силу, так как неприхотливые китайцы просили меньше, хотя воровали как все. Большими партиями по сто и двести человек весной они приходили по известным им издавна золотоносным тропам, нанимаясь на любые работы. А ранней осенью, получив расчет, пока Саянские хребты не завалило снегом, уходили обратно. Так продолжалось долгие годы, потому что это было выгодно хозяину и администрации приисков, но не русским рабочим. Занимая самые продуктивные рабочие места, китайцы вытесняли местное население.
В добавление к этому излишне охочие на женщин представители Поднебесной оказывали активное внимание старательским женам, что не нравилось их мужьям. Среди тех и других бывали частые драки, иногда доходившие до смертоубийства. Одна из таких стычек произошла пять дней назад. Из разговора Кузя понял, что некто Колодкин застал свою жену с китайцем. Та говорила, что тот ее изнасиловал, и это «положило горячую картошку под хвост коня». Между сторонами возникла настоящая битва. Дерущихся не могли разнять ни охрана прииска, ни казаки, прибывшие на Крестовоздвиженский прииск по вызову управляющего. Да в общем-то они и не пытались противодействовать конфликту, так как в толпе могли попасть под горячую руку дерущихся.
Крестовоздвиженская бойня 1908 года закончилась поражением китайцев, так как их было гораздо меньше, всего сто человек, русских – около трехсот. Едва загорелась вспышка противостояния, из соседних приисков тут же набежали мужики на помощь своим товарищам. Их интерес заключался не только в идейных, но и финансовых интересах. На Крестовоздвиженском прииске была самая высокая, 920 проба россыпного золота во всем южном округе. А это сказывалось не только на заработной плате, превышавшей итоговый расчет на других приисках почти в два раза, но и на сравнительно легкой добыче путем водяной пушки. Ко всему прочему, за прииском, расположенном на пятнадцати гектарах стесненной горами долины, гулял ореол таинственности. Сколько бы старатели ни вымывали здесь золота, его не убывало. Будто мать-земля выталкивала из глубины на поверхность то, что было скоплено за миллионы лет. И за это стоило бороться!
Приисковая битва продолжалась до первой крови. Когда одному китайцу проломили кайлой голову и тот забился в предсмертной агонии, стороны разбежались сами. Но это не было провозглашением мира. Все понимали, что это только начало конфликта, и чем ближе быстро подступающая осень, тем острее взрывные отношения.
Так и случилось, но гораздо раньше, чем это предполагала администрация. Убийство двух старателей – не сломанный пополам черенок от лопаты. Буря гнева и возмущения металась над сжавшейся, притихшей тайгой. Грозные проклятия в адрес желтомордых проходимцев кликали беду.
– Догнать! Убить! Разорвать на портянки! Повесить, как мочалок, на каждом кедре! – орали мужики, размахивая кулаками. – Что стоим, как бараны? Пока мы тут, они уже третий перевал перешли! Где управляющий? Почему в погоню народ не собирает? Вызвать «Черную оспу!» – В сторону охраны: – А вы что морды воротите? За что вам жалованье платят? У-у-у, тугодумы! На наших шеях сидите…
Казаки, к которым были обращены последние слова, спокойно курили в сторонке, не вступая в общую перепалку. Ждали команды десятника: как скажет, так и будет. Но на оскорбления зарвавшегося рыжего мужичка прореагировали неоднозначно.
– А ну, хайло-то прикрой! А то счас плеткой меж лопаток осеку! – выправился в седле статный казак с лихо заломленным на затылок картузом.
– Что будет-то? – не унимался рыжик, чувствуя за собой защиту. Рядом с ним плечом к плечу сплотились еще мужики, шагнули к коновязи.
Казак неторопливо поворотил коня навстречу им. Подъехав на расстоянии вытянутой руки, вдруг неожиданно выхватил шашку и мелькнувшим взмахом срезал с головы рыжего косматый клок волос. Толпа вмиг умолкла, обратив на них изумленное внимание. А казак, вложив клинок в ножны, как есть склонился с седла до самой земли, поднял срезанную прядь, отдал мужику:
– На вот, прикрой плешину-то, а то застудишь дурную башку. Что каравай не зря едим – боле доказывать не буду. Покажу всему народу, какого цвета у тебя мозги! – и так же спокойно отвернувшись, возвратился к своим.
Общее молчание длилось недолго. Не смея больше противоречить казакам, старатели зароптали на приисковую администрацию:
– Где они там? Сколько можно ждать далее? Дело стоит, китайцы бегут!
Наконец-то из избы на крыльцо вышли управляющий Коробков, урядник Раскатов, казачий десятник Карабаев. За ними, подталкивая и теснясь, друг за другом появились приказчики и охранники.
– Тихо! – подняв руку, успокоил мужиков Коробков. – Не все сразу и не обо всем. Дайте сначала слово сказать.
– Покуда мы тут будем рассусоливать, китайцев уже с собаками не догнать! – крикнул кто-то. – Прикажите казакам в погоню!
– Сколько золота пропало? – в тон ему крикнул другой.
– Тих-х-хо!!! – не опуская руки, как сохатый заревел управляющий, а когда наступила тишина, заговорил: – Мною уже даны общие распоряжения. Конный отряд Карабаева уже отправляется в дорогу. По поводу «Черной оспы»: такоже с курьером уже уехал запрос за их помощью. Думаю, по мере возможности они прибудут сюда или выйдут наперерез китайцам по реке Кизиру. Если кто-то из присутствующих желает присоединиться к карабаевцам, это будет только приветствоваться. Для каждого будет предоставлена лошадь с седлом, запас продуктов. По возвращении и при удачной поимке беглецов однодневный отдых, среднее жалование с учетом проведенного в горах времени и триста граммов спирта. Все меня услышали? Желающие участвовать в погоне – подходите к десятнику для записи.
Закончив речь, Коробков вернулся в контору администрации. Толпа загудела, как деревья под налетевшим ветром. Человек десять старателей вышли из общей массы, подошли к Карабаеву, наперебой заговорили:
– Меня запиши!.. И я пойду. А оружие какое давать будете?
– Какое тебе оружие? – усмехнулся десятник, посмотрев на молодого парня, задавшего последний вопрос.
– Чтоб стреляло.
– Ишь ты, такого не имеем права давать. У нас карабины и шашки просто так не даются, сначала кровью омываются.
– Хох ты! Так что же это получается, я должен на китайцев с голыми руками идти? Ну уж нет! Ищите другого барана, я лучше смену отработаю! – возвращаясь к мужиками, усмехнулся проситель.
– Так тебя шибко никто не зовет! – склонил голову Карабаев, записывая на листочек тех, кто хотел выдвинуться в поход.
В общем-то, десятник был доволен, что с ними едут не так много добровольцев. Он отлично знал, что подавляющая масса приисковых старателей – жители городов и крестьяне из деревень, знающие тайгу по страшилкам, в которых за каждым кедром сидит бандит или медведь. С такими дилетантами мороки еще больше, чем они принесут помощи: надо постоянно следить, чтобы не потерялись, или еще того важнее, не подвели в необходимую минуту. Каждый из рабочих знал, что лазить по горам – не вспахать поле под овес, хотя и в этом деле тоже нужен свой навык. Некоторые из них, добравшись до приисков в общей компании по дороге, вообще не имели понятия, как растут кедровые шишки или цветет малина.
К тому же, бежать за китайцами – это все равно, что попасть под обвал в штольне: то ли ты выживешь, то ли умрешь в одну секунду. Это только на первый взгляд китайцы маленькие ростом, неуклюжи в движениях и не имеют при себе стрелкового оружия. Каждый из них отлично владеет ножом и превосходно метает палкой дротики, на расстоянии двадцати шагов легко попадает в глаз. Так что последнее обещание Коробкова об «однодневном отдыхе после возращения, средней зарплате за проведенное в горах время и триста граммах спирта» были восприняты мужиками настороженно.
Тем не менее, через короткий срок в тайгу выехал небольшой конный отряд из пятнадцати казаков, одного десятка полицейских и приисковой охраны, а также десятка старателей, все же решившихся на погоню. Остальные разошлись по своим рабочим местам.
Наконец-то Кузе представилась возможность обратиться к Коробкову. Дождавшись той минуты, когда он выйдет на крыльцо в сопровождении приказчиков, подскочил к нему, преградил дорогу.
– Чего тебе? – угрюмо оценив его суровым взглядом, спросил управляющий.
– Письмо привез от Заклепина, – важно доставая из сумки бумагу, ответил тот.
– Челнок, что ли? Чегой-то я тебя раньше тут не видел. – И, бегло прочитав строчки, уже проговорил по поводу содержимого текста: – Нашел время! Тут вон, золото уперли… – и сунул бумагу ему обратно. – Скажи на словах, некогда, потом сам отпишу и с челноком ответ отправлю. – И перед тем, как проститься, внимательно посмотрел на Кузю. – Уж не Ефима ли Собакина сын?
– Да, – негромко ответил Кузя.
– Ну-ну, значит, Матвей Нилыч тебя к себе приблизил. – И вспомнил. – А я ить к нему давеча Дарью отправил. По дороге не встречалась?
– Видел.
– Хорошо. Как поедешь сейчас, где по пути попадется, вели, чтоб быстрее верталась, – и ушел впереди всех, зацепив за спиной руки.
Кузька с трудом взобрался на Поганку. К своему большому неудовольствию почувствовал, что, пока дожидался Коробкова, место, па котором сидел в седле, ужасно заболело. Даже более того, заныло, будто из пахов кто-то вытягивал кузнечными клещами жилы. Все же стараясь не падать духом, неторопливо поехал домой, хотя каждая кочка доставляла неудобство и боль.
К тетке Порунье не заехал, хотя она отчаянно махала руками:
– Кузька, что на прииске сталось? Никак, с китайцами золото не поделили?
Тот отмахнулся – некогда, в следующий раз загляну.
В перелеске между приисками увидел на грязи отпечатки ступней босых ног, которые ни с какими другими нельзя спутать: впереди неторопливой походкой шествовала Стюра. Он быстро догнал ее, прикрикнул, чтобы уступила дорогу. Стюра послушно отошла в сторону, сцепив руки за спиной, подождала, когда он поравняется, душевно приветствовала его:
– Здравствуй, Кузя! Будешь моим сыном?
– Нет, – заученной фразой ответил он, ограждая себя от дальнейшего разговора: надоела как соленая черемша к весне. То замуж, то ребенка хочет: одно слово – юродивая.
Какое-то время шли рядом: он подгонял, она едва поспевала следом. Сколько было можно, Стюра рассказывала ему о своих похождениях, где была, что видела на Крестовоздвиженском прииске. Потом вдруг сделала такой вывод, что он едва не свалился с Поганки:
– А ить китайцы золото не брали, пустые ушли.
– Ты откуда знаешь?
– Видела, как они из барака уходили.
– Ну и что? Может, они его в тайге припрятали? Кто ж тогда людей убил?
– Это не китайцы. Я за ними до второго перевала шла, они пустые были.
Кузя пытался узнать что-то еще, но Стюра зациклилась, выдыхая как корова при потугах: «Это не китайцы!» Так и не добившись ничего путного, Кузька прекратил расспросы. Заметил впереди Дашу Коробкову. Забыв о Стюре, выпрямился в седле, остановился:
– Тебе тятя велел домой ехать.
– Сама знаю, – с доброй улыбкой ответила она, легко покачиваясь в седле.
– Это не ты потеряла? – не зная, как продолжить разговор, вспомнил он о платочке тетки Поруньи. Достав его из внутреннего кармана, протянул ей: – На дороге после тебя нашел.
– Может, и я, – ответила она, что-то хотела сказать, но ее перебила Стюра.
– Это тетки Поруньи платок, я у нее сколько раз его видела, – выдохнула она, переминаясь с ноги на ногу.
– Куда шла? – оборвал ее Кузька, давая понять, чтобы не мешала.
– Домой, – посмотрев на него, просто ответила она.
– Так вот и шагай дальше, пока копыта брякают. Не мешай другим разговаривать! – грубым голосом проговорил он.
Стюра молча опустила голову, согнув спину, пошла дальше. Было слышно, как захлюпала носом – обиделась.
– Фу, какой ты грубый! Нельзя так со старшими разговаривать, тем более с теми… – недовольно посмотрев на него, проговорила Даша и, ткнув лошадь сапожками в бока, поехала дальше.
Не зная, что сказать, Кузя покраснел, тронул уздечку: разговора не получилось.
Злой на Стюру и на всех на свете, а особенно на себя, направил Поганку домой. Заехал в ограду, кое-как слез на землю. Услышав его, из огорода вышла Катя, заботливо спросила:
– Что так долго? Устал?
Кузя хотел что-то съязвить, но, посмотрев в ее добрые глаза, обмяк. Тяжело опустившись на чурку, вытащил из сумки бумагу:
– На-ка вот, почитай, что писано.
Та удивленно посмотрела на него, принимая листок, оглянулась по сторонам:
– Ты же сказал, что тут важные документы.
– Черт с ними, никому не скажем, – негромко ответил он.
Присев рядом на ступеньки крыльца, Катя какое-то время рассматривала броский почерк, потом по буквам стала разбирать слона. Чтобы сложить все воедино и понять смысл содержимого, ушло много времени. Тем не менее, это стоило того, чтобы в итоге, поняв, что изложено, долго смеяться над секретным документом:
«Васька-кум, здорово ночевали! Жду тебя – поспела брага. Моя кикимора уехала на неделю в город. Вези Любку и Фроську, поедем на Павловскую заимку. Заклепа».
Крестница
Мишка Клыпов услужливо предлагает Кузьке свою помощь:
– Давай я завтра вместо тебя поеду? Поди, Заклепин разрешит?
– Нет, сам. Отлежусь, утром все нормально будет, – противится Кузя, не в силах перевернуться даже на бок.
– Куда ж ты собрался? Тебе еще неделю валяться надо, пока синяки сойдут.
– Ничего, заживет как на собаке!
Мишка фыркает носом, какое-то время молчит: завидует Кузькиной работе. Где же это видано, чтобы на кобыле кататься между приисками и ничего не делать? Он, например, подвозит на коне к разработкам крепи. Хоть это и называется легким трудом, пригодным для подростков, но надо же в лесу загрузить шахтовник (нетолстые, короткие бревна для крепления штольни), потом перевезти его и разгрузить у входа в рассечку. Тут тебе никакой инициативы: езди туда-сюда, грузи-выгружай и все. А у Кузьки – целый мир со спины кобылы! Тут есть, с кем поговорить при встрече, здесь новые знакомства, новости, события. Первым узнаешь, где и что случилось, к тому же за это еще и деньги платят. Помолчав какое-то время, Мишка опять хнычет:
– Кузька! Давай я завтра за тебя съезжу.
– Нет, сам… – лежа на животе с закрытыми глазами, стонет Кузька, и на этом разговор друзей заканчивается.
Не прощаясь, Мишка спускается с сеновала, уходит домой. Все: теперь они враги на всю жизнь. Так было не раз, да только через несколько дней встречаются и делают какие-то общие дела, будто ничего не случилось. Сегодня у Кузьки только один друг – Катя. На нее одна надежда: помочь или принести. В этом она никогда не отказывает.
Утром третьего дня Кузьке стало легче. Еще вчера казалось, что его разорвали пополам: сказывалась поездка на Крестовоздвиженский прииск в седле. А сегодня мог переворачиваться. Заклепин отнесся к этому делу с пониманием: дал челноку два дня продыху, с учетом того, что тот потом отработает. Чтобы не потерять место, Кузька уговорил управляющего оставить кобылу дома, пообещав, что за ней будет достойный уход. Теперь Поганка находилась под чутким вниманием Кати, которая держала ее на поляне за огородами и дважды водила на речку поить.
В связи с тем, что у Кузьки появилось свободное время, соседка давала ему уроки познания русского языка. Принесла на сеновал видавшую виды потрепанную азбуку и тыкала в нее пальцем:
– Вот, видишь, эту букву ты уже знаешь. Как называется? Мы же давеча с тобой разучивали!
– Аз. Понимается как арбуз, – приоткрыв один глаз, отвечал тот. Он желал только одного, чтобы учительница отвязалась от него как можно скорее. Зачем учиться, если она за него все прочитает?
– Правильно! А это?
– А что такое арбуз? – перебил он.
– Я ж тебе говорила: такой мячик зеленый. Круглый, как переднее колесо от телеги. А в нем – красная мякоть, как у тыквы. Ее едят, она очень вкусная и сочная.
– Не знаю, не ел.
– Я тоже не ела, бабушка рассказывала. А это какая буква?
– Пы? Ты? Мы? Ды?
– Да нет же! – недовольно проговорила она. – Мы же давеча утром учили.
– Пы? Ты? Мы? Ды? – вспоминал Кузька, испытывая ее терпение.
– Да нет же! – крикнула она. – Бы! Бы, башку твою в колодец! Балда!! – И, стукнув его по голове книгой, порхнула с сеновала: урок был закончен.
Кузька доволен: оставшись один, прикрыл глаза, вполуха прислушиваясь к тому, что происходит на улице, задремал. Перед глазами закачались тайга, грязная дорога, голова кобылы. Далеко впереди сгустились грозовые тучи, вот-вот хлынет ливень. Ему надо торопиться доехать до тетки Поруньи, а то промокнет. Навстречу пошли какие-то люди: угрюмо посматривая на него, расходились по сторонам. Ничего не говоря, молча смотрели вслед, а потом растворялись, будто их не было. Вдруг сзади послышался топот: Кузе почему-то стало страшно, показалось, что догоняет дикий зверь. Не оглядываясь, дернул уздечку, ударил Поганку пятками в бока, хотел ускакать от опасности. Но та и не подумала бежать, да и не кобыла это вовсе, а поросшая мхом колодина в густой чаще. Он сидит на ней верхом, держится за сгнившие сучья, стараясь не упасть. А устрашающий топот все ближе, вот-вот невиданный зверь бросится на него. Ему хочется кричать, звать на помощь, но голоса нет, как нет никого вокруг. Сжавшись в комочек, Кузя упал ниц, ожидая смерти. Но вместо этого сбоку кто-то прижался к ноге, стал лизать руку – точно так же, как весной медведица. Преодолевая страх, посмотрел на зверя. Перед ним пестрая собака. Высунув язык, крутит хвостом. Облегченно вздохнув, Кузя протянул руку, хотел погладить, но та вдруг превратилась в Стюру. Посмотрев на него маленьким глазом, выпрямилась, спокойно подвязала засаленный, никогда не стираный платок, глухо выдохнула в лицо: «Будешь моим сыном?»
Кузя проснулся в холодном поту: надо ж такому привидеться! Некоторое время напрягал память, соображая, к чему мог присниться сон. Знал, что собака снится к другу. Остальное посчитал за бред. Хотел позвать Катю – она хорошо умеет разгадывать сны, этому ее научила бабка Фрося, но замер, прислушиваясь к голосам в ограде. Возле ворот с кем-то разговаривает Катя. Он не сразу вспомнил, где слышал другой тонкий, приятный девичий голос. А когда узнал, будто ожегся горячим чаем.
– Нет его, ушел куда-то, – отвечала Катя на вопрос.
– Куда мог деться? – настаивала Даша Коробкова.
– Откель мне знать? – ревниво отозвалась Катя, давая понять, что на этом разговор закончен.
– Заклепин его требует.
– А мне-то что? Как явится – скажу, что требует.
– Тута я, тута! – подорвавшись с места, закричал Кузя. Спрыгнув с сеновала, быстрой походкой предстал перед Дашей: – Чего хотела?
Та искоса посмотрела на Катю, дождалась, когда та скроется у себя дома, похлопывая плеткой по голенищу сапога, холодно проговорила:
– Управляющий тебя звал. Явись в контору, – и уехала по улице в сторону золотоскупки.
Кузька стал быстро собираться, надел чуни, сменил рубаху, подпоясался ремешком. Поганку решил не брать: прошлая поездка напоминала о себе любым движением. Перед тем как идти, зачерпнул из кадки дождевой воды, стал пить.
Из своего дома вышла Катя, с иронией проговорила:
– Кто такая? Чего ей надо?
– Челнок с Крестов. Зовет – видно, дело есть!
– Ишь ты, дело! Как я давеча тебе обед на сеновал носила, так ты помирал. Как она позвала – будто мерин завзлягивал, – с обидой и глубокой ревностью заявила подруга и, хлопнув дверью, скрылась в доме: обиделась.
Кузька нервно посмотрел ей вслед, поспешил к воротам: некогда объясняться, надо бежать за Дарьей.
На крыльце золотоскупки сидит Пантелей. Увидев его, вскочил, махнул рукой:
– Кузя, иди сюда, что-то скажу!
– Некогда мне, Заклепин ждет.
– Подождет Заклепа. – А когда Кузя свернул к нему, довольно обнял за плечо, пропуская вперед, распахнул двери: – Заходи, дорогой!
Когда очутились в помещении, усадил на широкую лавку, стал объяснять:
– Тебя Заклепа завтра в город отправит.
– В какой город? – подскочил Кузька.
– Подожди, не перебивай, – усаживая его на место, сверкнул глазами Пантелей. – Дай сказать, потом ты говорить будешь. Дам бумагу, на ней письмо. Ты эту бумагу в город увезешь. Там тебе улицу, дом скажу. Это письмо отдашь сыну или брату. Они прочитают, напишут ответ, ты его мне привезешь. Хорошо понял?
– Понял, – кивнул головой Кузька, лихорадочно соображая, как же он найдет дорогу в город. Потом сообразил: – Как же я улицу найду? Я ж неграмотный.
