Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Кузе от его слов вдруг стало так стыдно, что почувствовал, будто свинцом наливается лицо. Не говоря ни слова, отвернулся, накладывая в чашку теплую, подогретую специально для него Катей, вчерашнюю кашу. Константин пошел к воротам, вышел на улицу. Было видно, как он осматривает непутевую Поганку, гладит ее по шее, что-то негромко наговаривая. Потом вернулся назад, проходя мимо, высказал свое мнение:
– Добрая кобылка, хоть и не породиста. Под седлом будет хорошо ходить.
– Угу, как только на нее сесть.
– Не тужи, братец. Я тебе помогу в этом деле. Дай только немного времени, пусть чуток проголодается, бока опадут.
Кузя недоверчиво покосился на него, но ничего не сказал.
Из огорода пришла Катя, видно, услышала голоса. Увидев Кузю, сполоснула испачканные землей руки, поспешила в свой дом за хлебом и молоком.
– Ишь, как она за тобой ухаживает? – негромко заметил Костя. – Не каждая так будет прыгать вокруг, ценить надо. А ты – Рябуха… Нехорошо, брат, как есть нехорошо.
После таких слов у Кузи еда поперек горла встала. Понимает, что тот прав. Насупился, молчит, переосмысливая сказанные слова.
Тут и дед Мирон приковылял. Приветствовав из калитки присутствующих, присел на чурку, трясущимися руками стал забивать трубочку:
– Кузька, ты что ли коня купил? На каки таки деньги? Вроде, как я эту кобылу на конном дворе давеча видел. Эта не та ли проныра, что мужики всем прииском сладу дать не могут? Эх, ястри тя! А что она тут возле твоего двора стоит? Ждет, когда ты на ней на работу поедешь? Ну-ну, гляди, кабы снег раньше не выпал.
Было видно, что Дыб-нога болеет с похмелья после вчерашнего и был бы не против поправить свое здоровье из заветной фляжки инженеров. Могучие плечи Константина, его спина заранее предвещали отказ. Поэтому, «играя на балалайке» дрожащими руками, с трудом забив трубочку, дед недвусмысленно поинтересовался:
– А иде у вас Веник-то? Он вроде как вчера обещал налить.
– Дед Мирон! Разве можно так пить? Ты уже вторую неделю но дворам побираешься! – воскликнула Катя. – Бабушка ругаться будет.
– Где это вторую неделю? – удивленно вскинул брови тот. – Только Ефимку и помянули. – И обиженно, обращаясь к Косте: – Что ним, господин хороший, одной чарки для здоровья старого старателя жалко?
– Не имею права, – сухо отозвался тот, не поднимая головы от бумаг. – Вениамин проснется, захочет – нальет.
– А он что это, еще спит? – подскочив с чурки, удивился дед. – Нечай, до свету с Нинкой шухарил?
– Откуда ты знаешь? – долетел с сеновала сонный голос Вениамина.
– Так все наши с утра говорят. Мне моя бабка доложила.
– Как это говорят? – спустился к ним в нижнем белье молодой ухажер. – У вас что, по ночам никто не спит?
– Почему не спят? Спят, как есть, все спят. Только вполглаза. Каждый, кто в темноте грязь по улице месит, – мимо никак не пройдет, будет опознан. – И усмехнулся. – Что ты, Веник? Не знаешь, что в старательском поселке остановился? Лучше налей, а то хвораю я шибко. К тому же, покуда Стюра не явилась, а то двоим наливать придется.
– А что, Стюра должна подойти? – насторожился Вениамин.
– Конечно. Должна же она проверить, как ее жених ночь провел без нее? – прыснул в кулак от смеха дед Мирон. – Так что торопись пятки смазывать, она от тебя запросто так не отстанет.
Вениамин нехотя полез в дорожную котомку, долго рылся, перебирая вещи, под конец извлек бутылку:
– Вот, последнее!
– А что такой коричневый, как чай?
– Армянский коньяк. Такой редко где встретишь. Друзья отца из Армении привозили. Берег для себя, но для тебя не жалко.
– Правду говоришь, – приставив к губам горлышко, согласился Хитрый Колонок. – Где ж ты еще такого хорошего мужика, как я, на жизненном пути встретишь? Дед Мирон тебе всю правду расскажет, как и что было…
– Особенно про золото, – язвительно дополнил Константин. – Вы вчера про какие-то три самородка говорили, знаете, где лежат. Не подскажете, в каком месте надо искать?
– Вот тут ты, брат, хватил! – даже не поморщившись от спиртного, развел руками тот. – Что-то не припомню такого. А вон и Стюра идет! Легка на помине, как черт на овине! – обрадовавшись появлению «молодой невесты», воскликнул Мирон. И уже обратился к ней: – Эй, Мать-телега! Где так долго бродишь? Жених-то ждет не дождется!
Пока он говорил, Вениамин пулей заскочил на сеновал. Остальные стали ждать, что будет дальше.
Между тем Стюра неторопливо подошла к воротам, некоторое время смотрела на Поганку, потом негромко попросила разрешения войти. Дед Мирон махнул рукой:
– Заходи, коли на ногах мозолей нет!
Та осторожно протиснулась в приоткрытую калитку, шлепая босыми ногами по деревянному настилу, проследовала к столу. Придерживая под мышкой старую холщовую мешковину, в которую был завернут какой-то предмет, остановилась подле деда Мирона. Слегка склоняя голову, поздоровалась с каждым, кто тут был, протяжно, как стонет сохатый осенью, спросила:
– А где же Веник? Я ему подарок принесла.
– Вениамин? Так изволит почивать. А что за подарок? – протягивая руки, заерзал на чурке дед Мирон, желая посмотреть предмет в тряпке и узнать настоящую цену, чтобы обменять в лавке у Хмыря за спирт.
– Нет! – плотнее прижимая предмет, отодвинулась Стюра. – Это я только ему подарю.
– Что ж – дари, – обиженным голосом проговорил Мирон и пожал. – Эй! Веник! Стюра тебе свое приданое принесла.
Как не хотел Вениамин встречаться со своей «молодой невестой», спускаться с сеновала все равно пришлось. Слегка качнув головой Стюре в знак приветствия, подживил в печи огонь, желая сварить кофе, поставил кофеварку. Суетливо забегал от стола к дорожным сумкам, будто что-то выискивая. Терпеливая Стюра, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, ждала, когда он обратит на нее внимание. Игнорируя ее, тот дождался, пока закипит напиток, перелил его в кружку, усевшись в стороне, с наслаждением предался вкусу.
Чувствуя себя лишней, Стюра долго смотрела по сторонам, не зная, как быть. Потом все же насмелилась, крадучись подошла к Вениамину, подбирая нужные слова, стала разворачивать тряпицу:
– Нравишься ты мне. Ты настоящий мужик. Коли берешь меня замуж, хочу тебе сделать подарок. Тебе в тайге пригодится.
Вениамин, с кислым лицом слушая ее речи, хотел встать и удалиться, но, заметив то, что открылось его взгляду, замер с открытым ртом. Такое же изумление было на лицах Константина, деда Мирона, Кузьки и Кати. Отложив в сторону скомканную тряпку, Стюра протянула Вениамину кривой, в кожаных ножнах клинок. Тот машинально отставил кружку в сторону, подскочил, принимая подарок. Сраженный удивительным оружием, сравнимым с произведением искусства, только и мог спросить:
– Что это?
– Ножик. Только кривой, но его можно обрубить, – просто отвечала ничего не понимающая в творении неизвестного мастера Стюра. – Медведь навалится али разбойник выскочит – хорошая защита будет. Жизнь сохранишь.
Все, кто тут был, сгрудились возле Вениамина. Даже Дыб-нога, постоянно теряющий преимущество в скорости, оказался рядом с ним быстрее всех. Каждый хотел подержать клинок в руках. У каждого в сознании были свои мысли.
Длина его была около семидесяти сантиметров без ручки. Остро отточенное с одной, нижней стороны, лезвие могло резать подкинутый конский волос. Позолоченные эфес и затыльник рукояти отливали матовым, с добавлением меди цветом. Туго накрученный шнурок из кожи служил для крепости сцепления руки и рукояти клинка. На плоских ножнах во всю длину были закреплены какие-то знаки или образы, отчеканенные или отлитые из золота. Несмотря на то, что на сабле и ножнах было достаточно желтого металла, клинок был удивительно легким и удобным в обращении. Вероятно, это обусловливалось легкостью и прочностью не имевшего ни единого вкрапления ржавчины металла, из которого было выковано лезвие. Сабля была настолько старой, что никто из присутствующих не мог сказать даже приблизительное время её изготовления.
– Турецкая, – в свою очередь держа в руках саблю, проговорил дед Мирон. – У меня прадед с турками воевал, рассказывал, что у них такие сабли были.
– Нет уж! Откуда тут турецкие сабли? Это обыкновенная казацкая шашка, – предположил Вениамин.
– У казаков сабли длиннее, – размышляя, заметил Костя.
– У нас у полицейских такие же, я видела! – вставила свое мнение Катя.
– А что, у сабли урядника тоже ручка золотая? – противоречил Дыб-нога.
– Нет, это не урядника. У меня мамка ей капусту рубит. Потом я на гору хожу, лапник режу. Хорошо резать. Махнешь один раз – полпихты осыпается, – улыбалась довольная Стюра.
– Где взяла? – спросил Константин.
– Не знаю. Она у нас всегда. Мамка говорила, что покойный тятя из тайги принес.
– Из тайги? Что она вот так просто под деревом валялась?
– Не знаю. Мне тятя про это не говорил. Давно в тайгу ушел, не вернулся. Наверно, медведь съел или бродяги голову топором отрубили, – просто, будто речь шла о подсолнухе, ответила Стюра.
– Поди, мамка ругаться будет, что нож подарила… – пространно сказал дед Мирон, лихорадочно соображая, как бы оставить клинок себе. «Вот дура так дура! – костерил он Стюру. – Каких свет не видывал! Верно, больших денег стоит. Тут вон золота только на четверть водки можно разжиться в лавке у Пантелея Заклепина. И как это я про него раньше не знал? Уплывет ножичек почем зря в чужие руки, как есть уплывет!»
– Не будет. У нас еще такой же есть. Мамка больше тем поросятам крапиву режет. А про этот и не узнает, – спокойно махнув рукой, будто отгоняя назойливого паута, заключила Стюра.
– Еще один, говоришь? Такой же? С золотыми накладками?
– Да, только покороче этого будет. Мамка говорила, как тятя с тайги принес, говорил, что там еще были, все не смог забрать: тяжело нести.
– Где были? Сколько было?
На эти вопросы Стюра равнодушно подняла угловатые, широкие плечи: не знаю, не спрашивайте больше.
– В городе сделаем углеродный анализ металла, узнаем, сколько ему времени, – воодушевленно планировал Вениамин. – У отца есть знакомый в Университете, профессор по истории. Он точно скажет, кто и когда выковал этот клинок.
– Может быть, это была сабля какого-то управляющего приисками, – также восхищаясь клинком, вставила слово Катя.
– Какой управляющий? Тут надо дальше смотреть, – посмотрел на нее Вениамин. – Скорее всего, это кинжал какого-то кочевника. Но как он сюда попал?
Пока над клинком шли бурные дискуссии, Кузя молчал. Он сразу узнал клинок. Вернее, это был не тот, что он видел в погребальной нише под скалой, а похожий. Но то, что, вероятно, он был взят из гробницы, не сомневался.
Вдоволь налюбовавшись подарком Стюры, Вениамин спрятал его на дно большой дорожной сумки подальше от любопытных глаз. Уговорив всех, что будут молчать, решил не спускать с нее глаз. Сам, допив кофе, стал писать в путевых заметках о столь знаменательном событии.
Прошло некоторое время. Дед Мирон недвусмысленно намекнул, что неплохо бы обмыть сей дорогой подарок. С согласия Вениамина, получив от Константина небольшую сумму, равную одной бутылке водки, быстро снарядил Кузьку в лавку к Хмырю. Сам, грозно посматривая на Стюру, рассуждал, где в хозяйстве можно применить данное орудие:
– Нет, на охоту клинок не возьмешь. На охоте не пригодится, слишком длинный, за кусты цепляться будет. Зверя тоже плохо свежевать, рыбу чистить также велик. Картошку чистить не пойдет. Только на стенку повесить.
– А как же я? – наконец-то сообразив, что произошло, застонала Стюра.
– Что ты? – оторвался от бумаг Вениамин.
– Так я ж тебе ножик подарила, чтобы ты меня замуж взял!
– Ты что… Стюра?.. Какой замуж?.. – не зная, как быть, роптал Веня. – Я ж еще молод против тебя.
– А мне какой нужен? – удивленно вскинув густые, будто мочалка, брови, удивилась та.
– Но я же… у меня… есть жена! – нашелся Вениамин, ожидая поддержки от товарища.
– Ты говорил, что у него никого нет, – будто замычавшая корова обратилась к деду Мирону Стюра.
– Говорил – не говорил, а я откель знал? – развел руками Дыб-нога. – Надо было самой спрашивать.
– Значит, говоришь, что жона есть? – будто читая приговор, опустила плечи Стюра.
– Да, есть, – склоняясь над бумагами, ответил Вениамин.
– Тогда давай саблю назад.
– Не понял…
– Саблю, которая в сумке лежит, которую я тебе подарила, давай назад.
– Но ведь ты ж ее подарила, – не зная, как быть в такой ситуации, пытался замять разговор Вениамин. Он уже чувствовал себя хозяином клинка, видел его на стене возле камина и считал трофеем, добытым во время экспедиции. – А подарки не возвращают.
– Это так? – подавлено, едва не пуская слезу, спросила Стюра у Мирона.
Тот пожал плечами, развел руками: выходит, что так.
Стюра молча склонила голову, видела, что никто не обращает на нее внимания. Ей было больно, да так, что хоть и недалека умом, но ранимая душой, честная от рождения баба едва не разревелась. Все же, не показывая свою слабость, молча повернулась, пошла прочь: обиделась.
– Куда ты? Сейчас Кузька бутылку принесет! – пытался остановить ее дед Мирон, но та не оглянулась.
После ее ухода в ограде зависла неприятная пауза: нехорошо получилось. Погано на душе у каждого. Может, вернуть Стюру, отдать ей клинок? Но непонятная сила удерживает Вениамина: это же подарок! А у нее есть еще такой же.
– Что притихли? – пытался растормошить окружающих дед Мирон. – Поганку-то надо к делу определять. Что, возле забора так и будет до утра стоять?
– Нет, – поднявшись с места, натягивая сапоги со шпорами, ответил Константин. – Сейчас мы займемся ее воспитанием.
Взяв в руку плетку, он подошел к кобыле, отвязал уздечку, легко, будто сел на стул, вскочил в седло. Не ожидавшая от наездника такой прыти, Поганка даже не успела среагировать, а когда поняла, что на ней уже сидят, было поздно. Пытаясь скинуть наездника, заметалась из стороны в сторону, упала набок, встала на дыбы, но бесполезно: Константин сидел на спине, будто влитой. Недолго покрутившись на месте, повернул Поганку в сторону тайги, всадил ногами в бока острые жала. Выпучив от боли глаза, кобыла рванула с места в галоп что есть мочи, понеслась по пустой улице, готовая разорваться пополам. Умело встречая неровности ухабов, цепкий наездник прилип к лошадиной шее, и оторвать его было невозможно.
– Захлестнется! Как есть захлестнется! – подскочив к забору, провожая перепуганным взглядом стремительно удаляющегося наездника, крестился дед Мирон.
– Кто? Костя? – усмехнулся Веня. – Прежде кобыла себе ноги переломает, чем он с нее упадет. Не таких рысаков объезжал, сам видел.
– Что ж это он, с вольных казаков будет? – возвращаясь на чурку, поинтересовался Дыб-нога. – Вроде на казака похож.
– Не могу сказать, – пожал плечами Веня, – сам не знаю.
Он и правда не догадывался, кто на самом деле есть Костя. Перед тем, как направить его сюда, на золотые прииски, отец Вениамина Григорий Дементьевич Дистлер долго искал ему спутника. Обратившись к знакомому начальнику сыскной полиции города Томска господину Федотову, он выразил свою просьбу. Тот не отказал ему, предложил специально подготовленного агента из так называемого Летучего отряда. Им оказался один из лучших сыскарей Константин Лебедев, который в «охранном, дознавательном и сыскном делах не имел себе равных». Действительно, при проверке Костя показал отличные результаты в стрельбе, владении холодным оружием, восточном единоборстве, обращении с лошадьми, ориентировании на местности и других уроках. Также был неплохим психологом в «своевременном распознании среди людей подозрительных субъектов». Так Костя стал спутником, а точнее охранником Вениамина в этой экспедиции.
За все время путешествия применить выше перечисленные навыки Косте пока что не приходилось. Сейчас это был первый случай, который ему представился, показать окружающим, но не Вениамину. Тот видел раньше, как Костя мог на скаку пролезть под животом коня, саблей разрубить яблоко и поднять с земли носовой платок. А это говорило о многом.
– Что-то долго не возвертается, – после недолгого ожидания вглядываясь в конец улицы, приложив ладонь ко лбу, заволновалась Катя.
– Рано еще. Кобылу объездить – не за водой на реку сбегать. Тут время надо! – для важности момента поднял палец дед Мирон. – Успеешь грядку прополоть.
Послушав совет, Катя ушла в огород. Вениамин присел под крышкой дровенника с бумагами. Кузька, изнывая от ожидания, метался по двору: кабы лошадь не загнал, а то перед Заклепиным отвечать придется. Дед Мирон, допивая бутылку в одно горло, опять вспомнил про золотые самородки.
Мимо дома прошли девушки: Нина Коваль и Зина Цыплакова. Поравнявшись с воротами, едва не свернули шеи, заглядывая вглубь двора. Когда увидели Вениамина, заговорили, перебивая и не слушая друг друга, звонко засмеялись, чтобы привлечь к себе внимание.
– Девки! Заходи по одной, покуда аньжинер холостой! – махнул им дед Мирон и запел любимую песню: – Любил я девушку когда-то!..
Те засмеялись еще громче, ушли в конец улицы, но вскоре вернулись назад, опять высматривая Вениамина. Когда проходили мимо, Зина Цыплакова подскочила к сидевшему на заборе Кузьке, сунула в руку бумажку:
– Отдай аньжинеру, только сразу. – И убежала.
Кузя спустился на землю, передал в руки Вене послание:
– Вот, девки передали. Наверно, про любовь.
– Почему сразу про любовь? – разворачивая записку, надулся тот и стал читать про себя: «Немного опосля пайду на гору за земляникай. Коли хошь свидицца, жди у карявага кедра за поскотиной. Нина».
– Что там? Ну что там писано?! – нетерпеливо подпрыгивал рядом Кузька.
– Так… пустое. Спрашивают, как дорога до Ольховки, – краснея, соврал Веня. – Где у вас тут корявый кедр?
– Врешь ведь. Пока не скажешь, что писано, не скажу, – насупился Кузя.
– Окуляр протри, аньжинер, – подбирая слова, теряя координацию, сыпал табак мимо трубки дед Мирон. – Вон же, на горе за поселком стоит! Молнией десять лет назад как шибануло, полствола отлетело.
«Вот те дела! – лихорадочно соображал Вениамин. – Это что, свидание или просто так Нина встретиться хочет? И куда это Костя запропастился? За сумками бы догляд был. Кузьку попрошу, пусть посмотрит. Что же это я? Надо хоть сполоснуться да рубашку чистую надеть».
– Куда это ты засобирался? – ревниво прищурил глаза Кузька. – Что, Нинка позвала?
– А хоть бы и позвала, что такого? Нельзя или вера не позволяет?
– Правильно говоришь, Венка! Не копи деньги в гроб, не откладывай любовь на старость! – наконец-то подкурив трубку, пыхнул дымом дед Мирон. – Всему свое время. Тем паче, Нинка-то ох как хороша! Ведерница, на молоке рощена!
От его слов Вениамин загорелся еще пуще. Волнуясь, наскоро переоделся, попросил Кузьку:
– Ты уж это… пожалуйста, побудь дома, подожди Костю.
– Ладно, шагай, – согласился тот, взбираясь на забор в ожидании Кости.
Вениамин – что выпущенный из рогатки камень: метнулся в огород, стараясь уйти незамеченным. На грядах Катя, удивленно подняв голову, задержала взгляд:
– Далеко ли собрались?
– Пойду, поднимусь на горку. Надо нарисовать план старательских разработок.
– А-а-а! – понимающе кивнула она головой. – В белой рубашке? И новых штанах?
– Да какая же она новая? Совсем не новая. Так, зався, – не зная, что ответить, проговорил Вениамин, поспешил вдоль посаженной картошки к забору.
Катя тут же вернулась в ограду, поинтересовалась у Кузи:
– И куда это аньжинер что рысак по огороду поскакал?
– Вон, бумажка валяется. Почитай, что написано, – подобрал у стола потерянную Вениамином записку.
– Нехорошо чужие письма читать! – противилась Катя.
– А там нет тайны. Веник мне сам сказал, что про дорогу на Ольховку спрашивают.
– Если так… то, пожалуй, можно, – сгорая от любопытства, согласилась она и по слогам вслух прочла послание Нины.
– От, тудыт твою маковку, – засмеялся дед Мирон. – Тут дорогой не пахнет, коли анжинер средь бела дня к корявому кедру скаканул. Тут, верно, свидание состоится. Ну, ничего! Придет – спросим, как дорога на Ольховку. – И, не удержав равновесие от выпитого, повалился на траву и тут же захрапел.
Добраться до корявого кедра Вениамину не составило труда. Стараясь скрыться от любопытных глаз, он продирался густым пихтачом, в некоторых местах приседал за кустами. Наконец, как ему казалось, вышел к указанному месту незамеченным. Присев за толстый ствол, стал наблюдать за прииском. Отсюда, с некоторой высоты, было хорошо видно дома, дорогу, отвалы, работавших на разработках людей, тропинку, по которой, по его предположению, должна прийти Нина.
Ждать пришлось недолго. То и дело выглядывая из-за дерева, Вениамин в последний момент услышал за спиной крадущиеся шаги. Резко повернувшись, на расстоянии вытянутой руки с удивлением увидел перед собой улыбающуюся Нину.
– Ты как это? – только и мог спросить он, удивленный ее неожиданным появлением.
– По горе пришла, – спокойным, удивительно чистым голосом, напоминающим переливы ручейка, ответила она. – А что, рубашки-то белее не было?
– А что?
– Да так, я тебя еще из дома увидела, что тут сидишь, спрятавшись от всех, – громко засмеялась девушка и потянула его за собой. – Ладно, пошли уж, горе-следопыт. А то мы тут у всей деревни на виду, будто на озере в лодке!
– Куда пойдем-то?
– На верхние покосы, где не кошено. Там земляника лучше.
Он безропотно потянулся за ней в гору, затылком ощущая взгляды людей, тех, кто в этот час был дома.
Какое-то время шли молча. Она иногда наклонялась к земле, собирая в маленькую корзинку красные ягодки. Он, подражая ей, раздвигал траву рядом, но ничего не находил:
– Где она, земляника?
– Вот же, перед носом! – смеялась Нина, показывая пальцем.
– Такие маленькие? Как их собирать-то? Да тут, чтобы твою корзинку наполнить, надо неделю на четвереньках ползать.
– Хоть не неделю, но стараться надо, – быстро работая пальцами, ответила она. – Зато зимой чай с земляникой – вкуснее не бывает.
Научившись срывать ягоду, Веня набрал немного, закинул в рот. Ощутил вкус лета, таежных трав, свежего воздуха. Проглотил, опять нарвал и снова в рот. Следующую горсть высыпал в корзинку Нине. Та с улыбкой посмотрела долгим взглядом:
– Вдвоем мы быстро ее наполним.
Сказала – освежила ароматным дыханием, где присутствовал запах этой же земляники, парного молока, смолистого воздуха, чистой проточной воды. Посмотрела большими черными глазами, в которых была пугающая бездна. Улыбнулась пухлыми, похожими на лепестки марьиного корня, губами. Блеснула, словно чистый кварц, белоснежными мелкими зубами. Была от него так близко, что заставила забиться его сердце с удвоенной силой.
Он не удержался, поднес к ее губам несколько ягодок. Она взяла их с ладони, ненадолго задержавшись в своеобразном поцелуе. Сама пыхнула алым румянцем, едва сумела скрыть дрожь в голосе:
– Что так смотришь?
– Красивая! Никогда не мог предположить, что на земле есть такая прелестная девушка.
– Врешь ты все, – плохо скрывая волнение, ответила она. – Вероятно, не я одна, кому ты эти слова говорил.
– Нет, никому я такие слова не говорил. Некогда было. Все учеба, занятия, а личной жизни никакой. А ведь мне уже двадцать три года.
– Что это, так уж и никакой девушки не было? – усмехнулась Нина.
– Нет.
– Поди, нецелованный еще?
– Выходит, так.
Она косо посмотрела на него, сузила глаза, было видно, что не верит. Гордо закинув за спину косу, пошла дальше. Было заметно, что она волнуется. Он, как заколдованный, поплелся за ней в гору.
Преодолев огромную поляну, вошли в перелесок. Веня с горсткой земляники подошел к Нине, чтобы высыпать ягоду в корзинку. Она остановилась, подождав, пока он высвободит руку, протянула на пальцах к его рту несколько крупных, сочных ягод. Тот осторожно взял их, бережно охватил ее запястье, задержал ладонь губами. Нина задрожала, задышала полной грудью, не в силах сделать шаг в сторону. Он, чувствуя это, осторожно протянул руки к лицу, привлек к своим губам.
Их первый, робкий поцелуй был неумелым. Касаясь ее слегка приоткрытого рта, трепетал как лист на ветру. Она, не обращая на это внимания, сначала замерла, не в силах отодвинуть его. Потом стала робко отвечать на его прикосновения своими мягкими губами, неуверенно положила горячие ладошки ему на плечи. Через некоторое время, едва не задохнувшись, оба прижались друг к другу щеками. Он бережно обнял ее за плечи, прижал к груди. Она, не в силах стоять на подкашивающихся ногах, глядя снизу вверх большими, изумленными глазами, пыталась зацепиться слабыми пальцами за ворот рубашки. Веня осторожно опустил ее на землю. Сам, увлеченный силой природы, прилег рядом, осыпая неумелыми, но смелыми поцелуями лицо, шею, горячую кожу на приоткрытой груди от некстати распахнувшегося платья.
– Что это?.. Зачем это?.. – чувствуя, как его сильная рука расстегивает пуговицы, спрашивала Нина, прижимая ее к себе.
Для него это было своеобразным сигналом к продолжению, и он действовал. Добиваясь своего, ласкал сильными руками уже оголенные бедра, игривую талию. Целовал губами набухшие «землянички» сбитых грудей. Это было так приятно, волнующе, что у нее не было сил противостоять его стремительному порыву. Как не было желания закричать, сказать нет или заплакать, чувствуя, как с первым толчком его тела в первозданном совершенстве ее плоти произошли перемены.
Это длилось недолго, но превзошло все ожидания обоих. Одновременно пережив горячую волну накатившей неги, стискивая друг друга из последних сил, оба находились в оглушительном упоении. Глядя глаза в глаза, не могли надышаться и переосмыслить произошедшее: что это было? А когда без сил разделились на две половинки, какие-то мгновения с закрытыми глазами возвращались к действительности.
– Зачем ты так? – набравшись духу, слабым голосом спросила она.
– Не знаю, как это получилось… – в тон ей ответил он.
– Ну да, он сам туда случайно попал, – тяжело вздохнула она. – Кому я теперь нужна такая?
– Мне.
– Что тебе? – вздрогнувшим голосом переспросила она.
– Мне нужна.
– Нашто? Вот так получить свое – и прочь?
– Зачем так говоришь? Жениться на тебе хочу. Как вернусь в город, у отца благословения просить буду.
– А что, со мной нельзя поехать сразу?
– Куда сразу? У нас и место только для двоих.
– Пешком следом побегу, только слово скажи! – поднялась на локте она.
– Вот уж и побежишь! – так же приподнявшись, приблизившись к лицу на расстояние ладони, усмехнулся он. – Без малого до Томска тысяча верст, разве можно?
– Пролетку такую же закажи. Пусть твой товарищ один едет, а мы следом, – подрагивая уголками губ, настаивала она.
– Как можно? У нас еще дело не завершено. В Красноярск завернуть надо.
– И я с вами! Как собачка буду сзади следовать. Скажешь сидеть – сяду. Скажешь лежать – лягу. Коль захочешь – воду с твоих омытых ног пить буду, только скажи! – взволнованным голосом, где чувствовались подступающие спазмы рыданий, просила она.
– Не надо всего этого, – нежно обнимая Нину, ответил Веня. – Лишнее все. Я и так твой буду, дай срок. Надо только подождать немного.
– Немного – это сколько? – затаив дыхание, напряглась она.
– Два, крайний срок, три месяца. Сделаем все формальные бумажные дела и вернемся сюда. Все равно за зиму надо экспедицию собирать.
– Три месяца… – как заклинание прошептала она. – Это же так долго.
– Вот уж и долго? – приободрил он. – Сейчас июль. Следующий август, сентябрь и октябрь. Думаю, к большим снегам, пока дороги не завалило, здесь надо быть.
– К большим снегам? Это правда? Не обманываешь? – как лучинка, вспыхнула и загорелась она.
– Что обманывать, коли в планах так?
– И вместе жить сразу начнем?
– Сразу начнем, – глядя прямо глаза, вторил Веня.
– А где жить будем?
– Не знаю, может, где на дому комнатенку снимем.
– Зачем снимем? У меня вон тетка одна живет, у нее комнатенка свободная. На лето старателей пускает, а зимой пустует.
– Можно и так, – принимая ее волнующее дыхание, быстро набирался сил он. Осторожно запустил руку под платье, зашептал:
– Какие они у тебя!.. Будто ртутью налитые, пальцами не охватишь, не продавишь…
– Для тебя растила, берегла, – прижимаясь к его щеке, прошептала она. – Еще доселе никто не касался… – И замерла в ожидании его поцелуев.
Нежаркое таежное солнце улыбнулось окружающему миру и опять скрылось за набежавшей тучкой. По сочной траве зашуршал мелкий дождик, промочил хвою на разлапистой пихте, освежил воздух. Где-то далеко среди деревьев пискнула и умолкла мухоловка, ожидая перемены погоды. Из поселка донеслись удары о кусок рельса: скоро конец рабочей смены.
– Задержались мы с тобой тут, – слабыми руками застегивая пуговицы платья, тихо проговорила Нина.
– Да уж, – ежась от падающих сквозь ветки дерева капель, устало вторил Веня. Расправляя затекшие плечи, потянул в стороны руки, чувствуя себя насытившимся шмелем, собравшим всю свежесть нектара с опыленного цветка.
Она и была этим цветком: опустошенным и измученным. Все же, воспринимая все, как должное, стала поправлять растрепавшуюся косу. Потом нашла валявшуюся в стороне пустую корзинку, в которой на дне осталась горстка земляники.
– Что дома скажешь? – заглянув ей в глаза, спросил он.
– Скажу, что ягоды не было, под дождь попала.
– Поверят?
– Не знаю. Теперь уже все к одному: что было, не воротишь.
– Надо к поселку двигаться, потеряли уже, – хмуро проговорил он.
– И то верно.
– Как пойдем, разными дорожками?
– Не знаю, сам решай. Можно и одной, коли замуж меня берешь. Что такого? Я с тобой стыда не боюсь.
Он посмотрел на нее какое-то время, отрицательно покачал головой:
– Не время. Я покуда отсутствовать буду, тебя тут загрызут сплетнями. Подождем до поры.
– Как скажешь, – тяжело вздохнула она, подавшись к нему на грудь. – Целуй меня на прощание!
Вениамин прижал Нину к себе, как самое дорогое, что было в этой жизни. Слегка прикусывая ей губы, целовал долго и страстно. Когда отстранился, махнул рукой:
– До вечера. Как стемнеет, у речки, на бревнышке?
Нина согласно кивнула головой в ответ.
На усадьбе Собакиных его ждали. Костя вернулся пару часов назад и уже волновался. Кузька, занятый кобылой, равнодушно махал рукой: куда он денется? Сейчас для него главнее была Поганка. Измотанная до предела лошадь едва передвигала ноги, до того устала. Когда Константин подъехал на ней к воротам и завел в ограду, только и смогла дойти до сарая, там легла, вытянувши ноги, и больше не поднималась.
– Поди сдохнет? – причитала впечатлительная Катя. Накосила ей травы, насыпала полведра овса, приложила к кровоточащим ранкам лопух, косилась в сторону Кости: – И как вам ее не жалко? Вас бы так!
– А как иначе? – спокойно отвечал Константин. – Пусть бы тогда Кузька мучался. Зато теперь спокойно ездить будет.
Деда Мирона увела домой бабка, и теперь у Вениамина некому было спрашивать про дорогу на Ольховку. Внезапно появившись из огорода, он как ни в чем не бывало довольно улыбнулся, обратился к Кате:
