Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
– Далеко еще? – зашептал Вениамин.
– Только первый прилавок вышли.
– А сколько еще?
– Три таких же.
– Три?!.
Полезли дальше. Дождь не прекращается. Туман вправо вбок, в ложбину тянет. Лошади хрипят, люди тяжело дышат. Как ни стараются, шум от каравана слышен далеко вокруг.
Егор давно обратил внимание на свежие, солидных размеров следы медведя на тропе. Он проходил здесь не далее как вчера вечером, а может, и ночью перед дождем. Чувствуя его запах, лошади фыркают, крутят головами, но все же шагают дальше. Вдруг резко напахнуло псиной. Кони заплясали, стараясь рвануть с места со страха. Егор быстро обмотал уздечку своего мерина вокруг пихты, накрепко завязал, крикнул спутникам:
– Коня!.. Коня вяжи к дереву!..
А сам ловко скинул с плеча ружье, щелкнул курками.
Пока Вениамин и Костя вязали уздечку, в горе затрещало. Защелкали сучья, земля задрожала от могучих, тяжелых прыжков. Закачалась высокая, в рост человека трава. С каждым мгновением все ближе, ближе!.. Еще мгновение и вот он, медведь, вздыбился в трех шагах на задних лапах во всей своей звериной ярости. Заревел, как грозный демон, парализуя округу. Дыхнул из клыкастой пасти смрадом гнилого мяса. Без того высокий и большой, как часовенка на горе, перед людьми и вовсе кажется великаном. Парализованные страхом лошади подломились в коленях, пали на землю. Катя, пискнув, спряталась за Кузьку. Кузька с открытым ртом отскочил за пихту. До шока перепуганные Вениамин и Костя вскинули штуцера, готовые открыть огонь, но более трезвый и спокойный Егор заорал:
– Ни коим образом не бейте! Не стрелять!
А зверь разлохматился, рычит, чакает челюстями, пал на передние лапы, рвет землю, сложил ушки, играет лопатками: вот-вот бросится.
Тут Стюра сзади со стороны всплеснула руками:
– Што ты тутака разорался? Не видишь, мы в гору и так еле-еле идем? Без тебя тошно, а ишо ты тут воздух портишь! Дай-ка я те лучше ладушки спою!
И, хлопая в ладоши, притопывая ногами, запела песенку:
«Ладушки-ладушки, где были? У бабушки!
Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!
Кашка сладенька! Бражка крепенька!
Пока к домику шли, нас в канаве нашли!»
Медведь поворотил голову в ее сторону, в удивлении поднял уши, смотрит, сопит носом: что за диво? А Стюра подбоченилась, опять настаивает:
– У нас с ночи сухарика во рту не было, не жрамши с вечера, мокрые, как лягуши. Поскорее бы костер развести да согреться. Не будь дураком, смилуйся, дай протить мимо! А хошь, я про тебя спою?
«Мишка-медведь, научи меня храпеть!
Коли не научишь, по уху получишь!»
Зверь и вовсе остолбенел. Сел, крутит башкой, слушает, как Стюра ему частушки выдает. Забавный голос у нее, будто молитву читает. А Стюра продолжала:
– Ну што ты тутака хрюкаешь? Хошь, я тебе сухарь дам? – Полезла за пазуху, вытащила заветный кусок: – На вот! Только не подавись.
Кинула ему кусок. Медведь дернулся в сторону, но потом осторожно ткнул нос, куда упал сухарик. Наконец, хватил запах человека!.. Как пружина капкана, взорвался на месте, развернулся назад и, вырывая из-под себя огромные куски дерна, бросился наутек. Несколько прыжков – и огромный зверюга растворился в тайге, будто его и не было. Все же, отбежав на почтительное расстояние, обижено заревел, будто у него отобрали соты с медом, так и пошел в гору, вырывая с корнями мелкие деревья и кустарники. Вскоре все же затих, слушая, что люди будут делать дальше.
– Что притихли? – вскидывая на плечо ружье, посмотрев на спутников, усмехнулся Егор. – От кого пахнет?
– Да вроде ни от кого, – стараясь казаться невозмутимым, ответил Кузька.
– Дядь Егор, чего это он? – белая, как мел, спросила Катя. – Он мог на нас кинуться?
– Да ну уж! Больно ты ему нужна, такая костлявая, – с улыбкой пошутил тот. – Пропастина у него тут лежит. Видно, сохатого задавил, завалил дерном да квасит. А тут мы. Как ему не защищать? Он ведь не знал, что люди идут, думал, другой медведь. А тут Стюра руками машет, ладушки поет. Ай, да Стюра! Ай, да молодец! Придется тебе сегодня по такому поводу полную чарку налить.
Стюра довольна, что на нее обратили внимание, поправила растрепавшиеся волосы, затянула потуже платок, улыбнулась спутникам:
– Добрый медведь был, даже не поцарапал.
Кое-как подняли на ноги упавших лошадей, провели стороной мимо патаржнины, где медведь другого зверя задавил. Костя хотел посмотреть место, где и как все случилось и кого действительно подкараулил медведь, но Егор не разрешил:
– Нечего зенки пялить, коли не твоя добыча.
Чтобы полностью вылезти на перевал, потребовалось еще не меньше часа. Так же, как и круто началась, гора резко выправилась. Вершина хребта оказалась ровной, без колодин и ветровалов. По ее гребню была набита хорошая зверовая тропа, чем и воспользовался Егор. Ни с кем не советуясь, свернул налево, уводя спутников за собой. Километра через три, в знакомой только ему седловине пошел вправо, в глубокий лог. Добравшись до первого родника, остановился, привязывая лошадь к рябине, коротко бросил:
– Тут завтракать будем.
Привал затянулся на несколько часов. Большой костер и горячая пища расслабили путников. Пока сушилась одежда, кое-кто приложил голову на колени, погрузившись в дрему. Костя чинил порванные штаны: зацепился за сучок. Вениамин под накинутым пологом крутил компасом над картой, которую он приобрел у знакомого золотопромышленника. Он старался понять, где они находятся, но так и не смог определиться в границах тайги. Уставшая Катя, помыв посуду и прибрав продукты, чтобы не мочило, прилегла под елью. Кузька присел рядом с ней. Прижавшись друг к другу, пригрелись да так незаметно и уснули. Стюра в сторонке под елью, прислонив голову к стволу, так же тяжело дышала открытым ртом. Егор, косо посматривая на Вениамина, кивал головой от усталости: разморило после еды. А дождь, не переставая все лил и лил. Временами притихал до мелкой водяной пыли, но потом вновь обрушивался на тайгу с новой силой.
Проснулись все разом. Сначала зашевелился Егор, за ним Стюра, потом Кузька с Катей и инженеры. Отдых придал сил и бодрости. Вениамин достал часы на цепочке – второй час пополудни. Удивился:
– Ого! Почти полдня проспали.
– Ничего, – успокоил Егор. – Зато с новыми силами дорога много короче будет. Надо идти. Думаю, наши нахвостники теперича за нами не угонятся, можно не крадучись идти. Да тут и немного осталось. К вечеру на месте будем.
Собравшись, пошли дальше, пересекая ручейки, переваливая небольшие горки. Сориентироваться, куда идут, было невозможно. Стрелка компаса в руках Вениамина гуляла из стороны в сторону. Казалось, что они кружат на месте. Даже Кузька стал сомневаться:
– Дядька Егор! Мы вовсе не там идем.
– Не сомневайся, скоро будем, – отмахнулся Егор, высматривая впереди дорогу.
Так и случилось. Наконец-то Егор вывел караван в какой-то неширокий, но глубоко врезанный между пригорков ложок. Остановившись, закрутил головой, определяясь на местности, обратился к Кузе:
– Ну вот он, тот самый лог, где вы с тятей были. Правда, вышли мы к нему с другой стороны. Теперь тебе надо определиться, выше или ниже то самое место.
Кузька осмотрелся по сторонам, прошелся вперед и назад, посмотрел на очистившиеся к тому времени от тумана горы, начал вспоминать. Ему казалось, что он был здесь, места похожие. Но тогда было другое время года, весна. Здесь лежал снег. Сейчас тут было все по-другому. И все же какое-то влекущее, интуитивное чувство звало его пройтись вверх по течению ручья, что он и сделал.
Оставив своих спутников на месте, Кузька поспешил вперед, рассматривая горы вокруг. Одна из скал показалась ему знакомой: с мерным выступом и нишей посредине. Приблизившись к ней, убедился в своей правде. У него не оставалось сомнений, что это была та скала, куда он положил в прошлом году лоток отца, и где была могила неизвестного воина. Егор вывел караван практически на то место, где завалило Ефима, но только с другой стороны от ручья.
– Идите сюда! – закричал он так, что мокрая тайга, кажется, зашевелилась от громкого крика.
Спутники не заставили себя долго ждать. Приблизившись к нему первым, Егор не замедлил его спросить:
– Тут?
– Нет, немного выше надо пройти, – отозвался Кузька.
– Откель помнишь? – вращая головой по сторонам, выискивая приметное место, поинтересовался проводник.
– Дык… вот, кедр знакомый, а с ними елки растут, – соврал Кузя, стараясь не выдать заветное углубление в скале. – Мы тут с тятей проходили, ветку заламывали.
Судя по выражению лица, Егор поверил ему с трудом или вообще не поверил. Искоса посмотрев на приметную скалу, он прищурил глаза, стараясь понять, что там есть в черном гроте. Вместе с ним Стюра, склонив голову, недолго смотрела туда, потом бубнила какие-то непонятные слова. Все же никто из них не выразил своего любопытства во всеуслышание, оставляя свое мнение на потом.
С каждым шагом приближаясь к тому страшному месту, на душе у Кузи становилось тяжело и скверно, будто он был виновником трагической смерти отца. Ему казалось, что из глубины тайги на него смотрят осуждающие глаза каких-то незнакомых ему людей, что могучие кедры и ели вытягивают в его сторону ветки-руки и указывают: «Это сделал он!» А вода в ручье, перекатываясь через камень, булькает лишь одно слово: «Виновен!» Ноги плохо слушаются, не идут. Он постоянно замедляет ход, почти останавливается. Но дядька Егор настойчиво подталкивает:
– Что, тут? Нет? Тогда шагай дальше.
И вот наконец-то та знакомая поляна, тот кедр, под которым он ночевал с отцом. Под ним – останки костровища, старая лежанка из покрасневших пихтовых лапок, остатки дров. За кедром – ляда, в нем тайник. В тайнике пила, топор, чайник. Лопата и кайла погребены в шурфе, инструмент пришлось везти с собой.
Осмотревшись, Кузя подавлено кивнул головой в том направлении, где был шурф:
– Здесь. Вон там его завалило.
Егор вышел на указанное место, осмотрелся. За год природа залечила свои раны. Вода и земля сравняли все в одну плоскость, не оставив намека на то, что тут была выработка. Не понять, где копать, и искать Ефима. Позвал Кузю:
– Где точно?
– Не знаю, – рассеянно ответил тот, осматриваясь по сторонам. – Может, тут, а может, вот здесь, пару метров чуть левее. Или правее.
Подошла Стюра, потопталась на месте, глухо буркнула:
– Завтра скажу, как ноги отдохнут.
Разбили лагерь, разожгли костер, инженеры поставили палатку, остальные устроили навес из лапника. Приготовили ужин. Перед тем как приступить к трапезе, налили всем без исключения, даже заставили выпить Катю. Сначала молча помянули Ефима. Второй тост, соответственно, был за Стюрины ладушки. Разогревшись от спиртного, с шутками вспоминали, как она танцевала и хлопала в ладоши перед медведем. Хохотали все до слез, так был занимателен и памятен этот эпизод.
– Ох, и Стюра! Ай, да Стюра! Надо было еще гармошку прихватить. И как же ты их не боишься? Как так додумалась ладушки спеть? – смеялись инженеры.
– Меня медведи любят, – в умилении хмельно отвечала та. – Я ить им кажон раз какие-нибудь песенки пою при встрече. Они потом за мной сзади ходят.
– Зачем?
– Наверно, хотят, чтобы еще песенку спела, – просто, как-то по-детски отвечала та, протягивая Егору кружку, чтобы он налил ей еще.
Егор не пожалел. Сегодня он был добрый и щедрый. Налил Стюре столько, чтобы хватило до утра. Та, растягивая удовольствие, выпила содержимое за несколько раз. Не в силах встать от спирта, так и уснула у костра под дождем. Катя накрыла ее дождевиком, чтобы не мочило. Сама ушла спать к Кузьке под бок.
Конь в яблоках
Утро оказалось непривычно тихим. Дождь кончился. Необычно мягкий, без ветра, по-летнему теплый рассвет наполнил мир каким-то неповторимым торжеством, от которого хотелось двигаться, работать, петь, плясать или даже так просто залезть на кедр. Проснувшись в одну минуту, путники поняли, что все равно опоздали. Стюра уже стояла посреди поляны, махая Егору рукой. Тот, еще не успев сходить в недалекий пихтач по малой нужде, поспешил к ней. Знал, что Стюра так просто звать не будет. Когда подошел, та показала пальцем себе под ноги:
– Ефимка тут.
И этим было все сказано.
Пока Катя готовила завтрак, приступили к раскопкам. Вооружившись привезенными на лошадях лопатами и кайлами, Егор, Вениамин и Константин стали откидывать мягкую, еще не схваченную, как говорят старатели, годами землю. Было очевидно, что здесь был шурф, и это было еще одним подтверждением слов Стюры. Кузька и Стюра откидывали выброшенную землю еще дальше, чтобы та не скатывалась назад в яму.
– Откуда она знает, что Ефим тут? – негромко, только для Егора спросил Вениамин.
– Знает, – в тон ему ответил тот. – Дар у нее есть такой, ступнями чувствовать, что на глубине находится. Так что не ошибемся.
Копали долго, попеременно. Углубившись на три метра, стали работать осторожнее. Скоро лопата Егора что-то зацепила. Осторожно выбрав ладонями землю вокруг, он прогнал Кузьку:
– Иди отсюда, нечего глядеть.
Это была голова Ефима. Или, вернее, то, что сохранилось за год. Кузька ушел к костру, приложив ладони к лицу. Было видно, что он плачет. Рядом Катя на корточках, обняв его за плечи, нежно приложила голову. Не успокаивала, так как знала, что после слез человеку всегда легче.
Откопав скрюченное тело, стали думать, как поднять Ефима наверх. Действовать не давала зажатая под плитой правая рука, которую он засунул под камень, перед тем как его завалило. Пришлось применить кувалду. Поочередно работая ею, после некоторых стараний они разбили камень, кое-как втроем отвернули кусок в сторону и… замерли перед необычным зрелищем.
Под нетолстой плитой, около двадцати сантиметров толщины, находилась заветная для любого старателя чаша: намытые за многие годы золотые самородки, размером от спичечной головки до ногтя на большом пальце ноги. Их скопление было внушительным. Даже на первый взгляд Егору стало понятно, что тут было не меньше пуда благородного металла. Но и это было не все. Откуда-то из глубины земли среди самородков выходила непонятная ветвистая желтая коряга, очень похожая на женскую руку с пятью сжатыми в кольцо пальцами. Волей случая, прощупывая, что находится под плитой, Ефим засунул в это кольцо свою правую кисть и не смог ее выдернуть назад, потому что она застряла запястьем в своеобразном капкане. Вероятно, в этот момент, когда он пытался освободиться, его и завалило.
Егор сел на сырую землю, хотя не позволял себе подобного попустительства ни разу. Медленно достав из кармана куртки трубочку, забит ее табаком, закурил. Никто не пытался высказать хоть слово. Вениамин, Костя и Стюра были потрясены представившейся картиной не меньше его. То, что было перед ними, нельзя было передать словами.
– Что там? Что там? – в нетерпении выкрикивал Кузька, вскакивая с места.
– Накройте тряпкой голову. Пусть подойдет, посмотрит, – глухо отозвался Егор, – ему надо видеть. Только Катю не пускайте.
Кузька подошел к краю могилы отца и будто окаменел. Ему было страшно и в то же время любопытно. Два этих чувства перехлестнулись, порождая шок. Это было как в кошмарном сне.
Наконец Егор выкурил трубочку, привычно выбил пепел о голяшку бродней, положил ее во внутренний карман куртки. Поднявшись, неторопливо потянул золотую пластину, но у него это плохо получилось: мешало тело Ефима.
– Пособите, – попросил он Веню и Костю, когда те подскочили, указал, что делать: – Ты, Венка, Ефимку держи, чтоб не развалился. А ты, Костя, помогай тянуть.
Вместе удалось вытянуть «Золотую руку» из земли. Она оказалась не такой длинной, как это представлялось вначале, но все же тяжелой, около пуда весом. Высвободив из кольца кисть Ефима, Егор покачал самородок на руках:
– Ишь как! Вроде крепкого рукопожатия от Матери Золотухи.
– Чего? – в голос переспросили Веня и Костя.
– Да так, это я про себя. – И передал золото Кузьке: – На, это тебе от тяти и от Матери Золотухи. Теперь это твой самородок, – и заторопился. – А теперича надо как можно скорее!
Разложили тряпку, осторожно переложили на нее останки Ефима, подняли из шурфа.
– А теперь – кто во что горазд! Сколько успеем взять, наше. Нет – Матери Золотухи.
Вениамин и Костя поняли его с первого слова, быстро принесли ведра, котелки, стали выгребать из чаши золото. А между тем сочившаяся из стен вода быстро заполняла яму. Последние остатки благородного металла выгребали котелком, едва не окунаясь в сжиженную грязь с головой. Но и этой возможности скоро не стало: шурф очень быстро заполнился водой, потому что был много ниже уровня протекавшего неподалеку ручья.
– Все! Хватит, – вылезая из ямы, приказал Егор. – А то сейчас стены рушиться будут.
Вениамин и Костя последовали его примеру. Вместе взяли тело Ефима, перенесли подальше в тайгу, накрыли курткой. Сами собрались у костра. Инженеры искоса поглядывали на ведро с золотом, досадуя, что больше не представится возможности поработать здесь на добыче благородного металла.
– Кушать будете? – который раз спросила Катя. – Я уже три раза подогревала.
– Будем! Конечно, будем, кормилица ты наша, – оживились все, вытирая руки о штаны. Только сейчас заметили, как далеко шагнуло солнце на небе. – Ох, ты! Скоро полдень, а мы и не заметили.
Дружно застучали деревянными ложками, утоляя острый, забытый за работой голод. Ели молча, не глядя друг на друга. По мере насыщения опять вернулись к заботам. Инженеры искоса поглядывали на ведро. Остальные на кусты, где лежало тело Ефима.
– Что сейчас? – в напряжении спросил Костя.
– Пойдем Ефимку хоронить.
– Здесь хоронить? Почему? Думал, в поселок, на лошадях.
– Далеко, – задумчиво проговорил проводник, – растрясем. Да и незачем. К тому же, у него душа и так цельный год не на месте, надо покой дать. А отпеть потом можно, у батюшки. – Перекрестился, осмотрелся по сторонам, ткнул рукой в гору: – Думаю, вон под тем кедром на солнцепеке ему самое место будет. – Потянулся за трубочкой. – Он будет доволен таким местом. Я бы тоже тут согласился лежать, в тайге. А душа, она найдет время родных и близких с того свету увидеть.
– Почему там, почему не здесь? – поинтересовался Веня. – Ведь туда его нести надо, а тут вот, рядом.
– Молод ты еще, как телок мыслишь, – пыхнув дымом, ответил Егор. – Тут все одно кто-то когда-то по ручью мыть золото станет. Тревожно ему здесь будет, беспокойно. А там – мало кто заметит, кроме родных и близких. Там самое ему место.
Помолчали. Как бы между делом Веня спросил:
– А с ведром что, так и будет стоять?
– Что ему стоять? Пока могилу копаем, пусть Стюра промоет, – вспомнив о золоте, равнодушно ответил Егор. – А потом раскидаем, как положено, на всех.
– Стюра? – недоверчиво переспросил Костя. – Она сможет?
– А что? У тебя к ней какое-то недоверие есть? – сузил глаза Егор и посмотрел на него так, будто хотел прочитать, что у того написано в душе.
– Да нет, я ничего, – сконфуженно замялся тот. – Пусть моет, если хочет.
Так и поступили. Докурив трубочку, Егор поднялся, взял лопаты и кайлу. Инженеры подняли на пологе тело, понесли вслед за ним. Стюра с ведром и лотком Егора пошла к ручью. Кузька и Катя остались на стане выжигать на досточке каленым на костре железом данные покойного.
Кузька вырубил из кедровой чурки подходящего размера тесинку. Катя сначала написала угольком будущие буквы, по которым дальше будет жечь раскаленный гвоздь. Фамилию, имя и отчество Кузя знал хорошо. Год смерти тоже. А вот год рождения, как ни старался, так и не мог вспомнить. Выручила Стюра. Когда Катя спросила ее о дате рождения, не задумываясь назвала 1874 год. Оказывается, она знала, сколько ему на момент смерти было лет и быстро отняла в уме необходимые цифры. Это было удивительно!
– Вот тебе и Стюра! – с уважением зашептала Катя и покачала головой: – Не то что ты, балбес, ни считать, ни писать так толком и не научился, олух царя небесного.
– А я че… а я ниче, – начал было оправдываться Кузька, но замолчал. Катя говорила правду.
Замолчали, выжигая буквы и цифры. Вдруг Катя, сидевшая на корточках перед костром лицом к Стюре, толкнула Кузьку:
– Что это она?
Кузя повернулся, был удивлен не меньше ее. Опустив руки, сгорбившись, склонив голову, будто виновата, Стюра стояла, покачиваясь из стороны в сторону. Взгляд ее был устремлен вверх по ручью. Она что-то видела, но что, Кузе и Кате было неизвестно. Так прошло несколько минут. Катя пошла к ней, что-то спросила. Та слегка кивнула головой, после чего Катя махнула Кузе: «Быстрее иди сюда!» Кузя подскочил, хотел заговорить, но Катя приложила палец к губам:
– Тихо! Мать Золотуха!..
Он посмотрел туда, куда глядели они, и… увидел ее. На этот раз более явно, чем в прошлом году, перед тем, как завалило отца. Она стояла посреди поляны на чистом месте, неторопливо жестикулируя руками. До нее было около ста метров, лица не различить. Светлые, желтые под цвет золота одежды – платье ниже колен, кофта и платок на таких же волосах – подчеркивали всю ее сущность хозяйки этих мест. Голоса не слышно, потому что она не говорила, а приказывала руками: уходите! Вдобавок к ее движениям в сознании всех возникло странное, неприятное напряжение, давление непонятных сил, как во время тяжелой болезни. Вдруг на поляну набежала тень от тучи, полностью затмившая видимое пространство, будто ночью. Когда через мгновение мрак рассеялся, Золотухи не было.
Находясь под впечатлением видения, они стояли на месте, ожидая, что она появится снова, но этого не произошло. Кузька попытался пойти посмотреть место, где она стояла, но Стюра не пустила:
– Не ходи, она этого не любит.
Послушавшись ее, Кузя и Катя вернулись к костру, а Стюра продолжила отмывать золото.
– Слушай, как это у нее так получилось? – намекая на Стюру, спросил Кузька. – Смотрела на лоток, а Золотуху увидела.
– Не спрашивай меня, сама не знаю, как это у нее получается. Говорят, она затылком чувствует, что происходит за спиной, – тихо ответила Катя.
Вскоре к костру пришел Костя, позвал:
– Могила готова, пойдемте хоронить.
К этому времени Кузька закончил выжигать надпись, а Стюра перемыла содержимое ведра. Вместе пошли к тому кедру, где была готова яма.
Хоронили Ефима без громких почестей и высоких слов, молча и без слез. Старательский век непредсказуем: может, тебя убьют в тайге или надорвешься от непосильной работы. Или завалит в крепи, как Ефима. А может, и проживешь ты долгие годы до глубокой старости, как этот старый, в два обхвата кедр, на закате дней своих мучаясь от жестокой подагры и ревматизма. Вспоминая молодые годы и фартовые дни, задавая себе один вопрос: почему не умер вместе с друзьями своими тогда, когда погибли они?
Обмотали останки тела Ефима холщовым пологом, засыпали сырой, тяжелой землей. В ногах поставили невысокий, кедровый крест с надписью на досточке: Собакин Ефим Иванович. 1874–1909. Склонив головы, постояли над свежим холмиком, потом спустились вниз к костру помянуть погибшего.
Время близилось к вечеру. Выходить в дорогу домой нет смысла: через пару часов надо будет останавливаться на ночлег. Лучше остаться до утра здесь. Так решил Егор, и никто ему не мог перечить.
Первым делом разделили золото. На брезентовой куртке рассыпали на шесть частей, по количеству участников экспедиции. Весов не было, кучки насыпали на глаз, и никто этому не противился. Когда стали делить, поставили Катю спиной к куртке, лицом к лесу. Егор указывал пальцем на какую-то кучку, та говорила, кому она причитается. Таким образом, каждому досталось приблизительно около трех килограммов золота: добыча небывалая, далеко не каждый фартовый старатель добывает столько за сезон. Было очевидно, что чаша с намытым в нее металлом – это только часть золотого месторождения, и неизвестно, сколько золота покоится по долине этого ручья.
Самородок «Рука Золотухи», как его окрестил Егор, без лишних слов достался Кузьке, потому что его нашел Ефим. При более тщательном осмотре он вызывал у каждого разные чувства. Егор относился к этому решительно равнодушно. Привыкший видеть в тайге и не такие богатства, он холодно относился к чужому добру: «Если не мое, так и нечего пасть разевать!» Стюра недовольно качала головой: «Не надобно брать самородок, надо закопать на место. Это Золотухин самородок». Катя прыгала вокруг Кузьки: «А что ты купишь? А мне что-нибудь подаришь? Ах, Кузька, какой ты теперь богатый!» Вениамин и Костя молча переглядывались. Они знали, что самородок, как правило, один не бывает. И если начать здесь старательские работы… Однако Егор, понимая их настроение, будто читая их мысли, нахмурил брови:
– Даже не помышляйте! Это место Собакиных, и я за него в ответе. Только через мой труп.
Когда приготовили обед или, скорее, судя по времени ужин и налили по первой чарке за упокой старательской души Ефима Ивановича, Катя не вытерпела:
– А мы сегодня Золотуху видели! – выпалила она, посматривая на окружающих, желая видеть какой эффект произведут ее слова.
– Что ж раньше-то не сказала? – нисколько не удивившись, хмуро проговорил Егор, посматривая по сторонам.
– Так повода не было.
– Что она толковала?
– Дала знать, чтобы уходили, – подала голос до этого молчавшая Стюра.
– Вот как? – отложив ложку, выдохнул Егор. – Плохо дело!
– Что ж тут плохого, Егор Михайлович? Ведь мы же не по своей воле сюда пришли, человека похоронить! – отчаянно жестикулируя руками, заговорил Вениамин. – Что такого, что мы тут еще на одну ночь останемся, а завтра уйдем?
Вениамину и Константину неохота идти в ночь. События последних дней подточили их силы, хочется выспаться, отдохнуть. К тому же таежные чудеса, в которые они плохо верят, взвинчивают нервы до предела. Сначала это была и есть Стюра со своими странностями и природными дарами, которая чувствует сквозь землю, где лежит человек. Теперь какая-то Золотуха, не желающая соседства человека на своей территории. Все это они считают сказками, не более. Им бы рассмеяться от души, вывести все на чистую воду, да только не хозяева они сегодня в этой компании. А ведомым рот раскрывать не положено.
– Думаешь, есть у нас на то согласные причины, чтобы тут еще ночь провести? – угрюмо молвил Егор.
– А то как же! Мы же не воровать пришли, а святое дело справить. Тело человека земле предать, душу его успокоить. А за это любому прощение будет.
– Что ж – будь по-твоему. Кумекаю, поймет и простит нас Мать Золотуха. Не по своей воле мы сюда прибыли, – после долгого раздумья согласился Егор. – Так и быть, остаемся до рассвета.
Все облегченно вздохнули, кроме Стюры, склонившей голову от этих слов. Она была против решения Егора, но ничего поделать не могла.
Ужин продолжился. Перед едой наполнили еще по одной чарке спирта, заговорили, горячо обсуждая события последних дней.
Кузька и Катя лишние за столом. В отличие от старших, спиртное не употребляли, а потому предоставлены сами себе. Покушав, испив чаю, отдалились в сторону. Катя ждала посуду, чтобы ее помыть. Кузька оглядывался по сторонам. Ему не терпелось опять побывать в пещере на скале, которую нашел в прошлом году. Более того, горел желанием показать ее Кате. Вот уж она удивится его находке! Тайно шепнул ей:
– Хошь кое-что покажу?
– Что? – вспыхнула она интересом.
– Там мужик какой-то с саблей, как у Стюры, в шлеме и в доспехах похоронен в скале. Показать?
– Да.
– Тогда пошли.
Прежде чем уйти со стана, Кузька сказал Егору, что пойдут с Катей недалеко, вернутся скоро. Тот хмельно насупил брови, но все же разрешил:
– Только от ручья никуда не отходите, а то закружаете.
– Хорошо, – согласился Кузька, укладывая в котомку веревку.
– А веревка-то нашто? – удивился Егор.
– Так себе… может сгодится для чего, – не зная, что соврать, ответил Кузя, понимая, что все равно оставил у Егора подозрение.
Стюра хотела идти с ними, но поднявшись, хмельно закачалась из стороны в сторону, хватаясь руками за воздух, бухнулась назад, где только что сидела, засмеялась подобно кудахчущей курице:
– Нека, сегодя Стюра пьяненька, ноги кренделями согнулись.
Вениамин предложил Кузе взять ружье, вдруг медведь? Но тот отказался, сославшись на то, что не умеет им пользоваться. К тому же знал, что в котомке у него лежит завернутый в тряпку револьвер.
Пошли от стана вниз по ручью. Всю дорогу, пока шли до скалы, Катя молчала, озираясь по сторонам. Было неприятно, что они вот так вдвоем, в глухомани идут неизвестно куда: а вдруг сейчас вон из того пихтача выскочит медведь? Нет, она была не робкого десятка. Много ходила по лесу возле прииска за грибами и ягодами и даже встречалась с медведями. Но вчерашняя встреча с хозяином тайги оставила неприятный осадок, который до сих пор нет-нет да и холодил низ живота. Поэтому последующие действия Кузьки были вовсе некстати.
– Вон она, та самая пещера, – заговорщически, почему-то вполголоса проговорил Кузька, и это добавляло напряжения. – Только сейчас туда ни снизу, ни сбоку не забраться. Я возьму веревку, залезу сверху и спущусь по ней в нишу. А потом скину веревку тебе, и ты залезешь по ней ко мне. Там немного подняться, метра три от того выступа. Поняла?
– Нет! – замотала головой Катя.
– Ты что? – удивился Кузька.
– Не надо мне туда лазить. Нечего там смотреть. И тебе тоже не надо лезть.
– Ты же хотела посмотреть.
– Теперь уже не хочу, – наотрез отказалась она.
– Ты что, боишься?
– Угу, – честно созналась она, посмотрев на него в тот момент округлившимися, каких он никогда не видел, глазами. – А вдруг там медведь?
– Вот еще! Больно ему надо за тобой ходить да тебя караулить. Будто у него своих забот нет.
Катю ему пришлось уговаривать долго. Кузя пять раз пожалел, что взял ее с собой, лучше бы один ушел, пока никто не видит. Все-таки договорились, что он залезет на скалу один, быстренько посмотрит, что там внутри, и потом опять поднимется назад. А чтобы она тут не боялась, оставил ей револьвер, дабы напугать медведя, если тот вдруг явится. На том и порешили.
Кузя отвел Катю подальше в сторону под деревья, откуда было хорошо видно скалу, по которой он будет слезать в нишу и оттуда помашет ей рукой. Расстояние здесь было метров сто пятьдесят или чуть больше. Он будет постоянно на глазах у Кати, это придаст ей смелости.
Расстались. Подложив на колодину пустую котомку, Катя присела на нее так, что и не заметить со стороны. Зато отлично видно, что происходит вокруг. Кузька, шумно ступая по тайге, чтобы она его не потеряла, пошел к скале.
Прошло немало времени, прежде чем он зашел сзади по тайге, выбрал дерево, скинул веревку и начал спускаться. Катя со стороны видит, что веревка коротка, не хватит, чтобы Кузя спокойно спустился в нишу, придется спрыгивать. Хотела крикнуть ему, но… осела, сползла с колодины на землю.
