Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Внизу по ручью – движение. Кто-то идет, с шумом ступая по траве и щелкая сучками. У Кати нет сомнения, что это хозяин тайги. Зажала револьвер, чтобы выстрелить, отпугнуть его, но едва не заплакала от горя: Кузька не сказал, куда нажимать, чтобы он выстрелил.

А медведь все ближе, вон уже качнулись ветки деревьев. Прет прямо на нее, сейчас учует и все. Сожрет ее, как того сохатого, потом думай, кто прав, а кто виновен. Хотела закричать, но голоса нет. Решила побежать, но ноги будто чужие. Сжалась, как зайчик от коршуна в комочек: авось не заметит!

В частине между деревьями мелькнул силуэт всадника. Катя обомлела – человек! Вот так встреча. Но кто это? Спряталась за кустом: сначала надо разобраться, вдруг бродяга или разбойник?

Верховой выехал из тайги на чистое место. Черно-белой, в яблоках масти конь сразу встал как вкопанный, повернул голову, хлюпая носом, застриг ушами. Услышал Кузьку, почувствовал запах человека. Человек в седле приподнялся в стременах, вытянул шею. Ом тоже не ожидал встретить здесь людей, поэтому удивился не меньше своего мерина. До него было около тридцати метров, и Кате было хорошо видно его узкое лицо, седую бороду и даже морщинки вокруг глаз. Ему было не меньше шестидесяти лет, но выглядел он достаточно неплохо. Поджарый и подтянутый, он был подобен струне, такой же напряженный и звенящий. Сильные, мускулистые руки походили на коряги, такие же крепкие и корявые от тяжелой физической работы. Ноги в походных броднях, словно пружина капкана, чутко подрагивают на любой шум. Обычная походная куртка и тряпка на голове выдавали простого, обычного путника, русского, скорее всего, старателя, рыщущего по тайге в поисках золота. Это был не казак и не представитель власти, разыскивающий в глухомани беглых каторжников или бандитов. Кто это был, Кате оставалось догадываться недолго.

Вытянувшись в стременах, всадник какое-то время смотрел на Кузю, высматривая, что он делает. Потом медленно опустился в седло, удивительно тихо спрыгнул на землю, достал из чехла возле седла длинное ружье с какой-то трубкой сверху, стал целиться в Кузю.

Катю охватил ужас: сейчас выстрелит и убьет Кузю! Она хотела выскочить из укрытия и броситься на него, но в последний момент какая-то неведомая сила удержала ее. А он через какое-то время опустил ружье, полез в походную сумку, притороченную за седлом. Развязав ее, недолго искал мешочек, что-то достал. Продолжая посматривать в сторону Кузи и по сторонам, стал торопливо набивать магазин патронами. Его внимание было заполнено действиями Кузи, поэтому он не смотрел назад, где находилась Катя. Но, вероятно, понимал, что Кузька не один, поэтому не хотел, чтобы его увидели.

Зарядив ружье, незнакомец взял его в правую руку, в левую – уздечку и, тихо, как только может ступать рысь или соболь перед добычей, скрылся в тайге. Провожая его испуганным взглядом, Катя наконец поняла, кто это был.

Когда недовольный Кузька спустился вниз, Катя была тут как тут. В страхе оглядываясь на тайгу, дергая его за рукав зашептала:

– Бандиты… Человек…

– Ты что, девка, белены объелась? – сматывая веревку, не поверил Кузя. – Откуда тут человеку взяться, глухомань-тайга вокруг?

– Правду тебе говорю. Вот как тебя видела. На лошади был. В тебя из ружья целил.

– Где он сейчас? – начиная понимать, что не обманывает, понизил голос он.

– Вон туда поехал, – махнула Катя рукой вверх по ручью.

– Ну-ка, покажи, где он был.

Осторожно пошли к тому месту, где недавно пряталась Катя. Потом она потянула его к пихтачам, где незнакомец останавливался и заряжал ружье. Ткнула пальцем, показывая на отпечатки лошадиных копыт:

– Видишь, следы?

Озадаченный, Кузя наклонился к земле, внимательно осматривая каждый шаг коня. А Катя продолжала пояснять:

– Вон оттуда он выехал. Здесь остановился, слез, в тебя целился. Потом ружье заряжал. И поехал вон туда.

Кузя присел на корточки, поднял с земли… патрон. С длинной под цвет меди гильзой, с торчавшей из нее латунной пулей. Катя взволнованно затараторила:

– А я что говорила? Что я говорила? А ты мне не верил!

– Тих ты, – цыкнул на нее Кузька. – Раскудахталась, всю тайгу переполошила. Может, он сейчас за нами из кушарей наблюдает. Давай-ка потихоньку убираться отсюда подобру-поздорову, пока нас тут не пристрелили.

Обескураженная такой перспективой, Катя умолкла и более до стана не проронила ни слова.

К месту ночевки добрались, когда завечерело. Изрядно принявшие за упокой души Ефима Ивановича Егор и Стюра уже заняли горизонтальное положение. В отличие от них Вениамин и Костя спали в палатке, но, заслышав шум, выглянули на улицу:

– А-а-а, это вы, – откладывая ружье в сторону, проговорил Веня. – Где бродили? Что видели?

Катя хотела доложить все, что с ними произошло, но Кузька незаметно ткнул ее кулаком в спину. Та понятливо замолчала, махнула рукой:

– Так себе… ничего не видели. Только комаров накормили да едва не заплутали.

Кузька решил дождаться утра, чтобы в первую очередь сначала все доложить Егору, а уж потом остальным.

Ночью случился непредвиденный случай: разыгравшийся ветер переменил направление, раздул тлеющий костер и набросил на палатку инженеров снопы искр, отчего та загорелась. Вместе с ней затлели спальники. Спавшие крепким сном Вениамин и Костя получили сильные ожоги. У Вени на левой ступне до лодыжки вздулась, запузырилась кожа. У Кости – колени обеих ног. Общими усилиями быстро затушили возгорание, однако его последствия были плачевными. Достав медицинский пакет, Костя хотел намазать ногу Вениамина мазью, но Стюра не дала. Набрала возле ручья голубой глины, обмазала ею рану и лишь после того разрешила обмотать тряпками. То же самое проделала с коленями Кости, все время при этом бормоча лишь одно слово:

– Золотуха! Золотуха…

Скорчив от боли на лице гримасу, Вениамин думал, как быть. Встать и тем более идти он не мог. Раненый Костя был в одинаковом с ним положении. Оба сидели подальше от костра под деревом, ожидая дальнейшей помощи от своих спутников.

Хмурый от случившегося Егор с шумом хлюпал чай, соображая, какой тропой вывозить из тайги инженеров. Хорошо, что с ними были лошади, и ожоги были относительно терпимыми, чтобы за два дня пути оказаться в поселке. Все же неизвестно, что может произойти за это время.

К нему подошел Кузька, присел подле, шепотом рассказал о вчерашних похождениях.

– Чего? – в удивлении переспросил тот, отставляя кружку. – Пашто с вечера не доложил?

– Так ты помнишь, как спать завалился? – в тон ему ответил Кузя.

– Ну и… – нахмурив брови, склонил голову тот, – говори доподлинно, что было.

Кузя еще раз в деталях поведал о незнакомце, рассказал, где они были, и куда тот поехал дальше. При этом он протянул ему найденный патрон. Егор в изумлении взял его, недолго разглядывал. Потом достал нож, выковырял пулю. Тяжело вздохнув, полез в свою котомку, недолго рывшись, достал из мешочка точно такую же, показал на ладони всем:

– Вот она, сестра ее. Эта меня прострелила в прошлом году. А эту Кузька с Катей вчера нашли.

– Как это понимать? – догадываясь, спросил Костя. – Хочешь сказать…

– Ничего не хочу сказать, – усмехнувшись, перебил его Егор. – Пульки сами за себя говорят. А ну, Кузька, пошли смотреть, где вы этот патрон нашли.

Вдвоем пошли на то место, где Катя видела незнакомца. Нашли следы, пошли по ним. Четкие отпечатки лошадиных копыт привели их в гору напротив стана, где они ночевали. Там всадник оставил лошадь, спустился вниз и, затаившись, долго наблюдал за ними со стороны с небольшого расстояния. Потом, вероятно, глубокой ночью вернулся к лошади и уехал куда-то вглубь тайги.

– Это что ж получается, – сконфуженно заключил Егор, нервно посматривая по сторонам. – Он нас видел, все слышал, что мы тут болтали, а мы его нет? Вот так ферт! Даже не приснится. Это ж надо, Егора Бочкарева в дураках оставили! Знать, пора тебе, Егор Михайлович, на покой собираться. – И сгоряча набросился на Стюру: – А ты что молчишь? Где твои уши, глаза, нос? Зря хвалили, что затылком видишь. Или от спирта все свои чувства потратила?

Та обижено развела руками, опустила голову: виновата. Егор тут же остыл, понял, что обидел ее, смягчился:

– Ладно, прости, наорал сгоряча. Сам хорош.

Расстроенный, он присел неподалеку от костра, стал забивать трубочку. Не переставал себе бормотать под нос самокритичные слова:

– Вот жизнь настала: глухой да слепой стал. Что за ложком было, не увидел, не услышал. Знать бы хоть, какой у него конь, все проще бы было.

– Так я ж коня видела, как вас! – подскочила Катя.

– А что молчишь? Шишку проглотила?

– Мерин редкой масти. Черно-белый, будто в яблоках. У нас таких во всем Чибижеке нет. И я первый раз видела, удивилась еще: разве бывают такие лошади? Оказывается, бывают.

– Черно-белый, говоришь? В яблоках? – будто глухарь, вытянул шею Кузя. – Так я ж его в прошлом году два раза видел.

– Кого? – насторожился Егор.

– Всадника с этой лошадью. Первый раз на «Семи братьях», второй – возле Крестовоздвиженского прииска.

– Возле Крестовоздвиженского, говоришь? – прищурил глаза Егор и глубоко задумался. – Как же он тогда сюда попал? Это надо хорошо тайгу знать, чтобы вот так, одному, не боясь, в такую даль податься.

А про себя подумал: «Неужели это он и есть?» В его голове сразу созрел план, который требовал незамедлительных действий.

Банка из-под американской ветчины

В дорогу собирались недолго. Быстро позавтракав, уложили посуду, продукты, прочий необходимый в таежных походах, скарб. С большим трудом усадили на лошадей Вениамина и Костю, подали им ружья. Те перекинули их через спины, с виноватыми лицами стали прощаться:

– Прости нас, Егор Михайлович, что не можем помочь в твоем деле!

– Вот уж помошнички нашлись! Сами-то хоть в поселок вернитесь, – усмехнулся тот.

– Будет случай – свидимся, не забудем.

– Хорошо бы, коль с добром у костра с чаркой посидеть. А не с ружьями друг против друга. Поезжайте и не помните зла! – заключил Егор и, поправив на плече ружье, зашагал прочь.

Вскоре он растворился между деревьев, будто его и не было. С его уходом в сознании членов экспедиции появилась какая-то невосполнимая пустота, но поделать ничего было нельзя. Все понимали, что Егор Бочкарев пошел по следам всадника не просто так и остановить его было невозможно.

Вышли. Теперь впереди на правах старшего шел Кузька, вел в поводу Поганку с походным грузом и Вениамином. Потом на Капитане Константин. За лошадьми шла Катя. Замыкала шествие Стюра.

Изначальный путь проходил вниз по течению ручья, потом надо было перевалить водораздельный хребет, по нему идти влево до пятого ручья и по нему спуститься в долину реки Шинда. Кузька знал путь много короче, по которому они в прошлом году заходили сюда с отцом, а потом он возвращался домой один. Но так идти наказал Егор, чтобы покружить как можно дольше по тайге, путая инженеров. Как бы то ни было, он все равно не доверял Вене и Косте, хотя те дали честное слово, что никогда не придут сюда за золотом.

Шли медленно. Каждый шаг лошади передавался Вене и Косте болью ожогов. Они попросили Кузю идти как можно тише. Прислушавшись к просьбе раненых, Кузька замедлил шаг до минимального, заблаговременно обходил колодины и ямы, а на подъемах и спусках часто останавливался, поворачиваясь назад: все ли в порядке? Таким образом за половину дня они преодолели не более десяти километров. Если так будут идти, к поселку выйдут дня через три-четыре. И все же Кузька надеялся, что когда спустятся в долину реки, по хорошей тропе они пойдут быстрее.

На одном из привалов недовольная Стюра глухо проговорила:

– Пойду за Егором. Вдруг что ему пособить надо?

– А как же мы? Ты нас бросаешь? – обескуражено спросил Костя.

– Пашто бросаю? Вам и без меня дорога известна. Кузька вон скоро на тропу выйдет. А коли ноги грязью мазать – так Катька есть. Глины на реке много! Все одно я без дела у коня под хвостом нюхаю.

– Постой, Стюра. Мы же вроде как вместе пошли, должны вместе и выйти, – все же пытался остановить ее Вениамин, понимая, что без ее участия в походе им будет сложно, но та была непреклонна.

– Я с вами не шла. Это я с Егором и Кузькой шла, Ефимку хоронить. Похоронили? На том и стою. – И, поправив на плечах лямки тощего, но тяжелого вещмешка, подалась назад. – Я Егорке сейчас нужнее.

– Продуктов возьми!

– Не надобно мне, сухари есть, на три дня хватит, – не поворачиваясь, ответила та, и скрылась в тайге.

– Вот те раз. Вот те Стюра, – сетовал Веня. – Бросила посреди дороги.

– Почему бросила? – перебила его Катя, защищая Стюру. – Никак не бросила. Все, что надо, сделала, дорогу указала. А далее мы без нее управимся.

Замолчали, пошли дальше. К вечеру наконец вышли в долину реки Шинда. Прошли немного, около пятнадцати километров. Нормальный, здоровый таежник за день пройдет расстояние в три раза больше, но тут деваться некуда. И это вносило в ряды путников некоторое напряжение.

Кузька был недоволен, что идут так медленно. Вениамин и Костя считали, что проводник, наоборот, торопится. Оставаясь каждая при своем мнении, обе стороны молчали, не разговаривая друг с другом. Катя находилась будто между двух огней: надо помочь инженерам и угодить Кузьке. Разместившись на ночлег, стреножив лошадей, не разбивая большого лагеря, перекусили всухомятку, легли спать. Это был первый день, когда Веня и Костя спали под деревом на хвое, потому что спальники и палатку пришлось бросить там, где случился пожар.

Утром проснулись поздно: будить некому, а спать хочется. Солнце уже выкатилось на обычную дневную прогулку, завалилось, будто на гамак, в грязно-серую тучку: будет дождь. Кузька не в настроении. Представил, какой путь и как долго ему сегодня предстоит идти, нахмурился. Катя накопала на берегу глины, сделала перевязки. На удивление, ожоги Вени и Кости оставались прежними, как вчера утром, хотя предполагалось, что дорога даст о себе знать. Лечебное действие голубой глины сделало свое дело: она не дала развиться опухоли, а соответственно и взвинтить температуру. И это придавало хоть какой-то радости в предстоящем передвижении.

Завтракали долго, все равно торопиться некуда. Медленно прихлебывая со сладкими сухарями чай, наслаждались спокойным, размеренным, но плотным течением еще буйной от активно таявших в эту пору в гольцах снегов, воды. Шинда в эту пору уже сбросила уровень до половины, еще не показав в прозрачных, изумрудных волнах каменистое дно, но, все же, приняв зеленый окрас отражающихся на берегах хвойных деревьев. Куда-то идти Кузьке не хотелось: сейчас бы выспаться вволю, но ждут дела.

Стали собираться в дорогу. Главная проблема – посадить инженеров на лошадей. Для этого Кузька специально срубил дерево, чтобы по нему Веня и Костя прошли на пенек и потом сели на лошадей. Его затея понравилась инженерам. Придерживаясь за Кузю, оба удачно оказались верхами. Осталось только завьючить грузом Поганку и двигаться в путь.

– Что это там? – всматриваясь вверх по течению реки, проговорил Костя.

– Где? – посмотрел туда Кузька и в тот же момент подскочил от радости: лодка! – Эй, мужики! – замахал руками. – Сюда! Причальте, очень надо!

Двое лодочников на осиновой долбленке увидели их, взмахнули шестами, повернули к ним. Ткнув лодку носом в берег, приветствовали всех. Старший на корме поинтересовался:

– Здорово ночевали! Далеко лыжи навострили?

Кузька их не знал и раньше не видел. Они работали сплавщиками на реке, на шестах доставляя по воде продукты и различный груз на далекие прииска, находившиеся вверху по Шинде. Но глубоко развитое чувство помощи и выручки человеку в тайге заставило их прийти на выручку.

– Раненые у нас, ноги обожженные, идти не могут, – ответно приветствовав бородатых сплавщиков, пояснил Кузя. – Вы на Каратавку? Возьмите их с собой, а то на лошадях мы тут два дня ползти будем.

Его просьба была воспринята с пониманием. Бородачи согласно закивали головами, помогли Вениамину и Косте спешиться и перебраться в долбленку. Следующий план передвижения был таков: лодочники плавят инженеров до Спиртоносной тропы, где они будут ждать Кузю с лошадьми. Когда тот приедет и переправится на правый берег, поедут дальше опять вместе через Перевал в Чибижек. Расчет прост: по воде мужики доставят Веню и Костю на условленное место к обеду. Кузя пригонит лошадей вечером. В результате выигрываются время и силы. На том и порешили. Лодочники хотели взять с собой и Катю, но та наотрез отказалась от предложения, сославшись на то, что лошади две, и Кузе будет несподручно перегонять всех в одной сворке. Хоть ее довод и был маловесомым, лодочники не стали настаивать. Осведомившись у Вениамина, есть ли спиртное, тут же забыли про Кузю и Катю. Увидев початую фляжку спирта, подали кружки, выпили и, не закусывая, так надавили на шесты, что долбленка быстро скрылась за поворотом.

Кузя не стал задерживаться, помог Кате забраться в седло, тронул Поганку. Теперь поехали гораздо быстрее. Их путь проходил по широкой, хорошо выбитой конской тропе, в это время года мало задействованной коногонами и старателями по той причине, что еще достаточно большая вода в притоках мешала быстрому передвижению. Люди ждали, когда Шинда упадет до летнего уровня, чтобы лошадям с грузом можно было двигаться не только берегом, но и легко преодолевать брод.

Временами тропа шла рядом с рекой, так что можно было далеко видеть, что происходит впереди или сзади. Потом вдруг сворачивала в густую тайгу, срезая ее повороты через густые займища. Затем опять возвращалась на берег, чтобы протиснуться через какой-нибудь скалистый прижим, и удалялась от воды. И так было много раз.

Эти места Кузьке были еще мало знакомы, но по памяти он начинал давать тому или иному месту название, которое немедленно высказывал Кате:

– Вот Косой перекат. Дальше будет Длинное плесо.

Бледная Катя согласно кивала головой, давая понять, что хорошо слушает его: за время путешествия на лошади седло натерло ей все, что с ним соприкасалось. Через некоторое время она искренне пожалела, что не послушалась мужиков и отказалась плыть до Каратавки на долбленке. А ехать еще было ох как далеко!

Не в силах больше терпеть неудобства, крикнула, чтобы Кузька остановился. Кое-как слезла на землю, зашла позади лошадей, махнула рукой:

– Двигай, я пешком пойду.

– Ты что? На коне-то лучше, – усмехнулся он, но понял, что здесь дело не в этом. Вспомнил себя, когда начинал ездить.

За Семиречками тропа свернула от Шинды к скале. Впереди показались знакомые места: Перепад у Чистого ключа, где Егор выковырял пулю из пихты. Там тропа проходила глухим, зажатым местом между пригорком и скалой. Самое разбойничье место. Только Кузька не боится, знает, что хищная охота начинается осенью, когда старатели выходят из тайги с золотом. Вот тогда начинается бандитская пора. Да и что с них взять?.. Однако похолодел, вспомнив что в дорожной сумке лежит «Рука Золотухи» и песок, что достался при дележке.

С опаской въехал в прижим. Впереди через тропу лежит пихта. Откуда она тут? Вроде, когда сюда двигались, ее не было. Нешто от старости упала? Объехать никак, надо делать проход. Кузя остановил Поганку, спрыгнул на землю, достал топор, стал рубить ствол.

Сзади кто-то запищал, лошади заволновались. Обернулся – возле Кати человек с тряпкой на лице, на плече ружье. Приставил к горлу нож – та, как снег в январе, побелела, от страха осела на подломившихся ногах. Кузя шагнул к ней, а сбоку хрипловатый, грубый голос:

– Стой, где стоишь! Топор откинь в сторону, а то между лопаток пулю схлопочешь.

Кузя встал, откинул топор, искоса посмотрел направо. В пихтаче в трех шагах мужик с ружьем стоит, в него целит. Лицо также тряпкой замотано, не узнать. Видно, что намерения серьезные, шутить не будет, лучше подчиниться. Сразу вспомнил о ноже в походной котомке. Про спрятанный в подклад походной курки заряженный револьвер. То ружье, которое ему предлагал Вениамин, перед тем как сел в лодку, а он отказался. Строгие глаза Егора, поучавшего перед дорогой:

– Перепад у Чистого ключа стороной обойди. Всяко бывает.

И вот они, реальные события разбоя: его грабят. Эх, надо ж такому случиться! Как назло, нет Егора, Вениамина и Кости. Даже Стюра и та ушла. Хотя неизвестно, как все повернулось бы. Были бы они с ними, бандиты сразу начали стрелять. А так, видят, что молодежь, можно просто выпотрошить котомки.

Между тем, задний, что держал перед Катей нож, бросился к лошадям. Будто знал, где что лежит, пробует котомки на вес. Приподнял сумку Кати, отвязал от седла, запустил руку, вытащил ее долю, переложил себе за спину в мешок. Перескочил дальше, к Кузиной поклаже. Освободил от вязок, стал рыться. Достал «Руку Золотухи», вынул, развернул тряпку. Глянув на самородок, засуетился. Бросил взгляд на товарища, ничего не говоря, поднял правую ладонь: есть! Смотревший на него из-под бровей Кузька заметил, что у него не хватает двух пальцев – мизинца и безымянного. И третий, средний срезан наполовину. Кузя сразу опустил взгляд на землю, будто не заметил. А тот стал опять рыться, нашел Кузькину долю золотого песка, тоже переложил себе за спину. Покопавшись для порядка еще какое-то время, отступился от грабежа. Понял, что взял все, что у них есть. Так же, не говоря никаких слов, подошел к подельнику, что-то прошептал. Тот глухо засмеялся, напоследок бросил:

– Что хорошо себя вели – жизни дарую. Коли будете язык за зубами держать, долго проживете.

И ушли в тайгу, оставив их наедине с бедой.

Кузька – что колотом для битья кедровых шишек пришибленный. В голове: Бум! Бум! Бум! Дурак! Дурак! Дурак!… Запоздало перебирает склизские, как холодец, вопросы и сам же на них отвечает: «Это ж каким идиотом надо быть? Все с собой: нож, револьвер. А где они? В котомке. Почему не во внутреннем кармане куртки? Мешает ехать. Времени, для того чтобы выстрелить, было предостаточно. Сейчас бы все было по-другому. Сейчас бы… как на Тараске. Эх, простофиля! Замахал руками после драки»…

Катя в истерике. Упав на землю, рвет кулачками податливую траву, стонет, как раненый зверь, бьется головой о корягу, того и гляди глаз вышибет. Кузя подскочил к ней, схватил в объятия, прижал к себе:

– Тихо, тихо! Все уже прошло, кончилось.

Она, как в бреду, зашептала посиневшими губами:

– Кузя, он меня хотел зарезать! Он меня хотел убить!

– Не убил же, – успокаивая ее, прислонившись губами к щекам, ответил он. Сам дрожит, будто упругий куст под напором вешней воды.

Чувствуя его поцелуй, Катя начала приходить в себя, стихла, обвила руками его шею, подставила губы его губам. Он загорелся, скользнул рукой по ее груди, вниз к ногам, добираясь до запретного. Она, прижавшись к нему всем телом, вздрогнула от прикосновения, а повалившись на спину от его натиска, вдруг очнулась, выскользнула, вскочила на ноги. Удивленные, округлившиеся глаза выразили недоумение:

– Ах ты, жук-паук! Наконец-то дозрел ли че ли?

– Что я дозрел? – как кислица покраснел он. – Я ниче. Так просто.

– Ага, так просто. Коли не вскочила, так бы штаны снял.

– Хватит, – оборвал Кузя. – Не до штанов сейчас. У нас вон, котомки выпотрошили, а ты себе на уме.

Вернувшись к реальности, оба замолчали. Настроение ужасное: стыдно, противно, больно, а главное, обидно до слез. Вот так запросто, после таких мытарств, имея в руках богатство, в одну минуту его лишиться – не укладывалось в сознании. Кузя знал, что виноват, корил себя за попустительство. Можно было отдать котомки Вениамину с Костей. Когда усаживали их в лодку, в голове мелькнула мысль отправить груз с ними, но ему было неохота отвязывать дорожные сумки с золотом от седла: так доедут. Что ж, получается, своей беспечностью он запросто отдал бандитам свое и Катино состояние. И от этого на душе и сердце было так тошно, что хотелось броситься в Шинду и утопиться.

Всю дорогу шли понурые, думая каждый о своем. Катя плакала: «Эх, сколько можно было бы жить безбедно! Купила бы себе платье в лавке у Хмыря, то голубенькое, чуть ниже колен. Сапожки сафьяновые с косым каблучком. Шарфик вязаный. Мамке бы взяла доху на овчине. Бабке Фросе – новые валенки, а то старые вовсе прохудились. Продуктов бы набрала: консервы ящиками, сладкие сухари мешка три, сахару комкового. Да что там говорить!..»

Кузя в который раз до мгновения перебирал моменты нападения. Голос, ружья, одежда, глаза… Нет, это было все не то. Вдруг представился момент, когда потрошитель раскрыл его сумку и достал «Руку Золотухи». Ох, уж и удивился! Аж подпрыгнул. Своему подельнику рукой замахал. Стоп! Правая рука без двух пальцев, и средний оторван наполовину. Где-то когда-то он видел эту руку, но сейчас не мог напрячь память. На приисках много изувеченных старателей: у кого нет пальца или двух, а то и кисти. Вон, у Кирилла Кулакова в Ольховке нет руки до плеча, а все равно работает в забое. Соорудил ремень, на котором держится кирка или лопата, и так же выполняет дневную норму. А куда деваться? Семью-то кормить надо.

«Но все же, где я видел трехпалого? – старался сосредоточиться Кузька. – Я ж ведь еще тогда сильно удивился, потому что работа у него была такая… Какая? Непыльная. Потому что он работал не в горе, как все мужики, а в конторе. В какой канторе? Где? На каком прииске? Да на Крестовоздвиженском! В душеприказном кабинете у Коробкова. Так ведь это же…»

От неожиданного воспоминания Кузька едва не выпал из седла. Поганка остановилась: «Ты что, хозяин? Уснул?» Катя сзади вскинула удивленные глаза:

– Что случилось?

– Да ничего, так просто. Кобыла оступилась, – растягивая слова, пояснил он и, тронув поводья, поехал дальше.

Каким бы ни было его удивление, он решил об этом пока никому не говорить, даже Кате. Прежде всего, надо было все рассказать Егору Бочкареву, а тот решит, как быть дальше.

Перед тем, как переправится через Шинду на Каратавке, Кузя остановился, договорился с Катей, что о грабеже никому не скажут до того дня, пока не увидят Егора. Там пусть советует, что делать: либо доложить в горную полицию, либо вообще промолчать, потому что сразу последуют многочисленные вопросы, главный из которых будет – где копали золото? Та согласилась.

Их переправил на лодке Назар Евтухов, лошадей пустили вплавь. Все время, пока переплывали, Назар, будто напористый скворец, выискивавший в земле червяков, ковырял души Кузи и Кати дотошными вопросами:

– Где Егор? Куда пошел? Где были? Сколько золота несете?

Кузя отвечал кратко: не знаю, нет, не был, нету. Катя, будто немая, молчала вовсе. Обиженный таким недоверием, Назар сопел носом:

– Зря ты так, Кузька. Я ить с Егором уже десятый год, у нас с ним все как на ладони, никаких тайн нет. А ты хоронишься!

– Ну, вот Егор придет, пусть тебе рассказывает, коли есть что сказать, – просто отвечал тот. Он хорошо помнил тот момент, когда Назар выспрашивал, что сказал Егор перед якобы неминуемой смертью: не верил ему Кузька, ох не верил.

Тут же у зимовья их ожидали Вениамин с Костей. Оказывается, лодочники во время сплава выманили у них заветную фляжку со спиртом, напились так, что уснули где-то посредине пути, и им пришлось править долбленкой шестами оставшиеся перекаты. Не имея опыта, а по существу подтверждая, что путешествие по бурной, порожистой реке у них было первое, ярких эмоций по этому поводу им хватит на последующие три дня. Если бы не Назар Евтухов, расставлявший сети на Нижней яме, поймавший лодку, чтобы причалить к берегу, утром наши инженеры, возможно, проплывали бы уже мимо Красноярска, до которого было не менее ста верст.

Увидев Кузю и Катю, они обрадовались им, как родным:

– Что ж вы так долго? А мы уж тут вас потеряли! – прыгая на обожженных ногах, не замечая боли, едва не пускал слезу Вениамин. – А мы!.. А нас!.. А они!..

– А что сталось-то? – услышав разговор, приподнял с камня косматую голову один из сплавщиков, лежа на галечной косе. – Это ж вам не вверх шестами толкать. Вниз проще, плыви да и все тут.

– Ага плыви. А куда? Кругом шиверы, волны, перекаты! – как коршун, махал руками Веня.

– Дык, я ж иногда тебе дорогу показывал, – спокойно отвечал тот.

– Да, показывал. Еще бы научил, как шест держать, да как править.

Дискуссия длилась недолго. Так и не добившись правды, Веня и Костя теперь уже самостоятельно, без посторонней помощи взобрались на коней и поехали по тропе, куда им указали в сторону Чибижека: натерпелись страху!

Кузя наказал Назару:

– Как только Егор явится, пусть даст знать. Мне он срочно нужен.

– Зачем это? – поинтересовался тот.

– Тятю поминать.

Ответ был весомым. Назар кивнул головой в знак согласия: скажу. На этом распрощались.

В поселке доктор Сотейников осмотрел больных, удивленно покачал головой:

– Кто это, господа, вам перевязки делал? Удивительно хорошо. Просто удивительно! – пожимая ладонями, волновался он. – У вас, молодой человек, ожоги внушительные, но качественная, своевременная помощь сделала свое большое дело. Надо отметить, вам очень повезло, что с вами оказался знающий человек. Стюра? Ах, эта Стюра, всем помогает! – И пошутил: – Наверное, возьму ее санитаркой.

Анна Константиновна молча выслушала рассказ сына о том, как нашли и похоронили Ефима. Потом всю ночь плакала. Утром, а это было воскресение, собрала за стол всех, кто был не на работе. Собралось человек двадцать, в основном, старики. Помянули покойного как положено по православным традициям, хотя со времени трагедии прошло больше года. Мать ни о чем не спрашивала и не укоряла сына, что не вывезли Ефима из тайги, чтобы погрести тело на старательском кладбище. Так хоронили многих мужиков, лишившихся жизни вдали от дома. Хорошо, что нашли тело и предали земле, его не съел зверь или вообще не пропал без вести. Теперь с уверенностью можно было ставить свечи за упокой раба Божьего Собакина Ефима Ивановича, не сомневаясь, что, может, он жив. Также Анна не задавала лишних вопросов: нашли или нет золото? Кабы Кузя принес с собой, показал – тогда да. А на нет так и суда нет!

На второй день поздно вечером из тайги вышла Стюра. Вызвала Кузю в ограду:

– Ты хотел говорить с Егором Бочкаревым? Он тебя ждет.

Кузька не стал тратить драгоценное время. Знал, что в этой ситуации дорог каждый день. Тут же поехал на Каратавку на Поганке, надеясь утром вернуться на работы, чтобы у Заклепина не было лишних вопросов.

Егор его ждал. Встав с чурки, принял уздечку лошади, повел в сторону. Когда отошли на безопасное расстояние в тайгу, чтобы не дай Бог не услышал Назар или еще кто-то, остановился. Доставая трубочку, глухо бросил:

– Говори, чего хотел.

Спешившись, Кузя недолго рассказал ему все, что с ними было, начиная с того места, как посадили инженеров в лодку и заканчивая тем, как их ограбили. В заключение своей речи приглушил голос до едва слышного, почти прислонился Егору в ухо: