Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
– Кормилица! Может, сегодня нас покормишь так же, как вчера? Что-то я проголодался.
Та согласно кивнула в ответ, засуетилась, накрывая на стол. Потом вдруг остановилась, прыснула со смеху в кулачек:
– Ой, дядя Веня? Что это с вами?
– Что? – не понимая, закрутился тот на месте.
– Да у вас рубашка, будто корова жевала!
– Да? Что же… наверно, где-то по кустам лазил, – нашелся Веня.
– И в траве валялся. Где был? – посмотрев на его довольное лицо, приблизившись, прошептал Костя. Потянул за сеновал: – Ты что творишь? Других дел нет?
– А что тут такого? Имею я право ухаживать за девушкой?
– Имеешь. Но только не так активно и не за простой старательской девкой.
– Ты не имеешь право так говорить! – взорвался Вениамин.
– Имею! Пока ты там миловался, я между делом поспрашивал людей, кто она и что из себя представляет. Так вот, молодой человек! Смею вас заверить, что Нина птичка ранняя, и ты у нее далеко не первый, кому она оказывает знаки внимания.
– Врешь!.. – схватил руками Костю за рубашку Веня. – Сплетни слушаешь?
– Ох, вы, господин Дистлер! Успокойтесь! Не хватало, чтобы мы с вами на смех окружающим вступили в конфликт из-за первой встречной… так скажем, дамы. Оказывается, у вас все серьёзнее, чем показалось мне на первый взгляд, – спокойно отрывая его пальцы, покачал головой Костя. – Что ж, не буду навязывать вам свое мнение. Надеюсь, вы сами в ближайшее время в этом убедитесь.
– Кто сказал?
– Земля слухом полнится.
Для Вениамина его слова – что удар копытом под дых: оглушил, сломил, принес боль. Вмиг отрезвев от все еще переполнявших его чувств, стоял, как пень, соображая, как быть. Потом силой воли взяв себя в руки, как учил отец, не поддаваясь эмоциям, доверился времени. Вернувшись к столу, как будто не было с Костей неприятного разговора, с кислой улыбкой присел на лавку перед чашкой крапивного супа. Ужинали молча. Переживая непонятную, напряженную обстановку, никто из присутствующих не проронил ни слова.
Далекий удар железа возвестил об окончании старательской смены. От реки по улице потянулись уставшие люди. Среди них – Анна и Валентина. Зашедши в ограду, приветствовали всех, сначала присели на завалинку передохнуть, потом перешли к столу. Вениамин в это время перебирал дорожные сумки, вернее, проверял наличие подарка Стюры, тут ли сабля. Убедившись, что все в порядке, занялся просмотром дорожных записей. Не успел перевернуть вторую страницу, вздрогнул от голоса Анны.
– Шухаришь с Нинкой? – сузив глаза, спросила она, обращаясь к нему.
Вениамин сначала не понял вопроса, поднял голову, посмотрел по сторонам, опять на нее:
– Вы мне?
– А кому ж еще? Тут ты у нас один полюбовник.
– Что-то случилось?
– Не надо с ней любовь крутить. Жених у ней есть, Никита Стрельников.
– А мне-то что? – сухо проговорил Вениамин.
– Морду набьет и не спросит, ты откель.
– Пусть попробует!
– Смотри, – равнодушно пожала плечами Анна. – Мое дело упредить, а там вы хоть друг другу головы отрывайте. Только одно хочу сказать, Никита парень горячий, сильный, наковальню через кузню перекидывает. Так что сила на его стороне будет.
Вениамин промолчал, косо посмотрев на Костю. Тот усмехнулся: что я тебе говорил?
Вечер прошел тихо и спокойно, пока не сгустились сумерки. Костя, закутавшись с головой в одеяло, спал. Вениамин молча собирался на свидание: переоделся в чистые одежды, почистил зубы порошком, надел яловые сапоги. Хотел уже идти к воротам, как услышал по улице движение. Из-за угла вывалила ватага рослых, явно навеселе плечистых парней: человек десять. Сходу, не разбираясь, что и кто перед ними, ногами распахнули ворота, ввалились в ограду.
– Аньжинер, холеная твоя рожа! Выходи, счас морду чистить будем! – заорал передовой. Как потом оказалось, это был Никита Стрельников.
Костя даже не поднял голову. Пришлось Вениамину выходить одному. Едва сделал несколько шагов от сеновала, получил кулаком в переносицу. Почувствовал, как от земли оторвались ноги, а в глазах захороводились звезды. Больно ударившись затылком о землю, все же вскочил, желая применить на практике пятилетний курс восточных единоборств, который преподавали в университете. Шатаясь, бросился на обидчика, но другой, еще более сокрушительный удар в челюсть сбоку опять привел его в горизонтальное положение. Почувствовал, как через губу хлынула кровь. Не в силах от боли пошевелить головой, ждал, когда начнут пинать, но этого не произошло. Хоть и был Никита агрессивно настроен, держал себя в рамках правил: в Сибири лежачего не бьют.
– Поднимайся, что развалился, как на перине? – склонившись, скрипел зубами он. – Это все, на что ты способен? Так вот, холеная твоя харя, еще раз ветром напахнет, что на Нинку хоть одним глазом посмотрел, так и знай, ноги выдерну!
– Хватит! – раздался откуда-то сверху спокойный голос. Веня узнал Костю: – Поучили немного – будя.
– А-а-а! Это второй, – поднимаясь с колен, зашипел змеем Никита. – Что, тоже хочешь по морде получить?
– Угомонись, не стоит, – пытался остановить его Костя, но тот не слушал. Размахивая руками, как коршун, налетел на него, стремясь свалить с ног так же, как Вениамина. Не тут-то было! Никто не понял, что случилось: небольшой хлопок рукой по шее, и Никита взрыл носом грязь у крыльца Кузькиного дома. Притих, не в силах пошевелить руками и ногами.
– Што? Дружку мово бить? – взревел медведем Анисим Голодухин. Будто желая обнять окружающий мир распростертыми руками, бросился на Костю, стараясь задавить своим телом.
Его постигла та же участь, что и Никиту. Непонятно как увернувшись от кряжистых рук Анисима, проскользнув под мышкой, Костя молниеносно нанес удар кулаком по затылку. Споткнувшись, тот, будто мешок с мукой, бухнулся рядом с Никитой. Охая и причитая, просил помощи подняться, так как сам встать был не в состоянии.
Остальные товарищи остолбенели: Никита и Анисим были непобедимыми в кулачных боях парнями. В драках на поляне перед золотоскупкой с пришлыми старателями им не было равных по силе и ловкости. Даже Пегель, который валил на землю двухгодовалого быка, предпочитал не связываться с ними. А тут какой-то городской хлюпик завалил и того, и другого. Над этим стоило подумать.
Сгрудившись возле забора, парни не знали, что делать: броситься гурьбой на Костю или бежать прочь из ограды.
– Говорю вам – хватит! Помахали кулаками – будя, и так хороший урок преподали. Забирайте своих товарищей и несите отсюда, они еще не скоро в себя придут.
С опаской посматривая на Костю, парни подошли к Никите и Анисиму, подхватили под мышки, потащили на улицу.
– Что, дорогой друг? В полной мере прочувствовал любовь к Нине? – помогая подняться Вениамину, спросил Костя. – Давай-ка, умойся вон из кадки, да полезли на сеновал. Все равно с такой физиономией на свидание нельзя идти.
– Нина шама притет, – шлепая опухшими до размеров котлет губами, ответил тот.
– Если сама – тогда и вовсе не стоит колготиться, – усмехнулся тот, поливая ему воду. – Жди, сейчас прибежит, залечит твои боевые раны поцелуями.
– Какой се ты все-таки ясва! – качая головой, заключил Веня.
– Да, язва. Кабы не был к тебе приставлен, тебя бы сейчас до сих пор вон в той луже купали.
Выскочившие на шум Анна, Валентина, Катя и Кузька молча созерцали кулачный бой. В какой-то момент Анна хотела разнять всех, но Валентина оттащила ее в сторону: «Не лезь, сами разберутся». Теперь, сочувствуя Вениамину, сунула полотенце, чтобы вытер лицо. Все же сказала слово:
– Сегодня ночуйте, а завтра поутру съезжайте. Не нужны мне такие постояльцы с мордобитием. Что люди скажут: приютила? Не дай Бог, окошки выхлестнут.
– Хорошо, – согласился Костя. – Нам и так завтра уезжать надо.
Женщины разошлись по домам. Костя залез на сеновал, Кузька на свое место, в дровенник под одеяло. Вениамин еще долго сидел в темноте под крышей на чурке, ожидая Нину, пару раз ходил к реке, но она так и не пришла.
Челнок
Никто не помнит, когда Пантелей Романович Захмырин появился на чибижекских приисках. Все, кто его знает, воспринимает как благодетеля:
– Пантелей Романович? О-о-о! Настоящий мужик. Человек слова, сказал – сделал! В долг всегда дает. Коли надо – ночью лавку откроет, не обидит.
Хотя за глаза нет-нет, да проклянут недобрым словом:
– Хмырь? Черт с горящими глазами. Коли попал в немилость – сам убирайся с приисков, иначе со свету сживет.
В этих словах была истинная правда. Черноволосый, всегда подтянутый, статный хозяин лавки был человек слова, не любил, когда его обманывали. Он – да, мог и облапошить старателей, особенно тех, кто был навеселе и желал продолжения праздника. Но если кто пытался навязать свою цену, горел черными, как выработанный шурф глазами, и шипел только ему понятные слова. Это значило, что человек попал на заметку – добра не жди.
В свои сорок пять лет Пантелей Романович утверждал, что он прямой потомок дворянских, «голубых кровей», имевших свое начало где-то в западной Европе. Однако представленный образ заставлял сомневаться, так как обличием, поведением и разговором он больше походил на уроженца Поволжья, с неизменным правилом в речи растягивать слова и подчеркивать букву «о».
Свое прозвище – Хмырь – он получил не только от фамилии, но и от актерского мастерства выражать на лице недовольную мимику, будто его только что подняли с постели. Особенно это проявлялось при приемке и взвешивании золота. Незаметно от старателя, подцепляя ловкой рукой разные для этого момента магнитики к чаше весов, Пантелей Романович пренебрежительно вытягивал губы в трубочку, морщил лоб и закатывал глаза. Из чего было понятно, что он недоволен прежней мерой песка, сказанной ему ранее:
– Ну, во-о-от! Ты говорил, что тут десять грамм. А тут – девять. Перевешивать будем?
Неизвестно, каким образом Хмырь вошел в доверие к золотопромышленникам и стал хозяином золотоскупки и торговой лавки на Спасо-Преображенском прииске. В народе бытовало мнение, что Пантелей Романович напрямую связан с «Черной оспой» и периодически дает им весточки о положении дел на приисках и спиртоносных тропах, так как сам является одним из них.
Измученные давлением и разбоями бродяг и таежных бандитов, купцы и золотопромышленники сами тайно обратились к властям, с просьбой создать негласную команду беспощадных головорезов, способных не только наводить порядок, но и оказывать помощь в охране при перевозке всяческого товара и золота. Кем, когда и из кого была собрана «Черная оспа», оставалось только догадываться. За это «отцы и родители» дикого отряда, имевшего неограниченные возможности творить суд на местах преступления, проще говоря, убивать бандитов там, где их поймали, – запросили у просителей «место под солнцем»: торговать со старателями на приисках. Куда и был приставлен Пантелей Романович золотоскупщиком.
Подобный метод применялся часто и оправдывал задуманное. «Угрюмая четверть», «Дикая конница», «Верная смерть», но, как чаще их называли, «Черная оспа», были бесстрашны, горячи и беспощадны на любое задуманное предприятие. Достоверно известно, что на караваны с золотом, охраняемые «Черной оспой», таежные разбойники практически не нападали, потому что боялись мести, которая рано или поздно все равно настигнет.
За время своей деятельности Хмырь повидал трех хозяев: золотопромышленника Петра Подсосова, который в союзе с такими же золотопромышленниками заключил тот самый негласный договор и предоставил ему место работы, братьев купцов Ильиных, а несколько лет назад прииск купили недавно разбогатевшие на поставках продуктов на прииски некто господа Руковишников и Рязанов. Однако это были фиктивные лица: настоящие хозяева жили где-то на западе, на приисках не показывались и действовали через управляющих и приказчиков.
По мере обеднения золотоносных песков прииски всегда продавались и перепродавались, но Хмырь вот уже на протяжении двадцати пяти лет оставался главным свидетелем добычи золота на Спасо-Преображенском прииске, которого, к нервному расстройству управляющего Заклепина, с каждым годом становилось всё меньше. Для глубинных разработок требовались большие вложения, на что отважится не каждый золотопромышленник. Добыча рудного золота без разведки – карточная игра, где в колоде у матери-природы все карты крапленые.
Желая разбогатеть в один день без затрат, найти тот самый душезахватывающий Золотой лог, никто из хозяев жизни не поскупится на любые действия, вплоть до смертоубийства. Вот почему по окончании старательского сезона выходившие из дремучей тайги грязные, заросшие, в драных одежах, босые, пропахшие потом и мочой бергало, становились лучшими друзьями коварных управляющих, приказчиков и золотоскупщиков. Были и такие, кто в тот час только за одно слово мог подложить под натомившегося без женского тела в тайге мужика не только жену, но и родную дочь.
Большую часть времени, когда не было работы, Хмырь где-то пропадал: уезжал в город к семье, где, как говорили очевидцы, у него был построен большой дом. Никто не видел его жену, но детей у него было четверо: два сына и две дочери. Вместо него на время отъезда за прилавком оставался родной младший брат Егор. Много времени Пантелей проводил в тайге, занимаясь охотой, хотя мало кто видел и знал, когда и куда он уезжал на вороном, похожем на закопченные стены бани по-черному, статном скакуне, всячески избегая встреч с людьми, передвигался какими-то одному ему известными тропами и направлениями. Когда наступало окончание старательского сезона, держал двери открытыми всегда. Зимой, когда на прииске наступал мертвый сезон, появлялся крайне редко, только для того, чтобы принять обоз с товаром и продуктами.
Характер у Хмыря общительный, умеет поговорить с любым, кто придет в лавку прослезиться или открыть душу. Всегда рад помочь голодному и нуждающемуся: даст продуктами или деньгами с условием, что тот отдаст золотом. Обычно после Крещения, когда у большинства старателей заканчиваются деньги, в долговой список оказываются занесенными почти все жители прииска: жить-то надо!
Была у Хмыря большая слабость – тяга к женскому полу. Но не как у похотливого кобеля, который носится по улице за каждой загулявшей сучкой. Наоборот, стремление к недоступному: добиваться только той женщины или девушки, которая нравится ему, а не готова раздеться сама в складе за ведро залежалой муки. Немало было мужиков, которые давно точили на Хмыря нож или отлили пулю за то, что их сын или дочь удивительно похожи на него. В него не раз стреляли и резали, но неудачно: вероятно, в голове стрелка все же были ярки представления о последствиях за его смерть, которые обязательно последуют от «Черной оспы». Хмырь знает, что, возможно, умрет не дома, но поделать ничего не может: его кровь горяча, как кипящая смола, а молодое тело девушки слаще любого березового сока. Об этом может догадаться всякий, кто видит перемену в его лице, когда в лавку входит Нина Коваль.
События последних дней никоим образом не входили в планы Пантелея. Неожиданный приезд инженеров из Томска, внимание к Нине, оказанное одним из них, вызывали в его сознании горячую ревность. Это как понимать? Где благодарность? Все годы, как только она стала формироваться и превращаться из девочки в девушку, он давал ей леденцы, красочные нитки, бисер. А этой весной подарил стеклянную брошь. Красавица Нина, казалось, улыбалась только ему, и до главного момента оставалось ждать не так долго. Никита Стрельников не помеха: Хмырь знал, как приблизить и споить старателя, овладеть подругой, а потом пусть женится. Но горожане – шишки с другого, большого и разлапистого кедра, парни культурные и интеллигентные, а это притягивает многих девушек. Перебить их внимание цветным шелковым платком из Китая не получится.
Играя ножом, Хмырь метался по пустой золотоскупке, выплескивая негатив на деревянные стены, в которые можно было воткнуть острое жало. Сжатое в бешенстве в комок лицо не предвещало ничего хорошего. Сдавлено выкрикивая угрозы и проклятия, выбивал в полу каблуками сапог щепу из пола. Казалось, попадись сейчас на его пути Филька Утев, рассказавший ему за полкружки спирта о встречах Нины и Вениамина у реки ночью, разрезал бы тому спину на ремешки. Но тот был далеко не дурак: спрятав за пазуху бутылку с горячительной жидкостью, выскочил в дверь на улицу, будто Михаил Пегель дал ему хорошего пинка, и скрылся за складами.
Неизвестно, как долго могли продолжаться эмоциональные порывы Пантелея, если бы не увидел в окно того, кто смог его быстро образумить. Вмиг преобразившись, он посветлел, метнул кинжал за стойку: попал в полку, на которой были выставлены всякие товары. Глубоко вздохнув, с улыбкой вышел на крыльцо встречать того, кто мог рассказать больше, чем Филька Утев.
– О-о-о, Кузька-баламут! Сел на Поганку? – широко раскинув руки в приветствии, удивленно проговорил он. – Как мог?
– С чурки залез, – удивляясь необычному поведению хозяина лавки, ответил Кузя. Он, кое-как водрузив на спину седло, недавно вскарабкался на кобылу и теперь осторожно, стараясь не свалиться, ехал к Заклепину.
– Ай да Кузька! Ай, всадник! Никто Поганку не покорил, а Кузька едет. Кто помогал кобылу гонять? – продолжал расхваливать всадника, лопотал хозяин золотоскупки.
– Инженер помог.
– Инженер? С кем ты в горы ходил?
– Да, тот, что старше. Костей зовут.
– Он что, Поганку объездил сам, смерти не боится?
– Не знаю. Но кобылу прогнал – будь здоров! Всю ночь лежала, встать не могла, – поглаживая, жалел Поганку Кузя. Он и сам удивился ее перевоплощению: от вчерашней прыти не осталось следа! – Спокойная стала, как вода в кадке.
– Он что, утром ее тоже гонял? Или спит еще? – прищурил глаза Хмырь.
– Нет, уехали уже, – вздохнул Кузя.
– Куда?
– Домой, рано на заре, еще не рассвело.
– Почему уехали? – занервничал Пантелей.
– Мать в постое отказала, – разоткровенничался Кузька и вкратце рассказал о драке, произошедшей у них в ограде.
– За что Никита Веньке харю набил?
– Нинку Коваль не поделили.
– Нину? Нина там была?
– Нет, не была. Она вечером не приходила вовсе.
– Вечером? А днем?
– Не знаю, мне об этом инженеры не говорили. Вроде как и днем не была, – соврал Кузя, избегая дальнейшего допроса. В расспросах Хмыря скрывался какой-то умысел, он чувствовал и знал, да и люди говорили, что он зря ничего не делает.
– Где Заклепин? – переводя разговор на другую тему, спросил Кузя, не слезая на землю.
– Там, наверно, – махнул рукой на разработки тот с некоторым облегчением: уехали – слава Богу! О чем-то думая, стал смотреть, как Кузя поедет под горку в сторону прииска.
Молодой всадник легко тронул уздечку: лишь бы Поганка не побежала! Сам вцепился, как поползень, в гриву, стараясь не свалиться со спины. Хмырь сзади смеялся:
– Заклепина найдешь, привет передавай!
Кузьке вовсе не до смеха: осторожно спустился с горки, повернул вдоль склада. Облегченно вздохнул: теперь дорога ровная, только под конец через мосток проехать надо. За складом Поганка шарахнулась в сторону. Кузя едва не слетел на землю. За складом из крапивы вскочил пьяный Филька Утев, размахивая руками, заговорил заплетающимся языком:
– А-а-а! Вот и ты! Как умудрился кобылу между ног зажать? – захохотал над своей шуткой. – Что, вместо меня к Заклепину в халдеи? Ну-ну, давай, посмотрим, насколько тебя хватит ему задницу лизать. А мне надоело! Сам хотел уходить в забой. Не люблю я вот так, на посылках. Люблю с мужиками в одной упряжке. Да в общем тебе этого не понять, – обижено махнул рукой, – мал еще. А насчет коня-то – переспроси, пусть тебе вместо этой задрыги моего Скакунка дадут. Он тебя не подведет!..
Филька кричал в след что-то еще, но Кузька его не слушал, опустил уздечку и не заметил, как Поганка из шага побежала легкой трусцой. Он сначала испугался, но потом, к своему удивлению, заметил, что, привставая на стременах, улавливая шаг кобылы, ехать стало легче. Перед мостиком Поганка приостановилась, аккуратно прошла по нему, привычно направилась в конюшню.
– Куда? Трррр!.. – пытался остановить ее Кузька, но она лишь прибавила ходу. Забежала в ворота, направилась к своему стойлу, где ей всегда давали сено и овес.
– Стой! Куда прешь? – выскочил из хомутины Михаил Емельянов. Рассмотрев подслеповатыми глазами, кто едет, немало удивился: – Кузька, ты ли че ли? Как это умудрился на нее вскарабкаться?
– Я, дядь Миш, – и, с силой потянув уздечку, кое-как остановил Поганку. – Приучил немного, вроде пока не ерепенится.
– Ну-ну, молоток, – похвалив молодого наездника, покачал головой главный конюх. – А я уж хотел ехать тебя выручать. Думал, ты на ней все кости переломал. Что это у нее все паха изодраны? Сапоги с шипами? Кто научил?
– Аньжинер из Томска, чтобы не брыкалась.
– Ну-ну… коли так, давай-ка я тебе седло хорошее дам. Тебе седло маленькое надо, ты худой да щуплый. Удобнее будет.
– А что ж ты сразу не дал? – осторожно слезая с кобылы на землю, негромко проговорил Кузя.
– Дык, кто ж думал, что ты такой настырный? Заклепин велел тебя поучить немного, чтоб сговорчивей был.
– Как это поучить?
– Не знаю, как. Вроде, должен рассказать что-то, но молчишь, – скрывшись в сторожке, пробурчал через спину дядька Михаил. Долго возился там, что-то выискивая, позвал: – Иди, вот, тащи сам.
Кузя принял небольшое легкое седло, сам закрепил его на спине Поганки, подогнал под ноги стремена. Ухватившись за луку, подтянулся, тяжело залез на кобылу, поерзал в седле: удобно! Не то что раньше было.
– Хорошо ли? – осведомился Михаил.
– Как есть ладно! – сияя, отозвался Кузька.
– Вот и славно, – доставая из-за пазухи кисет и табак, покачал головой Михаил. – Поезжай с Богом! Только про старое седло Заклепину не говори. Заклепин что? Сегодня тут, а завтра нет его. А нам с гобой жить вместе. Это ить я так, по свойски тебе выдал, потому что батьку твово хорошо знал: Царствие ему небесное! – перекрестился. – А то ить, как узнает Заклепа, что я тебе выдал, погонит прочь с конюшни. А мне без лошадок никак. Люблю я с ними нянчиться. Как не будет с ними заделья, так сразу помру.
– Хорошо! Ничего не скажу, – ответил Кузька, поворачивая Поганку на выход с конного двора. Сам думал: «Какой же плохой этот Заклепин. Он что, хотел чтобы я шею свернул?»
Появление юного наездника на промышленной площадке перед засечкой произвело на присутствующих не меньшее впечатление, чем неожиданный визит хозяина прииска. Все, кто увидел его, оставили работу, обратили внимание:
– Вот те ферт! Кузька на Поганке. Как это ты сподобился ее подчинить?
Возчики, охрана, разнорабочие, находившиеся в это время на поверхности, кучей двинулись к нему, желая засвидетельствовать свое уважение:
– О как! Надо же, укротил! А мы уж думали конины свежей попробовать. Что ж ты, к нам в засечку на работы или так просто?
– Мне бы Заклепину показаться.
– Матвея Ниловича надобно? Так он в горе, ждать придется, – ответил начальник охраны Никифор Нагорный. И рабочим: – Что привстали, мужички? Кузька не лоток, золото не принесет. Давайте работать.
В ожидании управляющего Кузя отъехал в сторону, спешился, присел на чурку, стал смотреть по сторонам. Рабочие занялись своим делом: крепильщики погнали в засечку вагон с кругляком. Откатчики перекидывали в дробильный барабан добытую руду. Ревностно осматривая рабочих, охрана заняла свое место на входе.
К своему времени – 1908 год – Спасо-Преображенская засечка (штольня) на одноименном прииске имела достаточно современную технологию добычи рудного золота. Здесь уже имелась небольшая, доставленная зимой на лошадях, паровая, работающая на дровах, электростанция. За счет нее питались насосы, подающие к горным выработкам воздух и откачивающие воду, а также небольшой, около трех кубов, барабан с чугунными шарами для дробления руды на поверхности. Это была одна из немногих засечек на приисках, где руду уже выдавали небольшими, до 800 литров, вагонетками, вытягиваемыми по рельсам лошадьми. Лошади проживали тут же, в горе, в специально вырубленных отсеках, именуемых конюшнями. Их не выводили на поверхность, отчего вследствие недостатка света последние быстро становились слепыми, но тем не менее, хорошо помнили дорогу, по которой двигались. Интересен факт работоспособности этих животных: по окончании рабочей смены, фиксируемой каким-то сигналом – свистком или гудком, но более всего ударом железа о железо – они останавливались, ожидая когда их распрягут. Потом самостоятельно, без коногона уходили в конюшню, где их ждали овес, сено и вода.
Первые электростанции выдавали еще недостаточно электроэнергии, чтобы в засечку можно было провести свет: люди работали при карбидных лампах. Проходка производилась следующим образом: первый проходчик держал закрепленную на прутке шарошку с высокопрочным сплавом на головке, по мере углубления поворачивая ее. Второй бил по ней кувалдой. Через определенное время забойщики менялись. Норма проходки определялась в зависимости or прочности скального наслоения. Обычно забойщикам надо было пробить до десяти шпуров в смену, глубиной пять вершков каждый (вершок – 4,5 сантиметра). После смены в забой приходил замерщик, замеряя до миллиметра глубину шпуров. За ним взрывник закладывал в них динамит и подрывал стену. Оторванный скальник грузился в вагонетки и перевозился из засечки к барабану, где перемалывался чугунными шарами.
Добыча рудного золота была примитивной, трудоемкой и не всегда продуктивной. Следуя по золотой жиле в горе, рабочие могли в один день потерять ее, так как та могла уйти в любую сторону или кончиться. А следовательно, не получить достойную заработную плату, которой бы хватило до следующего сезона. Преимущество рабочих мест в засечке предоставлялось местному населению, так как работы в ней производились в любое время года. В засечке, или, как ее еще называли, в горе широко применялся женский труд. Приблизительно половину работы – откатку руды в вагонетках, зачистку забоя лопатой, откачку воды и прочие вспомогательные дела – совершали женщины. Это объяснялось не только нехваткой мужских рук, но и тем, что им платили в два, а то и в три раза меньше, чем мужчинам, несмотря на то, что рабочая смена длилась двенадцать, а то и четырнадцать часов.
Ждать пришлось недолго. Видимо, кто-то передал по засечке Заклепину, что его ждут, и тот не замедлил выйти. Увидев Кузьку, управляющий оторопело уставился на него, не веря своим по-рачьи выпученным глазам. Первые его слова были непонятными:
– Так быстро?
– Что быстро? – поднимаясь с чурки, шагнув навстречу, переспросил Кузя.
– Это хорошо! Очень хорошо! – немного нервничая, засуетился Заклепин. Он не ожидал, что пацан быстро освоит навык общения с дурной кобылой, сразу решил попробовать Кузю в деле. – Вот ты-то мне позарез как нужен. Дело есть. Надо срочно бумагу деловую увезти управляющему на Крестовоздвиженский прииск. Знаешь, где находится? Да, туда, вниз по реке. Хорошо, что был там. А контору видел? Нет? Ну, спросишь там у кого-нибудь, покажут. Так вот… – Присел на чурку, достал из кожаной сумки на боку бумагу, карандаш, стал писать. – Есть там такой управляющий Василий Коробков. Передашь ему вот это письмо, пусть прочитает и тут же ниже отпишет ответ. Заберешь ентот документ и назад ко мне возвертайся, я буду ждать. Вот это тебе мое первое поручение. Все понял?
– Как не понять? Понял, – важно выпятил грудь Кузя, принимая бумагу. Скомкал ее, запихал за пазуху.
– Ты как изволишь с письменами обращаться? – рассердился Заклепин. – Разве так можно с документами работать? Это тебе что, картошка?
– А что такого? – не понимая, что сделал, вынул листок Кузька.
– Любая бумага – это ценность! – ткнув пальцем в небо, зашипел управляющий. – А слово на ней может быть дороже любого самородка, понимать надо. Знаешь, сколько трагедий было из-за вот таких вестовых, кто с пренебрежением относился к деловым бумагам?
Лекция затянулась минут на десять. За это время Заклепин коснулся времен Клеопатры, не забыл упомянуть свитки древних римлян, вспомнил Петра Первого и Екатерину Вторую, в итоге остановился на поддельном документе вестового Вологуева из Петропавловского прииска.
Тот случай, произошедший два года назад, знала вся старательская округа. Возвращаясь из уездного города, Петька Вологуев заглянул на пасеку к деду Трофиму Мурзину: у него как раз поспела медовуха. Очнувшись от хмельного угара к утру следующего дня, увидев разложенную на столе, залепленную медом бумагу, а на ней размытые чернила – пришел в ужас. Вспомнил, что всю ночь с дедом планировал промывку золота на новом станке, который был представлен чертежом. Петьке грозило жестокое наказание.
Дед Трофим на это отреагировал хладнокровно. Начерпав в кружечки оставшейся в бочонке гущи, предложил переписать текст, так как у снохи «был неплохой почерк и шибкое стремление к грамоте». Сказано – налито! Позвали сноху Ольгу, у той как раз в этот день отелилась корова. Не выспавшись в ожидании приплода, та думала туго. Да и мысли были о кормилице и о телке, поэтому изложение на бумаге получилось однобокое. Косо посматривая на «размедованный» оригинал, Ольга изложила такую эпопею, что позавидовал бы любой ветеринар, но не приисковая администрация. Вместо слова станок написала стакан, вязать – взять, принять – подать, в сумме – всунуть, вращать – кричать, дробить – рубить, лудить – удалить, промывать – прорезать, дробить – кормить. И вот что у нее в итоге получилось:
«Прежде чемца телка принять, нада карову поднять. Взясть стакан масла, всунуть сзади, чтоба не мучицца. Всунуть руку до локтя, вращать, малицца «Мать Пресвятая Богородица, помоги!» Вынуть галаву, а патомака самаго, атрубить тапаром пупавину, завязасть. Апасля такоже всунуть руку до локтя, оторвать паслед, закапать за паскотиной от сглаза. Телка малозевам паить, карову чатыре раза доить». И подписалась: вместо Подсосов – Подосвиноков.
Так как запись документа производилась продолжительное время, и дед с Петром успели поесть гущи ложками, по окончании заседания проверять содержимое было некому. Дед Трофим решил, «что и так будет ладно». После чего сунул бумагу Петьке в сумку, усадил на коня и отправил в сторону Петропавловского прииска.
Прочитав Ольгину петицию, управляющий сразу понял, где и кем была написана бумага. В ярости набил Петьке морду и выгнал с челноков. Забавный случай имел продолжение среди старателей. Обсуждая и дополняя красками события, те долго смеялись над непутевым курьером, к которому тут же присохло липкое прозвище – ветеринар. Работая в шурфах, Петька не раз слышал за собой колкие реплики мужиков за спиной:
– А вот тут у нас ветеринар трудится!
