Текст книги "Хозяин Спиртоносной тропы"
Автор книги: Владимир Топилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
– Пусть у меня будут, я их тете Ане отдам, а то ты, как в прошлый раз, деду Мирону на опохмелку всучишь. А он, сам знаешь, долги не ворочает.
Немного погодя на телеге явился конюх дядька Михаил Емельянов. Привязав коня у ворот, сильно хромая вошел к ним:
– Здорово ночевали! – Увидел бабку Фросю, приподнял картуз: – И тебе, старая, по ночам хорошо спать под тулупом.
Присев на чурку, потянулся за кисетом, забил трубочку махоркой, закурил:
– Тебя Заклепин заждался, меня отправил. Думали, ты позавчерась явишься.
– Не успел. Пока туда, сюда, вот время и пролетело, – меланхолично ответил Кузя.
– Ты что такой деревянный? – обратив внимание на его разговор, удивленно спросил конюх. – Устал, что ли? Или заболел? А может, – хитро прищурив глаза, – молодая попутчица приставала?
– Устал, – соврал Кузя.
– Оно и видно, сам не свой. Что ж, давай бумаги, Заклепину передам. А про тебя скажу, мол, растележился с дороги. Но завтра с утречка будь, так Заклепин велел.
Кузя передал документы, снова сел на свое место на крыльце. Михаил сунул их за пазуху, пыхнув еще несколько раз табаком, выбил трубочку. Тяжело поднявшись, уехал в контору.
– Кстати, хотела спросить тебя, почему так долго ехал? – обиженно, с промокшими от слез глазами спросила Катя. – Эта твоя подорожная подружка смутила еще на один день остаться?
– Какая подружка? – не сразу сообразив, о ком идет речь, тяжело посмотрел на нее Кузя.
– С кем ты в город ездил.
– Ничего она меня не смутила. Говорю же, дела были.
– Ага, дела. Я видела, как она на тебя смотрела. Наверное, где-то в кустах целовались?
– Дура! – рассердился Кузя, топнув ногой.
Катя заплакала, ушла в огород. Кузя, как подстреленный ворон, облокотившись на стену плечом, опустил голову. И без того плохое настроение было испорчено до предела. Он вдруг вспомнил Дашу: как она там, выздоровела ли? События прошедшей ночи затмили яркие краски их общения. Он вспоминал ее часто, когда они возвращались с Дмитрием на прииск, но встреча со Стюрой у мостка стерла все краски. Переживая за Катю, он забыл о Даше. И только сейчас вспомнил, что обещал отправить с Дмитрием противовоспалительные травы. А он должен уехать назад сегодня утром.
Сетуя на себя, медленно встал: тысячелистник, пижма и зверобой висят в сенях. Сухая малина в берестяной торбе. Но Дмитрия уже не догнать. От досады полез на сеновал, чтобы никого не видеть и не слышать. Ткнулся головой в подушку, накрывшись одеялом, забылся. Хотел уснуть, но не спалось. Все думы были со Стюрой: почему так долго? Что там делает?
Прошло много времени. Кузе казалось, что кончился день. Слышал, как из огорода пришла Катя, загремела посудой на печи, начала готовить обед. Нехотя поднявшись, он вылез из-под одеяла: «Пойду, помогу ей воды наносить». Спустившись, удивился: солнце было еще не так высоко. Взяв ведра и коромысло, пошел к реке. Казалось, Катя даже не заметила его участия.
Возвращаясь от реки, услышал в ограде крики: возмущенно кричала бабка Фрося. Ей противоречил голос Кати. Поспешив домой, увидел стоявшую возле сарая Стюру. В руках испачканные свежей землей лопата и кайла. Одежда в глине. От завалинки, грозно размахивая палкой, к ней подступает бабка Фрося:
– Ты посмотри-ка: баба у нас всю картошку выкопала!
Катя успокаивает ее, кое-как отобрала палку, завела домой. Стюра опустила голову, что-то сдавлено бормочет себе под нос. Кузя прислушался, узнал слова молитвы: «Отче наш, да святится имя твое…»
Дождался, когда она скажет последние слова, спросил:
– Что там?
– Что там? – не сразу поняв его, переспросила она.
– Захар где?
– Ушел, – сдавлено ответила Стюра, прямо посмотрев ему в глаза так, будто молния ударила в голову.
Кузя приложил к вискам ладони, присел в коленях. Вышла Катя. Стюра метнула на нее точно такой же взгляд, и та вскрикнула от боли.
– Куда ушел? Зачем ушел? – едва справившись с приступом, спросил Кузя.
– Совсем ушел с прииска. Не вернется больше, – глухо, будто подвела итог, ответила та и, сгорбившись, будто под тяжким грехом, неторопливо подалась прочь.
Переживая стресс от боли, Кузя и Катя какое-то время смотрели друг на друга, стараясь понять смысл ее слов. Но так ничего не сообразив, разошлись по своим местам. Он залез на сеновал, Катя проследовала в дом.
Колбаса
Кузька поспал весь день до следующего утра. Анна вечером поднималась к нему, звала на ужин, но он не пошел: так было плохо. Кроме головных болей, разламывались кости, руки и ноги стягивало судорогой, хотелось пить. Матушка принесла ему воды в ковшике, он выпил ее залпом, попросил еще.
– Да что это с вами такое? – с тревогой беспокоилась Анна, намекая и на Катю. – Никак заболели? Да нет, голова холодная. Ты в речке купался? Нет? Ладно, спи. Думаю, перемызгался в дороге, устал. Завтра все пройдет.
Утром ее слова превратились в действительность. Кузя проснулся рано, бодрым и в настроении. Спрыгнув с сеновала, сбегал за угол, фыркая, затолкал голову в бочку с дождевой водой. Вместо гимнастики схватил ведра с коромыслом, сходил на речку. Увидев его, Анна улыбнулась:
– Во! Один ожил, как и говорила.
– Почему один? Катька вон тоже скачет, как коза, будто заново родилась, – дополнила соседка, накладывая в берестяной тормозок обед: вареную картошку с салом и пареную репу. Собравшись, обе пошли на работу.
Выскочила Катя. Увидев Кузьку, качнула головой в знак приветствия, но в разговор не вступила: помнила обиду. Пошла выносить ночной горшок бабки Фроси. Вернувшись, умылась, подбоченившись, встала на крыльце, глядя, как Кузька седлает Поганку. Нарочито хмурила брови: подавать ли ему завтрак или перебьется? Все же сжалилась, вынесла чугунок с вареной картошкой, подогрела, поджарила в сковороде два куска сала: так, как он любит. Поставила на стол:
– Ешь!
– Не хочу, – хмуро ответил он, не поворачиваясь. Решил проучить ее.
Катя изумленно посмотрела в его сторону, села на лавку. Не ожидала такого поворота. Обычно Кузя утром ел за троих. Подождав немного, повторила:
– Иди, а то застынет.
– А мне все равно, – ответил он и, забравшись в седло, выехал со двора. – Можешь соседской собаке отдать.
Его слова выбили у нее слезы. Он, так и не повернувшись, поехал по улице. Ссора из костра превратилась в пожар.
Перед тем, как ехать к Заклепину, Кузька свернул в проулок. Очутившись у дома на пригорке, крикнул, вызывая хозяев на улицу.
– Чего тебе? – высунулось из окна грозное лицо тетки Полины, носившей за свой вредный, противный характер неприятное прозвище Сопля.
– Стюра дома?
– Нашто тебе? Ты что, ей новый сынок?
– Нет. Так, дело есть.
– Не знаю, – пыхая трубкой, ответила сестра Стюры. – Со вчерашнего не было. Наверно, где-то на горе под пихтой ночует.
– Когда будет?
– Кто ж ее, дуру горемышную, знает? Может, сегодня к вечеру вылезет, или дня через три явится. Она мне не докладывает.
Не сказав больше ни слова, Сопля скрылась в окошке. Кузька направил Поганку в сторону конторы.
Заклепин был на месте. Распустив нарядчиков после утреннего согласования, кричал на приказчика:
– Ты мне его сыщи хучь с подземли! Ишь, сукин кот, к Вальке Рябовой настрапалился ходить? Да по мне хучь кого охаживает, а на работе быть обязан! Что я теперь без нарядчика делать буду? У меня, вон, без него забой встал. Кто наряд мужикам даст?
Привязывая Поганку под окном, Кузя понял, что разговор идет про Захара Климова. Внутри неприятно похолодело, ноги стали ватными. Идти к управляющему не хотелось, но тот выскочил на крыльцо сам: толкая в спину приказчика, дал ему такого пинка, что тот спрыгнул с крыльца на три аршина:
– Коли не найдешь Захара, сам в нарядчики пойдешь, сучья твоя рожа! И чтоб через час Будилка был в горе!
Увидев Кузю, немного смягчился, подал руку:
– Здорово ночевали! Приехал? Что, кишки натрёс? Ну-ну, не без этого. Кто с тобой приехал? Дмитрий? А что Дарья? Заболела? Ты мне как раз нужен, – позвал за собой в кабинет, – на Кресты съездить надо. Сейчас бумагу отпишу.
Дожидаясь, пока он скрипит пером, Кузька притих как мышь. Вцепившись в лавку, тупо смотрел в пол, ожидая, что Заклепин обрушит на него свой гнев. Стоило тому рявкнуть над головой: «Что, сучий потрох? Говори, как в Захара стрелял!», Кузя выложил бы ему все как на духу. До того был напуган. А тот и вправду, подняв голову, уставился на него, будто Кузька был должен золотой червонец:
– Слушай, паря! До меня только доперло: ты же с Рябовыми в одной ограде живешь? Ты там по случаю нашего хахаля не видел, он к Валентине похаживает? Нет? Точно говоришь? И вчерась не было? Куда же он, сучий кот, подевался? А у деда Мирона брага выстоялась, может, у него где-то в бане заседают?
Сдвинув брови, Заклепин внимательно посмотрел на него, опять склонился над бумагой. У Кузи едва хватило сил отвечать «да» или «нет». Казалось, что еще один вопрос, и он свалится с лавки. Спасло то, что где-то на площадке бахнул взрыв. Подскочив, Заклепин посмотрел в окно, передал ему бумагу, бросился в коридор:
– Коробкову в руки отдай. – И с крыльца, грозя в воздух кулаком: – Что они там черти рвут?.. Щас по само никуды вставлю, чтоб взрывчатку экономили!
Кузька – ни жив ни мертв. Ковыляя, дошел до кобылы, трясущимися руками развязал уздечку, но забраться на Поганку не смог: не хватило сил. Так и повел ее за собой через площадь мимо золотоскупки. На крыльце Пантелей:
– Ты далеко? Заклепа говорил, скоро в опять город поедешь? Пока не говорил? Как поедешь, скажешь. Письмо брату передашь. Он тебе тоже ответит. Я тебе за это рубль дам. Согласен? Да ты что, как веревка? Тебе плохо? Болеешь или есть хочешь?
Кузе стыдно просить, но качнул головой:
– Дай в долг немного колбасы и сухарей, утром не ел, с собой не взял.
– Да пожалуйста! – вытянул руки на уровне груди тот. – Конечно, дам! – заскочил в лавку, через минуту вернулся, вынес кольцо копченой колбасы и треть каравая хлеба: – Бери, Кузька! В долг не надо, так ешь!
Поблагодарив его, Кузька спрятал еду в дорожную сумку. У самого одна мысль, как быстрее добраться до ручья: есть охота, кажется, что кишки, как телега, брякают. Настроение поднялось, силы прибавилось. Забравшись в седло, быстро поехал в сторону Кресто-Воздвиженского прииска.
Очутившись у того мостка, где он позавчера встретил Стюру, останавливаться не стал. Какие-то мужики на телегах перебирали упавшие на дорогу короба. Было видно, что работа им предстоит долгая, поэтому поехал дальше. Обманывая желудок, тешил себя надеждой, что завернет к тетке Порунье, и та ему что-нибудь даст перекусить. Но и здесь его ждало разочарование. Очутившись у ее дома, Кузька вяло поморщился: дверь была подперта на лопату, значит, Порунья куда-то ушла. Не зная, как быть, покрутил головой, увидел в огороде парник из коровьего навоза. Решил заглянуть туда в поисках огурцов. Знал, что тетка пустила бы его без разрешения, все же действовал быстро и решительно.
Привязав Поганку к забору, смело вошел в калитку. Цепной пес Тобик хорошо его знал, радостно взвизгивая, уступил место в огород для прохода. Кузя погладил его за это по загривку, на что тот упал на спину, разрешая ему собрать весь урожай. Проследовав к парнику, Кузька раздвинул листья: вот они, милые! Большие и маленькие овощи были там и тут, видно, тетка в огороде не была давно. Набив их между животом и рубахой, будто девица на пятом месяце, довольный удачей, направился назад. Дал один огурец Тобику: не жалко. Тот, к удивлению, стал его есть, быстро сгрыз, попросил еще. Кузя вытащил еще штук пять, бросил перед ним. Низкорослый кобелек был просто счастлив лакомству, крутился между ног, тявкал. Вероятно, на его собачьем языке это подразумевалось, как приглашение для очередного посещения всей усадьбы.
– Понятно, почему тебя тетка на цепи держит. А то бы все огурцы сожрал, – сделал вывод Кузька. – А лук и репу ты, случаем, не ешь?
Угостил огурцами Поганку. Кобыла была просто в восторге. Съев штук десять, сама полезла под рубаху, но Кузя остановил ее: сам голодный. Долго пытался залезть в седло, но мешали огурцы. За этим делом не заметил, как из домика напротив, держась за косяки, вывалилась какая-то бочкообразная бабка в очках последнего размера и завыла, как февральская вьюга:
– Ати только погляди, чясной народ! Сряди бела дня у Поруши хорька загоняют. А ну стой, вор треклятый! Погоди, говорю! Ой, народ, как есть Порушу разорил, весь огород вычистил! До чего дожили? Люди, помогите!
Кузька пытался объяснить, кто он и что тут делает, но бдительная соседка, едва шагая, исчезла в сенях. Он успокоился, повторяя попытки очутиться в седле. Ему почти это удалось, осталось перекинуть ногу. Но и бабка не дремала. Шаркая по доскам босыми пятками, как наждачной бумагой, появилась вновь, но теперь уже с фузеей восьмого калибра в руках. Кузя даже не успел испугаться, как та, молодцевато подкинув граненый ствол, выстрелила в его направлении.
Он почувствовал горячий ожег на левом бедре: соль пробила штаны и впилась в ягодицу и ногу. Несколько кристаллов ударили в шею и щеку. Тело и руки спасла плотная, из льняной ткани куртка. Досталось и Поганке. Соль не смогла пробить толстую кожу, но резкий удар и выстрел испугали ее. Рванув с места в галоп, она бросилась по пустой дороге. Теряя огурцы, Кузя едва держался за луку седла, стараясь не упасть в грязь. Планшетка для бумаг хлестала по затылку. «Тпру!.. Стой, Поганка! Поганка, стой!» – орал Кузя не столько от боли, сколько от страха, что сейчас слетит и разобьется. Редкие очевидцы, кто в этот час был дома, в основном, старики, увидев бешенную скачку, крестились: «Господи, никак чалдоны с гор спустились?»
Мимо пролетали дома, дворы и огороды. Где-то далеко позади осталась контора Крестовоздвиженского прииска, склады и бараки для рабочих, километры перекопанной земли, отвалы и разрезы. Редкие прохожие и возчики на телегах шарахались в сторону, уступая ему дорогу. Кто-то предупреждающе кричал:
– Кобылу не загони!
Кузя, со страхом в глазах глядя на них, ничего не мог ответить. В бешенной скачке было не до этого – лишь бы остаться живым. Надо было как-то остановить Поганку, но он не знал, что делать. Решение пришло само и внезапно. Кузя вспомнил, что где-то в стороне должен быть старый водоем. Потянув уздечку, смог направить кобылу в ту сторону, на узкую дорожку. Проскакав по ней несколько десятков метров, очутился на берегу. Поганка не смогла остановиться на небольшом пятачке, влетела в воду с головой. Вынырнув, с хрипом повернула назад к берегу. Ощутив под ногами твердую опору, встала.
Кузька свалился на отмель, раскинув руки, молча смотрел в затянутое серыми тучами небо. В молитвах благодарил Бога за свое чудесное спасение. Тяжело вздымая бока, Поганка дрожала всем телом. Собравшись с силами, Кузя поднялся, вывел лошадь из воды, стал проверять вещи. К удивлению, все бумаги были целыми и сухими. Также в скачке не вылетели колбаса и хлеб. Сильно прихрамывая на левую ногу, Кузя снял штаны, осмотрел место ранения. Попавшая под кожу соль разъедала мышцы, они горели огнем. Казалось, что его сунули в котел с горячей водой, который скоро должен закипеть. Чертыхаясь, Кузя проклял тот момент, когда полез в огород:
– Нашто они мне сдались, эти огурцы? Даже не попробовал. Лучше бы колбасы с хлебом на ходу поел. Но запоздалая мысль, что пересоленная селедка – съел вечером, а воду пьешь до утра.
Прохаживаясь вокруг Поганки, стал думать, что делать дальше. Небо хмурилось все больше, скоро пойдет дождь. Пережидать его бессмысленно. После двух недель солнца задождит на месяц. А выполнять задание Заклепина надо.
Снял одежду, выжал. Сушить негде, одел такую, какая есть, влажную. На теле высохнет. Поганка к тому времени успокоилась, потянулась к воде. Дождавшись, когда напьется, кое-как вскарабкался в седло. Сидеть больно, но можно, если отвести тело немного влево и привставать в стременах. Потихоньку, не давая Поганке перейти на быстрый шаг, поехал назад. Прошло не так много времени, начался мелкий, постепенно усиливающийся дождь.
Добравшись до конторы Крестовоздвиженского прииска, Кузя привязал Поганку к коновязи, спросил Коробкова. Управляющий «был в горе». Излишне суетной приказчик, замещавший его, обнадежил:
– Василий Степанович ушел на участок рано, так что вот-вот будет. Жди.
От нечего делать Кузя вышел на крыльцо. Оставаться в конторе не хотелось. Мимо него, грозно присматриваясь, бродил с лихо закрученными усами урядник в черной форменной одежде с кобурой, из которой выглядывал огурец, на правом боку и саблей на левом. Тому, вероятно, тоже было скучно, поэтому он, выдыхая свежий запах недавно употребленной водки, пристал к нему с расспросами:
– Кто таков? Откуда? Зачем сюда? Кто отец, мать? Моют ли золото? С кем из рабочих на этом прииске знаком? По какой цене спиртоносы меняют золото?
Сначала отвечая по существу, Кузя быстро начал путаться: откуда ему знать, где прячутся спиртоносы и в какую цену у них мера? Дотошный урядник был готов вынуть из него душу, но потом смягчился. Возможно, принял его за простофилю, сделался ласковым и добрым. Открытым текстом предложил ему сотрудничать с горной полицией за вознаграждение, вовремя докладывать о противозаконных действиях старателей и спиртоносов.
– Дык я уже это… того, – не зная, как от него отвязаться, негромко проговорил Кузя. – Говорю, кому надо и что надо.
– Во как! – удивленно заломил на затылок форменный картуз урядник. – И кому это говоришь, коли не секрет?
Изображая приискового доносчика, Кузя пугливо осмотрелся, не услышал бы кто, приблизился к его уху и негромко произнес:
– Степану Моисеевичу Соколову, что у нас на Спасском. Только вы ему не говорите никоим образом, а то будет сердиться, что вам рассказал. Я ему кажнонедельно особый доклад делаю.
– Ишь ты! – уважительно покачал головой урядник. – Похвально. Молодец! Ладно, не скажу, – одобрительно похлопал по плечу. – Ну-ну, продолжай тако же. При случае передавай ему доброе слово.
– От кого?
– От Михаила Раскатова. Так меня зовут. И ты меня так зови: дядька Михаил. Степан меня знает, дорожки не раз пересекались.
И, заложив руки за спину, пошел по коридору, бурча под нос: – Ишь, Степка! Ай да проныра, ай да ухарь! Смотри, какого шустрого молотобойца (стукача, приисковое) привлек! Завидно, как есть завидно!
Облегченно вздохнув, Кузя соскочил с крыльца, закрутил головой, высматривая место, где бы спрятаться от урядника. В стороне на пригорке увидел длинное, бревенчатое помещение, похожее на склад. С торца, перед запертой на замок дверью – настил из досок. Под ним пусто. Подпрыгивая, побежал туда, нашел место, где залезть, обрадовался: внутри сухо, не проливает дождь. Тут же по кругу торцами кверху стоят шесть чурок. Посредине – большой ящик из-под взрывчатки. В щели между досок хорошо видно контору, бараки, лавку и подходы, но не видно, кто находится здесь. Своего рода небольшой закуток, где можно укрыться от глаз начальства. Но для чего? Заметил куски бересты, на них помеченные карандашом цифры, крестики, палочки. Понял, что здесь собираются картежники. Пользуясь их отсутствием, Кузя присел правой стороной заднего места на край чурки, стал ждать, когда явится Коробков.
В ожидании задремал. Очнулся от топота ног. Наверх, на настил забежали двое старателей. Шаркая чунями по доскам, спрятались за угол склада, чтобы не заметили из окон конторы. Чертыхаясь на зарядивший проливной дождь, начальство, грязь и прочие неудобства, присели на лавку, вытащили из карманов трубки, табак, закурили. Кузю не видят, он их тоже. Зато хорошо слышит разговор и даже то, как один из них отвернулся, сходил в туалет.
Кузя не стал выдавать себя. В прерванной дремоте опять прикрыл глаза, слушая, о чем говорят бергало.
– Не, сюда боле на следующий сезон не пойду. Тут дурят шибко, – негромко проговорил тот, у кого был грубый, прокуренный голос. – Начальство не поймешь, каждый год какая-то сказка: то смыва нет, то цена на золото упала. А нынче и вовсе китайцы полакомились. Говорят, шесть пудов уперли. Что при расчете получать? Почитай, полсезона отмытарили и все зазря?
– И то верно. Тут, на Крестовоздвиженском, всегда какая-то оказия происходит. Сам на бутаре работаю, вижу, самородки с кулак попадаются, а по деньгам – кукиш с солью, – недовольно вторил другой баритон. – Наживаются на наших шеях господа, ох, наживаются! А позавчера вовсе…
– Что позавчера? – перебивая долгое молчание, поинтересовался первый старатель.
– Да… не буду говорить, – с шумом выдохнул дым второй.
– Нет уж, ударил раз – бей второй.
– А ты никому?
– Смотря что.
– Позавчера в воровском бараке Кот у Власика «Ласточкин хвост» в карты выиграл, – понизив голос до того, что Кузя едва разобрал слова, проговорил второй.
– Ну и что? Мало ли кто у кого и сколько золота переиграл? – равнодушно спросил первый.
– А то! Этот «Ласточкин хвост» я самолично с бутары снимал и передал съемщику Митьке Петрову. Он тут же взвесил самородок – сто пятьдесят шесть граммов.
– Удивил! – в том же тоне усмехнулся бергало. – Ты болото не мути, и так мутное. По делу говори.
– По делу и сказываю. Золото со съемки куда идет?
– В сейф под охрану. – И в нетерпении: – Я тебе что, буду сказки сказывать? Может, еще расписать, как его в город возят? Не томи кишки, и так голодный.
– Так вот. Я этот самородок хорошо запомнил: будто у ласточки хвост, как две стрелки. Мы отмыли в конце июня, месяц прошел. Китайцы золото уперли две недели назад. Откуда же тогда «Ласточкин хвост» у Власика очутился?
– Хошь сказать…
– Ничего не хочу сказать. Я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Могу совет дать: тикать, брат, отседова надо. Неладное тут твориться. Хрен поймешь, какая каша варится: господа с ворами дружбу водят. Воры с урядником под гармонь песни распевают. А простые мужики без денег заживо гниют.
– Куда тикать-то? Везде так.
– Везде да не всюду. Краем уха слышал, по Жейбе кустари второй год мутят, сами на себя работают, все в общий котел и без хозяина. После сезона каждому по полмешка денег досталось. Вот бы к ним податься!
– О том тоже весть доходила. Да как податься, коли тайги не знаем?
– Да уж, куда ни кинь – кобылий хвост.
– Ладно уж, хватит песок толочь. Пошли на работы, кабы нарядчик не потерял. Вроде как и дождь поутих.
Поднявшись с мест, бергало свернули за склад.
Кузя – как зайчонок перед лисой. Даже не смел посмотреть, кто они, тем более знать, как зовут. В ушах слова старателя: «Как у Власика самородок очутился, если все золото китайцы украли?» В голову бахнуло, будто с той фузеи: «А ведь Стюра говорила, что китайцы пустые ушли, без золота. Откуда она знает?»
Поднявшись с места, вылез из-под настила, побрел в контору. Стал проходить мимо коновязи, погладил мокрую от дождя Поганку. Та в свою очередь всхрапнула: «Ты где бродишь? Домой пора!» Поднялся на крыльцо администрации, прошел в кабинет управляющего. Тот же приказчик развел руками:
– Нет еще, жди.
Вышел на крыльцо, обдумывая услышанный разговор. Сзади – стук каблуков. Изрядно захмелевший за это время урядник, теперь уже без огурца в кобуре, положил руку на плечо, прищурился:
– А-а-а, это ты? Не уехал еще? Поди, голодный? Хошь, на кухню проведу? Накажу – покормят.
В другое время Кузька бы не отказался, но сейчас было не до обеда. Как бы между прочим, негромко спросил:
– Скажи, дядька Михаил, а кто такой Кот?
Тот, даже не удивившись, нахмурил брови, посмотрев на Кузю, ответил:
– Вор. В кандальном бараке самый главный, – и поднял указательный палец. – Откель ты его знаешь? Зачем он тебе?
– Не нужен он мне вовсе, – не зная, как объясниться, промолвил Кузька. Кое-как выкрутился: – Это мы с Соколовым одно дело замыслили. Как сделать, чтобы наши барачные с вашими не имели контакт.
– Вон как? – сурово посмотрел на него урядник. – Дело хорошее! А то совсем распоясались урки, никакого сладу нет. Работать не хотят, да еще замышляют приисковые поставки под контроль взять. Выгнать бы их взашей, да боюсь, проблем больше будет. Так хоть порядок на прииске поддерживают, сволота. Ну да я их – замахал кулаками – поставлю под хомут! Они у меня мои сани потянут!
Угрозы длились недолго. Постучав по полу каблуками, Раскатов вызвал из кабинетов всех, кто в эту минуту был в конторе. Узнав, кто тут нарушает покой, приказчик, писарь и кассир успокоились, занялись своими делами. Перед тем, как вернуться за стол в кабинет, приказчик, умело прятавший правую руку под бумагу, потому что не хватало двух с половиной пальцев, предложил:
– Шел бы ты, Михаил Иванович, спать. Вернется дядька – мне чуб расчешет, что ты пьян.
– А ты меня поил? – загремел грозным голосом Раскатов. – Я ить тебя, Власик, врать не учил и не буду. Ты меня огурцом не напугаешь, – пьяно раскачиваясь, указал пальцем в потолок, – потому как Коробков мой лучший друг! Мы с ним на ентом прииске уже десять лет хозяйничаем. И таких поучак, как ты, за горой Валуихой в сани по пять человек запрягаем. А сами – на санях! Не посмотрю, что ты ему близкий родственник, кнутом задницу надеру! – И уже с улыбкой, шепотом для Кузьки: – Это я для порядку, чтоб знали, кто тут власть.
– Это Власик? – догадался Кузька.
– Да, он самый. А нашто он тебе? – все больше раскачиваясь, дышал перегаром Раскатов.
– Мне его не надо. Просто тетка говорила, что у Коробкова тут родные работают.
– Да, Власик ему племянник. А кто твоя тетка?
– Порунья.
– Порунья? – подкручивая правый ус, смешно, как овечка заблеял Раскатов. – Так мы ж с ней третьего дня у Свиридихи внучку крестили! Ишь, до сих пор здоровье поправляю.
Он хотел рассказать что-то еще, но из-за старательского барака вышли трое мужиков. Один из них был Коробков. Увидев его, урядник поправил картуз. Кузя облегченно воздохнул: наконец-то! Поднявшись на крыльцо, управляющий посмотрел на урядника, покачал головой. Узнав Кузьку, позвал за собой.
– Что там Заклепин отправил? – присаживаясь за стол, спросил он, а получив протянутую бумагу, погрузился в чтение.
– Когда Дмитрий уехал? – поинтересовался Кузя.
– Дмитрий? – поднял на него взгляд тот. Вспоминая, замешкался, наконец, ответил: – Сегодня утром.
– Сегодня? – растеряно повторил Кузя. – Эх, не знал.
– А что?
– Даше хотел трав передать.
– Каких? Зачем? – удивился Коробков.
– Дмитрий разве не говорил? Захворала она.
– Вот как? Нет, он мне об этом не говорил. А что с ней?
– Вроде как отравилась, только не знают, чем.
Коробков посмотрел в окно, потом на него, что-то хотел сказать, но промолчал. Стал писать ответ на той же бумаге ниже. Нацарапав пером несколько слов, подождал, когда высохнут чернила, свернул листок, передал его Кузе.
– Можно ехать? – положив послание в сумку, спросил Кузька, а получив положительный ответ, попрощавшись, вышел на улицу.
Урядника уже не было, его увел Власик. Прекратившийся было дождь опять разошелся. Посмотрев на мрачное небо, Кузька понял, что ждать просвета не имеет смысла. Пожалев, что не взял куртку, вскарабкался на Поганку, поехал на свой прииск. Хотел добраться до тетки Поруньи, чтобы там переждать непогоду и хоть что-то перекусить, но не пришлось. Не доходя нескольких сот метров до того дома, откуда в них сегодня стреляла бдительная соседка, кобыла остановилась как вкопанная. Что только Кузя с ней ни делал: понукал, стегал веревкой, тянул за уздечку – Поганка отказывалась идти дальше. Стоя под проливным дождем, не знал, что делать. Потом понял, что надо ехать в обход этого места. Повернул назад. Поганка будто ждала этого: фыркая и оглядываясь, побежала рысью.
Выискивая проход к реке, Кузя ехал долго. Сплошной забор вдоль дороги не давал места для сворота. В итоге вернулся к конторе, откуда выехал не так давно. Переехав мостик, очутился на приисковых разработках, свернул влево, направился вверх по течению вдоль речки. Здесь была такая же дорога, но он о ней ранее не знал. Возчики на телегах доставляли из многочисленных разработок на промывочную площадку золотоносный песок. Несколько повозок попались ему навстречу. Сгорбившиеся под дождем, промокшие насквозь коногоны, стараясь быстрее добраться под крышу и в тепло, отчаянно погоняли уставших лошадок. Увидев Кузю, удивленно смотрели на него: «Вот дурак! Куда в такую непогодь?» Все же один из них был добрее, остановился, на его вопрос, как лучше и быстрее проехать, махнул рукой в гору:
– Поднимайся, паря, вон по той дорожке! Там канава, поедешь вдоль нее и мигом доберешься до Спасского прииска. Так быстрее. А туда, – махнул вдоль реки, – не езди. Там отвалы и прижимы, все перемыто, не проехать.
Поблагодарив его, Кузя так и сделал. Свернул вправо и очень скоро очутился возле канавы, тянувшейся вдоль горы. Ее копали специально для подвода воды к гидравлическому монитору, своего рода пушки, которая под давлением направленного потока промывала золотоносный слой. Вырубленный подчистую для паровой электростанции лес давал прекрасный обзор. Отсюда, с некоторой высоты, Крестовоздвиженский прииск был как на ладони: видны все постройки, промывочная площадка. Слышно, как пыхтит электростанция, шумит монитор и разговаривают люди. Если бы не шум проливного дождя, можно было бы разобрать отдельные слова.
Ехать в этот час вдоль канавы оказалось не так просто. Дождь пропитал глину. Поганка скользила, норовя скинуть Кузю на землю. Ему пришлось направить ее выше канавы, где была плотная почва. Ехать стало легче.
На пути попалась небольшая тропинка, тянувшаяся наискось в гору. Поганка пошла по ней, он не стал ее останавливать. Было видно, что здесь проехали на лошади не так давно, может, сегодня утром. Четкие отпечатки копыт вели туда и не возвращались, но Кузе было все равно. Он ждал, что погода сжалится над ним, дождь кончится, можно будет отжать одежду, так как на нем не было ни единой сухой ниточки.
И мать-природа услышала его просьбу. В неожиданно порвавшихся тучах показалось солнышко, ниспадающие с небес тугие потоки воды ослабли, а через некоторое время вообще прекратились. Кузя обрадовался такому событию, ненадолго остановился, посмотрел назад. Ослепленная небесным светилом недалекая долина Чибижека казалось неким игрушечным миром. Она была теперь дальше, чем когда Кузя смотрел на нее от канавы. До нее было около версты. И отсюда она была прекрасна. Вероятно, место, где он сейчас стоял, также было хорошо видно снизу. Как и тот могучий, стройный кедр с когда-то сломанной медведем вершиной, которая потом превратилась в лохматую корону, похожую на оленьи рога. Непонятно, почему его не срубили, не вывезли и не сожгли, как сотни других таких же кедров, о чем напоминали многочисленные пеньки вокруг. Может, лесорубы пожалели его, или не хватило сил и времени. Так или иначе, он теперь стоял один посреди горы, как яркий памятник могучему лесу, некогда процветавшему здесь до прихода человека. Как вечный часовой дикой тайги, которому скоро уготовано засохнуть без своих собратьев. Как острое напоминание людям о том, кто помог выжить им в суровую годину.
