Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Крылак – не змеёныш, вот о чём забыл Гром. Крылак – недозмей. Змеёныш не успел бы прыгнуть так быстро и подставить себя под удар. Змеёныш бы вообще не прыгнул: для него слово Грома выше любого закона.

Истина.

Что с ними, потерявшими его, громью волю, сейчас делают люди? Кромсают на куски, бьют недозрелые яйца в долине? Пробиваются к Вьюге? Сколько их погибнет под огнём Змеихи? Какая разница… Гром видел, как на поле боя идут хинайцы, а этих вообще, как муравьёв.

А ведь именно хинайцы уничтожали последние выводки змеёнышей. Ещё тогда – почти три тысячи лет назад. Мать говорила – по описанию – хинайцы. Про переселение она не говорила, но он понимал: не хочет, слишком тяжела рана. Каково было не родившемуся ещё Змею не проникнуться к людям ненавистью? Завет отца гласит: драгуны решили обойтись без людей. Значит, и люди не во всём виноваты, есть вина и на Змеях…

Тысячу лет искал Змееву Страну, сколько времени потерял. А ведь за это время люди чему-то научились, расселились, закрепились, геройски уничтожили всех, кто хоть как-то относился к Змееву племени. Вот бы тогда отомстить, а? Ведь нет прощения убившему Змея? Нет, или, всё-таки – есть?! Почему люди не провалились под землю после того, что совершили? Это же они ломали народы! Уж Змеев-то народ – сломан? Под самый корень?!

– А я-то – не ломал!!!

Умей эхо убивать, Гром лежал бы сейчас счастливый и мёртвый.

Вьюгу жаль, она гнезда не бросит. Она и в обличье человека старалась не бросать кладку надолго. Даже творя чудеса, спешила скорее домой.

Чудеса… твори свои чудеса, Змей Горыныч. Делай добро людям, а они тебя – копьём под ребро и – чучело в трофейную комнату.

Заснул Гром тяжело. Ворочался, вынимая из-под себя неудобные коряги, закапывался в ил, закутывался в крылья. Вода в болоте холодная, да на воздухе – ещё холоднее.

Утром чихнул от снежинок, набивавшихся в ноздри. Вздрогнул, огляделся. Словно в детство вернулся: болото – периной, спящие лягушки, пригревшиеся за ночь – на завтрак, дорога без конца и начала. И нет никакой Вьюги – приснилась. И не было никакой Змеевой Страны, караванов, Мечислава, Четвертака, Кряжича, Степи – привиделись схолоду. И Крылака не убивал – не было никакого Крылака. Говорят, есть такое у людей: замёрзнут – начинают сказки видеть. И Надежды никакой нет. Не родилась.

Есть только зимнее болото, и солнце над вонючей водой.

И ещё – есть куда идти. Поразмыслил ещё раз. Да, больше идти некуда. Да и цели больше никакой нет. Смерть – единственная цель.

***

Большие Броды растут, словно по-волшебству. Стену закончили, мост достраивают, рвом занялись. Наконец-то.

Как и положено, ров копают от долины к реке. Придёт весна – запруду прорвёт, смоет, там только углубляй, расширяй, приводи в порядок. Мужички совсем с хинайцами, озёрцами да меттлерштадцами смешались, кроют друг дружку на четырёх языках. Что значит – дружба народов! Понимать надо. Ещё и степняки помогают, вносят свой калым в разнообразие бродских ругательств.

Ёрш подъехал к княжьему терему, бросил повод рыжему робёнку, перекинул ногу через голову лошади, спрыгнул. Малой поддержал, не дал упасть калеке, ловко увернулся от подзатыльника. Ёрш ухмыльнулся, приложил руку козырьком, вгляделся. Вторака на стройке не видать, может, в тереме? Какой к Змею терем, настоящий дворец! Кирпицовый, в три поверха, да ещё с нелепой башенкой. Говорят, там Мечислав с волхвом любят бражничать. Князя сейчас нет, так может быть, Вторак в одиночку хмельным накачивается?

Вот народ – ничему не учатся! Ворота нараспашку, утонули в сугробах. Ладно, свои не нападут, но есть же ещё степняки. Да и мало ли что может случиться, хотя бы на ночь створки надо закрывать…

– Эй, – Ёрш поймал за ворот душегрейки бегущего из терема мальчишку. – В тереме живёшь?

Испуг в голубых глазах сменился узнаванием.

– Ага. А князь скоро будет?

– Скоро. Почему ворота в сугробе?

Мальчуган непонимающе посмотрел на ворота, на Ерша, пожал тощими плечами.

– Ну, в сугробе. И чо?

– Я тебе дам – «чо», уши отскочат. Чтобы к моему выходу ворота свободно закрывались, ясно?

– Ясно, – ответил наглец, вывернувшись из-под руки. – А ты скоро выйдешь?

– Пообедаю и выйду. Смотри, я ем быстро.

Ёрш погрозил кулаком отбежавшему парню, но тот и не подумал испугаться:

– Э, да я выспаться успею!

– Я тебе успею!

Мальчишка убежал, Ёрш с улыбкой ступил на крыльцо. Свободный народ: даже мальчишки князей не боятся, держат защитой. Челядь в тереме расступается уважительно, но без страха. Признали, обмели вениками от снега, проводили в трапезную, отправились искать Вторака.

Девка сдержано, словно меттлерштадская служанка в корчме, склонила голову:

– Улада сейчас выйдет, она детей кормит. Повар велел обождать. Он чегонить на скорую руку приготовит. Морс клюквенный будете?

– Велел, – хмыкнул Ёрш. – Надо же – «велел». Тащи морс. Но сначала – пива. И ещё чтонить по мелочи. Варёного что ли мяса.

Девка ушла, словно сама тут княгиня, Ёрш осмотрелся. Огромный камин – украшение комнаты – грел не хуже печки в бане. Запах знакомый, угольный камень, что ли? Точно, жар так и тянет, словно к кузнецу в гости пришёл. Ёрш некоторое время размышлял, куда сесть за огромным дубовым столом. Во главе – не к месту, в задах – не по рангу. Махнул рукой, сел посерёдке.

В самый раз.

Дальняя дверь скрипнула, вошёл мужичок, плечи широкие, седой, из таборников. Что-то знакомое мелькнуло в карем взгляде, Ёрш всмотрелся, ахнул:

– Бесник?!

– Здорово, Ёрш. Сиди-сиди, я тут не хозяин, так… приживалка. Робёнок.

Блиц

Бесник вылез из толпы, держа плачущую дочь на руках. Зря взял с собой, девчушка испугалась бешеную толпу, заревела.

– Успокойся, Улечка, доченька моя. Успокойся. Они живы, выехали, всё хорошо. Вот люди, напугали мою Улечку, – отец, как мог, успокаивал, гладил по головке, прижимал к себе, стараясь как можно быстрее уйти от гомона и криков.

Со смерти жены кузнец души не чаял в дочери, родившейся в мать – светловолосой и сероглазой. Лишь разрез глаз да смуглая кожа – от папы, но летом этого никто не замечал. А если смеётся, то и глаза, в общем-то, мамины. Только бы не плакала: сил нет слушать детские рыдания.

– Напугали маленькую, напугали. Ничего-ничего, мы уже далеко, успокойся, Улечка, всё хорошо. Всё? Успокоилась?

– Угу, – кивнула Улада.

Ещё хныкающую, опустил на землю, повёл за руку к кузне. Ничего, князь не даст пропасть семье. А Бесник сделал, что мог. Разгорячившаяся толпа не заметила, как увесистый куль упал на дно телеги. Шутка ли? Чтоб гнали князя, так это – чего уж там, невпервой. Бывало, и княгинь по-Восточной гнали. А детей-то за что, они-то что сделали? Пропадут же. Нет, Миродар – не даст. Очень хотелось верить в свои мысли.

Доннер

– Робёнок.

Кузнец хохотнул, подошёл к Ершу, обнял за плечи. Тысячник глянул на кузнеца:

– Какими судьбами?

Бесник кряхтя уселся рядом, подбоченился.

– Знамо, какими. К дочке приехал. Она гонца отправляла, говорила – кузнецы нужны.

– Дык, кузнецы везде нужны.

– Тут – особливо. Какую огромадину строят: я увидел и то не сразу поверил. Пришлось Жмыха себе в помощь брать, чего ему в робятах болтаться.

– И как, справляется?

– Непривычно ему, но видно – старается. Ничего, сладим кузнеца.

Однорукий князь поёрзал, помолчал. Что-то разговор не клеится.

– Как Улька, Милана?

Бесник скривился, тяжко вздохнул. Вошла давешняя девка с фарфаровым кувшином и пивными кружками на подносе, поставила. Бесник махнул ей, дождался, пока уйдёт. Медленно налил тёмного пива, отхлебнул.

– Милка родила. Улька двоих кормит. Такие дела.

Дверь снова открылась, девки принесли глубокие тарелки с мясом, мочёными яблоками, кислой капустой. Ушли, Бесник велел Ершу есть, сам неспешно рассказывал последние вести. Как Милка старела, Ёрш сам видел, а вот, что на утро после родов она снова молодой стала, удивился.

– Только волосы седые, – вздохнув, закончил Бесник. – Словно лён белёный.

Помолчали. Повздыхали. Ёрш покивал, ни о чём не думая, снова вздохнул:

– Понятно. Назвала хоть?

– Миродаром. Над прадедом, что ли посмеяться решила?

– Постой! Как это – Улада – кормит, – запоздало сообразил походный князь. – У неё же, ну…

– Пошло молоко, – махнул рукой Бесник. – Наутро после Милкиных родов. Как пропало, так и пошло. Вторак удивляется: ничего, говорит, не понимаю.

– А я-то не сообразил, – засмеялся Ёрш. – Девка говорит: «Улька детей кормит». Я подумал – девчат своих, пригретых.

– С теми – проще всего: друг за дружкой смотрят.

В палату вбежал Вторак. На этот раз Ёрш успел подняться, выскочить из-за лавки, пойти навстречу. Обнялись, расхлопались по спинам.

– Давай, рассказывай! – Вторак налил себе, словно забыл, что гостя сначала надо накормить.

Впрочем, первый голод Ёрш уже утолил, начал неспешно рассказывать о походе к Змеевой Горе, драке со змеёнышами, убийстве Крылака. Принесли обед, беседа шла уже под запечёного в меду поросёнка, любимое блюдо Миланы. Незаметно появилась Улада, тихая, словно мышка. Понял, только когда спросила о здоровье Мечислава. Змеево серебро её не заинтересовало, разве только в смысле, когда караван придёт.

– Сегодня вечером. И хинаец обозом, мы навстречу поедем.

– А Мечислав?

– Надо сначала с делами разобраться. Я вообще-то за Втораком. Отпустите?

– Когда?

– Хорошо бы сегодня. Я вообще, одна нога здесь, другая там. Мечислав гонцом определил. – Ёрш хмыкнул, посмотрел в серые глаза княгини. – Ну, ты его знаешь.

Улада словно не поняла шутки:

– Не сердись. Это он от доверия.

– Да я не сержусь… так как с Втораком?

– Пусть езжает. У нас всё в порядке.

– Караван примете?

– Примем, не переживай. Хинайцы как раз мост достраивают, надо будет расплатиться.

Перешли к разговору о делах городских, мелочах, устройстве кузницы для Бесника. Разговор вроде и вежливый, да что-то всё не клеился толком. Ёрш почувствовал, что в доме не всё слава богам, как-то, будто воздух тяжёлый. Потихоньку начал сворачивать беседу, готовиться к отъезду.

Вторак поднялся к себе – собрать котомку, Бесник вызвался проводить до конюшни, Улада попрощалась и так же, мышкой, пропала. Выходя на улицу, Ёрш ухмыльнулся – прибрал-таки парнишка во дворе: ни следа от сугроба у ворот не осталось. Свободные люди о долге не забывают.

Глава третья

Гать, твою мать.

Левой-правой, левой-правой.

Гать.

Твою.

Мать.

Три недели в болоте, по-колено в вонючей воде, доверчивые лягушки на завтрак, серость пасмурного неба, хмурое одиночество скинули со Змея налёт городской жизни надёжнее ножа в руках хозяйки, очищающей рыбу от чешуи. Уже забылись и цель, к которой шёл и причина, движущая к этой цели. Ещё остались в голове прежние мысли: гать – люди, коих положено избегать. Кем и зачем положено – забылось. Каких именно людей – тоже. Цель промежуточная превратилась в самоцель, вытеснила остальные мысли за ненадобностью. И лишь в дальнем уголке сознания пищала маленькая мышка: сюда шли, дошли. Теперь – на запад, в леса. К селеньям, где не успел ещё поставить Змееву Башню, построить склады, начать торговлю.

Много ли ему осталось жить в человечьем обличьи? Если считать, что сейчас Гром чуть старше шести с половиной тысяч лет, осталось немногим больше трёх тысяч. Около десяти лет, не более. Если не высовываться, завести пасеку на хуторе, жить отшельником, иногда врачевать за хлеб – не так уж и много, всё истратится, моргнуть не успеешь. Главное – тихо, без чудес. Поселился старик на отшибе, пусть его. Мало ли в Полесье беглых?

Вон сколько.

Утреннее солнце золотило снег на деревьях, облагораживало серые лужи и коричневые проталины, и, словно перст указующий, сверкало на стали клинков и наконечниках стрел. Троих с луками Гром приметил слева от гати, на деревьях. Четверых, с мечами – справа, за кочкой. Эти, скорее всего, выскочат, если стрелки промажут. Боги, как всё это надоело, а? Сколько же вас грушами висело вдоль Змеевых трактов в назидание тем, кто осмеливался грабить караваны? Помнится, змеёныши везли с собой специальную телегу, наполовину гружёную едой, наполовину – вервием. Даже цены на лён тогда подскочили.

Чуткое ухо уловило скрип натягиваемого лука, второго, третьего. Надо же – опытные, человек бы не расслышал. Только непонятно, зачем им это? Видно же – без скарба, даже мешка с собой нет. Или надеются на зашитое в одежде? Или просто для развлечения?

Дурачьё.

Змееву броню пробьёт лишь самострел.

Знакомый щелчок пружины вывел из задумчивости и невольной жалости к разбойникам. Крылья распахнулись, Гром подпрыгнул локтей на тридцать, направил полёт к ближайшему лучнику, заодно нашёл арбалетчика, проследил, куда воткнулся болт, оценил меткость стрелка. Не будь Гром Змеем – лежать ему сейчас на окровавленной гати.

Левый клинок отрубил голову лучнику, правый подсёк верхушку дерева. Ноги с силой оттолкнулись от настила, бросили тело к тому стрелку, что оказался за спиной. О том, который слева Гром не думал: верхушка падает правильно – зашибёт, или скинет с дерева. Ноги упёрлись в мягкое, когти зацепили, дёрнули. Третий лучник полетел на арбалетчика, ещё не успевшего оторвать приклад от плеча.

Никаких свидетелей, стучало в голове, никто не должен сбежать. Змей снова приземлился на тракт, взмахнул крыльями, подпрыгнул. Нашёл четверых, что опомнились и с криками начали разбегаться. Ну, уж нет. Поздно поумнели, братцы. Настиг ближайшего, схватил. Деревья мешают, но с его скоростью никому из людей не тягаться. Лишь всхлипы и бульканье из разорваных глоток. Не забыть добить раненых: лучника с арбалетчиком.

Сложил трупы на кочку подальше от тракта, осмотрел. Восемь дурней: чего с него брать, неужели не видно? Трясина им домом.

Оружие дряное, доспехов нет вовсе, одежда – нищему на смех. Всей прибыли – арбалет, десяток наконечников, два болта, четыре ножа, меч, пика, да медный оберег на верёвочке. Уже и забыл, как опасно бродить вне Змеевых дорог. Если так дальше дело пойдёт, не успеет Гром добраться до ближайшего селения – падёт под тяжестью трофеев.

Обошлось: гать перешла в лесную дорогу, супротив ожиданий, разбойников больше не встретилось.

Дым учуял за несколько вёрст, но переночевать решил в лесу, не решаясь выходить к селению в сумерках.

На рассвете ещё раз осмотрел трофеи. Один ремень с ножнами попроще, да ножом получше, решил оставить себе, чтобы не выделяться от местного люда. Вышел из леса, на звук определил кузню. Бедная, как все сельские, много не выручить. Хмурый кузнец осмотрел скарб, покачал головой, купил дёшево, зато пообещал, что в трактире бесплатно накормят, даже отрядил от мехов сына – проводить. Улыбался, бормотал вполголоса. Откуда ему, человеку, знать, что ухо Змея услышит каждое слово.

– Поутру из леса с полным мешком оружия, что отдал за бесценок, – слышалось за спиной. – Или дурак, или – герой. Побольше бы нам таких стариков.

Надо быть осторожнее, подумал Гром, глядя на затылок мальчишки, вприпрыжку бегущего к трактиру. На таких мелочах запросто к стенке прижмут. Заодно пожалел, что последнее время мало говорил с простым людом, считая его глиной, инструментом. Всё больше общался с князьями, отдавая переговоры с чернью на откуп змеёнышам.

В трактире выбрал дальний столик, уселся лицом к входу, натянул капюшон поглубже, молча ждал, пока мальчишка переговорит с заспанным тощим хозяином. Тот смотрел на раннего гостя, зевал, безучастно пожал плечами, попросил подождать, пока разогреется вчерашнее. Гром кивнул, вынул нож, положил на стол, прислонился спиной к стене, закрыл глаза.

– Прикидывается, – послышался сквозь дрёму голос трактирщика.

Женский голос ответил:

– Кем?

– Стариком, не понятно, что ли? Нож видела?

– Ну.

– Вот и ну. Заразы нож.

– Платит?

– Кто?

– Гость.

– Чурбан платит. Мальчишку прислал.

– Ну и слава Змею: нет больше Заразы. А путник пусть прикидывается, не наше это дело. Может у него врагов, как у тебя – нищеты.

Змей безмолвно хмыкнул: врагов, как нищеты, надо же. Если у трактирщика нищеты столько же, сколько у Грома врагов, то этот тощий – настоящий Предводитель нищих. Великий Князь босоты. Хинайский Император попрошаек.

Селение просыпалось, снаружи послышались звуки жизни: ржание, топот копыт, разговоры.

Один голос оказался знакомым. Память напомнила: гать свежая, брёвна не гнилые.

Что ж ему так не везёт, а? Почему боги вывели на тракт, ведущий из Бродов?

***

Вторак замер на пороге, сложил руки на груди, что не так уж просто сделать, будучи одетым в толстый тулуп. Да и рукавицы: сказать по чести – не каждому под силу такие просунуть подмышки. Голова пряталась в пушистом стоячем воротнике, чужеродная, смуглая, с чёрной, обёрнутой вокруг макушки косой, что больше походила на обильно посыпанную снегом диковинную шапку. Сейчас снимет, ударит пару раз по-кряжицки о штанину, бросит на стол. Огроменные валенки делали из волхва горного гиганта, наведавшегося в городок померяться силушкой с местными героями. В санях, что ли ехал?

Через миг в плечо гиганта толкнул ещё более могучий – Тихомир. Шире в плечах, выше ростом, на голове степной треух. Даже сапоги не многим уступают валенкам волхва. Для таких, наверное, специальные зимние стремена куют.

Следом ввалились весёлые Мечислав и Ёрш: младшие братья гиганта Тихомира и старшие – Вторака. Гром смотрел на них со своего места из-под капюшона надкрыльев, не зная, куда лучше броситься: на них, или бежать. Если через кухню – нипочём не догонят. Другое дело, зачем? Боги попусту не сводят.

Трое посмотрели на оцепеневшего Вторака, проследили взгляд, затихли. Красные носы выпускали клубы пара, Ёрш, наконец, догадался прикрыть дверь ногой.

Что дальше, чей ход? В шашках первыми ходят белые. Вот они, четыре заснеженные фигуры. Но эти-то свой ход уже сделали. Только дурак не сообразит, что искали Грома. Вот, нашли. И теперь не знают, как поступить: дать сбежать через кухню или выпустить в главную дверь. Что драться эта четвёрка не собирается, сообразит и хранитель. Это, в свою очередь означает, что Вьюгу, скорее всего, пощадили. Возможно, даже оставили яйца в гнезде.

Змей склонил голову, пытаясь решить, надо ли ему это: не победа, не поражение. При своих. Ему сохраняют жизнь, он сидит в своём гнезде и не высовывается. Растит Змеев в ожидании новых героев, что захотят показать доблесть своим дамам сердца.

Нет, всё-таки – поражение. Крылак умер неотмщённым, в голову как-то не пришло, кто именно его убил. Змееву Страну теперь не найти: кто же послушает нелюдь и отрядит почти достроенный флот? И, вдобавок – несвоевременное рождение Надежды. Недонадежды.

В одиночку Вьюга могла восстанавливать Змеев род тысячу лет. Нужны самки. И сейчас они лишились первой из шести. Дождутся ли остальные своего срока? Младшей ждать ещё пятнадцать лет. Где их взять, эти годы?

Каков твой ход, Гарагараахат?

Боги снова решили посмеяться. Это в шашках всего два поля – чёрное и белое. В жизни их бывает больше. Свой ход сделал трактирщик, толкнувший дверь ногой и вышедший из кухни с большим деревянным подносом вчерашней еды. Ноздри Грома дёрнулись, уловили аромат варёного мяса, всю ночь пролежавшего на леднике и теперь едва разогретого до состояния, чтобы его можно было грызть, не рискуя попасть зубами на лёд.

– О-о-о! – Радостно пропел трактирщик тоненьким голоском, – Не врут приметы! Первому гостю бесплатно, так боги ещё пошлют! Садитесь, гости дорогие, выбирайте любой стол!

Быстрее молнии хозяин поставил поднос на стол Грома, вытер мосластые руки о передник, с улыбкой обернулся к гостям, подмигнул, указал пальцем на глиняную стену:

– Сын уже печь затопил, скоро тут совсем тепло будет. А у меня праздник: Хавронья вчера восьмерых поросят принесла! Не желаете ли совсем молочных? Понятно, чуть дороже, но для дорогих гостей ничего не жалко! Запеку в лучшем виде, пальчики оближете, не косточки – хрящики!

– Это ко мне, – вмешался Гром, отчего хозяин сник, явно пожалел о сказанном. Первый гость – бесплатно, а новорождённых поросят скармливать за так – самое распоследнее дело! Не обращая внимания на хозяина, Змей поманил пришедших:

– Садитесь ко мне. Хозяин угощает.

– Мы заплатим, – буркнул Тихомир, глядя на побледневшего трактирщика. – За семерых. Восьмого – первому посетителю, бесплатно. Идёт?

Глаза хозяина округлились, лицо стало счастливым, словно он только что повстречался со старым другом, которого считал погибшим:

– Идёт? Вы говорите – «идёт»? Да вы мои самые дорогие гости! Князь Полесский не сравнится с вами в щедрости!

– Это потому, что он не хочет вступать в Змеевы земли, – сказал Мечислав, развязывая пояс тулупа. – Будь он Змеевым князем – как сыр в масле катался бы. Ни забот, ни хлопот: знай себе, серебро подсчитывай. Верно, путник?

Гром не сразу понял, что Бродский обращается к нему, не хочет выдавать, с кем трактирщик имеет дело. Ответил медленно, подбирая слова:

– Работать надо везде. Я бывал во многих странах и нигде не видел лёгкой жизни.

Трактирщик явно заметил напряжение между гостями, постарался сначала стать невидимым, потом – совсем исчезнуть. Как бы дорогие посетители тут всё не разнесли. Бочком-бочком начал отступать к кухне, но был остановлен окриком Вторака:

– Пива принеси. Дмитровского или ещё чего. Вино озёрское есть?

– И вино, и пиво, и меды и самогон! Весь стол уставлю, веселитесь, сколько душа потребует!

***

Мечислав смотрел Грому в глаза. Как бы на него не броситься. Змей словно понял, после долгой паузы спросил:

– Как Милана?

– Родила. Вторак сечение делал.

– Можно было и без него. Ей ничего не угрожало.

– Как, – вмешался Вторак. – Там ребёнок неправильно лёг!

– Подумаешь… положи семя вверх тормашками: один пень – взойдёт. Оправилась?

– Тяжело. Уехала в Кряжич, показать сына Кордонецу.

– А он?

– Говорят, увидел наследника и на утро помер.

Гром усмехнулся:

– Вот, дурак. Его же никто не заставлял помирать.

– Не заставлял, – кивнул Бродский. – Он сам обещал.

– Тем боле – дурак. К богам только дураки наперегонки бегут.

– У нас не принято о покойниках плохо.

– Я – не плохо. Я – честно.

С грохотом распахнулась дверь из кухни, корчмарь вынес вина, пива, ещё чего-то, всё в пузатых кувшинах. Сзади тащился мальчишка, по виду – сын: такой же тощий, рыжий, конопатый. Поднос с закусками занял почётное место посреди стола, кувшины расположились вокруг. Мальчик мигом убежал, вернулся с кружками, начал открывать кувшины. Запах терпкого вина и тёмного пива заполнил помещение. Тёмные, закопчённые столы приняли пену, впитали почти без следа, словно тоже любили выпить. Видать, хозяин старательный, порой выскабливает столы, но денег на новые у него нет, всё стареет, превращается в труху. Вон, даже уголок столешницы раскрошился.

– Гром, – спросил Мечислав, дождавшись, пока хозяин подзатыльниками выгонит сына. – Скажи, Гром. Почему она выжила?

Змей откинулся на спинку, сложил руки на груди:

– А почему – нет?

– Её же Улька прокляла.

Змей усмехнулся.

– С чего ты взял?

– Она мне сама рассказала.

– Милана встала под защиту богов. Что ей Улькино проклятье?

– Но ведь она поседела!

– Это не седина. Это печать Вьюги. Милана отдала долг.

– Какой?!

– Решила рожать. Не все решаются.

– У неё же зубы выпали, она состарилась!

Вторак положил ладонь поперёк стола, словно разнимал дерущихся:

– Утром после родов она снова стала молодой. А перед отъездом у неё начали резаться новые зубы.

– Всё правильно, – улыбнулся Гром. – Это и есть – чудо.

– Чудо?

– Ну да. Чудо всегда только поперёк бывает, ты не знал?

– Ну, как то… так то, наверное, знал.

– Ну вот. А что состарилась… наверное, дала какой-то обет. Не знаю.

– «Сто лет нести буду», – щелкнул пальцами Вторак. – Она мне говорила.

Гром развёл руки:

– Всякое бывает. Иные готовы умереть, лишь бы родить. И умирают. А потом – воскресают.

– Но – почему? Она же принесла себя в жертву!

– Принесла. Ну и что? С чего ты взял, что она нужна богам прямо сейчас? Захотят – примут.

Мечислав не заметил, как кончился первый кувшин, налил из второго.

– Получается, ты – не врал? Правда, их слышишь?

– Богов? Слышу. Если повезёт, скоро перестану.

– Это как?

Гром расчесал когтями бороду, встал, прошёлся по комнате, словно и не старик совсем. Уселся на лавку, увалившись на стол локтями:

– Сколько раз вам, дуракам, говорить? Боги говорят со всеми! Им всё равно, с кем говорить! Человек был один! Змей был один! И они, в одиночку, слышали богов одинаково! Одиноко! С ока на око! Теперь вас, людей, много! Вы за своим шумом не слышите богов. Комары, жужжите в своём рое, даже друг друга не слышите. Да что там – себя не всякий раз. А нас с Вьюгой – двое! Для нас голос богов – обычное дело!

Вторак, подражая учителю, сложил руки на груди, откинулся на лавке:

– Но ведь мало – слышать? Надо ещё и понять, верно?

– Верно!

Гром бесцельно посмотрел на столешницу, плечи опустились, руки безвольно легли на колени.

– Верно. Боги обещали не отворачиваться. А почему отвернулись, я не понял. Мы должны были найти Змееву Страну. Боги обещали.

Мечислав смотрел на старика, что будто по карте блуждал взглядом по трещинам-рекам, сучкам-горам и пятнам-озёрам, искал свою Страну, решал, куда бы ещё отправить народы и караваны. Вторак встал, уселся, уставился на учителя, ставшего похожим на обиженного ребёнка, заговорил буднично, словно речь не о богах, а о видах на урожай. Правда, присоединился к беседе, зайдя с такого далёкого тыла, что князь даже не понял – не потерялся ли волхв на поле боя.

– Дядюшка Хэй не собирался убивать Вьюгу. И разорять гнездо. Даже яйца в логове не стал. Правда, требовал взять с тебя обещание, что все они дозреют свои двенадцать лет. Все змеёныши, что выйдут из логова, дождутся своего часа. Тогда он обещал не убивать тех, чью скорлупу ты уже разбил.

– Зачем ему это? – Гром хмыкнул, щека дёрнулась тиком, голова пошла следом, качнулась. – Хинайцы уничтожили наши выводки больше двух тысяч лет назад. Что изменилось с тех пор?

– Это не всё. Дядюшка Хэй требовал взять с тебя обещание, что Вьюга и другие Змеихи больше не будут нести недозрелые яйца. Если вы согласны, все змеёныши проживут свой срок.

– Что ещё ему обещать? Ежегодно выставлять под ваши копья по сыну?

Вторак смешался, посмотрел на Грома по-птичьи, удивлённо:

– Это ещё зачем?

– Мне мать рассказывала. Убийство Змея было испытанием для витязей и райтаров.

– В Хинае не было. Хинай выжигал только змеёнышей.

– И чем они не угодили?

Взгляд Вторака изменился, Мечислав почувствовал в нём какую-то особенную силу, словно ученик превзошёл учителя. Или нет, словно сын увидел, что отец – не самый сильный и ловкий на свете.

– Всё-таки дядюшка Хэй оказался прав. Ты совсем ребёнок. Столько лет прожил, борода чуть ни до пола, а ни на гран не поумнел. Бродишь среди людей, тратишь годы на суету. Надо было тебе идти учиться в Хинайскую Императорскую Школу. Там бы ты всё узнал. Да и я, заодно.

– Что? Что я узнал бы?!!

Глава четвёртая

Вторак прерывался лишь для того, чтобы откусить, запить, поковыряться щепкой в зубах. Раджинец не хотел признавать, что хинайцы знают о Змеях куда больше его племени, но, дитя своего народа – не мог этого отрицать. Гром слушал волхва, не перебивая, не меняясь в лице, лишь капюшон слетел с головы, раскрылся, лёг на плечи. Спутанные волосы висели космами, глаза уставились в точку на стене.

Хинайцы не были врагами Лун, напротив – у них даже есть культ. Но появление змеёнышей поставило под угрозу всё племя людей. Недозмеи, сверхлюди. Каких нечеловеческих усилий стоило хинайцам переломить ход войны? Страх перед её повторением не изгладился до сих пор: многочисленные монастыри, где обучают немыслимому для обычного человека. Чудовищная плодовитость хинайцев, готовых бросить в бой столько людей, пролить столько своей крови, сколько потребуется для победы. Отголоском этого страха стала плодовитость раджинцев, испугавшихся хинайцев и в конечном итоге – война, что тысячу лет назад завершил Гром. И трактат Императора о том, что ни один хинайский воин не покинет пределов Империи.

– Ведь, покинул? – хмыкнул Тихомир.

– Пришлось. Хинайцы нашли новое логово. Правда, это не совсем воины. Они – боевые монахи. Вроде-бы, совсем не воины.

– Понятно. Кругом обман и крючкотворство.

Вторак развёл руки, продолжил.

Узнав, что степной хакан интересуется Лун, Император разослал в монастыри приказ. Все монахи становились учителями, в ученики начали набирать старших сыновей семейств. Это что-то вроде меттлерштадской мобилизации. Да, и это очень важно – хинайцы никогда не убивали самих Лун. Их целью всегда были только змеёныши.

– Из-за их многочисленности, – понял Змей.

– Нет. Или – не только. Из-за того, что Лун преступили завет богов. Слышишь, Гром? Тот, что ты вбивал в меня своей клюкой.

– Как! Чем?!

– Лун ломали свой народ через колено! – Вторак встал, ткнул в Грома недопитой кружкой пива. Опасно близко плеснуло к краю, но – удержалось, не перелилось. – Ты, Гром, не давал созреть яйцам, вырасти им в настоящих Змеев! Поспешил, и, превратил свой народ в рабов! Теперь ты их бросил, и они не знают, как жить дальше. Двубор не справляется: он никогда не сможет быть главным. Решать не то, что за других, но даже за себя. Всё племя змеёнышей – созданные тобой безвольные уроды!

Глаза Грома закрылись. Так выглядит поражение, понял Вторак. Поражение в прозрении. Если вдуматься – самое тяжёлое из возможных. Можно собраться с силами и переиграть битву, но что делать с пониманием?

– Боги говорили мне, – раздался тихий голос. – Они твердили и твердили, с самого начала не переставая – «нельзя ломать народы». Все народы, но и Змеиный народ тоже – народ.

– И «нет прощения убившему Змея» – тоже тебе.

– Тоже мне, – эхом раздалось в корчме.

– Как это?! – в один голос удивились Тихомир с Мечиславом. Гром лишь отмахнулся надкрыльем.

– Я убил тысячи невызревших, неродившихся, невыросших Змеев. И если бы не творимые Вьюгой чудеса, нас бы уже не было. Боги не отворачивались. Они только и делали, что кричали мне. Мне!

– Тебе, – цикнул Вторак. – А ты посчитал себя проводником богов. Гласом Решающим.

– Да. И забыл, что жертвовать можно только собой. Скольких я принёс в жертву… тогда понятно, о какой жертве боги говорили Крылаку. И он-то свою жертву принёс. Прости, Крылак.

Из кухни с визгом выбежал сын хозяина. Вслед за ним с туго свёрнутым полотенцем выскочил корчмарь, замахнулся, но мальчишка ловко юркнул под стол и на четвереньках побежал к выходу.

– Не знаю, не знаю, не знаю – как!!! – послышалось снаружи.

– Ищи, дитё! Пока не найдёшь – за соусы не берись!

Хозяин закрыл дверь, обернулся к посетителям, смущённо улыбнулся, утёр лоб фартуком.

– Прошу простить, дорогие гости. Дело семейное.

– Что-то потерял? – Гром ткнул пальцем в окошко.