Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– А-а-а, понятно. А где Степная Мать?

– Степной Матерью этот камень зовут. Мы отъедем подальше, лошадей остудим, а ты говори с ним. Если отзовётся – увидишь духа.

– Откуда знаешь? Разговаривал с ним?

– Не с ним. С теми, кто уже – с ним.

Охрана отъехала так далеко, что и копыт почти не слышно, лишь изредка – ржание. Милана походила перед камнем, пожала плечами. Увидела костровище степняков, пнула пепел, взвив смерчик. Вдохнула, чихнула, ну и запах. Посмотрела на жухлый круг поблизости: наверное, юрта стояла. А камень…

– Камень, он и есть камень, – отвернулась, плечи опустились. В голове появилась лёгкость: знать, не простое что-то степняки жгли в костре. – Зря приехала.

Последнее сказала вслух, удивилась, как охрипла в дороге, закашлялась. Захотелось воды.

– Выпей из ручья под камнем, – раздался глубокий певучий голос.

***

Милана чуть не подпрыгнула от страха, обернулась, что тот смерчик.

Прислонившись к камню, стояла высокая, стройная молодая женщина. В белом плаще до земли, перехваченом золотой застёжкой. На лбу обхватывающий белые волосы рубин на цепочке. Не седые, а именно снежно-белые. А лицо… тоже красивое, наверное. Только, не привычна такая красота в кряжицких местах. Да и в Бродах, если честно. А если вспомнить меттлерштадского обера с его наёмниками, да степняков с озёрцами и блотинцами… нет. Нигде бы она не казалась своей. Женщина едва заметно улыбнулась, отошла от камня, указала рукой.

– Вот тут маленький ключик бьёт. Утоли жажду.

Милана подошла, посмотрела. Действительно: совсем крошечный – одной ладошкой зачерпнуть. Присела, напилась, повернулась к терпеливо ожидающей женщине.

– Это мне поможет, да?

– От жажды? От жажды вода помогает. – Женщина сказала это с таким видом, словно открыла главную тайну жизни. Захотелось её ударить, да кто же духов бьёт?

– А мне… с этим…

Милана коснулась руками живота, всё ждала, что дух догадается. Но женщина лишь склонила голову набок, посмотрела внимательно, пронзительно. Княгиня из упрямства уставилась глаза в глаза и вдруг, поняла, насколько этот дух стар. Маленькие морщинки в уголках глаз могли быть и от частого смеха, но не привыкло это лицо смеяться. Даже, непонятно, радовалось ли оно вообще в своей жизни.

– С ребёнком, – зачем-то уточнила Милана.

– А зачем тебе ребёнок, юная женщина? – дух оторвался от камня, сделал несколько шагов навстречу. Ноги будто и не касаются земли. «Павой плывёт», говорят о таких в Кряжиче. Лишь полы чуть цепляются за траву. – Зачем? Мечислава привязать? Кордонецу наследника принести? Так и то и то у тебя было, ты отказалась. Для чего богам тебе ещё одну душу дарить? Чтобы ты снова её им в лицо швырнула?

– Но я ведь…

Женщина подняла ладонь, приказывая слушать.

– Молчи, Милана. Молчи и слушай. Спит в тебе ребёнок. Твоей настойчивостью, Уладиным милосердием, Мечиславовым покорством. А то, что ты дитя не чувствуешь, так и оно тебя пока что не чувствует. Думает: остаться, или покинуть жестокое чрево, как покинули его твердимировы дети. Разбудишь его, полюбишь – выживет. Усомнишься, захочешь выгнать – сам уйдёт бесследно. И тогда – не проси больше. Бесполезно. Так сказали боги. А решать… всегда тебе. Теперь всё решать только тебе.

Милана задумалась, посмотрела на духа. Откуда эта бледная знает имена? Не сама ли с собой, нанюхавшись трав степных, третья княгиня разговаривает? Хитро прищурившись, девушка решила проверить.

– А как его разбудить? Посоветуй травки или, быть может – у волхва настой какой попросить? Особенный?

– Зачем – травки? – Дух лишь передёрнул плечами и поднял левую бровь, словно не понимая. – Какие травки?

– Ну как – же? Надо же лечиться? Я же отравлена мамкиным настоем. Так ребёночек, может быть, и не проснётся вовсе.

– Боги не лечат, Милана. Боги творят. Что им травки, если для них и люди и деревья – те же травки? Разве только люди – решают, а травки – нет. Только в себе найдёшь силы разбудить сына. Если найдёшь.

Какую же дрянь жгли в костре степняки, что голова даже от пепла пошла кругом?

Блиц

– Улечка-улитушка, Ладушка-оладушка моя, – лёжа в кровати, Милана сочиняла нескладушки. С виноватой улыбкой глядела на кузнецову дочь, вышивающую на пяльцах. – Мамка сказала, это ты меня вернула. Песнями своими, любовью своей, заботой. А я вот любить-то и не научилась. Хоть и старше тебя на два года, и замужем уже была, а вот видишь, как оно получилось? Никому любви не подарила, а кому подарила, у того и отняла. А ты у Мечислава своего любовь отняла, да со мной поделилась. Не обидится?

Улада покраснела, положила вышивку на колени:

– Это как же я с тобой поделилась?

– Мамка сказала. Ты плакала у кровати, выхаживала, словно котёнка слепого. Уйти не давала, держала. Мамка говорит, это я от зависти не померла – увидела твою любовь и позавидовала, захотела такую же. Всё у меня было, говорит, любви только не было.

– Как же это её у тебя не было, если ты и с мужчиной была и ребёнка носила?

– Как у тебя не было. Ты и с мужчиной не была и Мечислава своего только с детства помнишь, а несёшь его в себе, лелеешь, как маленького, как ребёночка. Растишь, словно плод. Только мамка говорит, тебе больнее, чем мне будет.

– Чем же?

– Чем мне! – рассмеялась девушка. Вдруг посерьёзнела, приподнялась на локте. – Придёт твой Мечислав, будешь ты его со своими мечтами сравнивать, а не таким он окажется. Что делать будешь?

Улька задумалась. На лице читалось: ведь правда, не такой он, как она себе представляет. Не бывает так, чтобы точно такой. Что делать тогда?

– Мечты переделывать.

– Ишь!

За разговором не заметили, как вошла мамка-ключница.

– Ишь! – повторила мамка, после долгой неуютной паузы. – Это кто же тебя учил мечты переделывать? Ты у ведьмы в ученицах не ходила?

Ключница поставила медный таз на лавку рядом с кроватью, вытерла мосластые руки о передник, пригладила седые волосы.

– Чужие мечты мы все переделывать горазды, а о том, чтобы кому удалось свою мечту под настоящего мужика перекроить, не видывала.

Улада поджала губы, моргнула несколько раз.

– А слыхала?

– Слыхала, – мамка хмыкнула на облегчённый вздох девушки, – в сказках. Помнишь сказку о Красе и Змеиче? Думаешь, тот змеёныш князем обернулся?

– Так в сказке говорится. Заколдован он был.

– Держи карман шире, деточка. Змеёныш тот, каким был, таким и остался. Это она его уродство замечать перестала. Себя переделала.

– А в чём же тогда колдовство? – вмешалась Милана. – Где соль сказки, если змеёныш князем не обернулся?

– А колдовство, девочка, вот в чём: ведьма князя убедила, что он – безобразен. Он поверил и сторонился людей, так свою душу и спрятал. А девка поперёк всех пошла, узрела в чудовище человека.

– Где же тогда чудо? Разве не в превращении?

– А разве поперёк – не чудо? Превращение-то оно вот тут! – мамка постучала пальцем по лбу. – Попомни моё слово: Улька наша в звере ещё человека увидит.

Не понимают, дурочки, читалось в глазах старухи. Махнула рукой, взяла грязные тряпки, заковыляла к выходу.

– Улька, – прошептала Милана после долгой паузы. – Знаешь, что Улька? Спасибо тебе, что сгинуть мне не дала, назад вернула. Я тебя тоже не брошу. Как бы там дальше ни сложилось, должок за мной.

Доннер

Милана очнулась от льющейся на лицо воды. Струйка щекотно собралась между ключиц, княгиня передёрнула плечами, открыла глаза. Из дымки выплыло лицо Двубора, и щёпоть, брызгающая на лицо. Юная женщина села, осмотрелась. Да, здесь у неё голова и закружилась: рядом с камнем, у крохотного ключика. Сотник встал с колена, терпеливо ждёт.

Дух пропал, былая лёгкость сменилась усталой тяжестью и чувством непоправимого разочарования. Милана встала, протянула руку, приняла у караванщика повод. Одним движением, словно всегда так ездила, заправила левую ногу в стремя, подтянулась, перекинула правую через круп и шею лошади, зацепилась бедром за луку. Даже сама удивилась, как у неё всё это лихо получилось.

Жаль, никто из бродских не видит – можно было бы показать удаль кряжицких княгинь. Ждать удивления от караванщиков, что от карася – «песен Героев». Впрочем, Ёрш поёт недурно. Сама себе улыбнулась, направила лошадку на запад. И только тут удивилась.

Приехали чуть заполдень, а сейчас уже почти вечер.

– Сколько я пролежала? – спросила Двубора, взявшего ход на полкорпуса сзади. Тот поравнялся, пожал плечами.

– Вечереет. Лежала, спала, никак разбудить не могли.

– Странно. Она же мне всего пару слов сказала, – рассуждала Милана вслух. – Обычно бывает наоборот – сон длинный, а прикорнула – всего-ничего.

– Это – её дар.

Двубор так резко замолчал, что княгиня сразу заподозрила неладное.

– Так это был не дух? Она живая? Я говорила не с видением?!

Что-что, а настырность Милана ещё ни у кого не одалживала. Сама могла кому-хошь одолжить.

– Говори, Змеево отродье. Говори, иначе… иначе я не знаю, что с собой сделаю!

Двубор, на вид бесстрастный, как все караванщики, молчал так долго, что пришлось подстегнуть.

– Ну? До самых Брод будешь время тянуть?!

Сотник посмотрел на небо, Милана невольно проследила за его взглядом. В глазах появились мурашки, даже показались среди кучевых облаков белоснежные крылья. Так они с Улькой в детстве выдумывали, на что какое облако похоже. Смеялись, видя то лица, то терема, то совсем уж странных чудовищ. Милана даже пыталась их зарисовывать на песке, а потом вышивать на пяльцах. Всегда получалось хуже, чем в голове.

Сотник, тем временем, решился, разлепил тонкие бледные губы.

– Это жена Отца.

От Тверда Милана знала, что своего князя караванщики зовут Отцом.

– Ваша княгиня?

– По-вашему, наверное.

– И степняки поклоняются ей?

– Приносят жертвы, просят милости, – уклончиво ответил Двубор.

В ушах Миланы зашумело, словно Пескарка на перекатах. Почувствовала, как кровь бросилась к щекам.

– А откуда она знает имена?

– Какие имена?

– Моё, Мечислава, Тверда, Кордонеца?

– Она знает всё, что знает Гром. Но, даже если бы не знала от него, узнала бы от богов.

– Она и с богами разговаривает? – спросила Милана так ядовито, как только могла.

Двубор нахмурился, поджал нижнюю губу, словно вынужден повторять одно и то же разным людям.

– С богами все разговаривают, боги всех слышат и всем отвечают. Просто не все слышат. А из тех, кто слышит – многие слышат неверно. А из тех, кто слышит верно – не все хотят слушаться.

– А откуда ты знаешь, что она, эта ваша княгиня…

– Вьюга.

– …Вьюга. Что она и слышит, и верно слышит, и даже слушается?

На этот раз Милана не стала прерывать задумчивость сотника. Пусть поразмыслит, ему не вредно. Так слепо быть уверенным в своей княгине… да и князе, что назвать его Отцом? Да в Кряжиче никому и в голову не пришло бы сказать, что князь накоротке болтает с богами. У каждого своя голова на плечах, свой путь, своя Доля! Что же за племя такое – караванщики, что за вера у них: считать князя – непогрешимым богобеседником.

– В том-то и беда, – наконец ответил сотник. – Ни Гром, ни Вьюга не могут сказать наверняка, слышат ли они богов верно, и стоит ли слушаться того, что они слышат. Потому и сверяют своё слышание, толкуют, прежде чем что-то сделать.

Милана лишь фыркнула. Дети, просто дети. Сложно ли князю с княгиней договориться о том, что у них в голове?

Княгиня снова замотала голову платком, и пустила кобылку в такой галоп, что не сразу услышала догоняющий перестук.

***

В Броды приехали заполночь, реку пересекли там же, у заставного холма. Двубор вынул из седельной сумки войлочный плащ, накинул на плечи Миланы. Та благодарно кивнула, кинулась к терему. Ещё издалека увидела в Улькином окне свет и две мелькающие тени. Держит муженька, умница. Быстро разулась, по каменным ступенькам прошлёпала через кухню к своей комнате. И отворив дверь, очень удивилась пахнувшему в лицо теплу.

Брусничка сидела на корточках у камина, старательно подкармливая пламя поленцами. Увидев Милану, испуганно отшатнулась, села на задницу.

– Я, вот, – и показала зажатую в руке дровину.

Глядя на девочку, княгиня едва смогла сдержать слёзы. Быстро отвернулась, кинулась к сундуку, скинула промокший плащ, разделась, отжала волосы так, чтобы попало на лицо – никто не увидит её плачущей. Начала быстро вытираться поданым Брусничкой полотенцем. Растёрла себя до красноты, до жжения, приняла ночную рубаху.

Брусничка помогла одеться, залезть в кровать, накрыла пуховым одеялом и тенью бросилась к двери.

– Постой.

Девочка оглянулась, посмотрела.

– Почему ты мне помогаешь?

– Я?

– Вы, все.

– Ты же – княгиня. Жена нашего князя. Как же тебе не помогать?

Милана не смогла ничего ответить, отпустила Брусничку жестом, закуталась поплотнее и только сейчас поняла, как продрогла. Получается, никто её не ненавидит? Это она сама всех сторонится? Или это они так выслуживаются? Поняв, что устала так, что сейчас начнёт выдумывать в чужих словах и жестах такое, что в них и не заложено, постаралась успокоиться, задышала чаще.

Руки легли на живот, тепло потекло внутрь. Сколько же тебе? Месяц, два? Будем считать, два. Вьюга говорила, ты спишь? Не чувствуешь? И даже решаешь, остаться или покинуть? Как же тебя удержать, малыш? Чем?

И перед самым сном всплыл вопрос, заданный Степной Матерью: для чего?

Для Кордонеца, Мечислава?

Или – для себя?

Глава третья

Верблюжников приняли по всем правилам бродского гостеприимства. Накормили медвежатиной и олениной, напоили хмельным квасом, тёмным меттлерштадским элем и местными медами, пели протяжные песни, хороводили. И под конец озёрские сабельщики подрались с верблюжниками из-за местных девок. Те, окружённые блотинцами и кряжинцами, смеялись, подначивали «ухажёров» и «защитников». Сабельщики уже научились ругаться по-местному, хотя осенью ещё не разбирали ни слова. Слушая подначки, с тройной силой бросались в атаку. Девка, Полька – испугалась, увидев, как один из ухажёров схватился за саблю, указала пальцем, вскрикнула. Но распаренный молодец обернулся к ней, подмигнул и, дыхнув закордонным перегаром, крикнул:

– Не боись, милая! Думаешь, мы вас бережём? Вам самим свою жизнь решать, красавицы! Мы смотрим, чтобы бойня не началась! Зачем нам мертвецы до боя? Воинское братание, милая.

Про братание Полька не поняла, всё боялась, что перебьют. Однако едва драка переступила какой-то непонятный для девки рубеж, блотинцы с кряжичами – закатывая рукава – ринулись на толпу озёрцев, в самую серёдку. Рассекли дерущихся на две части и, не разбирая, где кто, начали щедро потчевать дорогих гостей тумаками. Чужими руками сабли из ножен вылетали как можно дальше в ночь.

Кому надо, утром найдёт.

Испуганная Полька обернулась на терем, увидела хохочущего на балкончике Мечислава, перевела дух. Повернулась к дерущимся, пытаясь найти того витязя, что успокаивал. Теперь все перемазались, валяются, кувыркаются, вбивают друг дружку в сыру землю. Кто хохочет, кто кричит, не поймёшь, кто где.

Устали, отвалились в разные стороны сытыми пиявками, стонут от боли и наслаждения.

– Чего стоите, дуры? – весело крикнуло с балкончика. – Воды гостям и хозяевам! Не видите – так побратались, что сейчас помрут от жажды?

Девки бросились к бочкам с дождевой водой, утирали окровавленные, распухшие лица подолами и фартуками, укладывали битые головы себе на колени, гладили по мокрым волосам, успокаивали. Уводимые в казармы воины с трудом держались на ногах. Не разбирая по отрядам, кто в какой сарай разведён, девки укладывали избитых на свободные нары. Барраки застонали, словно выиграли свою главную битву. Битву отчуждения.

Полька так и не нашла того, с перегаром. Жаль: знатный, плечистый, вихрастый. Да разве найдёшь вихрастого, если у всех волосы в грязи и слиплись? А что плечистый – так они все в темноте плечистые. Пришлось отдаться троим, похожим. Правда, все трое, кажется, местного наречия и не знали вовсе.

***

Мечислав ещё раз оглянулся на побоище, хмыкнул. Зашёл в главную палату, уселся воглаве, руки ладонями вверх легли на стол. Вторак, обер Эб, князь Рипей, воевода Тихомир, тысячник Ёрш и… этот, как его. Разве запомнишь озёрские имена с первого раза?

– Прошу простить уважаемого райуса моё косноязычие.

– Янбакты, дорогой хозяин. – Гость сходу понял затруднение, привстал и вежливо поклонился. – В переводе с нашего, озёрского – «родилась душа», досточтимый князь Бродский. Если мне будет позволено звать тебя просто «князь», прошу принять мою нижайшую просьбу. «Мечислав» для меня – слишком трудно.

Говорил Янбакты так чисто, что Вторак не удержался, хохотнул. Мечислав грозно глянул на волхва, но прислушался к своим чувствам, остыл. Ещё миг и князь хохотал громче, чем на балкончике, глядя на братающихся воинов.

Обер скривился в ухмылке, дождался, пока все отсмеются, взгляд бегал от райуса к Мечиславу.

– Говорить, князь, дозволь. Есть вопрос.

– Говори, Эб. Мы на совете, здесь – говорят.

– Зачем вам это… братование? В Меттлерштадте нет такой традиции среди наёмников.

Тихомир кашлянул, посмотрел на князя, тот дозволил ответить.

– Обер. Меттлерштадтские воины – наёмники. Куда скажут, туда и идут. А озёрские, блотинские, кряжицкие и теперь ещё, бродские – дружинники. Что значит: за свою землю будут стоять насмерть, в полон не сдадутся, на переговоры не согласятся. Да и дрались мы с озёрцами частенько, надо бы пар выпустить.

– Не понял. Драку начали озёрцы, так? Между собой.

– Сабельщики? – встрял Вторак. – С верблюжниками?

– Да.

– Так сабельщики уже давно не озёрцы. Уж полгода как бродинцы.

Обер удивлённо раскрыл глаза, спросил неуверенно:

– Как же так? Пришли они из Озёрска, так?

– Мало ли кто откуда пришёл, – отмахнулся волхв. – Я, вот – раджинец. А теперь тоже – бродский. В ваших княжествах до объединения в любой драке можно было договориться, откупиться, заключить перемирие. Так у вас и врагов настоящих никогда не было.

– Это как же – настоящих?

– А вот так. Чтобы после драки на четыре дня скачки – пустые земли с обеих сторон. Чтобы лет десять потом раны зализывать.

– Разве так бывает?

– Раджин уже больше тысячи лет насмерть дерётся с Хинаем. Озёрцы, до основания Блотина, дрались с кряжинцами. Лет пятьсот?

– Вроде того, – повёл ладонью Тихомир.

– Такие обиды не вымываются без братания – доброй кровавой драки. С вашим Кодексом наёмника этого не понять, обер. Приди ты чуть раньше, на полгода всего, увидел бы, как степняки местных баб копытами в грязь втаптывали. И как озёрские сабельщики этих баб от тех копыт защищали. Может, тогда и понял бы.

Мечислав слушал Вторака, пальцы медленно гладили ладонь, чувствовали бороздки. А ведь прав волхв: смог выразить чувствуемое. Сотни лет сводные полки братаются в драках, а никто так и не объяснил – почему. «Каждый за своё» сплавляется в «все за общее». Подивился молчанию, осмотрелся. Все глядят на него.

– Да, обер. Не с верблюжниками сегодня сабельщики дрались. И не с озёрцами – кряжинцы да блотинцы. Баб они защищали. Как тогда – полгода назад. Туда они сегодня вернулись. Вспомнили, за что стоят.

Было видно, что услышанное не умещается в голове обера. Его брови то удивлённо поднимались ко лбу, то – сшибались хмуро на переносице, то поочерёдно выгибались тугим луком, будто соревновались. Наконец, придя к какому-то выводу, Эб развёл руки и пожал в удивлении плечами:

– За баб?

– За землю, обер. – Князь, будто в насмешку, повторил жест Эба. Только получилось грустно. – За землю. Бедные здесь земли. Один пожар – пять лет ничего сеять нельзя. И за эти земли нам приходится стоять насмерть. И мужикам, и бабам, и старикам, и детям.

Тихомир хмыкнул, сказал размеренно:

– Оттого и обиды наши сильнее. И память – дольше.

Янбакты кивнул. А ведь и правда – какого труда озёрцам стоит распахать клочок земли вдоль реки, отнимать клочки у пустыни, что наступает с каждым годом?

Мечислав посмотрел на вытянутое лицо Вторака. Похоже, воевода сказал что-то такое, чего волхв не знал. Или не понимал, а сейчас понял.

***

Озёрцы со срединцами очень удивились, узнав о флоте раджинцев. Оказывается, Гром и в их землях велел строить корабли. Да не речные – морские эскадры. Меттлерштадт сам не имеет выхода к морю, но после заключения договора с Дмитровым, верфи выросли, словно сами собой. Озёрцы нуждались в корабельной древесине, закупали её у Блотина – сосна сплавлялась через Озеро с севера на юг в огромных плотах. О том, что задумал Змей, как ни крутили, понять не могли. Куда ему столько морских кораблей? Неужели готовится взять степняков с востока, подобно раджинцам? Озёрцы, куда ни шло, но с Дмитрова флотилию гнать?

При упоминании Дмитрова, Мечислав постарался сменить тему разговора. Всё-таки, туда сбежал Четвертак. Как он там? Стал покладистее, послушнее Грому? Наверное, стал. Змей умеет уговаривать, будь он неладен.

– Корабли – кораблями. Нам сейчас важно разобраться со Степью.

Совет охотно согласился с князем, все взгляды уставились на него, ожидая продолжения.

– Есть вести от Двубора, Змеева сотника.

– Кстати, куда он пропал? – вмешался Тихомир?

– Ушёл с караваном фарфара к Змеевой Горе, – махнул Вторак рукой. – Но, Мечислав – прав. Вести пришли важные.

Мечислав привычно скривился: снова перебили. Впрочем, тут все – равные. Совет на то и совет.

– Наши зимние набеги разбудили Степь. – Князь поднял руку, останавливая Ерша. – Да, тысячник, мы отогнали кочевников от границы. Да, это помогло нам перезимовать. Но у всего есть другая сторона. Долго они на оставшихся землях не продержатся.

Обер снова удивлённо вскинул брови:

– Почему?

– Скоро у них начнётся голод. Столько табунов им не прокормить.

– Мои карты говорят другое. Степь больше Меттлерштадта раз в пять.

– Совсем не слушаешь, – ласково покачал головой Тихомир. – Бедные земли. Это вашу землю можно на хлеб намазывать и есть, а тут – трава жухнет уже в начале лета. Дюжину племён мы отогнали. Как считаешь, куда они направились? И как их там приняли? Мы сжали Степь, теперь у кочевников остался один выход. Догадаешься, обер?

– Вернуть своё. С лихвой.

– Точно.

Ёрш замахнулся культёй, словно хотел ударить по столу. Промахнулся, разозлился ещё больше.

– Это что же? Мы сами Орду и родили?

– Не знаю, – Мечислав пожал плечами. – Может быть. Теперь надо её остановить.

Как странно смотрит Вторак. Что-то знает? Сомневается? Что за горечь в его взгляде? Эб по-деловому сложил ладони в замок, навалился на стол:

– Идти нужно им навстречу. Перейти Пограничную. Подогнать с Глинища обозы с припасами. Это около недели.

– Не забывай о плече доставки, – встрял Тихомир. – Чем дальше мы уйдём в Степь…

– Да-да, ты прав, воевода. Заняться надо расчётами. Возьмусь. Далеко их город?

– Неделя галопом.

– Далеко.

***

Мечислав указал взглядом на чудовищ впереди.

– Вторак, ты видел что-то подобное?

– Видел. Это называется «хатхи». Наши раджинские боевые хатхи.

– А кто на них?

– Погонщики. Наши раджинские погонщики боевых раджинских хатхи. Узнаю по одежде.

– Красивая.

– Угу.

Армию степняков бродинцы встретили на полпути к городу хакана. Передовые отряды с лёгкостью разогнали по Степи ещё с утра, но увидев пыль на горизонте, князь велел остановиться и выстроиться в боевой порядок. В центре встали пешие полки кряжинцев, блотинцев и озёрских сабельщиков. Левую руку прикрывали меттлерштадские райтары, правую – верблюжники. Второй линией, готовые выступить вперёд, стояли лучники Огнива с приданными ему стрелками остальных княжеств. Кто же знал, что боги решили посмеяться, и раджинцы, на самом деле – союзники степняков?

– Вторак, ты можешь это как-то объяснить?

Волхв, похоже, ожидал подобного вопроса, глубоко вздохнул, пожал плечами, вскинул голову, словно готовился к усекновению. Речь стала отрывистой, сразу видно – пытается подобрать слова.

– Нет, князь. Не могу.

Ёрш посмотрел на волхва дикими глазами, меч выскочил из ножен, через Мечислава обвиняюще уткнулся в грудь Вторака.

– Зачем тебе это, волхв? Чем мы тебе навредили?

– Я бы сбежал. Знал бы – сбежал.

– Постой, Ёрш, – Мечислав отвёл меч в сторону. – Он прав.

– В чём прав, в чём? – брызгая слюной, выкрикнул тысячник. – В предательстве?! Кто может быть в этом прав?!!

Под взглядом Мечислава Ёрш захлебнулся словами о предательстве.

– Будь он в этом замешаным, сбежал бы. Вторак. Что ты знаешь о боевых хатхи?

– Большие, сильные.

– Это видно.

– Если разозлить, на коротком беге могут догнать и убить лошадь.

– Сомнительно, – Мечислав ещё раз посмотрел на чудовищ.

– Говорю же – на коротком беге. Если та взяла разгон – удерёт.

– Надо выставить вперёд обозы.

– Бесполезно. Перевернут. И разозлятся. И догонят.

– Всё равно надо.

Не может быть, чтобы Вторак оказался предателем. С чего? У всего же есть причина, правда? Правда, возразил Мечислав сам себе, да не вся. А если так и задумано с самого начала? Ты знаком с ним чуть больше года и что он сделал? Звёздочку вылечил? Кирпиц подарил Бродам? Мало этого, перебил вечный собеседник. А Улька, на грани смерти? А ты с разбитой головой? По-твоему, так втираются в доверие? Да захоти он, вы все сейчас лежали бы в земле, а степняки дошли бы до самого Дмитрова.

Что-то не так. И сотник Змеев, что в самые опасные для Бродов времена оставался рядом, и, даже дрался, вдруг ушёл со всей сотней. Фарфар ему важнее ответного боя? Или решил, мы тут сами отбрехаемся?

– Постой, Ёрш. Что-то не так.

Ёрш непонимающе уставился на князя:

– Ты о чём? Об обозах? Так я с волхвом согласен – разнесут хатхи наши телеги, так мы ещё и без припасов останемся.

Мечислав поднял руки, потряс, требуя всех замолчать. Никогда ещё не спорил с внутренним голосом так яро. Всегда – в одну сторону. А сейчас – словно с Твердом перепалку вёл. Даже забыл, о чём говорил.

***

– Обозы подождут. Сначала надо разобраться, почему вон там, справа, на хаканском прапоре навязана белая лента.

Полководцы проследили за рукой князя, общий выдох оказался столь шумным, словно в кузнечную печь меха вдохнули долю свежего воздуха.

– Это уловка, князь – Эб разволновался, заёрзал в седле. – И, потом, мы не знаем, что у них значит белый на прапоре.

– Ты не из северных, Эб? – прищурился Тихомир.

Обер посмотрел на воеводу, шумно вздохнул.

– С чего ты взял?

– Только у северян, – подмигнул Тихомир оберу, – белый – символ снега. Смерти за родину. Остальные народы белым выделяют желание говорить.

Ёрш, одно слово – ёрш, перебил:

– Да какие, к Змею, переговоры? Мало нам смертей?! Это – уловка!

– Заткнитесь, – едва слышно прошипел Мечислав. – Молчите все. Не хватало ещё, чтобы воины нас услышали. Это мы – князья, а они – люди. Увидят разброд – побегут.

Слова князя отрезвили спорящих. Воеводы переглядывались, искали решение. Звёздочка, повинуясь пяткам волхва, выступила на полтела вперёд.

– Я иду, – тряхнул головой Вторак. – Ждите.

Ёрш покачал мечём:

– Вот как ты собирался сбежать? При всех?

– Да помолчи ты! – Мечислав был готов зарубить друга, но подозрение уже укоренилось. – Я тоже иду. Если что, сам его зарублю.

– Дозволь и мне с вами, – буркнул Тихомир.

– Чтобы наше войско совсем без верха осталось?

– Эб – молодец. Толковый обер. Ещё райус есть…

Вторак смотрел на перепалку, улыбался, словно папка на детей.

– Без Мечислава ваш обер с райусом передерутся. Оставайся, Тихомир. И ты, князь, оставайся. Не такой дурак хакан, чтобы без умысла раджинское войско вперёд выдвинуть. Я иду один.

И, чтобы всем хоть чуть угодить, спешился, махнул рукой Ершу:

– Ты ведь походный князь, верно? Вот и пошли со мной! Возьми с собой арбалетчика с крепкой печёнкой. Пусть мне в затылок целится.

***

Переговорщики, как и положено, встретились на середине поля. Волхв с арбалетчиком за спиной – слева от Ерша. Лиц тех, кто вышел им навстречу, Мечислав не видел. Один – точно расфуфыренный раджинец, другой – явно степняк. И ещё один, позади, с каким-то кулем через седло. Три-на-три, всё честно.

Сдержанно поклонились друг другу. Хоть руки не жмут, и на том спасибо.

– Степняки не жмут рук, – буркнул Тихомир и Мечислав догадался, что произнёс свои мысли. Не часто у него это бывало: в минуты волнения. Пытаясь рассмотреть подробности, вглядывался сквозь степную пыль и марево. Солнце уже поднялось довольно высоко, от земли начал подниматься жар. Не лучшая подмога в драке: люди, с непривычки, выдохнутся раньше обычного. Наверное, верблюжников и сабельщиков надо поставить в резерв, как самых стойких к жаре. Да разделить надвое, устроить засадные полки. Сам над собой посмеялся: какие к Змею засады в Степи? Или манёвром? Обмануть бегством?

Вторак опирался на свой посох, оказавшийся гигантским луком немыслимой мощности, слушал раджинца. Степной мурза и Ёрш отошли в сторонку, видимо, не понимали ни слова. Мурза жестикулировал, втолковывал что-то. Ох, зря однорукий пошёл, зря: с его характером надо в сечу, а не на переговоры. Нет, стоит, слушает. Что же там происходит такое? От беспокойства даже спина зачесалась, запахи Степи стали невыносимыми.

Наконец, мурза махнул второму степняку, раджинец закивал, и слуга стащил с лошади чёрный куль. Вторак, Ёрш и арбалетчик подошли. Опираясь на посох, волхв опустился на одно колено, раскрыл. Несколько мгновений все трое молча смотрели на содержимое, потом арбалетчик отбежал в сторонку, упал на колени и затрясся.

– Блюёт, что ли?

– Блюёт, – подтвердил Тихомир.

– А волхв с Ершом держатся.

– И не такое видали.

– Ёрш, не видел, – усмехнулся Эб, глядя, как тысячник отошёл в сторонку.

– Думаешь, мы выдержим? – вступился за друга Мечислав.

– Посмотрим. Грузят.

Вторак завернул куль, степняк-слуга помог перекинуть его на степную лошадку. Опроставшиеся, шатаясь, подошли, взяли под узцы. Так в поводу и возвращались. В воздухе запахло горелым тухлым мясом. Нет, этим наших не испугать.

– Не пойму, почему те не уходят – Эб почесал затылок, как урождённый кряжинец.

Тихомир поцокал языком, как урождённый меттлерштадец.

– Чего там не понять… ждут нашего решения.

Переговорщики остановились в десятке шагов от войска, Вторак скинул куль, посмотрел на воевод.

– Эй, кто покрепче желудком? Айда сюда!

Глава четвёртая

Раджинцы были рады: попутный ветер вывел их к берегам раньше, чем планировалось. Не дожидаясь подхода сводного войска, решили высадиться и всю победу забрать себе. Но степняки оказались не совсем уж неразумны. Ну, ещё – удача.

Опасаясь голода, хакан отправил прибывших кочевников на восток от Тмути: земли там бедные, каменистые, да деваться некуда – от пограничья на три дня галопа хозяйничали отряды бродичей. Их, конечно, надо наказать, но это потом. Сначала – сохранить народ.

Разведчики дошли до моря и обнаружили на виднокрае огромный флот. Промедление грозило смертью, хакан отдал из своих запасов всю горючую воду и велел вылить в море. Не сразу, в день приближения раджинскогй армады. Вспомнил урок, преподанный ему князем Бродским. Еле успели подвезти. А вот поджечь – поспешили.