Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Великолепно! – Магистр повернулся к Тихомиру, громко ударил в ладоши, потребовал принести вина. От пахаря-воина не укрылось, что на хлопок никто из поединщиков не отреагировал: заняты, не отвлекаются. Невольно улыбнулся: местные – ладно, могли привыкнуть. Но и братья не повернули головы на резкий звук, даже не вздрогнули. Они-то тут впервые, порядков не знают. – Великолепная работа, друг мой! Эта расслабленность, экономия движений. Сколько вы с ними занимались?

– Без малого четыре года.

– Да? – Ульрих озадаченно вскинул брови, покачал головой. – Это другое дело. Для такого срока они выглядят несколько неуверенно. Я понимаю – тренировались на палках – против мечей не выходили, но всё-таки, всё-таки… а остальные ваши ученики?

Воинское чутьё заставило магистра повернуться к «боевому кругу». И не зря: братья решили закончить дурацкие кружения, не сговариваясь, щёгольски поменялись противниками, крутанулись вокруг своей оси, левые руки отпустили концы палок и те, разогнавшись, подсекли мечников под колени. Запутавшись в ногах, те упали на спины и сразу же получили «добивающий укол». Победители невозмутимо снова застыли в позиции крайней расслабленности.

– «Косой с проворотом»?! Ваше мастерское клеймо! – Магистр сложил ладони на уровне груди, припал губами к кончикам пальцев и покачал головой в восхищении. – Всё-всё-всё, молодые люди! Отдыхайте, умойтесь, знакомьтесь друг с другом.

Братья подали руки поверженым и вместе с ними отошли к бочке в дальнем углу зала, Ульрих вновь повернулся к пахарю:

– Всё-таки великолепная работа! Нет, это – не неуверенность! Вашим землякам свойственна эта м-м-м… пластика. Что-то родовое, может быть. Мои привыкли к городу, двигаются не в пример резче. «Косой» у них получился бы более неуклюжим, угловатым. У ваших ребят чувствуется простор и, как это… щедрость?

Тихомир решил помочь подобрать нужное слово:

– Может быть – расточительство?

– Нет, именно щедрость, не расточительство. Они великодушны с противником, понимаете? Да-да – великодушие. Так будет правильнее.

– Не знаю, не знаю. Может быть вы и правы, дорогой Ульрих, мне не нравится эта их боязливость.

– Так как же другие ученики? У них то же самое?

Пахарь скривился.

– Какие ученики? Нет у меня других.

– Что, совсем? Вот это – расточительство! Собираетесь закопать своё мастерство наставника в могилу? – Ульрих грозно помахал пальцем перед бородой Тихомира. И тут же ударил себя ладонью по лбу, – но, тогда всё понятно! Уважаемый, вы угодили в типичную ловушку «штучников».

– Кого-кого?

– Штучников. Учителей, занимающихся подготовкой малого количества учеников. В большом коллективе проще создать соперничество. Ученики не знают друг друга и потому не жалеют в бою. Бывает, даже приходится усмирять. А эти… видите ли, они – братья, очень близки. Вот и не могут ударить друг друга. Но посмотрите, как выходят на чужаков. Чуточку… с сомнением, но это излечимо. Разведём их в разные группы, и, через полгода, уверяю, от этой… э-э-э… особенности не останется и следа.

– Так вы их берёте? – изумился Тихомир.

– А чего вы ожидали? – Магистр дружелюбно рассмеялся. – Великолепный материал, отличная предварительная подготовка, рука поставлена правильно, движения мягкие, плавные. Вряд ли они теперь усвоят мой материал в совершенстве, но при должном прилежании смогут э-э-э… совместить наши школы. Интересно было бы посмотреть, как они освоят меч. Возможно, родится что-то новое, а ведь мы именно это и ищем, верно?

Тихомир не мог сказать – верно, или – неверно. До прихода княжичей он мечтал о тихой старости и спокойной мирной работе на земле. Но теперь, после похвалы магистра задумался: может правда, пойти подмастерьем к Ульриху, подучиться, открыть свою школу наёмников? Ведь есть что передать, есть. Пропадёт же в могилу. Да и Ульрих, коллекционер боевых искусств – зовёт, просит, чуть ли не умоляет. Сам, говорит – уже стар, шестой десяток пошёл – а дело передать некому.

Это ещё как посмотреть, может быть действительно – хватит уже бежать от себя и прятаться в шкуре простого пахаря?

– Четыре года, – задумчиво проговорил Ульрих, сложив руки на груди. – Четыре года – мой дорогой – огромный срок. Если бы вы пришли сразу, мы вместе смогли бы сделать из них настоящих мастеров. Посмотрите какие задатки, а? Как они ходят, как держат линию! Потрясающе! Это врождённое?

– Это тренировки. По доске.

– По доске? Какой доске?

– Доска в полторы ступни шириной на поллоктя от пола. Четыре года они ходили по доске.

– Великолепно! Мы ходим по расчерченным на полу линиям, то эта ваша доска тренирует большей внимательности. Не возражаете, я введу это э-э-э… этот приём у себя в школе?

– Ничуть. Только я бы сделал её чуть уже. Не шире ступни. Заметили, как они иногда теряют линию?

– Да, вы правы, надо подумать. А вы, друг мой, не спешите домой, прошу вас. И отказываться от предложения не спешите. Считайте, я принял у вас экзамен на преподавание. Продавайте свою землю, переселяйтесь с женой в Меттлерштадт, помогите мне не испортить вашу великолепную работу. Построим для вас помещение, там сможете проводить тренировки по своей системе. Глядишь, друг у друга чему-нибудь да научимся. Хотите, оформлю вас как младшего компаньона? Наши наёмники будут нарасхват!

Прежде чем согласиться Тихомир успел подумать, что старый Ульрих перегнул палку. В Среднем Городе и соседних княжествах его наёмники и так – нарасхват.

Доннер

К утру провалился в дрёму, как заколотили с заставы.

Началось.

В сапоги запрыгнул, словно они сами к ногам подбежали. Схватил перевязь, бросился к выходу из землянки и сразу всё понял. Растянул рожу во всю ширь, затряс кулаками на небо.

Звёзды милостиво улыбались пожару, что устроил князь на Пограничной. Горючая вода выжигала, истончала лёд на глубине, оставляя степнякам лишь узкий брод. Лошади наступающих оскальзывались неподкованными копытами, падали, роняли всадников, изжаривались вместе с ними в гостеприимном огне. Кому не повезло сгореть – проваливались под лёд, тонули.

Тихомир ещё не закончил орать, как сзади на плечо легла ладонь в латной перчатке.

– Поднимай ополченцев, ставь за наёмниками к пролому!

Тихомир и не помнил, чтобы так быстро бегал. Сабельщики уже стояли у недостроенной стены, ополченцы разрозненно озирались, искали предводителя. Молодцы, подумалось между делом, не растерялись, ищут главного.

– Стройся! Копья в упор!! Быстрее, сволочи!!!

Второй подарок воевода получил, увидев, как степняки пытались преодолеть недостроенную стену. Оказывается, пока он ворочался в постели, работяги сделали снежный надгорок и всю ночь поливали его водой. Степняки нашли самое слабое место в обороне и с весёлым визгом бросились к нему. Но кони падали, мешали задним, перед стеной образовалась куча стонущих и матерящихся воинов. Впрочем, их тут же втаптывали в кровавую кашу, теперь копыта скользили по крови.

Но и это не остановило Орду. Рассвирепев, по трупам, степняки перемахнули через стену и потеряли ещё сотню, провалившись в выкопанную накануне, и залитую водой, засыпанную лапником, чтобы не замерзала и припорошенную снегом яму. С двух сторон пролома со стены, как заведённые, стреляли лучники. Этих Тихомир помнил – лучшие стрелки Огнива, заслоновцы. Только руки сверкают в зимней луне.

– Заслон! Цельтесь в стрелков! – крикнул Мечислав, и наконечники стрел начали выцеливать выстроившихся за нападающими лучников. Хрен вам, подумал Тихомир, слаб степной лук против меттлерштадского. Только на скаку хорош.

Пустынные сабельщики столкнулись с первой пробившейся волной, копейщики-ополченцы помогали, чем могли, но казалось, будто мешают. Тихомир отвёл их чуть назад, пусть отдохнут. Степняки не могут ударить всей силой, пробиваются через засеки, обходят расплавленные Броды, но могут взять измором.

Бабы, вот дуры, вытаскивают раненных прямо из-под хинайских сабель, уволакивают, словно надеются дожить до вечера, где-то мелькнуло лицо Улады. Перетягивает кому-то отрубленную по локоть руку.

Мальчишка, не обращая внимания на отсечённую ступню, вцепился зубами в горло степняка и с волчьим наслаждением облизывает окровавленные губы. Завыл бы, если бы голову не отрубил гибкий хинайский клинок.

Запах крови заполнил городище, все озверели.

– В копьё!

Ополченцы бросились к пролому, нажали. Степняки, потеряв напор, попятились, сдали. Воевода оглянулся, выискивая Мечислава, не нашёл. Ладно, потом. Краем глаза увидел драку на холме, у Змеевой заставы через речку. Совсем рассвело, всё как на ладони. Ненароком подумалось – их же всего сотня! Как удержат? И испугался собственных глаз.

Такого не бывает. Плащи Змеевой сотни раскрыльялись, точные движения мечей рассекали посмевших подняться на холм степняков надвое, обрубки скатывались, наматывая снег, сбивали наступавших с ног. Холм окрасился, стал похож на ржавую гору.

Подумал – удержат, и с криком кинулся к пролому.

***

С третьей атакой стало понятно – не удержат. Мечислав и сам устал, чего уж говорить о мужичье. Им, выносливым – на поле биться с урожаем, а вот такие – резкие драки, в которые всю силу в один миг вложить надо… устали мужички, первых порубили, так ведь придут новые, свежие. Уже идут.

Степняки взяли пролом, расширяют, как говорится в меттлерштадских трактатах – «плацдарм», накапливают силы для удара. Ещё бы тысячу, Змей бы побрал блотинского князя с его гордостью. Уже и бабы взялись за вилы, мрут отважно, неумело. Дети кидаются кирпицами, внося свою медную копейку.

Затихло. Мужики стоят, перхают. Из-за воротников валит пар, словно из горшков с яблошником. Степняки и сами не прочь отдохнуть, у лошадей дрожат ноги, разъезжаются, ноздри раздуты, нанюхались крови. Бабы – вот кому всё нипочём, оттаскивают раненых подале, словно надеются выходить, бессмертные что ли. Ненароком подумалось, куда ввязался, зачем. Шёл бы по дорогам изгнанья, хоть мир поглядел бы. Раджин бы увидел. Много о его храмах Вторак рассказывал. Говорят, раджинцы, пока секрет кирпица из Хиная не привезли, свои храмы строили также, как кряжинцы – печи. Облепливали глиной деревянный каркас, а потом поджигали. Да с весёлыми картинками на стенах. Так и сказал, ухмыляясь – с весёлыми. Посмотреть бы на это чудо.

Вечно перед дракой всякая дрянь в голову лезет. Хотя, какое – «перед». Самое что ни на есть – «промежду».

Из середины выехал на сером коне кто-то из главных. Раскосые глаза осмотрели оборонщиков, сощурились в улыбке.

– Сдавайтесь, пахари.

Мечислав утёр лоб, вышел вперёд, оттеснив едва дышащего Тихомира.

– Условия.

Главный расхохотался, оглядел побоище, махнул саблей.

– Мужиков – на жир, баб – на подстилку, детей – в рабы. За каждого воина ваши девки нам по десятку нарожают. Соглашайтесь, пахари. Лучших условий вам не выторговать.

Улада подошла сзади, обняла за пояс, прижалась щекой к спине.

– Зарежь меня, муж, – шепнула едва слышно. – Зарежь. Не дамся. Змей свидетель.

Злые глаза князя посмотрели на жену, вертикальная складка собралась на лбу.

– Не смей клясться Змеем, ясно? Никогда.

Мечислав повернулся к мурзе, кашлянул для убедительности.

– Выторговою. Даю тебе своих мертвецов собрать и в Степи по вашим законам схоронить. Не согласишься – все тут на нашу краду ляжете.

– По каким законам, кынязь? Волкам скормить? Сколько вы сегодня положили? Три, четыре тысячи? Хвала тебе – великие бохатуры. Да только нам последний удар остался. Решайся, кынязь. Могу дать тебе перед смертью твою жену самому зарубить. Хорошие условия. Красива она, но – так уж и быть – разрешаю.

В ушах запели соловьи. От ярости? Нет, от ярости у него обычно пороги речные в ушах колотят. Устал князь, мерещится. Где же пред самой зимой соловьи поют? Все на юг улетели ещё ранней осенью. Только и мурза, кажется, слышит, повернул голову в сторону Глинищи.

Отвлечь.

– Согласен! Дай мне жену самому убить: дитё у неё под сердцем. Выходи, Улька, становись на колени!

Остальные бабы ахнули. Что за князь такой, что сбежать от расплаты решил? Подняли вилы, направили в сторону Мечислава.

– Ну, уж нет! – крикнула визгливая толстуха. – Я без мужа осталась! Пусть мне этот другого даст, или я их всех тут перебью!

Хохот степняков перебил визгливую. Мурза оглядел войско, поднял бровь.

– Они все тебе мужья, женщина! Одного прибьёшь, остальные за него постараются! До смерти залюбят!

– Пусть попробуют!

Неугомонный соловей повторил свою трель. Да ещё так витиевато, что другие, пожалуй, позавидовали бы. Вспомнилось: все соловьи затихали от стыда и неумейства, если их передразнивал Ёрш.

Глава третья

Со стороны мостков Глинищу переходили воины, никак не похожие на детей Степи. Тонконогие лошади, на всадниках – островерхие шлемы с переносицей, копья, алые прапоры. Неспешно выстраиваются в линию – будто на смотре – берут разгон. Снег пылью бросился из-под копыт, поднялся на два человеческих роста, копья опустились в предвкушении единственного смертоносного удара.

Как же так, мелькнула мысль. Ведь Ёрш теперь – кряжицкий дружинник? А так, перебил кто-то. К тебе помощь идёт, степняки смешались, а ты – сопли жуёшь. Уж больно второй голос походил на Тихомиров. Мечислав оглянулся, посмотрел на воеводу, тот как раз заканчивал говорить. Вслух я, что ли теперь думаю, пришло запоздалое. А Тихомир уже поднял меч и сам, словно новые силы появились, заорал:

– В атаку, сволочи!

И бросился на мурзу.

Пока кочевники оглядывались, бродичи ударили. Теперь мечиславовцы били степнякам в спину, а твердимировская дружина пыталась взять пролом. Подкованные копыта легко брали наледь, не теряя скорости, воины на лету врубались во врага.

Первым в пролом влетел Твердимир, забыв меттлерштадскую науку: «начальник – начальствует».

Озверев, Мечислав врубился во врага, пробился к оставшемуся без коня брату. Встал спиной к спине.

«Косой с проворотом». Ещё один. Ещё десяток. Две серьги, да одна голова. Прости, брат. Потом поговорим.

Побоище вывернулось наизнанку, не осталось ни победителей, ни побеждённых, ни дружбы, ни предательства. Осталось только ощущение давно позабытого единства. Того, что завещала мать. Жемчужина под рубахой нагрелась, жгла, придавала сил.

– Мурзу – на жир! Он сам просил!!!

Многие степняки спешились, дрались кучкой. На них накинулись остатки южных наёмников. Сабля к сабле, одёжи похожи, как они друг дружку различают…

Не отвлекаться! Ловить ритм брата!

А ритм падает, сила первого удара угасает. И хотя видно – победа, да только нелёгкая это победа.

А потом, когда всё закончилось и разъярённые степняки, оставшись без начальника, умчались за Пограничную, Мечислав перестал вдруг чувствовать спину брата. Обернулся, похолодел, выронил меч.

Твердимир стоял на одном колене, держался за торчащую из груди стрелу. И глаза в глаза. И не поймёшь, кто кому.

Прости, брат. Потом поговорим.

Блиц

Мечислав отвёл палку брата, резко ткнул своей. Тверд не успел парировать выпад, нога соскользнула с доски на земляной пол. Мечислав засмеялся, но, получив по уху тихомировым посохом, сам свалился с «боевой тропы». Так пахарь-воин велел называть доску в коровнике, по которой ещё недавно братья возили тачку с кормом.

– Не смейся над братом, он младше тебя, понял?

– Понял, дядя Тихомир.

– Поднимайтесь, вставайте на тропу.

– Дядя, – Тверд послушно ступил на доску. – А почему на тропе? Наши дружинники на площадке биться учились.

Учитель усмехнулся в бороду.

– Эх, четырёх лет не прошло, догадался спросить.

– А, правда, – Мечислав поймал себя на мысли, что никогда не приходило в голову спросить об этом, хотя странность вроде бы на виду. – Вон, у нас в Кряжиче все дерутся на заднем дворе.

– Стенка на стенку?

– Это потом, сначала сам-на-сам.

– А как в строю соседа не побить? Вы будете драться плечом к плечу. Как замах рассчитать? То-то. Давайте ещё раз. Тверд, почему брата не бьёшь? Я же видел: ты свою палку дважды останавливал. Он, вон, не боится – и ты не бойся. Она для чего паклей обмотана?

– Я не боюсь, – младший насупился, отвёл васильковые глаза. – Он просто сильнее. И старше.

– Не ври. Вы в один день учиться начали. По знаниям вы – одинаковы, по ловкости – тоже, что такое? Боишься брата ударить? Не бойся! Это – не брат, это – противник, ясно?

– Ясно, дядя Тихомир. Ты всегда так говоришь.

– А что бы я так не говорил, ты должен ударить. Мечислав, встань на тропу и опусти руки. Тверд, ударь противника.

Мечислав послушно встал на доску, упёр палку в землю, прямо посмотрел в глаза брата. Похлопал кулаком по груди, защищённой учебным доспехом.

– Давай, Тверд, бей. Не бойся, мне даже больно не будет.

Твердимир вздохнул, неуверенно ткнул.

– Сильнее, – потребовал учитель.

Юноша ткнул сильнее.

– Ещё сильнее! Ты что, так и в бою будешь дружески похлопывать?

Тверд отошел на два шага, выставил палку перед собой, разбежался и ткнул, казалось, изо всех сил.

– Красиво, – кивнул Тихомир. – Вот только… почему он устоял?

– Не знаю.

– А я знаю. Ты локоть назад отвёл и кисть расслабил. А ты должен был кисть напрячь, локоть вперёд, и всем телом ещё помочь. От опорной ступни. Вот так, ясно? Мечислав, покажи.

Отойдя на несколько шагов, Мечислав выполнил упражнение. Радость от того, что ему доверено показывать смешалась с тревогой за брата. Неужели так и не освоит простой приём?

– Видишь?

– Вижу, дядя Тихомир.

Учитель зашёл сзади Тверда, взял в свои лапищи кисти юноши, повторил вместе с ним.

– Ладно, до пахоты ещё время есть, отработаете. Покажите мне косой с проворотом.

Братья по очереди исполнили любимый приём Тихомира, но тот лишь плюнул под ноги, топнул ногой, рубанул в сердцах рукой. Братья испуганно смотрели на учителя. Сейчас снова ругаться начнёт.

– Бесполезно… куда Миродар смотрел, ума не приложу. Поздно вас учить, понимаете, поздно! Вы друг друга ударить не можете, куда вам в город? Вас наёмники голыми руками разорвут!

Дядя вышел из коровника, братья пошли следом. Знали, сейчас усядется на завалинку, обхватит голову руками, начнёт канючить.

Морозный воздух обжёг щёки, зима не сдавалась, небо чистое, высокое. Конец марта в Меттлерштадте обычно уже тёплый, а в этом году почему-то ещё даже снег не весь сошёл. Хорошо: две-три недели до пахоты точно есть, можно тренироваться, не опасаясь, что дядька снова плюнет на учёбу и поставит братьев к сохе. При одном воспоминании о полевых работах у Мечислава начинал песок хрустеть на зубах.

Братья подошли к Тихомиру, постояли, молча перетаптываясь, шмыгали носами, хмурились. Учитель поднял голову, угрюмо посмотрел на юношей.

– Ну что мне с вами делать, а?

– Дядя Тихомир, – начал Тверд, – а может мне…

Младший быстро подбежал к сугробу, скатал небольшую ледянку, и с такой силой зашвырнул в небо, что даже зоркий Мечислав потерял из виду.

– Может мне в пращники пойти, а? Бросаю-то я метко. Только не бросай нас, дядя Тихомир.

– Не бросай, – тихо промычал Мечислав и обнял пахаря-воина. – Пожалуйста.

Тихомир улыбнулся:

– В пращники? Можно и в пращники. Если больше ни на что не сгодишься. Собирайтесь княжата. В город едем.

Доннер

Не след стесняться слёз потери. Даже князю не след. А вот местные как-то отошли подальше, занялись своими делами: к худу ли, к добру – дел полно. Растаскивали покойников, собирали оружие, пересчитывали живых, мёртвых, раненых. Смотрели, кому вначале помощь оказать, кому – потом, кому просто травок дать, чтобы отошёл полегче. Бабы, словно двужильные, после драки начали наводить порядок. Мужики: вот чудо – медленно, но – двигаются! Что значит – привычные к труду. Лишь наёмники, принявшие главный удар, свалились спать прямо на снегу. Так их и тащили волоком до самой наёмной избы. Вернулись твердимировцы, гнавшие степняков за Пограничную. Эти – посвежее, сразу сбросили доспех, остались в одних стёганках, начали помогать.

Стемнело, но полная луна осветила поле битвы: всё видно, как на ладони. Кровь засыпали снегом, разожгли костры для обогрева подмоги, пока не пристроили всех по землянкам. Запахло варёной кониной, видно, той, что ещё недавно шла в атаку. Правильно, чего добру пропадать. Сейчас, небось её на зиму заготавливают, шкуры снимают, разделывают. Глядишь, по обычаю пельменей накрутят. Как ещё столько мяса до весны сохранить? А в пельменях – запросто. Как у нас в Кряжиче, на осеннем забое, помнишь, брат?

Всем городом лепили и в бочки на холодный склад откатывали. Подходи, кто хочешь к писцу, черпай, да вари. Для бедных еда. А помнишь, лентяю одному принесли так он «вот ещё: вари да хлопочи! А ему тогда просто сухарей принесли, а он – вот ещё: мочи да хлопочи!» Мы смеялись тогда над ним, так Хлопотой и прозвали. А нам пельмени нравились. Да с варевом, да со сметаной, помнишь? Возьмёшь горсть, отнесёшь на кухню, а Баба Яга ругается, нищих объедаем. Только у нас тройные пельмени – со свинины делали, с говядины и барашка. А народу теперь в Бродах много, всех кормить надо. Так что всё они правильно, брат, делают. Нельзя добру пропадать. Если добру пропадать, видишь, какая беда может случиться. К беде, брат, тоже готовиться надо. Если готов к беде, так она, быть может, и не придёт совсем, помнишь, нам мама так говорила? А мы – живём, словно вечные, словно обижаться нам до скончания веков. А тут видишь, как оно.

***

Люди ходили по своим делам, и никто не посмел приблизиться к брату, прощающемуся с братом.

***

Нет среди покойников врагов. Всех хоронили вместе. Разве, двуборовы воины собрали своих погибших, в общий костёр складывать отказались. Змеев сотник отговорился, дескать, своих мертвецов они отправляют к Отцу. Таков обычай. Мечислав, потерянный, решений не принимал, перечить обычаям не стал, тем более – сотня потеряла всего шестерых. Всё-таки, главный удар приняли на себя Броды.

Долго думали, как жечь женщин. Вторак напомнил, что часть из них – жёны, всё – по обычаю.

– А девки незамужние? – спросил Тихомир.

– А как ты хочешь? Можно, как младенцев, к отцам. Но, вообще-то, есть между Озёрском и Меттлерштадтом маленькое племя баб-воительниц. Их хоронят со всеми почестями.

– С вилами? – пытался ухмыльнуться воевода и осёкся. В этой драке и с вил степняков снимали.

– Что ты пристал… с чем погибли, с тем и хоронят. К тому же, не настолько мы богаты, чтобы с оружием хоронить, не те времена.

– «Мы», значит. – Тихомир посмотрел на раджинца, покачал головой. – Всё-таки «мы». Добро. Уже не мужики эту землю берегут. Отныне все люди в ней – защитники.

Так и выкрикнул перед тем, как поднести факел к погребальному срубу.

Шкуры лошадей сожгли в общем огне крады. Духам и шкур хватит.

Впервые на местных землях хоронили женщин-воинов. И замужних и девок. И трёх маленьких девочек, затоптанных почти до неузнавания – подсекали ухватами ноги степных лошадей.

Ёрш оказался тяжело раненным – отсекло левую руку. Оказывается, при новом князе он стал воеводой. Теперь, по кряжицкому уложению, Ёрш – боевой князь. Придя в себя, поняв, что с ним произошло, всё орал песню Густава Меттлерштадского об одноногом райтаре, свистел соловьём, потом ругался так, что ни один степняк, услышь его, не остался бы раскосым. Потом – хохотал в истерике. Благодарил богов, что не отняли правую.

Вторак не выдержал, опоил калеку, обещав уложить в сон дня на три.

Слёз на краде не было – кончились к утру после боя. Мечислав взял братову серьгу, привязал на верёвочку рядом со своей, поцеловал и поклялся за всё расплатиться с тем, кто всё это задумал.

Тихо так поклялся.

Чтобы боги не слышали.

После тризны Тихомир куда-то пропал. Мечислав, сам не в себе от потери, искал с кем надраться крепкой медовухи, но воеводы как след простыл. Улька, видя состояние мужа, намекнула, где он ещё не искал, тот пожал плечами и посмотрел на Змееву Башню. Вторак, было, пошёл следом, но под тяжёлым взглядом остановился, сослался на большое количество раненых.

Сжечь частокол степняки на этот раз даже не пытались. Как говорил Тихомир, взялись за простую цель – равнинные Броды. Попробовали один раз взять Башню нахрапом, да отозвали воинов, увидев караванную охрану в бою.

Змеева Башня словно ждала. Полукруглая дверь не заперта, изнутри тёплое дуновение. Заходи, князь, самое время поговорить. Опёршись о косяк кувшином, чуть не расколотив его о железную петлю для замка, Мечислав прошёл внутрь.

Чем только не пахнет в Змеевой Башне. Какие только товары не везут торговцы со всего света. Правда, сейчас главным был запах хвои – башня только отстроена, смола ещё не вытопилась.

– Мало бил, понятно? – раздался в глубине голос Тихомира. – Жалел щенков.

Долгое молчание сменилось шарканьем, грохотом глиняного кувшина о стол, шуршанием обёртки, бульканьем.

– Будь я чуть строже, ни за что они друг на дружку не кинулись бы.

– Откуда тебе знать, Тихомир? – ответил ровный голос Змеева сотника. – Тверда жаль, но ведь он сам на чужие мечи пошёл, верно? Не смерти ли он искал?

Воевода грубо перебил:

– После предательства?! Да после предательства я бы сам не то, что на мечи, я бы Змею в пасть пошёл!!! Мало я их драл, понимаешь? Спроси Мечислава!

Змеев сотник ответил сухим смешком:

– А ты сам его спроси. Проходи, Мечислав. Не стой в тени.

Князь вышел на свет, оглядел комнату, двинулся к заставленному кувшинами столу. Тихомир наливал новую кружку. Терпкий запах выдал озёрское красное. Двубор сидел по другую сторону стола – лицом к входу. Правая рука подпирала висок, левая перебирала медные монеты.

– Нюх у тебя, что ли собачий?

– Сопишь, словно выпь. Да и перегар знатный.

Мечислав нахмурился, но жест сотника к мечу за спиной, удержал от драки.

– Не кипятись, князь. Помни – я только учусь понимать ваше племя. Если чем обидел – извини.

– Знай меру шуткам, – сказал после паузы Тихомир. – Не все ко времени. Проходи, Меч. Давай погрустим.

Тихомир ничем не отличался от трезвого. Разве, движения чуть медленнее, да глаза блестят. Голос всё такой же ровный, даже не смотря на количество пустых сосудов. Мечислав поставил свой кувшин на стол, уселся к собеседникам треугольником, обратил внимание, что получилось, как бы во главе стола, хмыкнул. Взял пустую кружку, не спеша налил вина из открытого кувшина, отхлебнул.

– Скажи, сотник. Это ты стоял на стене, когда меня гнали из Кряжича?

– Стоял. Мне казалось, ты разглядел.

– А твой… этот… Отец, да?.. сказал, что это он меня с братом рассорил. Так?

– Нет, не так. Не ссорить он тебя собирался, а отправить сюда – на границу. Согласись ты сразу – всё могло быть иначе. Помнишь пир? Я же тебе ещё тогда предложил.

– Предложил, помню. Времени у вас не было, тоже помню. Теперь вижу – спешили вы.

– Спешили, князь. И теперь могу сказать – не зря спешили. Брата твоего жаль, но не быть мне сотником, если кто желал его смерти. А то, что произошло вчера – твоя драка. И твоя победа.

– Нет, сотник, не моя. Брата моего.

Тихомир, переглядывающий за собеседниками, хлопнул ладонью по столу, притопнул для убедительности, прокашлялся, выигрывая время и добиваясь полной тишины. Ещё и помолчал, собираясь с мыслями.

– Значит так, Мечислав. Твоя это победа. Ругался я с тобой о недоделанном проломе, а ведь он нас спас. Не пришло бы мне в голову на реке лёд поджечь, а в проломе – льда налить. Не моя это наука, не мой росчерк. Твой.

– Не говори ерунды, воевода. Вся победа – Втораку с его кирпицами. Да твердовцам с решающим ударом.

– Да. Кирпици помогли. И если бы твердовцы не пришли – быть нам битыми, но ты оборону из самой природы собрал, понимаешь? За одну ночь!

– Понимаю, как ты Броды напоказ строил. А я – пролом напоказ оставил. Так в чём разница между нами?

Тихомир молчал долго, глядя в голубые глаза князя. И проговорил почти шёпотом, раздельно:

– А в том, что я – твой учитель, не распознал твоего замысла, понимаешь?

Мечислав посмотрел в бледное лицо Двубора, вернул взгляд воеводе.

– Тихомир. Что с тобой? Да вспомни, если уж на то пошло – строить город на границе велел Гром!

Воевода хмыкнул, встал из-за стола. Теперь стало видно, насколько он пьян.

– Да. Строить город на границе велел Гром. Строить стену на равнине – я. Оставить пролом в стене – ты. А теперь, – толстый палец указал на сотника, – спроси Двубора – где должен был стоять город?

Неужели? Неужели бывает так, что каждую хитрость можно увеличить – уменьшив? Разве так бывает?

– Здесь, на холме?

Двубор развёл ладони:

– На холме, Мечислав. Отец собирался строить город здесь, Тихомир прав. Ты оставил степнякам единственную щёлочку, в которую они и ломились. И этим спас всех. Даже тех, кто погиб.

– А это как?

Воевода налил в кружки, передал одну Мечиславу, жестом заставил встать.

– А так. Они погибли не зря. И теперь, могу сказать – моя наука закончена. Ты меня превзошёл. Как скажешь: вернуться мне к своей школе, или остаться с тобой тенью, воеводой?

Мысли метались молотами. Как же так? Ещё и учитель бросит? Это что же? И только Улька останется? Это значит – она следующая? Ни за что!

– Значит так! Воевода, подбери сопли и пей, пока разрешаю! Два дня пей, ясно? На третий день мне подробно сведенья от лазутчиков! Все перемещения степняков, куда скачут, чего хочут!

Бледный палец Змеева сотника поднялся к потолку. Мечислав, только осознавший свою власть, изумлённо взглянул на Двубора.

– Сведенья со степей тебе дадут наши караванщики.

Как так? Ведь они же никогда… левая рука Двубора поднялась, пальцы всё так же медленно перебирали медные монеты. Мечислав присмотрелся к монетам. Нагрудные бляхи! Шесть штук.

– Отец не прощает убийства своих детей. Мне дано право помогать тебе. Многим не смогу: только сведеньями. Сейчас могу сказать: змеёныши отправились подгонять подкрепления. Степняки не ожидали отпора и затихли. Но стоять тебе ни к чему. Сосчитай своё войско и громи врага за Пограничной, не дай хакану собрать войска.

***

Ерша разместили в избе Вторака, где вечно пахло сенокосом. Дважды он пытался отравиться снадобьями волхва, но становился от этого только здоровее. Даже культя начала зарастать быстрее. Кто же знал, что на столе раджинец оставляет только то, что нужно для увечного…

Мечислав всё медлил войти, ссылался на дела, сколачивание войск из прибывших, тем более, покинувшие Кряжич наёмники нипочем не хотели воевать с дружинниками. Пришлось устроить прилюдную порку и напомнить, кто решил исход драки. Одни мальчишки колотили других. Кореневцы – заслоновцев, заслоновцы – кореневцев. Порой, чтобы не размежевались, били сами себя. Не хотите слушать князя, щенки – слушайте розги. Тихомирова наука.

Дальше дело пошло легче. Со сведениями, даваемыми Двубором, повторили давешние набеги на степняков. Только если раньше, до битвы под Бродами, Тихомир ходил с неполной полусотней, теперь громили и двумя, и тремя к разу. Длинноногие лошади настигали мелкие отряды, перебивали и исчезали так стремительно, что среди степняков началось смятение.