Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Я всё расскажу заранее,

Не будет в истории тайны:

Молнией-блицем – вспомню былое,

Доннером-громом – обратно верну.

Чем я не бог?

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Пролог

Детство я помню смутно.

Выцветшие рисунки

На картах старой колдуньи:

Яркие вспышки событий

На блёклом сером картоне.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Змей принял встречный ветер, отряхнулся от речного песка, надулся сердитой жабой, расправил крылья, и, повинуясь человеку, устремился в небеса. Тверд, не в силах удерживать, отпустил хвост. Мечислав побежал, развернулся, почувствовав, как разматывающаяся нитка тянет вверх. Змей поднялся на высоту, где ветер – сильный, надёжный союзник – помогает обоим стать одним, единым, целым.

Твердимир запрокинул голову, восхищённо посмотрел на игрушку.

– Смотри, Меч! Он ныряет! Вправо-влево, как настоящий!

– Ага, ага! Видел ты настоящего! – Мечислав рассмеялся, чуть стравил нитку, игрушка успокоилась. Лишь хвост мотался из стороны в сторону, как у недовольной кошки. Казалось, ещё миг и змей начнёт бить себя по бокам.

– Ну, ну, спокойнее.

Меч ещё отпустил, шолковый червяк затих, повис в небе, набрав полные лёгкие майского ветра, крылья покачиваются, словно змей и правда парит.

– Красота! Совсем не то, что бумажный… – в глазах Твердимира заблестели восхищённые искорки, Мечислав сдержанно кивнул: не дело для княжича выказывать истинные чувства. Сам же в душе ликовал – подарок хинайских купцов к его десятилетию совсем не похож на их с братом самодельные бумажные поделки. Без липовой рамы, мешающей движению, сшитый из маленьких лоскутков легчайшей ткани, змей вёл себя в воздухе совсем как настоящий. Ну, если бы он существовал, настоящий.

***

Милана обошла песочный терем, придирчиво осмотрела со всех сторон. Остановилась у самой кромки реки и решительно ткнула пальцем:

– Вот! Сюда ещё башенку!

– Ладно! – Улада щедро зачерпнула двумя руками мокрого песка и в указанное место сквозь пальцы потекла жирная струйка. Наплывы быстро высыхали, создавая высокую, с широким основанием башенку. В три приёма она стала выше всех, построенных до этого. Милана даже успела испугаться – не рухнет ли? Но быстро взяла себя в руки – негоже правнучке старейшего боярина показывать страх при дочери кузнеца.

Улада будто почувствовала, склонила голову, успокоила по-детски серьёзно:

– Не бойся. Я ещё больше башни делала.

– Когда? – Милка упёрла руки в бока. Этой весной Ульке едва исполнилось четыре годика.

Подрушка нахмурилась, будто вспоминая слово.

– Ну… когда, это… до снега ещё.

– До снега?! – передразнила боярышня, сморщив носик. – До снега ты сама была ещё меньше! Улька-врулька, Улька-врулька!

Улада подпёрла левый локоть, нахмурилась, положила подбородок на ладонь, не замечая, как извазюкалась в песке. Поджав ноги под себя, молча смотрела на скачущую кругом Милку. Ну как ей сказать, что осенью она построила башню выше вот этого камня, а сейчас получилось даже ниже?

Удар в спину опрокинул Ульку лицом на терем, не успела даже выставить руки.

***

– Ты чего под ногами путаешься?

Мечислав сам перекувырнулся через девочку, теперь глядел на сжатую в кулак руку, с торчащей из неё нитью.

– Меч! Меч! Он в реку упал! Вытягивай, сматывай быстрее, он к иве поплыл!

Княжич дёрнул за нить, та не поддалась, мигом вскочил, начал перебирать, приближаясь к речке. По колено вбежал в воду, вытягивал, словно рыбак.

– Зацепился, Меч! Не дёргай, порвёшь! – Тверд вбежал в реку, начал помогать, но змей уже прочно схватился крыльями, обмотался вокруг ветвей, пробующих весеннюю воду, словно размышлял, искупаться или обождать третьей грозы.

В отчаянии Мечислав дёрнул нитку, послышался треск. На змее образовалась рваная рана. Тверд отдёрнул руки, повернулся к брату:

– Ну что ты делаешь?! Я бы доплыл! Там всего по-горлышко!

Мечислав бросил нить, оставил брату разбираться со змеем, зло пошел к девчонке, испортившей такой замечательный подарок.

Улька, едва поднявшаяся из песка и протирающая глаза, со страхом смотрела на княжича. Прижав ладони ко рту, Милана испуганно застыла, словно Северная Ведьма коснулась её своей клюкой.

– Вот… – Мечислав запнулся, думая, к кому обращается. – Вот, дать бы вам!

Руки тряслись, но отец запретил бить девочек еще, когда княжич был совсем маленький. А как не бить, если вот… змей?

Тверд уже освободил игрушку. Словно раненного щенка на вытянутых руках выносит изувеченное чудо хинайцев. Слёзы? Нет, просто вода, ответил взглядом брату. В глазах Мечислава защипало, парень быстро отвернулся от испуганных девочек. Змей умер, и день рождения испорчен.

***

– Не бойся, я за тебя заступлюсь. – Милка умывала заплаканное лицо дочери кузнеца. Прадед говорил, боярыня должна заботиться о слабых: они дают сильным хлеб и кров. А Улька такой терем сделала! Милана даже подумала закрыть собой девчушку, но княжич уже убежал. Да и что она могла сделать в свои шесть лет? Должна была! Запоздалый укол совести заставил отмыть младшую подругу, почистить её сарафан, обнять и попытаться успокоить. Улька ревела, словно сейчас сюда набегут все стражники княжьего терема и постегут крапивой. – Ну, не плачь, чего ты плачешь? Пошли. Завтра ещё один терем мне построишь. Пуще прежнего!

Маленькая холопушка послушно побрела за юной боярской правнучкой, вытирая кулачками слёзы вселенской обиды. За что он на неё так накричал? Он же сам толкнулся!

***

– Вот, дура! – отревевшись о загубленном змее, Мечислав начал злиться. – Ведь видела, что…

Мечислав вспомнил, что сам перекувырнулся через спину и понял – не видела. Поймал взгляд младшего брата и с благодарностью принял его решение не напоминать о том, кто во всём виноват. Тверд пожал плечами, махнул рукой.

– Ладно тебе. Может, зашьём как-нибудь.

С сомнением посмотрел на скомканного подмышкой змея, преувеличенно бодро добавил:

– А может быть, выпорем аккуратно и лоскутки новые пришьём!

– А! Пришьём… где шолк возьмёшь? У мамки с подола срежешь?

Тверд хихикнул, Мечислав понял, что ляпнул, рассмеялся: с них станется.

– Дай хоть посмотреть.

Братья разостлали змея на траве, начали осматривать повреждения. На удивление, дырочка оказалась совсем маленькой, если попросить ключницу – втайне от мамы, конечно – белошвейки запросто починят.

Аккуратно, чтобы дырка не бросалась в глаза, сложили игрушку, и ещё немного побурчав на дур, направились к показавшемуся из-за холма Кряжичу. Тонкая струйка оружных всадников лениво приближалась к воротам.

– Ой, смотри! Дядя Четвертак!

Крикнули одновременно и побежали со всех ног. Окажись змей на нитке, ну точно улетел бы к самому небу.

– Дядя Четвертак, Дядя Четвертак! Покатай на коне! Дядька!

Всадники остановились, передний тряхнул лопатистой бородой, посмотрел на племянников, расхохотался, свесился с седла, выставил руки, принял Мечислава.

– Здорово, племянничек! Э-эх! Твердушка, ступай на ногу, подниму и тебя. Ну, чего нового в вольном Кряжиче?

Тверд забрался по стремени, устроился рядом с потеснившимся братом, куль мешает, да – ничего. Мечислав опередил брата:

– Да вот, змея пускали на реке.

– Ишь, самого Змея? Ну и как? Чего так рано возвращаетесь?

– Порвался, – потупился Мечислав, – только мамке не говори, ладно? Мы мигом зашьём.

Четвертак обернулся к воинам, ткнул пальцем в серёдку неба:

– Понятно, богатыри? А, да какие вы богатыри… вот – богатыри! Самого Змея порвали!

– Порвали да застеснялись, – откликнулся кто-то из воинов.

Мечислав забеспокоился, поднял голову к дядьке.

– Только мамке не говори, ладно? Оно случайно так получилось.

– Ясно, остолопы? Мамке, чтоб ни слова! Кто проболтается – зад надеру!

Воины заухмылялись, захмурились, позакрывали рты ладонями. Мамке – ни слова, хоть режь, ни единого.

***

Солнце едва перешло середину небосвода, начиналась настоящая весенняя жара, самое время плеснуть на лицо, как это делает отец, дождевой воды из бочки, спрятаться в тереме и выпить холодного кваса. В суматохе никто не заметил, что братья вернулись так рано, летом обычно приходили к ночи и ели уже остывшее. Сейчас же с кухни пахнет сдобным, жаренным, копчёным и варёным, аж слюнки потекли. Ясное дело, стряпухи расстарались для Четвертака и его сотни.

Братья быстро забежали в свою комнатку, бросили змея в сундук, мигом переоделись к трапезе и как послушные дети, получили по круглому, рассечённому накрест, душистому и горячему ржаному коржику. Отец, могучий папка, самый сильный на свете, хмыкнул, что-то шепнул маме, та повела тонкой бровью, но Мечислав разобрал только «…ворили», сделал вид, что не придал значения. Дядька Четвертак, кажется, услышал и подмигнул ребятам.

Папка казался расстроенным, словно не поделил с дядей деревянного коня. Поглядывал искоса, но при детях не говорил. Лишь, выбежав из трапезной, Мечислав задержался помыть руки у медного таза за дверью и краем уха услыхал басовитый голос Четвертака:

– Значит, дорожным серебром ты решил не делиться?

– Дорожное, братец – для дорог. Это не моё серебро. Мы на него города вязать будем. А уж когда свяжем, тогда и барыш утроится.

– Деньги в дороги закапывать? Миродар, не слишком ли щедро?

– Дороги нам нужны? Нужны. Меттлерштадт видишь, как торгует? А нас стороной обходит. Купцы Змеевы жалутся: кругом идти дешевлее.

Мечислав звякнул медной кружкой о таз, смутился, для порядка ещё погремел, чтобы не подумали, будто подслушивает. Но мужчины не обратили внимания, тихо себе гудели. Пришлось так же громко топать в комнату, где спрятали порванную игрушку.

Ключницу, старую каргу, хромую завалинку, братья нашли на заднем дворе, попросили починить змея, только чтобы мама с отцом не узнали. Та по обыкновению поджала губы, нахмурилась, почесала огромную бородавку на носу, из-за которой братья её за глаза называли Бабой Ягой, погрозила пальцем и потребовала, чтобы это – в последний раз. Хорошо-хорошо, мы же даже не сами, начал Мечислав. Тверд перебил, оно само случайно на дерево село. Ключница потрепала детей по соломенным волосам и отправила гулять во внутренний двор, где они и пробесились до самого вечера.

***

Тверд зашёл в светлицу, посторонился, пропуская брата, поклонился:

– Спокойной ночи, мама.

Мама, самая красивая на свете, положила вышивку на колени, с любовью повернулась к детям, развела руки. Дети дружно прибежали, прижались к родному телу, шумно вдохнули любимый запах трав и благовоний, которыми пропитана вся комната.

– Не шалили?

Первым успел ответить Мечислав:

– Нет, мама. Всё хорошо.

– Ключница просила вам передать, – Ждана отложила вышивку, подошла к сундуку. Откинула тяжёлую крышку и достала…

Твердимир отстранился, с негодованием и страхом посмотрел на брата.

– Она же обещала не говорить!

– О том, что он порвался? – Рассмеялась Ждана. – Так она и не сказала! Она сказала, что его починили.

Братья переглянулись, посмотрели в смеющиеся глаза матери, и беззаботно рассмеялись.

За дверью послышались шаги: кто-то грузный поднимался по лестнице. Мама тревожно посмотрела на дверь, взяла со стола украшенную жемчугом шкатулку и быстро завернула в игрушку.

книга первая, часть первая

– Всё просто! – сказали люди.

Ответили боги:

– Посмотрим.

И посмотрели.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Глава первая

Всё утро в Кряжиче готовились к приёму братьев. Желая быть достойными нового хозяина, жители ещё засветло начали приводить в порядок дворы и доставать лучшие одежды. Бабы перетряхивали сундуки, придирчиво оглядывая шитые речным жемчугом платья. Мужики примеряли с вечера начищенные салом сапоги да кожаные пояса. Десяток хмурых бородатых плотников-лодочников у Восточных ворот сколачивали огромный щит, наподобие помоста, только без возвышения, прямо на каменной мостовой. Мальчишки заинтересованно кружились вокруг, споря, что бы это могло быть, но так ничего не выведав, устали ждать и убежали по другим, более важным, делам.

Мужички деловито натаскивали досок, складывали вдоль и поперёк площади, размечали, пилили, рубили топорами, прикладывали заготовки на место и приколачивали коваными гвоздями, которых кузнец на радостях притащил целый ушат, да отправил подмастерьев за вторым. Как же не радоваться, если Мечислав – новый князь – свой, местный, изгнанный в детстве, вернулся, да говорят, с целой дружиной! А это – работа: мечи да копья, наконечники для стрел, бляхи на доспехи да выправка помятых шлемов! Зная норов неугомонного молодца, за каких-то полгода присоединившего к Змеевым землям два княжества, да к самому Кряжичу лихую деревню, можно быть уверенным – не остановится. Нипочём не остановится! Кузнец успел подумать, что надо бы набрать ещё подмастерьев. У Маланьи, вдовой соседки, к которой подъезжал с полгода назад, Миколка подрос. Тогда она отказала, а теперь-то уж, посмотрим. Сынко у неё дурак-дураком, но плечи раздались, если на меха его поставить да приглядывать – сгодится. Да и Маланья уже спрашивала, придётся ли её балбес к кузнечному делу. Может и сгодится, отвечал тогда коваль, да работы не особенно много. Теперь-то уж можно Миколку к себе и взять. Не сразу, и не за так… а вот за как… надо бы через губу потолковать вечерком за кружкой квасу. Хмельного.

У кузнеца так сильно и сладко заныло внизу живота от воспоминания о вдовице, что пришлось даже присесть перед плотниками, деловито сбивающими последние доски.

– Е-еду-ут! – Заорал смотровой мальчишка с воротной башенки. – Выехали из леса!

Один из плотников, бородатый артельщик, мигом забрался на ворота, приложил ладонь козырьком, посмотрел в сторону леса, обернулся во двор, замахал руками:

– Принимай верёвки, мужики!

– Кидай! – засуетился кузнец и с облегчением отвлёкся от мыслей о вдовице. – Лопух, Весельчак – вяжите!

Мужики приняли сброшенные концы, привязали к проушинам на «помосте». Артельщик ещё раз проверил верёвки в блоках, сбросил вторые концы, их тут же расхватали мужички внизу. Мельком глянул на Змеева сотника, чёрным пятном застывшего со своими воинами на стенах, да лишь махнул рукой: купеческая охрана никогда не вмешивалась в дела города, а сейчас и подавно за верёвки не возьмётся. Не по чину. Зачем же князю этот щит понадобился, а? Тяжеленный.

– Тяни! И-и-и-и р-р-ра-а-аз! И-и-и-и р-р-ра-а-аз! Тяни, мужики, веселей!

Помост, упёртый одной стороной в ворота, начал медленно подниматься, закрывая проём. Мужики взмокли, верёвки выскальзывали из вспотевших рук, но щит уже проскочил первую треть подъёма, тянуть стало легче. Наконец, встал, артельщик ловко закрепил верхушку, отвязал верёвки. Ещё раз глянул на приближающуюся дружину, скинул блоки:

– Принимай, мужики! Наводите порядок, да смотрите, чтобы ни щепки не осталось!

Народ, с интересом наблюдающий за приготовлениями к приёму, кинулся на площадь собирать мелкий мусор. Время от времени кто-нибудь опасливо поглядывал на Щит в три человеческих роста высотой, но артельщик успокаивал их жестами и окриками. Не боись, не грохнется до времени.

***

Мечислав и Твердимир конным шагом неспешно приближались к Кряжичу. Оба широкоплечие, коренастые – со спины перепутаешь, ехали на тяжёлых, переваливающихся, словно откормленные утки, широконогих конях. С лица отличить братьев проще: Твердимир, видно, не так любит сечу и свежий воздух, лицо обгорелое, не привыкшее к солнцу и ветрам, сам грузнее, хоть и моложе на год. Волос золотой, холёный, кудри не выгоревшие и свободные, не привыкшие к шелому. Сразу видно – в походах спит в шатре, в городах предпочитает тенистые помещения тренировочным дворам. Впрочем, когда братья составляют планы сражений, Мечислав прислушивается к его советам да уловкам.

Дружина взобралась на пригорок, тяжёлые, дубовые врата начали медленно раскрываться. Воины смешались, увидев, что за воротами проход перекрывает огромный сосновый щит. Эту шутку придумал Мечислав и, передав гонцу, никого из своих не предупредил.

Процессия остановилась. Кряжич, огороженный частоколом из дубовых брёвен, светился, отражая свет, только перешедшего в зенит, солнца. Пыль, поднятая Малой Дружиной, постепенно оседала, давая насладиться видом стоящего на холме града.

Воевода Тихомир, поперёк себя шире, седой с длинными усами чуть не до плеч, по лошадиному фыркнул, глубоко вздохнул, от чего звенья кольчуги если не затрещали, так точно выгнулись, стали овальными. Глубокий, густой голос раздался, будто из стоведёрной бочки:

– Ну, князь! Побил Четвертака, выгнал в шею, отомстил за отца. Вот город, что ждал тебя десять лет. Что теперь, путь окончен?

Выражение детской радости застыло на лице двадцатилетнего князя. В небесно-голубых глазах играют зайчики, глупая улыбка не сходит лица. Лишь солнце играет в молодецких усах. Мечислав на миг стрельнул в сторону брата, тоже по-детски счастливого, словно ему подарили, наконец, деревянного коня, отняв у соседского мальчишки.

– Что скажешь, брат? К этому мы десять лет через кровь и огонь шли, мечтая, как окажемся, наконец, перед воротами Кряжича! Вот он – конец пути! Теперь только сидеть да пользовать к своей потехе! Всё?

– Видно – всё, братец! – ответил Твердимир звонким, мужественным голосом. Голоса братьев – погодков легко путал всякий, кто слышал их впервые. Лишь пообщавшись, начинал различать – у младшего промелькивали капризные нотки.

– Волхв! Что говорит тебе чутьё? Конец пути?

Волхв, черноволосый, по-раджински смуглый, старше братьев, но выглядит моложе – гладко выбрит. В длинном холщёвом балахоне с разрезами по бокам, да простых штанах, кашлянул, прикрыв рот кулаком, тряхнул головой, ухмыльнулся:

– Помирать собрался, Тверд? Предрекаю: ждёт вас длинный жизненный путь, полный геройства и предательств, подвигов и новых знаний. А, что пришли к мечте, так то – не беда. В наше время мечты на дороге валяются, успевай подбирать.

– Эх, любишь ты так сказать, чтобы и успокоить, и дать надежду на будущие битвы, – расхохотался Мечислав. – Одно слово – волхв. В тумане так и вижу звон мечей и грохот стали.

Твердимир, хохотнул:

– Почему именно битв? Знаешь, сколько сил на управление хозяйством уйдёт? Тебе это не интересно, а я скажу: не меньше, чем на ратные труды.

– Полно-полно, боярин. Люди ждут. Идём?

– Может, ты сам? Твоя победа, твоя и честь. Не люблю я эти лобызания.

– Ну, нет, братец! Я у тебя полпобеды не отниму. Если бы не твой манёвр с копейщиками, не победили такой малой ценой. Так что… поехали вместе.

Отделились от Малой Дружины и в полной тишине приблизились к перекидному мосту через ров. Из-за защитных зубьев на стенах виднелись кончики чёрных шеломов. Ясное дело – Змеева сотня, вместе с войсками Кордонеца взяла на себя охрану товаров, а заодно и города. Ладно, пусть. Братья спешились, и, в ногу цокая подковками каблуков, подошли к щиту. Сверху послышалось шебуршание, шёпоток:

– Подошли, приготовься…

Мечислав подмигнул Твердимиру, протянул правую руку, коснулся грубо ошкуренной сосновой доски. Брат тоже поднял было руку, но коснуться щита не успел – тот начал заваливаться. Сначала медленно, неохотно, потом всё быстрее, наконец, с грохотом завалился, проехал шага три, подняв пыль на весь внутренний двор.

– Слава! – Рявкнула толпа стоящих на стенах мужичков. Змеева сотня молчала. Остальной, стоявший на площади люд, закашлявшись, пытался изобразить счастливые лица. И то верно – горожане простили погодкам столь малую шалость, учитывая, что те обещали не грабить-жечь родной город.

***

Мечислав широко улыбнулся, снял шелом, обхватил левой рукой. Стал на помост, правую ладонь приложил ко лбу и широким жестом, в глубоком поклоне, коснулся кончиками пальцев упавшего щита. Разогнувшись, посмотрел на Твердимира, повторившего движения брата с небольшим опозданием, чем признавшего свою второстепенность, оглядел жителей города.

Как же лучше начать-то? Громовым ли голосом, добавить ли мёда в сталь? А, пусть идёт, как идёт…

– Приветствую тебя, вольный Кряжич! Наконец-то я дома…

Горло сдавило, подбородок предательски дёрнулся. Не удержавшись на ватных ногах, Мечислав упал на колени и зарыдал в голос. Сквозь слёзы увидел, как растерянно топтались ноги брата. Твердимиру, верно, неловко за витязя, что недавно ещё рубился насмерть с превосходящей ратью Четвертака, а теперь распустил сопли, как девка на выданье.

Да и пусть, неловко.

Шум толпы приблизился, Мечислава подхватили под локти, подняли обессилевшего, воздели на ноги. Посмотрел на брата, тот, оказывается, тоже плакал, размазывая дорожную пыль по всему лицу. Толпа обступила, бьют по плечам, гладят по вихрам, успокаивают. Бабы разрыдались, да и мужики, чего уж там – счастливые и плачущие.

Самый широкий в плечах, – судя по кожаному фартуку – кузнец, взялся разгребать толпу, помогая расступиться перед князьями. Кому матом помогал кому и кулаком в пузо.

Толпа непослушно давала дорогу, каждый норовил прикоснуться к братьям, которых, по слухам заждались за десять лет под пятой узурпатора. Изгнанные в детстве, братья смотрели на люд, что уже совсем другой, чем тогда, но всё равно – свой, родной, брели по бреши в толпе. Народ, заполнивший главную улицу – Восточную, уже не пропускал: поднял над собой и на руках, бережно передавая друг другу, над головами понёс к терему отца: самому большому, в центре города. Мечислав откинул голову и просто смотрел, как крутится родное небо: князя тащили то ногами вперёд, то головой.

– Осторожнее, увальни, не уроните! – кричал кузнец, каким-то чудом поспевавший за передвижением братьев. – Не дай Змей, с их голов хоть волос упадёт, всех перешибу!

– Не изволь беспокоиться, курчавый!

– Донесём в лучшем виде!

– Нешто не понимаем, ты даёшь!

Редкие выкрики удавалось различить в растревоженном улье ликующей толпы.

– Давайте уж, хватит их кружить, ставьте на ступени! – крик кузнеца то отдалялся, то приближался, Мечислав оторвался от счастливого созерцания неба, оглянулся и весело расхохотался.

Оказывается, его кружили по площади перед теремом. Каждый хотел поучаствовать, чтобы хвастать потом детям и внукам: был, держал…

– Кому говорю, поставьте князей на место!

Толпа нехотя передала братьев в сторону терема и бережно поставила на ноги в самых воротах.

Мечислав подмигнул Тверду, весело поправил ремень, подтянул порты, что чуть не стащили и не разорвали на память, осмотрелся. Увидел притулённую к открытой воротине бочку. Вскочил на неё, чтобы видеть всех. Толпа ахнула.

– Ну, что, кряжичи? Дома мы с братом, дома!

Толпа грянула единой глоткой и смолкла, ожидая продолжения.

– Да, только не узнаю родного двора. Что же не так, кто скажет?

– Дык, вырос ты, князь. Терем-то ниже и кажется…

– Вырос просто, князь.

– Терем тот же.

– Змеем клянёмся, всё так же.

– Терем я узнаю. Чуть ниже стал, потемнел, но – мой терем, наш. Верно, Тверд?

– Верно, брат. Наш терем.

– А что не так-то, а, боярин? Почему не то это место, откуда нас Четвертак выгнал, а? Не знаешь?

Толпа взволновано загудела, просила сказать, что не так, да они тут же всё исправят, весь терем разнесут и снова построят, лишь бы братья остались довольны и правили мудро и справедливо.

***

Твердимир, как понял князь, догадался, хитро подпёр воротину, ждёт.

Толпа чуть затихла, замерла в ожидании. Рты распахнуты, глаза шире ртов, ждут. Это хорошо. Толпа, она силу любит, а если силе чего не по нраву, толпа сама всё сделает, лишь бы сила была довольна. Вот сейчас ему, Мечиславу, что-то не по нраву. А сила он или мимо проходил, толпа ещё не знает, не уверена.

– Дай топор! – крикнул Мечислав толпе. Та повиновалась, в одно мгновение князю передали простой плотницкий топор.

Замахнувшись из всех сил, Мечислав под народный «ах-х-х» вогнал орудие в воротину, обернулся к сотням глаз и, что есть мочи, крикнул:

– Никогда мы, кряжичи, не прятались друг от друга! Ворота и забор нужны нам для защиты от врагов! Посему, указ первый! Деревянные заборы ниже пояса – заменить коваными, ажурными. Плачу из казны! Ворота, пока мир, днём держать открытыми! В своём городе у нас врагов нет! Начать – с этого! – Князь дёрнул топор с такой лёгкостью, словно тот был воткнут в гнилую, а не дубовою рубленую доску. – Четвертаковского!

И начал рубить ворота с таким остервенением, словно колотил самого узурпатора. Успел сделать пять или шесть ударов, его оттеснили со словами, «негоже князю работным делом заниматься», толпа взялась ломать ворота и забор голыми руками. Разгорячённый, Мечислав отошел к ожидающему на ступенях терема брату. Расправил плечи, просунул большие пальцы под ремень:

– Как думаешь, дотемна справятся?

– Думаю, к пиру. Молодец, брат. Таких дел от тебя и ждали.

– Каких?

– Уничтожить следы Четвертака. И с каменными заборами ты хорошо придумал. Война, она каждому своя. Кому враг – беда, а кому и бунт черни – бой смертный.

– Понимаешь. Нет, брат. Второго изгнания я не допущу. Как вспомню, что эти самые люди гнали нас с матерью по Восточной, кидали объедками «в дорожку», да желали путь скатертью, прямо сейчас всех перебил бы, передушил своими руками.

– Отвертись, князь, тебя лицо выдаёт.

– Слёзы, боярин, не говорят, от радости они или от обиды.

– Отвернись-отвернись. Ты смотришь на них как коршун на мышей.

Мечислав поспешно отвернулся, хорошо, никто не заметил, все заняты делом. Твердимир, глядя на разогревшуюся толпу, бросил через плечо:

– Бояре будут недовольны.

– Собери их, поговори, посмотри, кто не предаст нас… сразу. Объясни – каменные стены – от бунта. Остальные пусть будут недовольны. Плевать.

– А ворота?

– Кому нравится, пусть свои фамильные оставит. Если они крепкие.

– А раскрывать днём зачем?

– А ты забыл, как Четвертак нас из терема достал? Дворня створки закрыть не смогла. Вот пусть теперь каждое утро раскрывают и вечером закрывают, чтоб мне спокойнее было – ворота в порядке, не подведут.

Мечислав сделал шаг к двери и резким движением пнул из всех сил. Послышался глухой стук и звук падающего тела.

– Вот так, братец, – сказал князь и, обернувшись, поманил рукой. – Давай посмотрим, кто нас тут подслушивает.

Тело мешало открыть дверь, но ещё не до конца протиснувшись, князь понял – девка из челяди. Совсем соплюха, впрочем, начинает входить в пору. Лежит без сознания, на лбу набухает шишка, нос разбит.

Твердимир протиснулся следом, наклонился, приподнял правое веко, посмотрел на белок закатившегося глаза.

– Ну, ты брат, даёшь! Хорошо – не убил. А то бы ничего не узнали.

Мечислав взял девушку, лёгкую как пёрышко, на руки. Её кисть – тёплая и нежная – легла на его плечо. Отнёс в просторную горницу, положил на лавку.

– Принеси воды.

Брат отлучился, девица, ещё без сознания, тихо застонала. На секунду открыла глаза, посмотрела на князя, счастливо улыбнулась и тихо-тихо, еле слышно, что-то прошептала.

– Чего? – не понял Мечислав.

– Мечислав…

– Я-то? Да, Мечислав. А ты – подслушивала?

– Ждала, – и закрыла глаза.

– Чего?

Пришёл Твердимир с лоханью воды, князь погрузил руку, побрызгал на лицо девушки. Она снова очнулась, посмотрела на него. Теперь тревожно, словно хотела сказать что-то важное.

– Чего ты ждала?

– Тебя.

– Что она говорит?

– Говорит, ждала.

– Ждала… ну вот и дождалась. Надо узнать, зачем ждала, может какая опасность?

Блиц

На десять лет мамка-ключница отпустила Ульку к отцу.

– Беги, доченька, беги. Ты уже совсем взрослая, шутка ли – десять лет. Скоро невестой станешь. Беги, покажись папке, соскучилась, небось. Да и он целыми днями на своей кузне, некогда и повидаться. Беги, доченька.

И подарила новое платишко, льняное, выбеленное, с вышивкой по вороту. Вышивка простенькая, но ведь – вышивка, не репейник!

На радостях побежала в деревню при Кряжиче, мигом нашла свой двор, запрыгнула на папку, он покружил её как всегда и… всё. Раньше что-то дарил, маленькое и милое. У неё в каморочке даже шкатулочка берестяная есть, куда, то камешек красивый в оправке спрячет, то расплющенный гвоздик, змейкой скрученный. Семь лет, семь подарков, а сейчас… даже фартук не снял, иди, дескать, погуляй, я скоро, ладно?

Ну, ладно. Пошла, погуляла. А потом так скучно стало: за столько лет привыкла что-то делать. Зашла в дом, мимолётно прибралась, заготовила яблошник в чугунке, поставила в печь томиться, благо, ключница научила. Папка придёт – пальчики оближет. Со всем справилась, а день только к полудню подошёл.

Вышла во двор. С кузни слышно молоточки, из трубы дым – папка всё занят. Ну и ладно, лето только началось, ещё земляника не отошла. Задумчиво направилась с лукошком к опушке на поляну.

Пока собирала, всё думала: что такое с отцом – раньше никогда не пропускал обряда защиты: всем известно – человек на день своего рождения слаб перед духами и должен провести его с самыми близкими людьми. Или один. Или папка решил, что в этот раз ей лучше одной?

Хотела пособирать ещё, но спугнул странный дядька, идущий по дороге со стороны Змеевой Башни. Змей, что ли? Испугалась, было, но сама на себя рассмеялась – все знают, что Змея не существует. В лесах и на дорогах сейчас безопасно, не то, что раньше, как старшие говорят, но на всякий случай с незнакомцами говорить не велят. Мало ли что. Ещё сглазит. Побежала к дому как можно беспечнее, вприпрыжку, мол, это она сама так решила, а никакой не дядька.

Все знают – вор через любой забор перелезет, а дух – и через приступок не перешагнёт. Потому и плетни делают низкими, чтобы лихачи не ломали. И вокруг могилок заборчики ставят, чтобы покойники себя в безопасности чувствовали. А дядька всё за ней идёт и будто не отстаёт совсем. Забежала в калиточку, накинула в петлю кованный папкой крючочек, уселась на лавочке, лукошко положила на колени и беспечно начала размахивать ногами. Теперь ничего не страшно: дух без спроса не перешагнёт, а она – ни за что не разрешит.

– А-а, так ты Улька, Улада – дочь кузнецова?

А это и не дядька вовсе. Старик. Совсем старый, как пенёк. Лицо сморщенное, нос крючковатый, одежда была бы чёрной, если бы не пыль. И глаза. Глубоко-глубоко. И как будто без бровей совсем. И голос как у тележного колеса.

И запах серы. Будто из преисподей пришёл.

Или из папкиной кузьни.

Не бойся Улька.

Дух не переступит, да ещё днём.

– Улька! – девочка с вызовом вскинула подбородок. – А ты кто?

– Зови дедом. Меня часто дедом зовут.

Старик остановился около калитки, скинул с плеч дорожный мешок, потоптался.

– Не пустишь?

– Не-а. Мне не велено.

– Это хорошо, это правильно. А земляникой угостишь?

– А земляника – для папки! Если разрешит – угощу.

Сухой треск оказался дедовским смехом.

– Тогда, может, воды принесёшь?

Не дух, отлегло от сердца. Духи воды боятся, а это – человек, точно! Да и в воде отказывать нельзя – боги не велят.