Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

книга вторая, часть первая

– Всё просто? – спросили боги.

– Всё стало ещё сложнее.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Глава первая

Весна, твою мать. Дожили, мать твою. Куриное варево, вино разбавленное, Пограничная вскрылась, Броды выросли. Считай, новости. Дурачьё. Чем терем княжеский строить, лучше бы ров выкопали, как задумывалось: вокруг стены, соединив Пограничную с Глинищей. Неужели Тихомир не настоял?

Тут же подумалось – какой, к Змею, ров зимой? И сразу ответилось – могилы и зимой роют. Если надо. А ров – надо. Именно зимой – летом в грязи ковыряться придётся, глубоко не выкопаешь. Нет, этим засранцам надо терем кирпицовый выстроить для князя. Дел у них больше нет.

Вторак всё где-то пропадает, будто не хочет на глаза появляться. Добро, Ульку с сыном спас.

Не шли мысли. Рубились короткими чурками. И потом – на дрова, на лучинки – в череп. Повязка на голове жмёт, рана жжёт, правая рука едва шевелится. Почему, интересно: получил по голове, а отнялась – рука? Смешно – по голове слева, а рука – правая. И запелось еле слышно:

– В корчме яркий свет

Пьяный угар,

Дико бесится пьяный народ.

В углу сидит одинокий райтар

Он не весел, и тоже пьёт.

Сволочь ты, Густав. На всё у тебя песня есть. На левое плечо легла рука. Тёплая, тяжёлая. Родная. И голос, что соловьём разливается:

– Не ходить ему больше в бой,

Не рубить мечом врага.

Нет больше сил,

Как дальше жить?

Вместе отбили «Тара-там-там-там-там!», Ёрш продолжил:

– В поле осталась…

Мечислав не выдержал, перебил:

– Башка!

Ёрш расхохотался, аж присел. Обнял друга здоровой рукой за шею, прижался культей к груди. Стало тепло, надёжно.

Отхохотались до головной боли, отсмотрелись на проходящих мужичков. Идите-идите по своим делам. Князья веселятся, имеют волю. Мечислав оглянулся на Змеев холм, подмигнул незаметно, будто оттуда кто увидит.

– Как там дела?

– У торговцев? Никак.

– К Змею торговцев. Вообще.

Третий день, как князь пришёл в себя, голова гудит, волхв запретил беседы по делам. Мечислав выторговал утреннюю прогулку. Выносят, значит, содют на колоду, ждут, пока надышится.

– Гонцы прибыли. Меттлерштадт и Блотин. Сегодня ждём войска. Раджинцы морем идут на Степь.

– Морем?

– Морем. Гром требовал от них корабли строить. Ударят с востока. Надо рассчитать переходы, чтобы всем вместе.

– Куда мне считать… – левая рука едва ударила по колену. Получился безвольный шлепок, – займи Огниву. Или сам. А хинайцы, что?

– Что?

– Пропустят раджинцев через свои воды?

– Те крюком идут. С берега не видно, значит – не хинайское.

– Странно.

– Восток.

– Тогда, точно – к Огниву. Он сообразит.

– Хорошо.

– Ещё что?

Замешательство Ерша не укрылось от Мечислава. Повернул голову, зыркнул, словно на тетерева пристреливается. Ёрш отпустил плечо, почесал культю.

– В общем так. Вторак запретил вырезать табуны.

– Запертил?

– Да. Говорит, видение ему было. Говорит, степняки мстить придут летом. Хлебы пожгут.

– Это же его мысль, нет?

– Его. Только, говорит… видение.

Что ж Вторак за человек такой? Никогда не сомневался, и, вдруг… впрочем…

– Ну и хорошо, что видение. Пусть.

Ёрш непонимающе посмотрел на друга. Мечислав скривился, показывая, что пытается нащупать мысль.

– Не нравилось мне это. Неправильно, понимаешь? Драться с воинами – одно…

– А они, – вспылил походный князь, – дрались с воинами? Когда мы к вам на помощь пришли? Когда баб ваших саблями рубили?!

– Тогда и бабы наши их на вилы насаживали. Не ершись, дослушай.

Мысли путались в попытке объяснить.

– Степные бабы – не воины. Они вроде коз. Ну, вообще – домашних животных. Отними у неё миску, она и не знает, где еду взять, понимаешь? По дому – да. Юрту поставить – легко, хвороста найти, очаг разжечь – ничего проще! А, напади на неё – отдастся. Победил предыдущего хозяина, значит – сильнее. Значит – имеешь волю, значит, теперь ты – хозяин. Это их жизнь, степная. Там иначе не выжить, понимаешь? А что делали мы?

– Что делали?

– Еду отняли, а баб – не брали, вот что!

Голова от крика разболелась, пришлось зажмуриться, вдохнуть. Благо, Ёрш не перебивает, даёт договорить.

– Разори стан, перебей мужиков, отними табуны, отары, женщин – они слова не скажут… а что делали мы? Скажи.

Ёрш задумался, попытался подпереть культей подбородок, не получилось, одумался.

– Лошадей убивали?

– Хуже. Мы оставляли людей умирать голодной смертью. Мы – варвары для них, Ёрш! Настоящие варвары, понятно теперь? Прав Вторак. Нельзя нам так делать. Или – по-ихнему, или – по-нашему. Но и так и так – нельзя. Не получится.

– Как же – «по-нашему»?

– Воин на воина. Только так.

С холма раздался звон. Ёрш встрепенулся, скинул – как бывало – с себя лишние размышления, огляделся. Лицо осветилось плотоядной улыбкой.

– Воин на воина, говоришь? Будет им воин на воина.

– Что такое?

– Подмога приехала.

Блиц

– Да, это тебе не частокол. Это – забор. Настоящий.

– Стена, – отозвался Тверд. – Это крепостная стена.

Мечислав перевёл взгляд с ворот Блотина, осмотрелся. Предместий у города почти нет: кузни, базар, конюшни. И Камень, камень, камень… прёт по весне прямо из земли. Огороды на ней не уживаются, даже в июле ров почти на треть заполнен грунтовыми водами. Продовольствие горожане покупают за турф и болотное железо. У кого руки в порядке, куют сталь, с другой стороны: у кого не в порядке – в Блотине не выживет. Город мастеровых. Разве только бабы заготавливают на зиму ягоду да грибы. Мечислав сглотнул слюну: вспомнил клюквенные да брусничные настойки.

Сейчас все кузни оказались пустыми и заброшенными. Тверд утёр пот со лба, пробормотал:

– Опоздали. Все внутри.

– Чего ты хочешь? Три дня в одном переходе стоит армия. Не дураки же они.

– Не дураки. А вот мы, кажись – дураки.

– С чего взял?

– С Лесовкой нашей три дня упустили. Можно было потом…

Мечислав досадливо цыкнул в сторону, обернулся к воротам.

– Эй, долго нам ещё ждать?

Стражник на воротах громыхнул наплечниками.

– Князь завтракает. Велел не отвлекать.

– Ах, ты ж, зараза…

– А ты скажи, – вмешался Тверд, – к князю Рипею его друзья детские пришли. В шашки играть хотим!

– А его мамка сказала: пока кулебяку не доест, ни к каким друзьям играть не выйдет.

Тверд захохотал, Мечислав выругался, сплюнул на землю.

– Вот, как Змей хитёр, голыми руками весь Блотин разнесу.

– Чего ж ты хотел, – сказал Твердимир утирая слезу. – Это не он к нам с целой армией в гости пришёл. Слышь, часовой! Передай Рипею, наша армия у него проездом!

Стражник прислонил копьё к стене, залез в котомку, достал лепёшку, начал лениво ломать на куски.

– Так езжайте, кто вам мешает. Припрутся ни свет ни заря, народ глаз не продрал.

– Потолковать надо! – крикнул Мечислав, чуть не сорвав голос. – Или он сейчас выйдет, или…

– …или что?

Раздвинув воинов, на стене появился новый дядька. Высокий, плечистый, весь в железе. Старший даже не сразу узнал детского товарища. Загорелое суровое лицо, тонкие губы плотно сжаты, на лбу глубокая вертикальная складка. Карие глаза прищурены, хотя, это может быть из-за солнца: побратим Кряжича, согласно канону, тоже главную улицу расположил с востока на запад. Рипей выждал паузу, внимательно осмотрел братьев, повторил:

– Или что? Спалите тут всё?

– Да не собираемся мы тут ничего палить, Рипей! Выходи, поговорим!

– Говори оттуда, у меня от воинов секретов нет.

– А у тебя в городе все люди – твои? Хоть на этих стенах – всех в лицо знаешь?

– Ты о своём лазутчике? Забирай!

Рипей махнул рукой, в углу ворот скрипнула маленькая калитка. Головой вперёд в неё вылетел Вторак, сразу видно – готовились выкинуть. Следом вылетел изогнутый посох волхва. Низенькая дверь тут же захлопнулась, с той стороны раздался грохот. Мечислав спрыгнул с коня, подбежал к волхву, перевернул на спину, приложил ухо к груди. Жив, змей, только избит сильно. Княжич помог подняться, отвёл в тень ближайшей кузни, усадил на завалинку.

– Нет, не о моём, – через силу проговорил, вернувшись в седло. – Спасибо, что не на смерть.

– Не за что. Юродивых не трогаю.

– Оно и видно.

– Это охрана его так.

– Так ты спустишься?

– Спущусь, не один. Вас двое. Нас тоже будет двое.

***

Вырвибок поочерёдно похлопал братьев, каждому посмотрел в глаза. Словно коней осматривал, подумал Мечислав.

– Выросли! Возмужали! Ох, и досталось же вам, ох, досталось! Значит, слушайте сюда. Боярские войска отходят в Кряжич. Вам останется разбить только Четвертака. Он всё это заварил, ему и ответ держать. При себе у него чуть больше трёх тысяч воинов. Справитесь?

– Справимся, боярин. У нас кроме Змеевых наёмников ещё озёрские сабельщики. Всего тысячи две с половиной. А вы помочь не хотите?

Вырвибок посуровел, покачал головой.

– Нельзя. Мы будем беречь Кряжич от мести. Надо четвертаковскую охрану вымести, не допустить бунта. Знали бы вы, сколько у нас грязи развелось. Стыдно сказать – колодниками торгуем. В общем, как с Четвертаком разделаетесь – милости просим. Праздник устроим, встретим как самых дорогих гостей.

– А что же ты в Блотин с войском зашёл?

Боярин рассмеялся, отпил из кубка:

– Чтобы Четвертак не вздумал в ярости по городу ударить. Свои же, родня, как же бросать-то? Вот разобьёте самозванца, и я домой вернусь.

– Свои, родня, да? – начал было Мечислав, но брат его остановил.

– Погоди, не кипятись. Вырвибок, как тебе теперь доверять? Как?

– Очень просто. Можете не доверять. Но часть работы за вас я уже сделал.

– Это какую часть?

– Блотин присоединяется к Змеевым землям. На полгода. Твой волхв рассказал о предложении амиру Озёрска, Рипей согласен попробовать. Согласен, Рипей?

Князь Блотина всё время разговора сидел тихо, водил бровями, словно меттлерштадкая механическая игрушка.

– Согласен, зови сотника. Нам хлеб нужен, ячмень, пенька. Змей меня задери, нам всё нужно. Если караванщики помогут, весь мир наполнится нашей сталью.

– Что же ты раньше в Змеевы земли не вступал?

– Так до этого они только силой к себе брали! Отца вашего выгнали. А, – Рипей махнул рукой, – чего там.

– Четвертак нас обманул, – начал оправдываться Вырвибок. – Он говорил, будто Миродар дорожные подати себе оставить решил.

– Вот оно что? – вмешался Мечислав. – Я слышал обрывок разговора. Отец хотел подать на дороги пустить. Дороги у нас для Змеевых караванов не то, что Меттлерштадские. Рубеж переходишь, сразу отличие видно. Даже сейчас.

– Сейчас мы подать на всех бояр делим. Кто в дороги вкладывает, кто в сундуки. Змеевы люди ворчат. Вот и решили…

– Когда же ты, Рипей, решился в союз вступить?

– Не догадываешься?

– После Озёрска?

– Да. Если можно по договору, почему нельзя самому запроситься? Как Вырвибок пришёл, я сразу об этом разговор завёл. Мне только нужно было с вами войны избежать. А оказывается, вот как оно всё сложилось.

В углу застонало. Вторак поднялся на лавке, взялся за голову.

– Сложилось. Само. И нет никакого Змея. Вырвибок с севера Блотин к Змеевым землям присоединил, вы с юга войско для убедительности вели. Это оно само так.

– Спи-спи, отдыхай, Вторак. – Тверд повернулся к Рипею. – Что ж твои люди так его избили-то, а?

– Чего? Это он со стражей вчера напился браги и сам на кулак полез!

– Брага, надо сказать, дрянь, – угрюмо пробормотал волхв. – Голова раскалывается. Дайте что ли квасу.

Доннер

С Рипеем не виделись чуть больше полугода, а кажется, будто, круглую дюжину. Обнялись, расцеловались. Мечислав ещё встать не мог, видя увечья, князь Блотинский наклонился, осторожно похлопал по спине, прижал крепче, представил меттлерштадского обера. Тот сразу окинул взглядом стройку, покачал головой, сказал вполголоса на своём наречии:

– Отвлекаете силы. Ров надо.

Мечислав хмыкнул, махнул безвольно, ответил на срединном, подивив Эба знанием языка.

– Обер Эб, я почти две недели без сознания провалялся. Не уследил.

– Змей тебя… – скривился Рипей, – надо было спешить. Это же из-за меня тебя так.

– Нет, это в набеге на Степь. В обороне кряжинцы помогли.

– Чего?!

– Ёрш, подойди.

Вдвоём худо-бедно рассказали о битве. Как Тверд решил, будто бывших наёмников не бывает и, несмотря на запрет, двинулся на подмогу. Как в последний миг братья дрались спиной к спине. О смерти Твердимира, князя Кряжинского. О похоронах.

Рипей слушал, смотрел на культю Ерша, хмурился, размышлял. Рассказ закончился, а тот всё стоял, думал. Наконец, подобрал слова.

– Стало быть, долги уплачены. Где велишь людей разместить, Бродский?

– Где хочешь. – Язык едва шевелился, словно у пьяного. – На этом берегу всё наше. Хочешь – в поле, хочешь – в лесу.

– Надо барраки, – встрял обер, – прибыло много людей.

– Много – это хорошо. Значит, есть кому строить. У меня озёрские сами себе избу собрали. Едва к морозам успели, а сейчас – весна. Возьмёшься за инженерию, обер? Оцени рукотворный камень, а? Меттлерштадт на живом булыжнике стоит, а тут – бери землю из-под ног, обжигай, строй.

Эб сначала вспылил, что его наёмникам придётся самим себе строить место для постоя, но, присмотрелся к стенам, близоруко сощурился, почесал бородку, побежал смотреть.

– Рипей, ты, небось, тоже не понял? – хмыкнул Ёрш. – Мне в бою не до кирпица было, а теперь он уже и вовсе не в диковинку.

Блотинский непонимающе оглянулся.

– О чём вы?

– Иди, приглядись, крот слепой! – хохотнул Мечислав.

– Унмёглихь! – раздалось от стены. Обер гладил пальцами кладку, попытался сколоть кусочек рукоятью кинжала, повернулся к Мечиславу и в восторге развёл руки. – Унмёглихь!

Мечислав, передразнивая, развёл руки, рассмеялся. Что значит – «невозможно»? Возможно! Необходимо!

– Мёглихь! Мусс зайн!

На Рипея и вовсе было больно смотреть. Больно от смеха – голова гудела не преставая. Обиженным ребёнком смотрел Блотинский на стену, ощупывал, держал в руках кирпици.

– Да если бы у нас такое было… мы же из рва столько глины вытащили… полгорода построить можно! Нет, мы лёгких путей не ищем! Нам давай каменюки из болота таскать. Тьфу!

– Отличная мысль, Рипей! – встрял Ёрш. – Пусть начинают ров, а глину – на кирпици! Как тебе, Мечислав?

– Сразу нельзя было догадаться? Решили весь холм скопать?

С заставы раздался новый звон. Мечислав оглянулся, посмотрел на разряженный кортеж, даже попытался привстать. Рипей чуть нажал на плечо, усадил. Бродский раздул ноздри, задышал часто, беспокойно.

– Это что? Рипей? Что ты приволок? Ты же клятву давал, будто ноги твоей…

Договорить не получилось, воздуха в груди не хватило.

– А я и не заходил в те земли, – от Мечислава не укрылось, что Блотинский старательно не именует «те земли». Сожаление о новой мечиславовой беде сквозило в словах Рипея. – Пока мы круг давали, эти сами прибились. Не бросать же баб…

Глядя на приближающихся, Мечислав шумно выдохнул.

Коловорот дерьма в природе.

***

Труднее всего было волхву: лекарь должен врачевать всех. С Миланой не ссорился, вызвался посредником: Мечислав наотрез отказался говорить с ней лицо в лицо.

Милана затребовала лучшую избу.

Мечислав поселил её в недостроенном тереме: печка есть, а лучше в Бродах ещё ничего не построено.

Милана потребовала лучшей еды.

Мечислав велел прикатить ей бочку лошадиных пельменей и выделил мешок зерна. Руки есть, остальное приложится.

Милана велела оставить подружек.

Подружек Мечислав отправил на работы. У него слуг нет, значит, и ей не по чину.

Милана вызвала князя Мечислава на разговор. Тот передал с Втораком кукиш. Когда князь Бродский изволит, тогда и примет княгиню Кряжицкую. У него дела: город строить. Он – боярин этого града и пойдёт на всё, ради его безопасности.

Милана расколотила весь фарфар, что ей выделили, как почётной гостье.

Мечислав пожал плечами и прислал короб деревянных мисок: кто ж знал, что княгине привычнее есть по-кряжицки.

Князь рассказывал волхву, как ночами прижимался к слабому, еле живущему телу Улады, шептал ей на ухо всё, что думал по поводу Миланы. Синие губы жены что-то пытались говорить, но слов так и не разобрал – просто воздух выходит и всё.

На четвёртое утро Улька отстранила волхва, встала, будто и не болела совсем. Молча покормила Ждана, отпустила от печи мальчика-помощника, выгнала девочку-уборщицу и принялась за домашние дела. Мечислав пытался возразить, но наткнулся на такой отпор, что Вторак даже позавидовал.

– Нет слуг, говоришь? Нет, значит – нет, ясно?! Она уже больше трёх дней здесь: гостевой покон выполнен. Либо ты узнаёшь, что ей надо, либо отправляешь домой! У неё – город без князя!

Обессиленно села на лавку перед печкой и разревелась.

Мечислав подошёл к жене, присел на корточки, обхватил её колени. Весь как-то сгорбился, уменьшился.

– Как же так, Уленька?

Княгиня подняла заплаканное лицо, посмотрела в глаза мужа. Вторак едва расслышал слова княгини:

– Вы воюете, вам славно. А того, как вы мне сердце рвёте – не видите?

Мечислав уселся на земляной пол, положил голову жене на колени, посмотрел на волхва. Тому захотелось стать невидимым. Губы князя разомкнулись с трудом, словно сшиты.

– Так, значит? Так значит, Уленька? Ты права. Пора всё это скоморохство заканчивать. Вторак!

Волхв не ожидал, что ответит по-холопьи:

– Слушаю, князь!

– Ты, это, – покраснел от смущения князь. Взял себя в руки, встал, глаза отлили пережжённым железом. – Встреча князей на главной площади! Пусть все видят, как мы, бродичи, можем чествовать гостей!

Вторак опешил:

– Где же у нас главная площадь?

Мечислав сложил руки на груди, посмотрел на Уладу снизу вверх. Та пожала плечами и вздёрнула соломенные брови. А где в Бродах главная площадь? Князь махнул рукой:

– Где скажешь, там и заложим! Назовём…

Князь перглянулся с княгиней, та пожала плечами:

– Может, Базарной?

– Слыхал, волхв? Встреча князей на Базарной площади!

Волхв вышел из горницы, прикрыл дверь, и расслышал серебристый смех Улады. Подождал ещё немного и к серебру добавилась гулкая бронза Мечислава.

***

Солнце пригрело Броды. На небе – ни облачка. Сразу видно – весна победила.

Парчовая юбка намокла и нахваталась грязи. Будто нарочно бродичи очистили от снега и льда дорожку от «терема» до «главной площади». Всё сделали торжественно, как могли. Нет тут мощёных улиц, да и улиц ещё нет. Но холопьё посталалось – не поскользнётся княгиня! Такое рвение вызвало желание всех придушить. Хоть песком бы посыпали, что ли.

Милана не собиралась терять лицо, не для того приехала. Оборванцы вдоль дорожки стоят на снегу, лаптей грязью не мажут, ломают шапки, словно в Бродах собрались одни скоморохи. В конце дорожки на лавке с высокой спинкой сидели Мечислав и Улада, окружённые детьми, что дули в глиняные сопилки. Лица покраснели от натуги, глаза выпучены, в движениях – старательность и доброславие.

Мечислав – в обносках, словно специально резал холстину одежд. У Улады, сидящей по правую руку – одно плечо голое, юбка прорвалась, вызывающе торчит колено. Сама босая, ступни на дощатом помосте. Милана присмотрелась внимательнее. Князь Бродский светит пальцем из левого сапога. Правая нога вообще босая.

В десяти шагах учуяла такой тугой запах тухлятины, что впору споткнуться. Проснись мухи, решили бы, что попали в рай.

Каблуки сафьяновых сапог погружаются всё глубже, словно бродичи выкопали ямку и залили гнилыми объедками. Не глубокую – чуть выше щиколотки. Не сдавайся, княгиня, не они к тебе приехали, наставляла в голове вечная собеседница. Задушу, отравлю, унижу и уничтожу, добавила её подруга.

Мечислав встал, сделал шаг вперёд, ничуть не переживая, погрузился в грязь. Поклонился в пояс, отчего изгваздал плащ и рукав.

– Добро ли княгине Кряжинской было в дороге?

– Добро, князь. Последние вершки тяжелы. А сам путь – добро.

– Подать княгине кресло!

Четыре оборванца с трудом притащили огромный коренастый пень, спинкой которому служила грубая щепа. Погрузили в нечистоты, набрызгав сзади на юбку. Пятый дурак бросил на пень шолковую подушку, шестой – тащил помост. Милана уселась на «трон», подняла ноги для помоста, но тот шлёпнулся с такими брызгами, что те попали даже на лицо.

– Добра тебе, княгиня Кряжинская. Ура!

Народ, молчаливо глядящий на встречу дорогого гостя, взорвался, словно ждал:

– У-Р-А-А-А!!!

Любое унижение стоит своей расплаты. Милана ждала, что ей приготовили ещё, прежде чем она потребует своё. Князь отступил на помост, сел. Протянул правую руку, принял от Улады переданное Втораком полено. Левая рука взяла у Тихомира странный камень: прямоугольный, рыжий. Мечислав поудобнее устроился со своими знаками власти, доброжелательно посмотрел на Милану.

– Чем наше скромное племя обязано визиту столь знатной особы?

Княгиня почувствовала себя не в своей тарелке, но, вовремя вспомнила – Мечислав проходил обучение в Меттлерштадте. Сейчас просто развлекает чернь. Наверняка, все они знают, что с ним случилось. Быть не может, чтобы не знали. Вспомнились давние наставления прадеда: чернь знает всё, даже то, чего не знает. Прислуживая в тереме Четвертака, Милана успела в этом убедиться. Что ж, давай так.

– Ваше племя, князь, мне ничем не обязано. Обязан ты!

Брови Мечислава вскочили на лоб, дикий хохот разорвал тишину. Народ стоял в ошеломлении, но, услышав смех князя, расхохотался в поддержку. Отсмеявшись, дождавшись, пока все затихнут, Мечислав так добродушно посмотрел на Милану, что у неё по спине побежали мурашки.

– Чем же я обязан княгине Кряжинской, что она явилась взыскивать долг, вместо того, чтобы притащить меня, вора и преступника, в колодках к себе в палаты?

Глаза Миланы прошлись по затихшему, ждущему продолжения веселья народу. Будет вам веселье.

– Мой муж погиб по твоей вине, князь Мечислав Бродский!

Дружное «ах» раздалось над Бродами. Глаза Мечислава сузились, скулы чуть не прорвали кожу, сам подался вперёд. Милана мысленно зажмурилась: ещё миг, он ей поленом или странным камнем голову расшибёт.

– Твой муж пришёл мне на помощь, княгиня. На помощь, которой я не требовал! Отказался!! Запретил!!!

Мечислав встал на помосте, полено обвиняюще направлено в сторону Миланы, рука с камнем словно замахнулась для броска. Княгиня заставила себя застыть на месте. Баба Яга, теремская мамка, месяц тому умершая в стыде и сознании, говорила когда-то, что разъярённому мужчине нельзя отвечать сразу и громко. Только тихо и после того как переспросит. Тогда, быть может, не ударит. Или, ударит не сильно. Мечислав уже не совсем мужчина, уже почти что князь. Ударить может быть и не ударит, да кто его знает.

– Ну?! Говори, княгиня, какой долг пришла взыскивать!

Милана стала похожа на каменную статую, что Четвертак когда-то прикупил на Змеево серебро. Даже перестала чувствовать своё дыхание. Глаза смотрели в упор, губы приготовились сказать главное. Осталось сделать это правильно.

Мысли пришли в порядок, собрались в единственно верное:

– Мой муж – твой брат. По закону кряжицких и местных земель ты обязан взять меня в жёны.

Теперь княгиня позволила себе встать и внимательно разглядеть черни новую княгиню.

Мечислав застыл, отошёл, сел. Улька, дура, сложила руки на груди, Милана победно осмотрела местных скоморохов. В глазах их ясно читалось – да. Это наши обычаи. Твой ответ, князь?

После долгого молчания Мечислав встал, оглядел народ.

– Брусничку – ко мне!

Испуганная девчонка так быстро выскочила из толпы, словно выросла из её дыхания.

– Улька, сними серьги!

Улада потянулась к ушам, отвела руки, но под взглядом мужа покорно сняла подарок отца – кованые землянички и передала в требовательную ладонь.

Мечислав передал серьги Брусничке, рванул ворот, палец зацепился за холщёвую верёвочку, дёрнул. Жемчужные серьги легли на руку испуганной Улады.

– Моя первая жена – Улада Бродская! Вторая – Брусничка Глинка! Третья жена – Милана Кряжинская! Быть посему!

Ярость – главное зло в мире. Милана понимала, что теряет лицо, но остановить себя уже не смогла. Вскочила, крикнула, сорвавшись на визг:

– Это почему же – третья?!

Мечислав посмотрел на неё, как на пустое место.

– Хитро ты ко мне в постель залезла, княгиня. Но, хитрость – ещё не ум. Будь ты умнее – стала бы первой.

Глава вторая

Лето уже на носу, пахари не выходят с поля, глотают пыль. А хоть тресни, нет наследника прадеду. Милана усмехнулась: Кордонец клялся, что не помрёт, пока не увидит и не поцелует в живот праправнука. И ведь – не помрёт. Двоих гонцов прислал, выспрашивал, полено старое.

Неделю после спешной свадьбы не подходил Мечислав к третьей жене. Занёс по обычаю в дом, уложил на кровать, развернулся на каблуках и молча вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Ну, нет, князь Бродский, не на ту щуку попал: ещё не знаешь, как кряжицкие умеют скандалить. Подкараулила в конюшне, устроила такой разгон, что все лошади от страха присели. Мечислав молча взял брыкающуюся жену на руки, снова отнёс в комнату и запер на засов до вечера. А окошко – маленькое, не всякий ребёнок пролезет. От ярости Милана расколотила даже деревянную посуду, после чего ей, как собаке принесли еду в жестяной миске. И, главное – кто принёс! Княгиня Бродская.

Пришлось пожаловаться ей. Улька закусила бледную губу, опустила взгляд в пол, руки неспокойно теребили подол, на миг показалось – откажет. Тихо, едва слышно обещала помочь. Сама – слаба, да и дитё нужно выхаживать. Брусничка – жена названная, рано ей. Остаётся только Милана. Мечислав смирился, приходил исправно в нужные ночи. Сверх – ни-ни. Ну и ладно, пусть хоть так. Да только – всё без толку.

Нет наследника Кордонецу, нет дитя Милане. Спрятавшись в своей комнате, юная женщина плакала, путая в слезах, кого клянёт – богов, себя или всех остальных.

Тощая повитуха, кому ж ещё Улька-дура всё расскажет, подошла однажды утром, подала крынку молока, дождалась, пока Милана напьётся, проливая капли на сарафан и неожиданно погладила по голове. Милана даже подумала – издевается. Не нажила молодая княгиня подруг в Бродах. Все сторонятся, словно прокажённой. Повитуха заговорила странно, словно не местная:

– Печать на тебе, милая. Я – дочка степняка, печать всегда вижу.

– Какую печать, – на вопрос после бессонной ночи сил уже не осталось.

– Не спрашивай. Просто печать. Без Степной Матери тебе не обойтись.

– Без кого?

– Степной Матери. Если кто и поможет, только она.

И подробно рассказала о древнейшем месте поклонения.

Степная Матерь сейчас совсем не степная, отбили её бродинцы. Сами степняки, говорят, в стойбище хакана втянулись, живут на грани голода. А до Степной Матери ехать всего-ничего. День, быть может, два. Главное, чтобы Мечислав не хватился.

– Какое там, – махнула Милана рукой. – Он меня и не замечает совсем. Приходит ко времени, уходит почти сразу, а потом весь месяц не замечает. Да и не до того ему – готовится принимать озёрских верблюжатников. Народу в Бродах теперь много, кто не занят в дозорах и тренировках, строит кирпицовый город. Чего им, наёмникам: Мечислав сказал – «обороняем восточный рубеж», они и строят.

– Оно и правильно, – тощая поджала сухие губы. – Серебро от Змея получают, отчего бы и не строить? Не война же, правда?

Наверное, правда, подумалось ненароком. Степнячка не воевать, строить просит. Что за народ такой новый зарождается?

Терем завершили первым. Прохладно в нём, не то, что в деревянном, тёплом доме, так хоть – не сгорит. Открытые печи в каждой каморке, меттлерштадский обер прозвал их каминами. Удобно, вообще-то…

Пошла за помощью к Двубору – тот, вроде бы, сам себе на уме. Как ни странно, Змеев сотник согласился, даже обещал взять с собой два десятка караванщиков. И время предложил удобное – назавтра утром. Осталась последняя «ночь Мечислава». Обычно, он целую неделю после «барщины» не обращал на неё внимания. Договорилась с повитухой, та обещала передать Уладе и даже Брусничке. Отвлекут как-нибудь на всякий случай.

После ухода князя всю ночь не спала, смотрела в маленькое оконце. На рассвете, едва Мечислав вышел на стройку, Милана поднялась, наскоро оделась в широкие штаны и рубаху с разрезами по бокам, подпоясалась, намотала шолковый платок – шею от ветра беречь, обняла встревоженную Ульку и повитуху, клюющую носом перед люлькой, качающейся под потолком. Кошкой сбежала по винтовой лесенке в кухню, где мальчишка с совиными глазами надирал бересту для большой печи. Тот даже не повернул голову в сторону третьей княгини – боролся со сном. Выбежав на задний двор, Милана натянула сапожки на высоком каблуке. Ехать придётся верхом, как бы ноги не провалились в стремена.

Утренний туман скрыл беглянку, направившуюся к мостику, ближайшему к Пограничной. По пути промёрзла почти насквозь: растворённая в воздухе влага пропитала и утяжелила одежду. Сперва казалось, будто над ней посмеялись: до ворот с мостком оставалось всего десяток шагов, а Двубора с караванщиками всё не видно. Сделав ещё пару шагов, Милана поняла свою ошибку. Все стояли здесь, просто бледные лица и чёрные одежды размыли, спрятали торговцев от глаза, привыкшего к ярким краскам.

Кобылку ей привели смирную, серую в яблоках. Седло, правда, какое-то странное – в две луки. Двубор сказал, что и не знал, будто женщины могут сидеть по-мужски: в Меттлерштадте все дамы так ездят, накоротке объяснил, как садиться. Поначалу казалось неудобно, но потом, ничего, привыкла. Главное, тяжесть перенести на правую ляжку. Реку переплыли вниз по течению, за Змеевым холмом. После утреннего тумана вода казалась теплее парного молока.

Хмурое невыспавшееся солнце вышло из-за виднокрая, начало спросонья свирепеть, согревать Степь, разгонять туман. Поняв, что никто не пожалеет, пришло в ярость по-настоящему: одежда высохла, заветрилась и тут же пропиталась потом. Как же тут степняки живут – ни тенёчка, ни деревца. Милана запоздало вспомнила о платке – все волосы будут в пыли, остановилась, замоталась так, что только одни глаза видны. Пыль в глаза – ладно, проморгаемся. Лицо обгорит – вот где беда.

Пока ехали, всё думала о Степной Матери. Что же это за место такое, степняками почитаемое? Повитуха говорила – святое место. Бесплодницам многим помогла. Пока войны со степняками не было, даже из пахарей втихаря бабы наведывались. И даже, говорят, помогало. Мать, она и есть – Мать. Только врать там нельзя. Представились степные шаманы, слыхала о них боярская правнучка. Обязательно в шкурах, вонючие, с бубнами и человеческими костями вместо колотушек. И в шапках с рогами. Почему-то именно с рогами.

Не успела намечтаться и настрашиться степных обрядов, отряд приблизился к жёлтому камню, начал замедляться. Распаренные лошади лоснятся от пота, едва не падают с ног. Это сколько же скакали? Посмотрела на небо – чуть позже полудня.

– Чего-то повитуха напутала, – едва слышно буркнула Милана. – Говорила – день или два.

Двубор оказался не из глухих. Ровный голос ответил:

– Они расстояния телегами меряют, не галопом.