Текст книги "Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Не простить, поняла Улада, проснувшись утром. Нельзя себя прощать. Не для прощения боги так поступают с людьми, для искупления.

Все давно поднялись, но княгиню не трогали, на поверхе тишина. Лишь кто-то оставил на сундуке у кровати краюху хлеба и кружку молока. Только есть не хотелось.

Приведя себя в порядок, босиком дошла до милановой комнаты, приоткрыла дверь, протиснулась.

Княгиня Кряжинская лежала, окуриваемая хинайскими благовониями, молодая, красивая, какой была при жизни. Ни морщинки – словно и не было, лишь волосы – седые, белее льна. И счастливая улыбка, какую Улада запомнила с вечера.

Бродская села на краешек кровати, погладила сложенные на груди руки Миланы, поцеловала в шолковый лоб.

– Не брошу Миродарчика, сестрица. Нипочём не брошу. И даже сама вскормлю. Видишь?

Указательный палец ткнулся в мокрый сосок, непривычно отяжелевшей от молока груди.

***

Вьюга не пошла на переговоры: в полдень ей отдали долг. Кто-то прошёл путь до конца, три года жизни вернулись обратно, чудо совершило полный оборот, а это отнимает силы. Ещё утром у неё закружилась голова: словно должник сомневался, не был уверен наверняка. Такое бывает, если роженицу уговаривают отказаться, сулят жизнь в обмен на ребёнка. Мало кто знает, что в таком случае умирают оба и это последнее испытание нужно пройти конца. Но к полудню всё встало на свои места, Вьюга успокоилась, улеглась вокруг кладки, задышала ровно, дремотно. А она почти и не сомневалась: если женщина отказывается платить, то сильно раньше, не на таком позднем сроке. Бывали, конечно, случаи, иначе куда делось три тысячи лет Змеевой жизни?

Гром смотрел на жену, бурчал что-то о справедливости, улетел раздражённый. Может быть от того всё так и произошло, теперь это не важно. Вьюга видела, как муж кинулся на Мечислава, как Крылак загородил собой человека и упал, поражённый клинками отца. Первенец, родившийся из зрелого яйца, он был сильнее и быстрее всех змеёнышей. Не смог стать настоящим Змеем, зато своим рождением подал мысль о воинстве человекоподобных. Ещё сто лет Гром пробовал, сочетал сроки, сравнивал и, наконец, восторженно рассказал Вьюге, как они смогут возродить всё племя. Жалко ли ей было недозрелых яиц? Разумеется, нет. Чего их жалеть, если они – не Змеи вовсе, а так – недоразумение. По-настоящему жаль было лишь Крылака – вот с ним действительно приключилась беда. Калека, из-за Вьюгиной оплошности, не дотянув до срока три десятка лет, был словно напоминанием – не волноваться в присутствии спящих яиц, никаких скандалов в гнезде! И вообще, не греть кладку в плохом настроении.

Увидев падающего Крылака, Вьюга вскрикнула, и сама себя испугалась: надо успокоиться, просто успокоиться, обязательно, быстро и немедленно! Мигом выпрыгнула из гнезда и как можно дальше отлетела от Гнезда. Набрала высоту, начала бешено кружиться, изматывая себя полётом и охотой. Кидалась почти к самой земле, парила над самыми высокими облаками, кричала от горя, что произошло на её глазах.

«Отец не прощает смерти своих детей!» Сколько раз Гром повторял эти слова. Как теперь он сам поступит? Зная Грома тысячу лет, Вьюга могла предсказать каждый его шаг. Она поняла, почему Крылак бросился на ножи отца: сто лет ему твердили, что закон превыше всего. Но кто же мог предположить, что Гром сам нападёт на переговорщика? Или это всё из-за отданного Вьюге долга и молчания богов? Последнее время вообще всё наперекосяк. Она старалась об этом не думать: главное – сберечь яйца, времени осталось немного, но – если по чести – всё у них с Громом пошло кувырком.

Наплакавшись, нагоревавшись, Вьюга полетела обратно к гнезду и ещё издалека увидела, что натворила своим криком. Одно яйцо уже вскрылось, остальные шевелились, словно птенцы ворочались, устраивались поудобнее, готовясь прорвать кожистую скорлупу, выбраться наружу.

Змеиха камнем рухнула в гнездо, носом откатила лопнувшее яйцо, обернулась вокруг шевелящейся кладки, согревая её дыханием, запела колыбельную. Спите, дети, спите. Не просыпайтесь до срока, это ваша любимая песня. Мелькнуло: если бы не улетела – может и обошлось бы. Оборвала себя на полумысли – нельзя сейчас об этом. Сейчас – успокоить, усыпить, ввести в дрёму. Спите, дети, спите.

Малопомалу детёныши успокоились, засвистели сонно. Спим, мама, спим. Тебе что-то приснилось, но теперь ты успокоилась и всё хорошо. И мы – спим.

Стараясь не волноваться, Вьюга посмотрела на лопнувшее яйцо. Белое крыло уже вылезло наружу и било по скорлупе, не в силах разорвать шершавую поверхность. Тихо, спокойно, ты – не Змей. Ты – родившийся до срока змеёныш. Это не страшно, это бывает, главное – не делать трагедии. Давай помогу, малышка. Ой, и правда малышка. Если бы вызрела – стала бы Змеихой. Сейчас, погоди, не поранься: твои косточки ещё очень слабы.

Вьюга помогла змеёнышу выбраться из скорлупы, вылизала, отрыгнула схваченную в полёте птицу, пережевала, положила перед детёнышем. Ты – не Змеиха, тебе ещё девять лет сидеть в яйце, это моя вина, но, если я буду об этом думать – потеряю остальных. На кладке нельзя думать о плохом. Лучше – вообще ни о чём не думать. О тебе тоже лучше не думать.

Недозмеиха ткнулась в первую в жизни пищу, поклевала, насытилась. Посмотрела в глаза матери, склонила по-птичьи голову, еле заметно кивнула.

Да.

Я – не Змеиха.

Я – змеёныш.

Я не буду мешать тебе вынашивать остальных. Они не виноваты в том, что я не утерпела.

Не виноваты, ответила взглядом Вьюга. Спасибо, дочка.

Я – не дочка. Змеёныши – бесполы. И ещё: нам место не в гнезде, а в логове. Прощай, мама.

Неловко расправив крылья, змеёныш перевалил за край гнезда, и, цепляясь коготками за выступы и трещины, начал спускаться с Горы.

часть четвёртая

Я снова растерян.

Не ожидал.

(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)

Глава первая

Недоумённая армия.

Нет.

Две недоумённые армии стояли друг напротив друга и смотрели на удаляющегося Грома. Чёрные крылья оставляли в снегу глубокие борозды, голова склонилась так низко, что со спины и не видна вовсе. Тяжело опираясь на посох, Змей уходил в сторону реки, не откликаясь ни на крики Мечислава, ни на свист подошедшего к переговорщикам Двубора. Устав кричать, князь повернулся к Дядюшке Хэю, бросил взгляд на мёртвого змеёныша, удивлённо развёл руки.

– Что случилось? Что произошло?

Двубор бесстрастно осмотрел труп, свистнул. От чёрной армии отделились двое, подошли. Молча взяли покойного на руки, понесли в сторону ущелья.

– Отец нарушил завет богов.

– Завет? Какой?

– Нельзя бить переговорщика, – вместо Двубора ответил Дядюшка Хэй.

– И что?

– И ещё он убил змеёныша.

Двубор замолчал, словно этим всё сказано. Мечислав непонимающе покрутил головой, взгляд остановился на воеводе.

– Тихомир, ты что-нибудь понял?

– «Отец не прощает смерти своих детей!» Разве не понятно?

– И что? Он теперь сам себя накажет? – князь ещё не договорил, но уже пожалел о своей глупой, неуместной шутке.

Двубор словно и не понял, что кто-то шутил.

– Накажет. Уже наказал.

– Как?

– Не знаю.

Мечислав беспомощно посмотрел в небо, увидел силуэт Змеихи, летящей куда-то в сторону от гнезда, бросил взгляд на своё войско, замершее в ожидании приказа.

– А вы?

Двубор пожал плечами:

– Что – мы?

– Ну… война.

– Отец убил первенца, Отец отказался от войны. Мы живём лишь во имя Отца. Если он решил отдать нас твоей орде, так тому и быть.

– И они, – Мечислав ткнул пальцем в змеёнышей, – тебя послушают?

– Теперь я – старший. Говорите, что нужно сделать.

Повинуясь свисту Двубора, чёрное войско встало на колени. Выпорхнувшие из рукавов клинки воткнулись в снежный наст, чёрные головы с белыми лицами склонились перед противником. Последним на колени встал Двубор.

Хинаец подошёл к сотнику, сложил руки на груди.

– Это не победа. – Положил руку на плечо Двубора, обернулся к князю, – Мечислав, это же – не победа?

– Да какое там! Что нам теперь, ходить и рубить всем головы? Это вообще какой-то… позор, что ли.

– Значит, рубить не будем, – заключил Дядюшка Хэй. – Вставай, Двубор. И поднимай своё племя. Драки не будет.

Хинаец повернулся к своим, подозвал сотников, раздал приказания.

– Мечислав обещал, что мы первые войдём логово. Мечислав выполнит обещание?

– А что мне остаётся? Идите. Только я всё равно ничего не понимаю. Мне что, теперь, всех по домам распускать?

– Да уж… это – как с девки снять, – буркнул невесть как оказавшийся за спиной Ёрш. – Так у ребят на войну вся охотка отпадёт.

Тихомир пожал плечами, почесал бороду.

– Уплати им втрое.

– Где ж я столько возьму? Они собирались Змеевы пещеры грабить.

Двубор оглянулся на однорукого, сказал:

– Всё, что есть в пещерах – ваше. И товар, и серебро. Нам ничего этого не нужно. Если надо, я проведу.

Ёрш развёл руки, посмотрел на Мечислава. Князь беспомощно покачал головой: впервые он не знал, как поступить.

– Тихомир, что делать?

– Что ты как баба? – неожиданно вспылил воевода. – «Что делать, что делать»? Двубор, командуй змеёнышей в логово и веди нас в пещеру. Дядюшка Хэй – иди по своим делам, чего ты там задумал. Плату за поход мы выдадим. Мечислав, скажи войскам – пусть запрут выход в долину.

– Мы драться не будем, – сказал Двубор.

– Вижу. Это, чтобы войско не расслаблялось. Нам сейчас только этого для полного счастья не хватает.

– А с этим что? – Ёрш указал на удаляющуюся фигуру.

– Пусть идёт, куда идёт. Видишь – ему ни до чего?

– Вижу.

– Вот и не мешай.

***

Зимний день короток: пока наделали факелов про запас, дождались подвод, воинов из разных лагерей – уже и сумерки. Двубор послушно открывал все запоры, обезвреживал ловушки, указывал на самое ценное в пещерах. Мечислав всё больше убеждался – всё это для змеёнышей не имеет никакой ценности. Запасы пещер – оружие, шолк, вина, фарфар, конопляные ткани, пенька, дёготь – неистощимы.

– Зачем ему столько? Как сорока – тащит всё к себе.

– Отец держал цены. В зале слева – крупы, в соседних – бочки с солониной. В ближнем – мясо, в дальних – сушёная рыба.

– Даже это?

– Это копилось не один год. Постоянно обновлялось, что-что отправлялось нам на столы, что-то – на рынок.

– Но зачем? – Мечислав обвёл залы рукой. – Зачем всё это?

– Он собирался за море. В нужный день снедь нужно было привезти в порты.

– Какие?

– Он ещё не решил.

– А вина? Там же все земли напоить можно!

Двубор пожал плечами:

– От цинги.

Ёрш нетерпеливо притопывал каблуками.

– Серебро, Двубор. Сейчас нужно лишь серебро. Наёмники долго не выдержат.

– В самом дальнем зале. – Невозмутимость змеёныша обычно наводила тоску, но сейчас, в гулких горах становилось жутковато. – Там всё: посуда, монеты, серебро, золото, железо в слитках, камни Матери.

– Тоже для похода?

– Да. Строя флот, Отец не разорял княжества. Кроме дерева, всё – отсюда. Отец готовился больше ста лет.

– Но, зачем?

– Построить корабль, – хмуро сказал Тихомир, – и уплыть отсюдова к едрене фене.

Коридор закончился дубовой, со стальными петлями, дверью. Двубор жестом велел остановиться, сунул факел в кольцо на стене, начал возиться с ловушками.

– Все засады знаешь? – спросил озёрский тысячник.

– Все змеёныши знают.

– Змей ничего не утаил?

Надо же, озёрцу удалось удивить Двубора! Перестав нажимать на тайные камни, он повернулся, склонив голову набок:

– А зачем?

Действительно, зачем, мелькнуло в голове Мечислава. Им ничего этого не надо. Всё, что они делают, идёт на пользу всего одного существа – Змея Грома. Или, если попытаться перевести на человеческий манер – на пользу государству. Мне бы таких беззаветных, уж я бы. Вот-вот, ответил вечный собеседник. Уж ты бы нипочём не догадался сплести княжества в такой тугой торговый клубок. Ты бы всех победил и дело с концом, верно? Верно, согласился Мечислав сам с собой. Нет у меня столько времени.

Двубор тем временем закончил отпирать замки, взялся за кованое кольцо, начал тянуть на себя, послышалось нетерпеливое сопение тысячников.

– Стой, Двубор! – Меттлерштадский обер рявкнул так резко, что Мечислав вздрогнул. – Нам надо отправить своих людей наверх, чтобы они привели сюда по отряду, хотя-бы воинов десять от каждого княжества.

Ёрш усмехнулся, кивнул Рипею, тот посмотрел на удивлённого Мечислава, сказал весело:

– Зачем?

– Пусть будут.

– Кряжицкие и Блотинские, – Рипей лихо почесал затылок, – Мечиславу верят на слово. Зови, князь Бродский своих десять воинов.

– Полесье тоже за воинами не отправит. Ждана, мать Мечислава – наша родня.

Вот так, подумал князь, глядя в спины удаляющихся гонцов. Сколько ты давал нам времени на междоусобную грызню, Змей Гром? Неделю? Две? Высоко ты нас оценил, недопустимо высоко. Полдня не прошло, а верит теперь только родня, да боевой товарищ.

Ничего, усмехнулся ехидный собеседник, потерпи пару дней, проверим на зуб крепость родственных уз.

***

Легко судить о хозяине, заглянув в его чулан. Гром, как понял Мечислав, ничего не смыслил в дорогих диковинах. Серебро – к серебру, золото – к золоту, меттлерштадские механические поделки – отдельно. Да и то, лишь бы не сломались, работали исправно, а так… блюда вперемежку с монетами и кубками. Кое-где помялись, камни вытащены, сложены по цвету в отдельных коробочках дорогого сандала и чёрного дерева. Мелкие царапины на боках шкатулок, сразу видно – не драгоценность, но – ёмкость для самоцветов.

– Почему надо раздельно? – спрашивал Двубор на замечание Ерша.

– Во-первых, серебряное блюдо ценнее монет того же веса.

– Почему? – Настойчиво не понял Двубор.

Ёрш развёл руки: как объяснить очевидное? Тихомир пришёл на помощь:

– На него потрачено больше труда. Потом, монеты разных княжеств, даже разных династий – разного веса, значит – разной цены.

– Древние монеты – ценнее новых, – поддержал Дядюшка Хэй, глядя на округлившиеся глаза Двубора. – Патамушта их мало асталасть. Эх, змеи-змеёнысы, что вы панимаете в древнастях…

Зайдя в сокровищницу, Дядюшка – держатель антикварной лавки – запричитал, будто это в его запасниках кутил Король Обезьян. Старик пропускал через горсть куцую длинную бороду, и, для восстановления испорченного, требовал вызвать сюда – в Подгорье – лучших ювелиров всех земель.

Посовещавшись, для расплаты с наёмниками тысячники решили выбрать монеты последних ста лет чеканки, остальное требовало, по словам хинайца «уцёта и подцёта». Мечислав долго пытался, но так и не смог найти разницу в словах. Сюда бы Ерёмку из Кряжича: он-то и чужое с удовольствием в свою книгу впишет. Оно, конечно, чужое, но книга-то своя!

Ёрш выслушал Мечислава, подозвал остальных тысячников, договорились собрать главных казначеев княжеств. Как ни крути, теперь всё надо делать вместе, чтобы никто не умыкнул, не объегорил. Двубор лишь пожал плечами:

– Вам виднее, раз уж надо. Но вообще-то я могу помочь, мне тут каждая вещица знакома.

– Откуда? – полюбопытствовал меттлерштадец.

– Отец приводил сюда всех кто сидел в яйце двенадцать лет.

– Для чего? – ухмыльнулся Ёрш. – Богатством хвалился?

Двубор в очередной раз пожал плечами. Видимо, этот человеческий жест он просто выучил и использовал к месту и не к месту.

– Нет. К алтарю водил.

В сокровищнице наступила такая тишина, что стало слышно, как капает вода в соседнем помещении. Мечислав оглядел повернувших головы к змеёнышу и замерших в полудвижении людей, подивился своему умению приходить в себя первым, сказал тихо, вкрадчиво:

– Погоди, Двубор, погоди. Ты хочешь сказать, что у вас тут есть какой-то алтарь?

– Нет, не хочу сказать, – сотник замотал головой, – говорю.

– А что это за алтарь? – Дядюшка Хэй сузил глаза. – Жертвенник?

– Нет, не жертвенник. Мы богам жертвуем только себя, а это можно делать хоть в чистом поле, хоть на горе. Могу показать. Если надо. Не как жертвуем, надо, а алтарь если надо.

– Надо! – дружно ответили все, а Мечислав ещё и присовокупил в тишине:

– Очень надо! Что же ты сразу молчал?

– Вы не спрашивали. Вы сокровищницу просили.

– Веди! – подытожил Тихомир.

Раздался грохот – всё дружно побросали в кучу, словно только что не сокрушались о неряшливости Грома. Люди встали, начали отряхивать колени, настороженно смотрели на Двубора. Тот подошёл к дальней стене пещеры, отдёрнул озёрский ковёр, скрывавший старую дверь без замка. Вся в потёках смолы, с растрескавшимися тёмными сучками, на ржавых петлях, она никак не создавала впечатления чего-то почитаемого. Люди даже такую труху постарались бы заключить в золотую оправу. Нет, не понять Змея.

Двубор взялся за кованую ручку, аккуратно потянул на себя, жестом попросил факел. Тут как тут возник Дядюшка Хэй, словно напоминая: всё связанное с Лун он должен исследовать первым.

Небольшая комнатка, все не поместятся. Слева – каменный топчан, явно неудобный для человека. Справа – дубовый стол, крынка, тарелка, деревянная ложка, подсвечник с огарком. Лавки нет, но Мечислав вспомнил – Змею крылья сидеть мешают. Над столом на стене нацарапаны буквы. Нет, не буквы.

– И – не руны.

– И – не вязь.

– И – не иероглифы.

Надо же, снова вслух заговорил. Надо что-то с этим делать. Проболтаешься однажды – не заметишь.

Мечислав оглянулся – так и есть, в комнатке лишь он, Двубор и вставший на топчан Дядюшка Хэй. Остальные просунули головы, осматриваются.

– Каморка Отца? – поинтересовался хинаец.

Двубор кивнул, посмотрел на Дядюшку, понял, что тот стоит спиной, исследуя стену над топчаном, решил добавить:

– Да. Но не только Отца. Здесь в человечьей личине прятался Отец Отца. Эти надписи, – палец ткнул на стену над столом, – сделал он.

– Это и есть – алтарь? Что-то вроде завета?

– Да. Завет. Отец Гром так и говорил.

– Прочитать сможешь?

– Любой змеёныш из сотников сможет. Птичий язык.

– Какой?

– Свист. Нас ещё в яйце ему обучают. Каждая чёрточка – напев, точки и запятые – щелчки.

Двубор тихонько насвистел несколько строк.

Что-то смутное шевельнулось в голове Мечислава, но Дядюшка опередил:

– Погоди-погоди. Вас этому письму учил Гром, так?

– Так.

– А кто же учил Грома?

– Его Мать. Он же говорил.

– Свистеть – понимаю, – поддержал Мечислав. – Но письму?

Двубор совсем по-человечески мотнул головой, улыбнулся. Ну, конечно, откуда людям знать?

– Скорлупа – прозрачная. На ней можно царапать. И, потом, пока мы в яйце – мы связаны друг с другом. Они передают нам образы, чувства. Всего три месяца в яйце – нас уже можно начинать учить птичьему языку. Этим и занимались наши хранители. Я провёл под скорлупой двенадцать лет. За это время в меня многое вложили.

– Погоди, это потом. Сейчас расскажи о связи.

– В яйце мы очень чувствительны. Даже в недозрелом, недоношенном яйце. Потому, чтобы не навредить плоду настоящего Змея, родители стараются отсекать чувства по отношению к нам, змеёнышам. Вот мы и рождаемся такими…

Двубор замолчал, пытаясь найти нужное слово.

– Чурбанами, – подсказал Мечислав.

– Пусть будет, чурбанами. После рождения связь разрывается. Не сразу, через несколько дней.

– У всех? – уточнил Дядюшка Хэй.

– У змеёнышей – да, у всех. У Змеев – не знаю.

Мечислав не спешил нарушить затянувшееся молчание. По глазам видно, о чём все думают. Теперь понятно, почему чёрная армия сдалась, стоило Грому покинуть поле боя. Они потеряли цель, остались без служения Отцу, Племени.

– Так что тут насвистано? – прервал ход мысли вечно ехидный Ёрш.

***

Не всё так просто. Возможно, настоящий, вызревший Змей и смог бы принимать решения самостоятельно, но всё равно там, где он пригоден лучше всего. Гром родился уже без родителей, но все эти годы, тысячелетия – держал в голове завет отца. Держал и старался, насколько возможно, его выполнить. Почему люди устроены иначе? Почему у каждого своя дорога, своя цель, свои интересы? Одна пара Змеев умудрилась объединить столько земель! А что смогли бы сделать три миллиона людей, долби они дятлом в одну точку?

Внезапно Двубор вскинулся, растолкал просунувшихся в дверь тысячников, выбежал. Ошеломлённые, люди кинулись за ним. Мечислав понял – у всех в голове одна мысль: затащил змеёныш в ловушку, навешал лапши на уши, и сейчас спешит к своей чёрной армии помогать раздирать объединённые войска. Змей побери, так глупо попасться на древнейшую уловку со всей этой рухлядью, серебром да золотом, каменьями да драгоценным деревом! На эти сказки о дальних странах, и подготовке флота, на побег самого Грома, в конце концов! Кому доверились, люди?!

Пробежали набитые винными и пивными бочонками пещеры, уже скоро – первая, где карты и договоры. И – выход. Главное, чтобы Двубор не успел закрыть вход: там же всей толпой камень не откинуть, больше одного не протиснешься!

В последнем перед выходом помещении встали как вкопаные. Сиплое дыхание, колотьё под рёбрами. Тихомир вообще согнулся, упёр ладони в колени, но глаза смотрят на вставшего у выхода Двубора.

Змеев сотник встал на правое колено, обнял что-то белёсое. Поднялся в полный рост, обернулся. В свете факелов бесстрастное бледное лицо играло дурацкими масками. На руках Двубора, уткнувшись лицом ему в плечо и обняв бледными крыльями шею, сидело… Мечислав так и не понял, пока сотник сам не заговорил.

– Сестра. Моя старшая сестра.

Все переглянулись, делали глаза, недоумённо смотрели на «старшую», что почти в три раза уступала ему в росте. Так отец мог держать на руках годовалую дочь. Двубор, похоже, понял смущение людей, пояснил:

– Мне семьдесят два года. Ей – девяносто один. Родилась сегодня, когда Отец убил Крылака… раньше срока.

– Не говори «она»! – пронзительно крикнуло существо, не отрываясь от плеча Двубора. Пещера усилила визгливые детские ноты. – Я – змеёныш, ясно?! Я – как ты, понял?! Недород!! Меня мать выгнала из гнезда!!!

Присвистывающий говор недородившейся Змеихи отозвался таким громким эхом, что Мечислав невольно прикрыл уши. Наверное, придёт время, она научится говорить на всех наречиях чисто, но даже сейчас чувствуется – не хватает опыта. А на Кряжицком заговорила, поскольку Двубор обращался к Мечиславу, предводителю Орды.

Лишь хинаец, как всегда – не смутился, неспешно подошёл к Змееву сотнику, посмотрел на малышку. Дурацкая улыбка не сходила с лица, рука оглаживала голову, крылья, щуплое тельце. Повернулся к людям, покачал головой, проговорил с укоризной:

– Она голодна. Ей надо молока. Есть ли среди нас мужчины?

Трое арбалетными болтами выскочили из пещеры, Мечислав долго не мог понять, отчего все такие смущённые. Правда, его собственный стыд имел точные цвет и форму, беззвучно рыдал на руках сотника, тряс плечами.

Беспощадный хинаец не позволил остальным спрятаться за маской уставших от бега воинов:

– Я тоже подумал о военной хитрости Двубора. Теперь, увидев это чудесное создание, приношу свои самые искренние извинения. Ты её почувствовал, да?

Откуда это у хинайца: чистый говор о серьёзном и – издевательское коверкание слов?

Сотника хватило лишь на короткий кивок. Мечислав, привыкший углядывать чувства бесстрастных змеёнышей, увидел, как Двубор трётся щекой, едва заметно гладит кончиком большого пальца сестру между лопаток.

– Хинай принял решение! – голос Дядюшки Хэя вдруг стал сильным и торжественным. – Теперь мы знаем, как поступить с выводком Грома и Вьюги!

Тихомир подошёл к Двубору, похлопал по плечу, посмотрел в глаза ребёнка.

– Дитя. Тебе ведь уже дали имя?

– Сто лет назад. – Глядя на глупых взрослых, змеёныш совсем по-детски опустил плечи. – Ещё не было снесено моё яйцо, а Отец и Мать уже меня назвали.

Воевода рассмеялся:

– Как же звать такое великолепие?

Двубор что-то просвистел.

– Прости, друг мой, я не силён в вашем, птичьем. Не могла бы мне наша гостья ответить по-кряжицки?

Гостья повернулась к людям лицом, улыбнулась и все замерли, боясь напугать, развеять своим пропитаным брагой и чесноком дыханием миг совершенства.

Совершенство рассмеялось тонким голоском и пропело:

– Надежда.

Глава вторая

«Дети мои. Я не буду писать вам о стране, в которой умираю: едва ли вы сможете её покинуть. Едва ли вам выпадет удача с первого раза найти ту землю, в которой я прожил всю жизнь. Потому, запомните:

День жизни в обличии человека равен году жизни в обличии Змея. Берегите время.

Змей, не совершающий чудес, богам не интересен. Берегите внимание богов.

Богам нужна не жертва, но готовность её принести. Берегите свою готовность.

Жертвовать можно только собой. Берегите себя для жертвы богам.

Нет прощения убившему Змея. Берегите Змея.

Кара настигнет всегда. Берегите себя.

Плата вернётся сторицей. Не скупитесь.

У каждого племени перед богами есть долг. Нельзя ломать народы.

Боги молчат, если всё решено. Бойтесь молчания богов.

Теперь я расскажу вам о стране, которую потерял. Люди и Змеи жили в ней в согласии и мире. Люди улучшали мир, Змеи поддерживали связь с богами. Нас, Змеев, было немного, как не много бывает зелени в похлёбке, корицы в прянике. Мы успевали везде: летать в небесах, творить чудеса, помогать людям двигать горы.

Потом мы совершили ошибку: решили, что можем прожить без людей, сами. Началась война, нас почти истребили и по малодушию своему и глупости, боясь исправить, я покинул ту землю, спрятался в этой пещере. Много лет прошло с тех пор, и теперь я забыл, как выглядела та страна. Теперь я не могу даже сказать, где она была и была ли вообще. Мы прячемся от людей, охотимся каждый сам по себе, встречаемся лишь для того, чтобы продлить род. Сидя в этой пещере, пишу вам главное: не ломайте народы. Посвятите свою жизнь поискам той земли. Найдите её. Я пишу всем, кто сможет это прочесть, но первым это прочитает Гром. Читай внимательно, сын. Запоминай! Найди землю, где люди и Змеи живут бок о бок, не зная распри и обид. Исправь мою ошибку. Искупи мой долг перед людьми и Змеями. И помни: мы все полны отчаяния. И только наша цель исцеляет нас. Отец ваш, Змей Подгор. Прошлого имени я недостоин».

Мечислав ещё раз слушал Завет Подгора – теперь из уст Надежды, читающей на кряжицком наречии, и никак не мог взять в толк: это в каком же нужно быть отчаянии, чтобы навсегда забыть дорогу домой. Невозможность вернуться – настоящий ужас для человека. Даже после изгнания Мечислав знал, куда возвращаться. Как – не знал, потому и пришёл на поклон к Грому, но куда – этим вопросом князь не задавался никогда. Другое дело, жизнь изменилась настолько, что и возвращаться стало незачем, но, чтобы совсем забыть дорогу… каково оно?

И как должен был чувствовать себя Гром, получив от отца такой Завет? Иди туда, не знаю куда? Найди счастливую землю, где тебя научат жить в мире с людьми? Да ещё с их змеиным упрямством, порой именуемым благородной целеустремлённостью… понятно теперь, почему убив Крылака, Гром просто развернулся и ушёл, не опасаясь удара в спину.

Выгорел.

Дотла.

– Что теперь? – Князь подошёл к змеёнышу, положил руку на плечо.

Надежда стоял неподвижно, мелко дрожа, и вспомнилась Мечиславу вдруг рука матери, царапающая ухо шитой парчой. Все мы сироты, к чему лишние вопросы…

– Ёрш!

Тысячник, словно почувствовал, перестал ругаться с озёрским военачальником, подошёл деловитый, собранный. Посмотрел на сурового Надежду, запахнувшегося в крылья, порылся в мошне, достал серебряную бляху, протянул.

– Громова заколка, в снегу подобрал.

Надежда принял подарок, посмотрел в глаза Ерша. Казалось, змеёныш не может понять перемен настроения весельчака. Впрочем, девяносто лет в яйце и всего один день в миру. Опыт, будь он неладен. Тут и тридцать лет проживёшь, а всё равно помрёшь дураком.

Тихомир сложил руки на груди, выпятил нижнюю губу, хоть под репу распахивай, густые брови сошлись грозовыми тучами. Сопел громко, словно учил птичий язык.

– Я знаю, что дальше. Сначала – гонцов в порты. Работы с кораблями прекратились, надо восстанавливать.

– К примеру, – согласился Мечислав. – Что потом?

– Перерыть тут всё к Змею. Не может быть, чтобы Гром не оставил записки. Надо искать, куда он хотел отправлять корабли.

– К примеру, – повторил Бродский. – А не найдём?

– Надо искать самого Грома.

На этот раз из-за плеча Ерша-воеводы выглянул Ёрш-балагур:

– К примеру. Тихомир знает, где искать, или нам спросить богов?

– К примеру, – глянув на пересмешника, хмыкнул Тихомир. – Я знаю, где его искать в первую очередь. Впрочем, до других земель Грому не долететь, вы и сами можете догадаться.

– Не томи душу, воевода.

– «День в обличии человека – год в обличии драгуна». – Меттлерштадский обер скосил глаза на Тихомира. – Гром решил завершить земной путь?

– Ускорить. Захоти он жить – перекинулся и улетел. Всего делов.

– Змей не бросит гнездо, – вмешался Двубор.

Тихомир показал на Надежду.

– Он почувствовал её рождение.

– Я не один, нахмурился новорождённый. – Там ещё пять яиц.

– Тем более. Змей не бросит семью. Человек – запросто. Уходить в человеческом обличии проще.

Ёрш не сдавался:

– Лучше скажи, где его искать.

Тихомир сел на корточки, посмотрел в глаза Надежды, потрепал за щёки, оглянулся на вход. Мечислав силился понять игру учителя и – не мог. Прежде тот был прямым словно натянутая нить. Впрочем, ослабь нить – провиснет. Вход загородил дружинник, словно драгоценность прижимающий к груди крынку. Тихомир взбодрился:

– Вот и молоко. Пей дитя. Не жалей, сейчас ещё принесут.

Мечислав начал выходить из себя:

– Мне долго ждать, уважаемый?

– А ты ещё не понял? Есть только одно место, куда может направиться Гром.

***

Боги снова заговорили. Прячась в лесах, избегая дорог, обходя селения, Гром слышал их голоса и удивлялся. Раньше они говорили много и разное, а теперь – одно и то же. Нельзя ломать народы. Нельзя. Никогда. Менять – можно, ломать – запрет. Каждый шаг по снежному насту хрустом отражался в голове: нельзя, нельзя, нельзя.

– Я не ломал!

Путать следы Гром научился в раннем детстве: охотясь на зайцев ещё не так напрыгаешься. Убежать от человека – что может быть проще? Особенно, если вспархивать крыльями шагов на сто в сторону. Не со всякой собакой сыщешь. А северные болота гостеприимны даже зимой. Чего-чего, а еды тут всегда хватает. Да и кричать, ругаться с богами никто не запретит. Не потревожит. Если зайти поглубже.

– Я не ломал!!

Как же так: вырастил оружие, да только оно повернулось остриём. Мечислав, Мечислав, Мечислав, хлюпало болото. Нельзя, нельзя, нельзя, отвечал хрусткий снег.

Хватит. Надо отдохнуть.

Первую ночь Гром ещё чувствовал стыд: последние сто лет оборачивался человеком только для того, чтобы сделать что-то полезное. И вот: впервые потратил год жизни впустую, ничего не совершив. Отнял у Вьюги часть своей жизни. Ах, ты ж, кольнуло стыдливое. Теперь и от Вьюги ушёл, бросил семью, возвращаться некуда. Да и незачем. Столько лет ждали Надежду, учили, строили планы и, вдруг.

Потом стыд начал уходить: человеческое обличие брало своё. Но в змеевом размышлять трудно, почти невозможно.