Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Владимир Сосюра

 
Как бархат – ветер легкокрылый!..
Снега растаяли – плывут…
Настанет час, и с буйной силой
сады моей отчизны милой
румяным цветом зацветут.
 
 
Так вей же, ветер мой кудрявый,
чтоб молодел тобою я,
чтоб рдели звезды, млели травы.
Там, где запруда и купавы,
пройдет любимая моя.
 
 
Ее над прудом повстречаю.
О, как-то встретимся мы с ней?
К ней полечу, души не чая,
и зашумят, листвой качая,
деревья родины моей.
 
 
О чем беседовать мы станем?..
Вокруг – синеющий Донбасс,
над нами звездное блистанье,
и та же, что при расставанье,
луна свой свет прольет на нас.
 
 
Всё это будет там, где мчится,
грохочет поезд у села,
где блеск завода, как зарницы,
где мне родня – трава и птицы,
где наша юность протекла.
 
 
Берез шептанье, звезд узоры,
и смуглота щеки родной,
и ширь донецкого простора,
рукопожатия и взоры,
и смех, как сердце, молодой.
 
 
В ладони ветер бьет, бушуя..
В трамвайном звоне – жизнь сама.
О, шепот у крыльца… Спешу я
на лекции, но всё дышу я
той, что меня свела с ума.
 
 
Всё это будет там, где любо
мне слушать, как шумит Донбасс,
где моего завода трубы…
Родные ласковые губы —
к ним припаду я в этот час!
 
 
Ну а покамест – легкокрылый
в квартире ходит ветерок…
Учиться буду с новой силой,
чтоб, верный сын отчизны милой,
в садах подругу встретить мог.
 

1936

 
За окном зима,
за окном огни.
Нет тебя, и тьма
заслоняет дни.
 
 
Где ты, с кем теперь,
нежный ландыш мой?
За окном как зверь
воет ветер злой.
 

1936, 1958

 
Кипарисы, томя и тревожа,
до рассвета шумят надо мной…
На турчанку ты чем-то похожа,
не вернуться которой домой,
 
 
не вернуться в далекие страны,
молодые глаза полюбя…
Я идти за тобой не устану,
не устану глядеть на тебя.
 
 
Как звезда, дальним светом дурманя,
как звезда золотая вдали,
в легких тканях, как будто в тумане,
ты скользишь, не касаясь земли.
 
 
Синий ветер, деревья в цветенье,
пенье птиц, мотыльки и цветы,
и грохочет прибой в отдаленье
сквозь стоящие в каплях кусты.
 
 
Синий грохот… Спешим мы к прибою,
волны берег каймой обвели,
и слилось мое сердце с тобою,
словно море и небо вдали.
 

10 апреля 1937 Харакс

 
Ты – свет мой и отрада
в полете и в борьбе.
Каких же песен надо
и слов каких тебе?
 
 
Где взять слова поэту
воспеть твои черты?
Другой такой и нету
на всей земле, как ты.
 
 
Пускай тебе минуло
отныне двадцать лет,—
весь мир наполнен гулом
твоих больших побед.
 
 
Сорвала над собою
гирлянды звезд ночных
и в зори Днепростроя
ты обернула их.
 
 
В сердцах взошла навеки,
как радуга, заря.
Соединила реки,
народы и моря.
 
 
Твой флаг, что гордо поднят,
твой синий небосвод…
Так кто ж из нас сегодня
тебя не воспоет?
 

1937

 
Как день горит, как ветви клонит ветер,
как то, что гонит тьму рассветный час,
тебе, поэт, вовеки жить на свете
в сердцах живых и тех, что сменят нас.
 
 
Пройдут века, и вечный май настанет,
но так, как мы в кипенье наших дней,
потомок в книжку «Энеиды» глянет
и в восхищении замрет над ней.
 
 
Как ветер ветви гнет, как гаснет день в зарницах,
как то, что зори светят нам ясней,
земля всё так же будет вдаль стремиться,
и будешь жить ты в памяти людей.
 

<1938>

 
Я люблю тебя, друг мой, за то,
что в глазах твоих море синеет
и что солнце в глазах, как цветок,
мою душу ласкает и греет.
 
 
Что в сиянье волос золотом
так открыто лицо и красиво.
Я люблю тебя, друг мой, за то,
что тебя не любить я не в силах.
 

<1938>

 
Ты слышишь молота удары,
что к счастью пробивают путь.
Поэт! Чтоб жизнь прожить недаром,
всегда с народом вместе будь.
 
 
Трудом преображая нивы,
он изменяет русла рек.
Его деянья и порывы
должны твоими стать навек.
 
 
Он истый властелин планеты.
Согрей себя в его тепле —
и озарится добрым светом
твой гордый жребий на земле.
 

<1938>

 
Не грусти!
Солнце нам улыбнется,
отражаясь в наших глазах.
По-весеннему сердце забьется,
и забудем мы горестей страх.
 
 
Не грусти!
Золотыми очами
на меня ты в слезах не смотри…
В день весенний пойдем мы полями
по тропинкам, светлее зари…
 
 
Не грусти!
Надо мной и тобою
встанет счастье зарею чудес,
и лучей небывалой игрою
улыбнется нам солнце с небес.
 

23 января 1938

 
Вечерами ветру над водой не спится.
Легкий шелест листьев, зыбкий сон морей…
Далеко-далёко за морем зарницы —
там идет, наверно, бой богатырей.
 
 
Лепестки тюльпанов, небо голубое,
блеск мечей нещадный, вихря грозный бег…
И в любви и в гневе так и мы с тобою,
так и мы с тобою бой ведем весь век.
 

16 апреля 1938

 
Над широким Днепром – вся в лучах синева,
и курган, и простая могила.
В той могиле певец, чьи не меркнут слова,
тот, чья песня народу служила,
 
 
кто народу навек отдал щедрой рукой
свои думы про ясные зори…
А луга за рекой вдаль плывут чередой,
словно птицы в небесном просторе.
 
 
На могилу приходят, в охапках несут
всё богатство цветов Украины;
кареглазые девушки, парни идут, —
и светлеют холмы и долины.
 
 
И раздолье Днепра шлет веселый привет
стройным женам, бойцам седовласым,
и гремит «Заповіт», как бессмертный завет,
на высокой могиле Тараса.
 
 
Спи спокойно, поэт! Украина твоя
развернула орлиные крылья, —
всё, о чем ты мечтал в ссылке, в дальних краях,
нынче стало незыблемой былью…
 
 
Спи спокойно, поэт! Мы, потомки твои,
пронесем твою славу сквозь годы,
сквозь крутые ветра, сквозь огонь, сквозь бои,
мы – сыны трудового народа.
 
 
Спи спокойно, поэт! Вечной славе твоей
не нужны никакие прикрасы.
В дружной, вольной, живой большевистской семье
не забыли мы батьку Тараса!
 

9 сентября 1938

 
Лето. Вечер. В роще сонной
задремало всё вокруг.
Слышен топот отдаленный…
Ну, а где же ты, мой друг?
 
 
За горою, за крутою,
где, в какой ты стороне?
Светят ли тебе порою
те же звезды, что и мне?
 
 
Их бесчисленно мерцанье —
ни начала, ни конца,—
и связует их сиянье
наши взоры и сердца.
 

9 сентября 1938

 
Вечер – в окне, а в груди расцветает
        солнечный свет и весна.
Веселы улицы, люди с цветами,
        в море огней – вышина.
 
 
Город гудит и бушует прибоем.
        В Завтра – лежит его путь.
Выйдем, голубка, под звезды с тобою,
        в шумной толпе потонуть.
 
 
Будем бродить до зари над рекою,
        песню тебе я спою.
Тверже шагай! Не расстанусь с тобою,
        дай только руку твою!
 
 
Тенью ресниц не скрывай, не таи ты
        снов золотую игру.
Я приколю ароматом налитый
        ландыш на милую грудь.
 
 
Пальчиков тонких и чутких касанья,
        вы мне – как счастья печать.
Будет кукушки лесной кукованье
        долгую жизнь нам вещать.
 
 
Что ж ты понурилась, будто страдая?
        Тень на лице молодом?..
Вечер зовет нас. Скорей же, родная,
        звездам навстречу пойдем!
 

6 декабря 1938, 1958

 
Бабочка травы целует,
землю – сияние дня,
ветер – березку немую, —
ты не целуешь меня.
 
 
Волны, как небо, синеют,
к розам слетает звезда.
Всюду любовь. Но моею
ты не была никогда.
 
 
Слышатся счастья аккорды,
в синь загляделся камыш.
Ты ж, недоступная, гордо,
молча в глаза мне глядишь.
 
 
К травам туманы прильнули,
вздохи слились с синевой.
Сердце твое растоплю ли
жаркой моею тоской?
 

6 декабря 1938, 1958

 
Журавли прилетели, журавли прилетели,
ветер щеки целует, голубой, полевой.
Тебя за руки взял я. Вот лучи заалели,
на лице твоем словно поцелуй огневой.
 
 
Ясный луч, тихий ветер. Как в огне мои губы,
и с лучами и ветром я целую твой лик.
В твои ясные очи мне глядеться так любо.
Так светло и так тихо в этот радостный миг.
 
 
Журавлей разговоры, за рекою просторы,
волны берег целуют. Дай же губы твои!
Там далеко-далеко, бросив ясные взоры,
зорька крылья простерла золотые свои.
 
 
А за рощами теми распростерлась столица,
и смешались с огнями звезд вечерних огни.
Красота эта может только в детстве присниться.
В голубеющем поле мы с тобою одни.
 
 
Только даль, только всходы, только вешние воды,
и в лазури над нами журавли, журавли.
Гей, крылатая юность, гей, кудрявые годы,
небеса для созвездий и земля для любви!
 

6 декабря 1938, 1958

 
Бьют часы. И дождь, и поздно.
Плачут окна в темноте.
У меня же в сердце – звезды,
блещут звезды при дожде.
 
 
Прокричит порой сирена
средь осенней тишины,
для меня же неизменно
ночи музыки полны.
 
 
Сквозь дождя слепые слезы
проплывает рой огней.
У меня же в сердце – розы
и смеется соловей…
 
 
И не давит тьма ночная,
и легко мне потому,
что головка золотая
освещает эту тьму.
 

7 декабря 1938

 
Не шуми, зеленый тополь,
пусть сынка не будит гул.
Долго ножками он топал
и умаялся – уснул.
 
 
Месяц, не свети в окошке
чародейной красотой,
не клади на веки крошке
тонкий лучик голубой.
 
 
Спит дитя, моя отрада.
Сердце, громко не стучи,
не буди сынка, не надо,
не тревожь его в ночи.
 

8 декабря 1938, 1958

 
Пылает день, щебечут птицы.
Где тополей шумят ряды,
услышу тихий плеск криницы,
напьюсь живительной воды.
 
 
Полдневный луч огнем искрится
в ее хрустальной глубине…
Так и душа твоя – криница,
любовь дарующая мне.
 

9 декабря 1938

 
В блеске зала – пар круженье,
льется музыка волной.
Смотрит в окна, как виденье,
подступивший мрак ночной.
 
 
Блеск очей, сплетенье пальцев,
папиросный тает дым.
Улыбаясь, в вихре вальса
промелькнула ты с другим.
 
 
Под твоим сверкнувшим взором
сердцем падаю во тьму…
Ты, внимая разговорам,
улыбаешься чему?
 
 
Что он шепчет? Я тоскую,
и печали нету дна.
Если ж я с другой танцую,
то с тоской глядит она.
 
 
Вальс окончен, только муки
не исчерпаны до дна.
Вот что могут сделать звуки,
вальса дивная волна.
 

9 декабря 1938

 
Шепчется ветер с листвой,
песня звенит вдалеке,
месяца серп золотой
плещется в тихой реке.
 
 
Громче и громче кругом
дробная трель соловья.
Горы молчат над Днепром.
О Украина моя!
 
 
В небе гудит самолет,
кони стальные в полях.
Жизнь, расцветая, идет
цветом весенним в садах.
 
 
Станции, даль, города,
синяя дымка полей,
мчатся, гремят поезда
по Украине моей.
 
 
Мирное счастье и труд,
партии сердце отдав,
наши бойцы берегут
у пограничных застав.
 
 
Ясные дали и высь
светят в глазах матерей.
Солнце и песни слились
над Украиной моей.
 

9 декабря 1938, 1958

 
Знавала ль ты рассветы в поле,
зарю в задумчивых садах,
когда от счастья поневоле
вскипают слезы на глазах?
 
 
Щебечут птицы, веет ветер —
как в раннем детстве хороши.
И каждый стебель на рассвете
касается твоей души.
 
 
А ты идешь. Заря сияет
блаженным светом бытия!
С природой вместе запевает
душа влюбленная твоя.
 
 
И сердце бьется, не смолкая.
Вот так идти бы вновь и вновь…
О друг мой милый, – это зная,
ты знаешь – такова любовь!
 

11 декабря 1938, 1958

 
Васильки степные, васильки степные,
и у милой очи словно васильки,
и синеют дали темные, лесные,
синие просторы, счастья родники.
 
 
Отсияют годы тучками над нами,
так же двое в поле будут мять цветы,
только нас не будет. Может быть, цветами,
васильками в поле станем – я и ты.
 
 
Те же травы будут синего отлива,
тучка будет таять в дымке голубой,
и другой, далекий, полон чувств счастливых,
с синими очами нас сравнит с тобой.
 

11 декабря 1938, 1958

 
Снежинки на улице снежной,
как мошки, кружат у окна.
Смеешься ты звонко и нежно,
от южного солнца черна.
 
 
И комната зноем согрета,
такой еще ты не была.
Как много ты счастья и света
и влаги морской принесла.
 
 
Смотрю я влюбленно и нежно
в глаза и не вижу в них дна.
Снежинки на улице снежной,
снежинки, а в сердце весна.
 

11 декабря 1938

 
Степь и степь протянулась без края,
словно вечность легла предо мной.
И, крыла ми на солнце сверкая,
взмыл орел над цветущей землей.
 
 
Ой, простор мой безбрежный и синий,—
о тебе эта песня моя!
О, когда бы на крыльях орлиных
поднимался за тучи и я!..
 

11 декабря 1938

 
Был день неясный, как спросонок.
Под крик и карканье в листве
упал на землю вороненок,
и я поймал его в траве.
 
 
Забилась пойманная птица
с безмолвным ужасом в глазах.
Но не могло угомониться,
кричало, каркало в ветвях.
 
 
И детство вспомнилось былое
под этот весь переполох,
когда заботливой рукою
я птицу положил на мох.
 
 
Глядел безмолвно вороненок,
но ужас исчезал в глазах…
И я ушел. И стало сонно
опять в замолкнувших ветвях.
 

15 декабря 1938

 
Так тихо всё. Мы вновь с тобою.
В моей руке твоя рука.
От песни дальней за рекою
на сердце сладкая тоска.
 
 
Летит с неведомою силой
та песня в летний небосклон.
Ты на плечо мое склонила
головку, светлую как лён.
 
 
И словно крылья за плечами —
легко и необычно мне.
Промчалась звездочка над нами,
погасла в синей вышине.
 
 
И мы погаснем вслед за всеми,
как та звезда. Но после нас
неутомимо будет время
шагать вперед, как и сейчас.
 
 
И так же будет песней этой
другой парнишка окрылен,
и гладить будет до рассвета
головку, светлую как лён.
 
 
И так же девушку обнимет
в прозрачной летней тишине,
и так же в синеве над ними
звезда погаснет в вышине.
 
 
И так же небо не устанет
светить, как светит нам сейчас…
О них двоих он думать станет
всё то, что думал я о нас.
 

15 декабря 1938

 
Чтоб образ тот, как ясный день прекрасный,
нарисовать, наверно, должен я
у всех цветов занять земные краски
и песен попросить у соловья.
 
 
Но для чего?.. Ее уж нет на свете.
Забыть ни смех, ни голос не могу…
Не отыскать ни звуков, ни соцветий,
чтоб передать бездонную тоску.
 

15 декабря 1938

 
Бродит ночь по улицам широким,
зимний ветер снежен и суров.
На листке – любви и счастья строки
я из нежных складываю слов.
 
 
В круг спокойный комнатного света
фонарей сияние вплелось,
и порой мне кажется, что
это золотая прядь твоих волос.
 
 
Сквозь окна, блестя морозной пылью,
звезд огни задумчиво глядят.
То глаза родные не твои ли,
то не твой ли задушевный взгляд?
 
 
Ночь идет. Ни шороха, ни звука,
лишь снежинки кружатся в окне.
Словно ты рукою в час разлуки,
как крылом, помахиваешь мне.
 
 
Ветер завывает в гулких трубах,
ночь плащом заснеженным шумит…
Ты давно заснула, моя люба,
лишь одна любовь моя не спит.
 

16 декабря 1938

 
Догорает вечер, как цветок багровый,
в шорохе трамвая, песнях и шагах.
Зимняя неслышно пролетает снова
ночь, как ворон-птица, в снежных облаках.
 
 
Разрывает клювом он цветок багровый,
заливает тьмою лепестков огни.
Гаснет звон трамвайный, замолкает слово,
выкриков не слышно, песен, беготни.
 
 
Замирает город. Тихо спит, глубоко.
Только снег вздымает вьюга с мостовых.
Вдоль домов, как тени, ходят одиноко
сторожа в тулупах, шапках меховых.
 
 
Улицы пустынны. Легче паутинки
иней, вьется чей-то одинокий след.
И с небес морозных звезды, как снежинки,
шлют свой равнодушный и холодный свет.
 
 
Кое-где желтеет в окнах свет янтарный.
В сердце зреет песня. Город, ночь, мечта.
Вкрадчивые тени, сноп лучей фонарный.
Что ты мне навеешь, полночь, темнота?
 
 
Сколько их минуло в стуже белопенной!
Но осталась в сердце только ночь одна —
ночь любви далекой, первой, незабвенной,
ночь любви заветной, юности весна.
 
 
Как тогда шумели вербы над рекою,
как светили звезды, как снега цвели…
От волос любимой веяло весною.
Вижу нас с тобою в снежной той дали.
 
 
Ни челна, ни вёсел, ни кустов шумливых,
только снег, да ветер, да весна, весна
в двух сердцах горячих, в двух сердцах счастливых,
первою любовью жизнь освещена.
 
 
Месяц над рекою лил сквозь мглу и ветер
ртутный свет на вербы, лил, уныл и худ.
Оттого и звезды синие мне светят,
оттого и очи синие цветут.
 
 
Песня знает к сердцу путь, других короче.
В сердце мне весною вейте, снег и мгла!
Я за то люблю их, зимние те ночи,
что одна из них мне счастье принесла.
 

20 декабря 1938

 
Ты спишь. А я пером усталым
всё слов таких не подберу,
чтоб в них любовь заполыхала,
как роза на степном ветру.
 
 
Чтоб в них звенело наше счастье,
чтоб трепетало вновь и вновь
к земле старинное пристрастье,
к Отчизне верная любовь.
 
 
Чтобы глаза твои пылали,
струя чудесный синий свет,
чтоб про меня потом сказали:
«Вот так умел любить поэт!»
 

16 декабря 1938, 1958

 
В воздухе ясном ни звука.
К песне слова где найду?
Падают мягко, без стука
яблоки в нашем саду.
 
 
Небо в тоске журавлиной.
Вянут, поникнув, цветы.
Выйду – а рядом калина,
гляну – а небо – как ты.
 
 
Тучка за тучкой кудрявой
тают, как легкие сны.
В лунном сиянии тра́вы,
вздох твой – дыханье весны.
 
 
Руки простер я – ни звука…
Слушаю, слушаю, жду…
Падают мягко, без стука
яблоки в нашем саду.
 

18 декабря 1938

 
Я – твой, когда заря пылает,
на землю глядя с высоты.
Я – твой, когда всё засыпает.
А ты?
 
 
Я – твой, когда идут колонны,
несут знамена и цветы.
Я – твой, когда бушуют волны.
А ты?
 
 
Я – твой, когда на подвиг бранный
бойцы идут, сомкнув ряды.
Я – твой всегда, мой друг желанный!
А ты?
 

18 декабря 1938

 
Всё затихло в доме к ночи.
На столе стоит вино.
Декабря седые очи
смотрят в синее окно.
 
 
Мне глядеть не наглядеться
на морозную зарю.
Может, хочется погреться,
чарку выпить декабрю?
 
 
Он стучится, в щели дует,
бородой к стеклу прильнул.
За окно, во мглу седую,
я стакан свой протянул.
 
 
И заснеженным, крылатым
рукавом взмахнула ночь.
Захмелел декабрь косматый
и пошел, шатаясь, прочь.
 

19 декабря 1938

 
Синий месяц волшебной игрою
разузорил цветы на камнях,
И рыдает рояль за стеною
о далеких, потерянных днях.
 
 
Как тревожат глухие рыданья!
Безысходная скорбь, замолчи!
Видно, кто-то тоску и страданье
изливает, играя в ночи.
 
 
Кто играет и что за утрата,
что тревожит он душу мою?
Этих звуков печальных раскаты
я всё больше и больше люблю.
 
 
Но внезапно рыданья сменила
песня счастья, смывая печаль.
Мое сердце могучая сила
устремила в лазурную даль.
 
 
Ой, судьба моя, как ты богата!
Путь мой был и далек и тяжел,
и я рад незнакомому брату,
что забытую радость нашел.
 
 
Так играй же! Я сердцем с тобою,
жизнь сегодня лишь счастье дает.
И смеется рояль за стеною,
будто вместе со мною поет.
 

19 декабря 1938

 
Лес и поле,
синь без дна.
Степь – раздолье.
Тишина.
 
 
Только небо,
только ты.
Краше не были
цветы.
 
 
Легкокрылый,
как во сне,
может, милый
в вышине?
 
 
В сердце будто
тает мгла:
незабудка
расцвела.
 
 
Ниже, ниже
парашют.
Ясно вижу —
милый тут!
 
 
В сердце боли
нет твоем.
Лес и поле.
Мы вдвоем.
 

21 декабря 1938

 
Осенний вечер. Стынут клены.
Струится легкий полумрак.
Гудок сирены отдаленный
и чей-то быстрый, легкий шаг.
 
 
Минулось… На висках – снежинки…
Зачем я не сказал: «Постой!»
И счастье в аленькой косынке
рассталось навсегда со мной…
 
 
А небеса – мутней опала,
и снова осень, снова мгла…
О, если б, если б юность знала
и старость мудрая – могла!..
 

28 декабря 1938

 
Вновь юность я догнал свою
на заревом мосту.
Вновь полным сердцем я пою —
душа моя в цвету.
 
 
Смотрю я в голубой простор,
на степь, что в дымке спит.
Смотрю в любимый синий взор —
и в сердце песнь кипит.
 
 
Да, петь про дней голубизну,
про счастье песнь сложить,
про молодость и про весну, —
и жить, и жить, и жить!
 

Декабрь 1938

 
За туманной седой пеленою
ни звезды, только тополь высок.
Спит спокойно за тонкой стеною
кареглазый и смуглый сынок.
 
 
Он такой же, как я, чернобровый,
и походка быстра и легка.
Пусть приснится веселому Вове,
что ведет самолет на врага…
 
 
Пролетая, как мститель крылатый,
мстит за слезы, разрушенный кров,
разбивает он танков громады,
мечет бомбы на лютых врагов.
 
 
И взрывает окопы и щели,
где засели бандиты, дрожа,
поражает безжалостно цели
вдоль родимой страны рубежа.
 
 
Пусть приснится, что стал он пилотом
и что мир водворил на земле.
Награжденный за подвиг народом,
получает награду в Кремле.
 
 
А в окне, за седой пеленою
ни звезды, только тополь высок.
Раскидавшись во сне, за стеною
тихо спит кареглазый сынок.
 

Декабрь 1938

 
И солнце, и гудки, и ароматы хвои,
и шелесты берез, и птичьи голоса,
и паровоза крик над молодой листвою,
и синие мои, родные небеса…
 
 
Всё, что вокруг меня и что во мне – слилося
в прекрасный образ твой, видение мечты…
Дымится пыль дорог, целует даль колосья,
и облетает мак… Во всем и всюду – ты…
 
 
Страна в опасности. Полки готовы к бою…
Мосты, взрываясь, ввысь, под облака летят…
В походе и в бою – повсюду надо мною
сияет твой родной, задумчивый твой взгляд.
 
 
В подземной глубине, в морях, и под водою,
И на вершинах гор, и в хмурой тьме лесной,
днем, ночью, поутру, вечернею порою —
мне слышится твой смех и милый голос твой.
 
 
Зимой и в летний день, когда листву колышет
веселый ветерок над рябью светлых вод, —
я шелковой твоей походки шелест слышу
и стан твой молодой в глазах моих плывет.
 
 
В своих блужданиях и в творческом тумане,
когда коснется сон моих усталых век,
в работе, в отдыхе – любовью думы пьяны…
И где бы ни был я – со мною ты навек!
 

1938