Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Владимир Сосюра

 
Ты песнею сердце колышешь
и дум пробуждаешь рои…
Люблю, как ты ходишь и дышишь,
твой голос и жесты твои.
 
 
Чтоб быть с тобой, утром и ночью
я воды и дали молю…
Люблю твои брови и очи,
и всю тебя, всю я люблю.
 
 
Ты – сада вишневого вьюга,
акаций цветущая шаль…
Тебя не любить не могу я —
как я не могу не дышать.
 

18 сентября 1962

 
Сквозь гудки заводов,
сквозь седой туман
в песню мою входит
бронзовый Богдан.
 
 
Расправляет плечи,
гладит смоль усов.
Звон Софии, вечер,
тихий звон подков.
 
 
И в дали багряной,
в отблесках зари
булава Богдана
золотом горит…
 

25 сентября 1962

 
Отснилась ночь земле давно
со звездами и тьмою,
и постучал рассвет в окно
рукою голубою.
 
 
Как ярко взор его горит
усмешкою веселой!
Он на коне зари спешит
будить родные села.
 
 
Звенят подковы в тишине
по долам и отрогам.
И звезды гаснут в вышине —
дают ему дорогу.
 

26 сентября 1962

 
Какое счастье – мчаться на коне.
В лицо тебе весенний ветер веет,
и степи, как надежды, зеленеют,
и мельницы синеют вдалеке…
Какое счастье – мчаться на коне!
 
 
Какое счастье – вновь быть молодым,
шагать, из дальних странствий возвращаясь.
Из-за холмов родных заводов дым
вздымается, и схлынула усталость.
Какое счастье – вновь быть молодым!
 
 
Пусть мне в лицо осенний ветер веет,
в саду уже не слышно соловья,
пока еще мечтать и песни петь умею —
какое счастье! – не состарюсь я.
 

27 сентября 1962

 
Твоя кора груба и ветви так колючи,
ты узловата вся, акация моя!
Но ты родная мне – твой белый цвет пахучий
на ароматы роз не променяю я.
 
 
Где б ни был я, всегда на сердце лето,
твой сладкий запах, вечер, соловьи…
Где б ни был я, твои родные ветви
клонятся и шумят о давних днях моих.
 
 
Какие бы меня ни звали дали —
твой тихий шум всем сердцем слышу я,
о дерево прощанья и печали,
донецкая акация моя!
 

28 сентября 1962

 
В дубраве – листвы облетанье
и ветров игра на трубе.
Покорна краса умиранья…
Зачем я так близок тебе?
 
 
И осень, и дым над рекою…
О край мой, подобный стихам,
зачем же всем сердцем с тобою
опять умираю я сам!
 
 
Как будто звезды угасанье,
когда все в слезах небеса,
покорна краса умиранья,
осенних прощаний краса.
 

8 октября 1962

 
Завод, мы связаны с тобою,
во мне вся ясность от тебя:
под незабвенною горою
ты, как отец, растил меня.
 
 
И, словно в поле спелый колос
в ресницах ости золотой,
я полюбил твой дым, твой голос,
железный, звонкий голос твой.
 
 
И полюбил я мир рабочий,
моих товарищей семью,
и голос твой в былые ночи
меня поддерживал в бою.
 
 
Звучат рекою многоводной
рулады песни заводской,
поддерживая и сегодня
высоким хором голос мой.
 

12 октября 1962

 
Уже зари, зари моей вишневой
коса легла так нежно на плечо.
Мне горько, что деревья валят снова,
что сталь их так безжалостно сечет.
 
 
Им не шуметь о юности без края,
к высоким звездам не тянуть вершин.
Как сталь пронзает, в сердце боль такая,
когда зеленый никнет исполин.
 
 
Он упадет, со стоном вскинет ветки,
в синь брызнет кровь зеленая листков.
И я над счастьем, срубленным навеки,
как ветер, сам расплакаться готов.
 

11 декабря 1962

 
Я на земле отцов моих, где ветви
родных акаций клонятся кругом,
и на глазах моих веселый ветер
не вытер слез прозрачным рукавом.
 
 
Смотрю сквозь них на заводские зданья —
и в сердце солнце, счастье и весна…
Здесь не одно в душе цвело мечтанье
и прозвучала песня не одна.
 
 
Шуми, шуми, о нива жизни новой,
тобой иду всё дальше, дальше я!
Меня, стройна, нежна и черноброва,
взяла за плечи молодость моя.
 
 
Взяла и водит по местам знакомым,
где всё вокруг родное мне до слез,
там, где косил я в поле до истомы
и видел над стерней Чумацкий Воз. [29]29
  Чумацкий Воз – Большая Медведица, созвездие.


[Закрыть]
 
 
Здесь нам улыбка воли соколиной
знамен багряных расцвела огнем.
Здесь воспевал я карий взор любимой
и трепетные ночи над Донцом.
 
 
И тянутся ко мне, как руки, ветви,
и всё мне здесь сдается дивным сном.
И на глазах моих веселый ветер
не вытер слез прозрачным рукавом.
 

12 декабря 1962

 
Где шумел у села
трав зеленый прибой,
моя молодость шла
на гудок заводской.
 
 
В карем взоре жила
расставанья печаль,
только песня вела
юность за руку вдаль.
 
 
Ой вы, дни той весны,
села и города!
Дожил до седины,
пролетели года…
 
 
Только юность зовет,
и звенит наша сталь…
И меня всё ведет
песня за руку вдаль.
 

13 декабря 1962

П. Поповичу

 
Ты в звездной побывал пучине,
путь проложив бессмертный свой.
Тебя приветствуем мы ныне
и славим в песнях, наш герой.
 
 
Тебя встречают горы, воды,
сады задумчивых долин…
Ты – гордость нашего народа,
сын Украины, неба сын!
 
 
Еще не раз враги, бледнея,
поймут, что дом наш защитим.
С тобой, в просторах вечных рея,
был твой отважный побратим.
 
 
Вам звезды золотом блистали,
приветствовали в грозной мгле…
Во имя мира вы летали,
во имя счастья на земле.
 
 
Добра орбиты проложили,
чтоб не было на свете зла.
Чтоб светлый подвиг свой свершили,
вам крылья партия дала.
 
 
Да будет молодость орлиной,
что дружит с ясной высотой!
Привет звучит над Украиной
и над Чувашией родной.
 
 
Над всей страной необозримой,
над всей Землей… Привет, привет!
Да будет молодость орлиной,
пускай цветет, как вешний цвет!
 
 
Идет наш Павел, словно мчится
вдали, где тучи-корабли.
Что выше счастья – возвратиться,
вдохнуть ветра родной земли.
 
 
Он вспоминает, озаренный,
полет, космическую тьму…
И шлют приветные поклоны
каштаны Киева ему.
 
 
День в небо песни поднимает,
как молодости торжество…
То Украина обнимает
героя сына своего.
 

1962

 
Я не забуду: ветер чертом
гонял погоны по земле
и корабли с Одесским портом
прощались залпами во мгле.
 
 
Жизнь раскрывалась на просторе
воочию… О, торжество!
Мы рабство вышвырнули в море
и с ним – защитников его.
 
 
Отныне нам сияет счастье,
своей рукою власть берем!
И только ночь кромсал на части
дредноутов далекий гром…
 

4 февраля 1963

 
Я губ твоих дыханье пью,
как росы – отблеск солнца ранний,
и открывает глаз сиянье
всю душу светлую твою.
 
 
В мерцанье звездного мониста
на дальнем перекрестке дней
явилась ты мечтою чистой
и бесконечно близкой мне.
 
 
Ты для меня полна желанья,
как песней майской – соловьи.
Я все твои переживанья
помножу в сердце на свои.
 
 
И солнце вновь лучи раскроет,
как лепестки, погожим днем…
И будем мы гореть с тобою
любви негаснущим огнем…
 

5 февраля 1963

 
Помню поцелуи,
лунную траву…
Молодость свою я
песнями зову.
 
 
Там сады, Лисичье,
счастье и весна…
Молодость я кличу —
не идет она.
 
 
Что ты там ни делай —
облетела вся.
На горе на белой
ходит, грусть неся.
 
 
Юность, ты мечтами
душу не печаль…
Годы между нами,
между нами – даль.
 
 
Я никак не в силе
даль ту сократить,
так, как мы любили,
и теперь любить.
 

7 февраля 1963

 
Румяный цвет зари осыпался спокойно,
куда-то пролегли в туман лучи дорог…
И тополя стоят на синем фоне стройно.
Я украинскими их пальмами нарек.
 
 
Они качаются, и тени их, взлетая,
ко мне так призрачно простерлись по земле…
О нив родных краса, и сила молодая,
и сладкий сон зерна в заботливом тепле!
 
 
Над ним голубизна прошита облаками,
а там вокруг лишь тьма, лишь тьма и тишина…
Хоть вьюги сон его тревожили ночами,
но в силах разбудить его одна весна.
 
 
Иду мечтая. Вот электропоезд встречный
гудит в седой дали под перестук колес.
А я иду, иду, и радостно до слез, —
со мною говорит природы голос вечный…
 
 
А тополя стоят на синем фоне стройно,
я с ними заодно, и с ними, и с зерном.
Как радостно, свежо, как молодо кругом!
Румяный цвет зари осыпался спокойно.
 

8 февраля 1963

 
Петь не устану о земле великой,
цветут на ней и счастье, и краса!
Где бегал малышом за ежевикой,
уже встают заводов корпуса.
 
 
Их возвели там новые атланты
во славу Красной памятной зимы…
И их огни, как будто бриллианты,
сияют средь ночной донецкой тьмы.
 
 
Куда ни глянь – всё новой жизни знаки…
Нет, никогда, поэт, о не забудь
земли своей, где шли в огонь атаки,
вперед штыком прокладывая путь!..
 

20 февраля 1963

 
Еще весь Днепр в седых, тяжелых льдах,
но легкий дух весны уже витает,
и слышится мне где-то в облаках
прозрачный крик, крик журавлиной стаи.
 
 
Еще спят ландыши под посвист вьюг,
и дремлет бор в заснеженном покое,
а я весны пьянящий запах пью
с ветвей, в мечтах повисших надо мною.
 
 
Вот я иду, один среди людей,
иду, как все. Но что ж так сердце бьется?
Лежат снега, нет солнечных лучей,
а в душу мне весна, как песня, льется.
 

20 февраля 1963

 
Вновь село приснилось, где жилось-любилось,
где прозрачны волны на Донце-реке,
где любви слезинка первая скатилась
по ее горячей молодой щеке…
 
 
Как гудки кричали, птицы щебетали,
как с друзьями детство весело прошло!
Там, где мы играли, рельсы вдаль бежали,
аромат акаций полонил село…
 
 
Вновь весна с цветами хлынет прямо к дому,
принесет минуты счастья и тепла.
И хотя привык я к городу большому,
не могу родного позабыть села.
 

25 февраля 1963

 
Упал в траву, под хохот стали,
смертельно раненный боец.
И мак, поникнувший в печали,
над ним рассыпал свой багрец…
 
 
Погиб боец, но в изголовье
цветы раскинулись шатром.
На лепестках, залитых кровью,
осталась песня – о живом.
 
 
В ней Ярославны зов рыдает,
про расставанье говорит…
Его по имени не знают,
а песня та – в сердцах горит.
 

26 февраля 1963

 
Любовью нашей ты, народной стала силой,
трудами славим мы бессмертный гений твой,
ты в коммунизм ведешь полет наш светлокрылый,
и миллионов шаг мы слышим за собой.
 
 
Народам ты дала единство боевое
в ударах молота и шелесте полей,
чтоб вечный мир светил, как солнце, над землею,
чтоб детский смех звенел и радовал людей.
 
 
Все помыслы тебе и наших уст дыханье,
ты – совесть наших дней, оружье ты бойца.
Ты поднялась в века, как радуги сиянье,
симфонией вошла в народные сердца.
 
 
Свободно, и тепло, и радостно с тобою,
и лица светятся у каждого из нас:
ты в тайны космоса межзвездной крутизною
на кораблях стальных впервые поднялась.
 
 
Во всем, во всем с народом ты едина,
мы славим Родину, и в славе этой – ты,
как юность наших дней, как наш полет орлиный
в чудесный край, где – Труд, знамена и цветы.
 
 
Ты свет кремлевских звезд, могучий и бессонный,
зажгла над миром всем, на всех путях земных,
и тянутся к нему сегодня миллионы,
и происки врага не остановят их.
 
 
Сияет счастьем взор уж не в одном оконце,
в свободной вышине поют, поют гудки…
Как цвет подсолнуха всегда идет за солнцем,
так страны к нам идут, идут материки.
 
 
Гнет в Октябре смели мы вихрем всенародным
и свастику смели, свою проливши кровь.
В борьбе за мир и жизнь, за счастье быть свободным
мы отдаем тебе сердец своих любовь.
 

1963

 
И осень в лужицах хрустальных,
и неба слезы на окне,—
и вдруг, как две звезды печальных,
твои глаза приснились мне.
 
 
Я проронил хотя бы слово?
Сияла даль зари крылом…
В твоей руке листок кленовый
желтел, как осень – за окном.
 
 
Во взоре милом, вечно новом,
любая черточка мила…
О, сколько ты с листком кленовым
поэту счастья принесла!
 

1 октября 1964

 
Боль, знаю, стихнет год за годом,
печали скроются во мгле.
Переживай всегда с народом
беду и радость на земле.
 
 
И станешь мощным ты поэтом,
в сиянье радостных огней,
когда летит твоя планета
в даль бесконечных светлых дней.
 

<1964>

 
Цветок я осенний… Дожди меня мочат,
рвет ветер мои лепестки…
Светить мне усталое солнце не хочет,
туманы плывут от реки.
 
 
И я расцветал, молодой и хороший,
но всё отцветет по весне.
И сыплют рассветы холодной порошей
на бедную голову мне…
 
 
Пороша растает, чуть солнце проглянет
сквозь тучу надеждою – жить,
и сникнет… и снова туманы натянет,
и снова дождит и дождит…
 
 
Я вяну, совсем без тебя одинокий,
но я всё надеюсь и жду
тебя, как цветок после бури жестокой
в растоптанном счастья саду.
 

<1964>

ПОЭМЫ

464 КРАСНАЯ ЗИМА
© Перевод Н. Ушаков

1

 
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
и музыка в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!..
О вас под бег минут рассказываю всем.
 
 
Работать к Сущенку на щебень мы ходили, —
случалось четвертак добыть нам в день иной.
А в клунях по ночам мы девушек любили…
О, поцелуев вкус, о, свежий дух степной!..
 
 
Так просто нам жилось в той стороне, где зори
горят над шахтами и где гудки кричат!
Учились мы писать, конечно, на заборе
и с лисичанами дрались из-за девчат.
 
 
Ну как же Белую я позабуду гору,
траву в росе, глаза, что изменили мне?
В прозрачности ночной по ясному простору
там вихрем я летал на добром скакуне…
 
 
А волны всё журчат, холодные такие,
завод не устает со мною говорить,
всё вороток скрипит про времена былые,
когда восстали мы и шли Петлюру бить…
 
 
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода
и музыка в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!
О вас под бег минут рассказываю всем.
 

2

 
Зима. На фронт, на фронт!.. А на перроне люди…
Мы возле поезда запели «Чумака»…
И дышат радостно и вольно наши груди.
Борьба сплотила нас на долгие века.
 
 
Лохматых шапок строй, штыков блестит щетина.
На станции сестра печальная стоит.
А вот родная мать не провожает сына,
и сердце оттого и ноет и болит.
 
 
Проходит это всё, как сон, перед глазами…
Нам враг из-за Донца привет из пушек шлет…
И смело мы идем сражаться с юнкерами —
уже немало их пустили мы под лед…
 
 
Зима. На фронт, на фронт!.. А на перроне люди…
Мы возле поезда запели «Чумака»…
И дышат радостно и вольно наши груди.
Борьба сплотила нас на долгие века.
 

3

 
Вновь перестук колес… На стыках – перебои…
Уж мост через Донец давным-давно затих…
Я у дверей стою… И дышит даль сосною,
и ветер мне поет о вешних днях моих…
 
 
Рубежная… потом Володино… Кабанье…
Ну вот и Сватово, и поезд крикнул: «Стой!»
Сходили на базар и побывали в бане,—
я стал писать стихи в тот вечер золотой…
 
 
Писал про снег и кровь… Как будто знал, что ночью
вновь пули в темноте начнут свой путь чертить…
И вновь мы в бой пойдем за класс родной, рабочий.
Ту зиму Красную немыслимо забыть!..
 

4

 
Мы вдоль и поперек страну прошли с боями…
И таял красный снег в пожарах баррикад…
«За власть Советов в бой!» – катился клич
                                                                             над нами.
Умножен гром его в просторах был стократ.
 
 
Куда б мы ни пришли, с восторгом нас встречали,
дорог не заносил пред нами ветер злой.
Девчата красный бант к шинели пришивали,
а хлопцы, ружья взяв, к нам становились в строй…
 

5

 
И вновь Донетчина… Ракиты, ветер в поле…
Не верится, что вновь увижу я село,
оставленное мной, любимое до боли…
Ведь сколько нас домой уж больше не пришло!
 
 
Так мягко снег скрипит… Иду, иду в тревоге…
Знакомый с детства путь лежит передо мной:
здесь ягоды с кустов срывал я у дороги,
цветы любви срывал осеннею порой…
 
 
Вот станция… завод… и рельсы заблистали
от тысячи огней… Вот и рабочий клуб…
И в небо поднялись, его разрисовали
спокойные ряды высокодымных труб.
 
 
Спектакль окончился… идут из клуба люди…
О, сколько, сколько тут знакомых, милых лиц!..
Что ж мне сжимает грудь, что слезы в сердце будит
и почему печаль те встречи принесли?..
 

6

 
О, где ты, милый брат?.. Приди хоть на мгновенье…
Ты ждал меня, так ждал, а я не знал, что ты
давно уже сменил донецкое селенье
на старенький погост, на ветхие кресты.
 
 
Ты ждал меня, так ждал… Всё говорил ты: «Скоро
Володька привезет мне с фронта галифе…»
С тобой на Белую мы не пойдем уж гору,
и галифе теперь не надобно тебе…
 

7

 
Вновь перестук колес… на стыках перебои…
Уж мост через Донец давным-давно затих…
Я у дверей стою… И дышит даль сосною,
и ветер мне поет о вешних днях моих…
 

8

 
А город всё не спит, а город всё грохочет…
Доносит ветер к нам дыханье волн морских…
Еще недавно здесь бесстыжи были ночи,
стоящие в огнях, как в бусах золотых…
 
 
Идем по городу… каштаны слева, справа…
Сдавили зданья нас, но быстро мы идем.
Недавно были здесь и греки, и зуавы, —
тут правил капитал, кипел его содом…
 
 
Мы держим четкий шаг, волнующимся строем
идем по улицам… Я полон дивных сил…
Я есть, и нет меня, – с народною судьбою,
с общенародным «мы» свою судьбу я слил.
 
 
Мы держим четкий шаг, широкими рядами
идем вперед – туда, где стали слышен звон…
И красными у нас цветут сердца цветами,
горячие цветы качаются знамен.
 

9

 
Всё круче в гору путь… гудит бетон в долинах…
Вся светится душа – озарена мечтой…
Под звон серебряный источников глубинных
в даль золотистую день смотрит молодой.
 
 
Зима сняла с земли унылые уборы
для нас, для нас одних… И всё вокруг в цвету…
И звездные мосты в Грядущего просторы
победные года для нас одних прядут.
 

1921

465. ОКСАНА
© Перевод Я. Городской

1

 
Где золотистый ток, где шумы непрестанны
и от половы дым несется к небесам,
там в солнечном меду цветет платок Оксаны
и месяц молодой томится по ночам…
 
 
И каждым летом так. Зимою – к терриконам,
забытой церкви звон, и голоса подруг,
и встречи в глубине с веселым коногоном,
где пьяным ветром бьет продольни тяжкий дух.
 
 
И всё как будто сон прозрачный в час восхода,
всё – будто по ярам разбросанный бурьян,
всё – словно над Донцом пахучий дым завода…
О, камерона звон, о, боль забытых ран!..
 
 
Родной вишневый край!.. За что люблю тебя я?!
Как пахнут берега далекие весной,
подснежники цветут, цветут созвездья края,
и в щеки ветер бьет тревожный и шальной!..
 
 
Родной вишневый сад!.. То на твоих дорогах
услышал я впервой боев смертельный звон
и крови дух в снегу, щемящий, как тревога,
когда цветет полынь в огнях со всех сторон…
 
 
Холодный дикий день простер свои ладони,
где огненно гудят во мраке города,
где ветры рвутся вдаль, как бешеные кони,
и рассыпает звон, осенний звон вода,
 
 
где улицы пьянит мелодия железа
и голубым крылом бензин просторы бьет,
где сизый небосвод разрывами изрезан,—
моих стремлений, дум таится хоровод.
 
 
А осень всё летит, как золотая птица,
и пожелтевший лист еще богат теплом…
О, сколько будет дней – без счета, вереница,
таких хороших дней, как некогда в былом…
 

2

 
Заплаканная степь гудела и стонала,
вбирала мертвецов скорбящая земля,
и равнодушный блеск небесного опала
бездонное ведро струило на поля.
 
 
Шли танки сквозь огонь, ползли громадой стали,
и вся земля была раздавленной, больной…
Еще не зацветая, всходы отцветали,
таился в лепестках отгрохотавший бой…
 
 
Мигала злым огнем тревога горизонта,
селянская текла и остывала кровь…
И уходили вдаль, через ворота фронта
дивизии, полки, чтоб не вернуться вновь…
 
 
И трудно стало жить. Оставила Оксана
разбитое село, пошла к делам иным.
Она пошла туда, где лечат братьям раны
и где в глазах печаль, а в сердце только дым…
 
 
Как терпко пахли дни сплошным иодоформом,
и снились ей бои, и рельсы, и туман,
и злой, холодный блеск орудий на платформах,
когда и эхо битв исходит кровью ран…
 
 
Из пламени костров как будто чьи-то руки,
дрожа и торопясь, касались зорь войны…
И грезили – о чем? – луга в осенней муке,
казалось, никогда им не видать весны…
 
 
Осеннею листвой ее мечты летели,
и в сердце к ней вошли все ужасы войны, —
так малое дитя смеется в колыбели,
когда над ним плывут неясной стаей сны…
 
 
И по ночам, когда носился ветер с воем
и заметал следы за поездом сполна,
казалось небо ей покинутым забоем,
а меж пластами туч карбидкою – луна…
 
 
Село, мое село! В моей дорожной думе
твой шелест и печаль припоминаю вновь,
где явор мой шумит, и в этом теплом шуме
как будто запеклась разбрызганная кровь…
 
 
И ржавчина травы уже глядит червонно,
и в проводах гудит и плачет телефон.
А снег уже летит задумчиво и сонно,
подобием любви – так тих и легок он…
 

3

 
И вот ушла зима за кровью, в бой зовущей,
март о весне запел, во весь поднявшись рост,
на улицах земля плыла кофейной гущей,
и вечера цвели огнем электрозвезд…
 
 
Вдоль дома пробегал ночной трамвай устало,
кузнечик – синий блеск – за ним летел спьяна,
и сахарной пыльцой все кровли посыпала
с ладоней голубых далекая луна…
 
 
Подстреленным крылом махали дни бессонно,
не теплотой дымка простор полей объят,
как мертвые листы, с офицерья погоны
летели в кровь и грязь под сапоги солдат…
 
 
Как радостно пила восстанья дух Оксана,
когда свалился трон, и часто с этих пор
сквозь госпитальный дым, в страданиях и ранах,
ей виделся в ночи туманный брата взор…
 

4

 
Зачем же вновь на фронт и «до победы!» снова?
Солдаты в постолах… и бесконечный шлях…
И ветер флагов вновь, и кровь смятенья злого
в обманутых очах…
 

5

 
Как пахли на полях теплом июня ночи
(не верилось, что там, на улицах Москвы,
на тротуар упал расстрелянный рабочий
за то, что не склонил пред паном головы…).
 
 
Гей, сквозь огонь и гул селян простая доля
с ободранной сумой бредет сквозь города.
Там дети по углам заплаканны и голы
и женщины в нужде стареют от труда.
 
 
И только кое-где пронзит полотна ночи,
как сердца перебой, предчувствие судьбы,
и снова всё шумит, и снова всё грохочет,
как будто камни кто бросает на гробы…
 

6

 
Вдали гремел Октябрь, подъемля крылья строго,
светили волны звезд для городов и сел,—
то шли мы, как один, на дьявола и бога,
и вспыхивал наш гнев, как огненный бензол…
 
 
Уже летели в грязь не лишь одни погоны,
а головы панов – так праведны клинки…
И всюду на путях гудели эшелоны —
то мчались на фронты, на бой большевики…
 
 
За ними с ветром гул, за ними с ветром звоны,
проклятья и огонь, надежды и любовь,
пожары били вверх бичом своим червонным,
куда-то звал простор: «Иди, не прекословь…»
 
 
Всё снятся мне перрон, отряды и вагоны,
и ветер, что сады шатает всё сильней,
в вагоне сквозь окно Оксаны взор бессонный,
в туманах вечеров рыдание полей…
 
 
И верила она: красногвардеец-воин
лишь за рабочий люд против панов идет,
ведь неспроста у всех, тревожен, неспокоен,
бескраен, как любовь, в сердцах огонь цветет…
 
 
Ведь все они в нужде, оборваны и босы,
от шахт и от станков, где поднялась весна…
И срезала тогда свои Оксана косы,
и в грубую шинель закуталась она.
 
 
И снова будто сон, и Лоскутовка где-то,
разбитый грузовик и на перроне кровь…
А за горою гром не молкнет до рассвета —
в разбитое ведро так бьет лопата вновь…
 

7

 
Зеленый прежде лист как будто ржа сгубила,
в холодный стебелек пробрался едкий дым.
Железная гудит и днем и ночью сила
и обгоняет даль по рельсам золотым…
 
 
Видения-огни горят над дикой кручей,
над шахтами встают и в степь зовут в ночи;
на головах у них венком багряным тучи,
и от очей звенят и падают мечи…
 
 
Как будто кто открыл железные ворота
в неведомый нам край… И сердце – как орел.
И падают мечи, гей, на шахтеров роты,
горячей стали крик над тишиною сел…
 
 
Чьи ж серые в огне опять я вижу очи
и юных губ тепло, как милый свежий цвет?!
Былое, всё в крови, разорванное в клочья,
развеяли поля в туманах этих лет…
 

8

 
Но громыхала даль тревожная во мраке…
О небо, ты скорбишь израненным лицом!..
То с запада пришли германцы, гайдамаки
и золото полей закрыли злым свинцом…
 
 
О, то они тогда зарезали заводы!..
Как стала холодеть Донетчина моя!..
Над степью ужас плыл, как бы кровавой содой
засыпало души печальные поля…
 
 
Смешали всё в крови… И на отряд Оксаны
как будто гром упал, – был весь отряд пленен…
Как будто и сейчас там рыщет ветер пьяный
и в выемке лежит разбитый эшелон…
 
 
Во тьму, в ночной мороз Оксану выводили,
как тысячи других, в тревожную бессонь…
И слышала тот крик, Донетчина, не ты ли,
Сухой и острый: «По большевикам – огонь!..»
 
 
Японский карабин… и в грудь вонзились пули…
Простреленной идешь ты, молодость моя.
В спасение и свет поверить я могу ли?
Оксана будет жить, об этом знаю я.
 
 
Оксану спас старик, упрятал после боя,
ходил за нею он, оправилась она.
И снова без конца далекий звон забоя,
поселок заводской и неба глубина.
 
 
Мне хочется сказать, что осень ясноока
и что ее приход – краса полей родных.
Я видел лик ее – то рядом, то далёко —
и с ветром посылал ей жар поэм своих.
 
 
Приходит листопад, по шахтам он блуждает,
браслетами звенит – осеннею листвой,
так верб моих тоска порою отступает,
когда припомнишь ты: весна не за горой.
 
 
И тихая печаль, и эти неба сини
начальный день любви напоминают мне.
Ох, стонет сердце там, пьет в сладкой грусти ныне
узоры теплых грез… То я бреду в огне…
 
 
То я бреду в огне… В душе простор зеленый,
молчанием цветут заветные слова…
А в небе молодом, где тучи – коногоны,
как будто шелестит багряная трава…
 

9

 
Рыданья, боль, тоска… Под сапогом германца
рабочий изнурен и стонет селянин…
А день гудит, встает в пылающих багрянцах, —
то с севера идут, поднявшись, как один…
 
 
В степях железный дух… Стяг красных армий гордый
простер свое крыло на север, на восток…
И таяли, как дым, петлюровские орды,
и таял без следа немецкий злой поток.
 
 
Ведь понял селянин, и протянул он руки
рабочим наций всех, что помогли в бою,
и под тополий шум, под пушечные звуки
он обнял навсегда Советов власть свою.
 

10

 
Зачем же буйный Дон, нагайками известный,
которых не забыть рабочим никогда,
волнуется, гудит, поет чужие песни,
и пьяный генерал несет войну сюда?
 
 
И города в крови, в отчаянье кричали,
и падали мосты – чем ближе до Москвы…
Белогвардейцы всё своим огнем сметали,
погромы и гробы – следы их таковы.
 
 
Под Брянском дым и кровь… И в тыл к нам вражьи рейды…
От выстрелов бегут огни, огни, огни…
И плакали без слов поры осенней флейты,
и горькая полынь венчала эти дни…
 
 
Буденный, где ты, где?.. Уже твои отряды
вздымают пики ввысь, в свод неба голубой…
Так РСФСР летит во тьму снарядом,
чтоб дать буржуям бой, последний страшный бой…
 
 
Удары под Орлом. И в страхе – белых банды,
они бегут на юг, бросая стяги в прах…
Звенели черепа, и с бурею команды
в затылки злым панам летели дым и страх.
 
 
О, кто ж там на коне, где пыль и эскадроны?
Под шапкой не видать лица издалека…
И верить я хочу, что упадут короны
и землю обновит Свобода на века.
 
 
А море (как тогда!) с пахучим теплым звоном,
как чайка в час беды, бьет в желтый берег вдруг,
как бы звенят вдали без счета камероны
и от продольна вновь – тяжелый сладкий дух…
 
 
В каких тогда очах огни Афин сверкали
и грезил Диоген о солнечных веках?
Провидел ли тогда он Коминтерна дали,
и мог ли он мечтать о радиовеках?
 
 
На теплых бурьянах не сын к отцу стал строже
(о классовой борьбе еще не всякий знал), —
Одесса и Херсон, за ними Запорожье,
сплетая песен гнев, услышали сигнал…
 
 
Над морем синий парк. Луна блуждает в травах.
В заливе корабли – как чайки на пути…
И на воде дрожит среди дорог кровавых
тот бесконечный путь, куда нам всем идти…
 
 
То глянул сквозь века прожектор с полуночи,
и хмуро шелестят знамена грозных дней,
как будто рассказать до боли кто-то хочет
о крови, что на них горит всё горячей…
 
 
По улицам в ночи бродила там Оксана,
ей отсветы луны – как память свежих ран,
и словно шла она от поцелуев пьяно
за реющей мечтой на заревой туман…
 

11

 
Пусть с запада летит стервятник одноглавый, —
ему не проглотить советского герба,
ведь захлебнется он в своей крови без славы
и упадет в дыму – презренная судьба…
 
 
Несется шляхты клич: «От можа и до можа», [30]30
  От моря и до моря (польск.). – Ред.


[Закрыть]—
и жовниров ряды идут путем степным…
И виснет без конца над Киевом тревожным
разорванным рядном зеленый тяжкий дым…
 
 
И вновь набата зов. В легендах эшелоны,
и синей дали край надеждою зацвел…
С Кубани в помощь нам идет Семен Буденный,
и радостно шумит непокоренный дол.
 
 
Один удар – и фронт, железный фронт прорвали…
Нет, не поможет им французский маршал Фош.
И крики без конца до Праги долетали,
как ветер долетал: «Даешь! Даешь! Даешь!»
 
 
И видели полки: притихла крепость Гродно,
и стены Осовца дрожат в смятенье злом…
Но откатился вновь великий гнев народный,
как будто на степях грозы далекий гром…
 
 
Не скоро пан-орел свои залечит раны,
не даст спокойно спать панам варшавским страх,
лишь глянут на восток – пылает сквозь туманы
«республики рабов» непобедимый стяг…
 
 
И армии пошли к воротам Перекопа,
где Врангеля орда, как дикой ночи тень,
где виноград цветет и где в стальных окопах
враги из батарей стреляли в алый день…
 
 
Гудит, гудит, гудит по селам и заводам
горячий долгий крик: «Товарищ, на коня!»
А где-то над Донцом печально осень бродит
и волн голубизна задумалась, звеня.
 
 
В тот день, когда снега долины грудь укрыли
и ветер без конца шумел над Сивашом,
орудия врагов в агонии забили
и небо осветил пожар сплошным огнем…
 
 
О, тяжкий, долгий день… И десять тысяч сразу
сожрал последний штурм… О, тяжкий, долгий день!
И вот погони гром, то гонят, как заразу,
белогвардейский сброд вдоль вставших деревень…
 
 
О Перекоп мой, ты – проклятый и любимый!..
Теперь ты красным стал. Но бой здесь был таков,
что многим не видать теперь заводов дымы
и уж не услыхать мелодии гудков…
 
 
Не плачут журавли, не мчатся эшелоны.
О, голубой мой звон путей в иную новь!..
Где отгудел простор, там ветер утомленный,
задумалась трава и дымом пахнет кровь…
 

12

 
В Полтаве женотдел. Там видели Оксану,
нельзя и передать, как выросла она.
Как море в октябре, когда порою глянет
на вас ее очей бездонных глубина!..
 
 
То митинг, а то сход. Она уж коммунистка.
И любит РКП, как любит свой народ.
И словом и трудом стоит к заводам близко
и женщин на селе она зовет вперед.
 

13

 
Горелым пахнет даль. Поволжье в дни и ночи
протягивает к нам худые руки сел…
Из зарубежных стран пришел бы хлеб рабочих,
но не позволит им Европы произвол.
 
 
Как золото зубов – так кованы кордоны…
Когда ж восстаний жар растопит их навек
и в бриллиантах звезд наступит на короны,
как ветер, как огонь, свободный человек?
 
 
А листья шелестят на мокрых тротуарах…
И хочется стрелять и плакать без конца…
Нет, нет, недаром нам гудела даль в пожарах,
недаром мы царя смели грозой свинца!
 
 
И всё как будто сон… Голодный фронт… Оксана…
В седую даль идут-уходят поезда…
О ветер милый мой, товарищ мой чуть пьяный,
ведь не забудем мы с тобою звон труда!..
 
 
Один лишь только труд избавит нас от горя,
а власть из наших рук врагам не вырвать, нет.
Поволжью мы дадим зерна в достатке скоро,
рабочая рука избавит нас от бед.
 
 
В последний раз шумит буржуй в своем квартале,
и гобеленов мир живет последний день…
Ведь трубы и гудки давно уж отрыдали,
и обагрила кровь последнюю ступень…
 

14

 
Оксана поняла: чтоб лучше знать работу,
наука ей нужна, учиться нужно ей.
Заехала она в родную Третью Роту,
увидела село, и нивы, и людей.
 
 
Оставив женотдел, попала в губпартшколу,
в тот город, где звездой цветет для нас Артем.
Навеки слава тем, кто из босых и голых
в грядущее идет с мечтой одним путем!..
 
 
До Харькова ведет железная дорога,
и поезда бегут – попробуй сосчитай.
И светит лунный серп – мой друг золоторогий —
сквозь марево веков на мой вишневый край…
 

1922