Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Владимир Сосюра

 
Люби Украину, как жизни родник,
как солнце, и травы, и воды…
В счастливую пору и в радости миг,
люби и в годину невзгоды.
 
 
Люби Украину, люби всей душой
вишневый расцвет Украины,
красы ее новой и вечно живой
и речи ее соловьиной.
 
 
Меж братских народов, как садом густым,
сияет она над веками,
люби Украину всем сердцем
своим и всеми своими делами.
 
 
Для нас она в мире навеки одна
в простора волнующих чарах…
Она и в созвездьях, и в вербах она,
в горячего сердца ударах.
 
 
В цветке, малой птахе, в электроогнях,
и в песне душевной, и в думе,
и в детской улыбке, в девичьих глазах,
в знамен пламенеющем шуме.
 
 
Как той купине – ей гореть, не сгорать.
В тропинках ей жить и дубровах,
в гудков рокотанье, и в волнах Днепра,
и в тучках иссиня-багровых.
 
 
В огне канонад, что развеяли в прах
пришельцев в мундирах зеленых,
в штыках, что во тьме пробивали нам шлях
к раздолью времен просветленных.
 
 
О юноша! В памяти ты заруби,
коль сердцем Отчизну голубишь:
другие народы нельзя полюбить,
когда Украину не любишь.
 
 
О девушка! Родину верно любя,
ты годы напрасно не сгубишь.
Желанный любить не захочет тебя,
когда Украину не любишь.
 
 
Люби и в труде, и в беде, и в бою,
как песню, душою ты всею…
Всем сердцем люби Украину свою,—
и вечен пребудешь ты с нею!
 

1944

 
Еще недавно здесь снега
огнем пожаров полыхали
и орды лютого врага
кварталы кровью обагряли.
 
 
Из чуждых, неприветных стран
пришли непрошеные гости, —
и Пулковский меридиан
сожгли бы, если б удалось им…
 
 
Огонь и тьма, огонь и тьма,
и рушились домов обломки,
но бронза Кирова сама
в сердцах бойцов звенела громко.
 
 
Под орудийный гул и град,
одетый дымной пеленою,
стоял голодный Ленинград
неопалимой купиною.
 
 
И, орды бешеных зверей
громя ударом небывалым,
гранитной головы своей
он не склонил пред вражьим валом.
 
 
Уже не та борьба идет,—
опять возводит труд строенья,
и радостной зари восход
встречает наше поколенье.
 
 
Стою безмолвно на мосту.
Нева моя! Заводов дымы…
И Медный Всадник в высоту
летит, летит неудержимо…
 

1945

 
Весна… И ветви сад полощет,
чуть-чуть качаясь, будто пьян,
шумит Софиевская площадь,
и ожил бронзовый Богдан.
 
 
Устав от вечного покоя
и медью в огненных глазах
сверкая, в небо голубое
помчался конь, взметая прах.
 
 
С коня слетают пены клочья,
он всё быстрее мчит вперед…
Вокруг него весна клокочет,
благоухает и цветет.
 
 
Детей, бегущих в школу, радость
звенит и плещет, как прибой,
и словно арками из радуг
украшен Киев мой родной.
 
 
И песен звонких переливы
сердца встревожили до дна…
Идет по улицам шумливым
непобедимая весна.
 

1945

 
Ветер над рекою,
синева рябит.
Где был грохот боя —
смех теперь звучит.
 
 
Стягами, огнями
в небо, как прибой,
светится над нами
Киев вольный мой.
 
 
Облака гурьбою,
небо в серебре.
Мы в челне с тобою
снова на Днепре.
 
 
Льнет он к нам кудрявой,
ласковой волной, —
ой, была кровавой,
стала голубой.
 

1945

 
Шумят дубы… Да, это здесь когда-то,
как яростный и гневный исполин,
страной благословенные солдаты
прошли и гнев свой пронесли в Берлин.
 
 
Да, здесь гремели клики боевые…
Какой огонь горел в глазах бойцов!
Как пламенели лица их живые
на фоне темных сосен и дубов.
 
 
Шумят дубы… Лежат в обломках доты,
трава между колючкою густа.
И сквозь листы в вечерней позолоте
небесная синеет высота.
 
 
Шумят дубы… А в сердце – свет покоя,
закатного луча чуть рдеет след…
Между корней тяжелою стопою
тут танки шли… Нет! День пришел, рассвет!
 

1946

1947–1964

 
Песня моя, песня, сколько в сердце счастья!
В синеве прозрачной облака легки.
Отлетело горе, темнота, ненастье —
отразилось небо в зеркале реки.
 
 
Песня моя, песня, ты даруй мне силу
воспевать могучих, смелых, молодых,
разметавших тучи, тьму, что нас томила,
отогнавших бури от полей родных.
 
 
Их пути-дороги памятны, как чудо,
по кровавым кручам им пришлось шагать.
Я строкою каждой, каждым словом буду
воспевать их, славить, к сердцу прижимать.
 
 
Вы врага разбили, отогнали беды,
и земля сияет в солнечных лучах.
Вас, питомцы славы, вас, сыны Победы,
берегу я в сердце. Вам – сиять в веках!
 

17 января 1947

 
Мне мечта шепнула… Вслед за зимним сном
пролетит касатка над моим окном.
Пролетит касатка. Счастье нам суля,
журавли крылами осенят поля,
 
 
и забьется сладко сердце у меня,
как родник, что плещет, серебром звеня.
На полях не станет пятен снеговых,
расцветут фиалки вновь в глазах твоих.
 
 
Пусть с весной сольются все мечты мои,
и в душе о счастье грянут соловьи,
и вернется радость, свет вокруг струя,
как моя Украйна, радуга моя!
 

29 января 1947

 
Твори, всегда твори, – пускай летят мгновенья,
пускай, как шумный лес, рокочут города.
Во имя Родины, во имя возрожденья
                     твори, твори всегда!
 
 
Развеяна навек штыками туча злая,
и золотом весны одета наша высь!
Ты – молотом звеня, а ты – стихи слагая,
                   трудись, всегда трудись!
 
 
В земных пластах шахтер, ученый в кабинете,
приблизьте к нам приход сверкающей зари!
И в сумраке ночей, и в ярком полдня свете —
                  твори, всегда твори!
 

1 февраля 1947

 
Качая вершиной косматой,
задумался дуб на заре.
Не зажил след пули проклятой
в сухой, заскорузлой коре.
 
 
Припомнил он осень, туманы
и запахи мокрой земли,
когда палачи партизана
сюда на расстрел привели.
 
 
Потрескались губы от муки,
и чуб завился на ветру.
Затекшие, потные руки
ласкали сухую кору.
 
 
И выстрела жаркое пламя
прошло через голову в ствол…
И ветками дуб, как руками,
по лбу молодому провел.
 
 
Задумался, смотрит косматый…
Но хлынули соки со дна,
не приняли пули проклятой —
и пала, как желудь, она.
 
 
И пала на борозды пашен.
А в небе – летят облака…
Вовеки на родине нашей
не даст этот желудь ростка!
 
 
И ветви у дуба от муки
вздымаются в синь и в жару,
как будто затекшие руки
ласкают сухую кору.
 

1 июня 1947

М. Ф. Рыльскому

 
И вот пришел наш день победный,
но и сегодня помнишь ты,
как горек был тот час рассветный,
как выли бомбы с высоты.
 
 
Какое горе мы узнали,
как были наши дни темны,
когда наш Киев покидали,
на запад отступая, мы.
 
 
Но к счастью вновь открыты двери,
прошла страда лихих невзгод…
Не побеждают – без потери.
Без горя радость не живет.
 

2 июня 1947

 
Мой шаг – он в шагах миллионов звучит,
и в хоре согласном мой голос летит,
мой молот средь тысячи молотов бьет,
в дыханье народа – дыханье мое.
 
 
И мне, как другим, ароматы цветов,
и светлое солнце, и дали веков.
Я слит с моим домом – народом родным —
любовью горячей, дыханьем моим.
 

8 июня 1947

 
Мне любо золотое лето,
и даль, и зорек синева,
когда, колдуя до рассвета,
мне о любви шумит листва;
 
 
когда простерта ночь над нами,
и счастье с горем скрыты мглой,
и бродит месяц над домами,
как в древних латах часовой;
 
 
когда спадает пыль дневная,
и воздух пьется, как вино,
и входит вечность заревая
в мое раскрытое окно.
 

1947

 
Над шахтами небо в клубящемся дыме,
в зарницах огрей заводских.
Давно о тебе я, Донец мой любимый,
стихов не слагал голубых.
 
 
Открыли зари золотые ворота
мы в битве за счастье свое,
и вот из пожарищ моя Третья Рота
в труде величавом встает.
 
 
Всё так же гудок свою песню заводит,
как нашим победам салют,
всё те же друзья, направляясь к заводу,
по улице Красной идут.
 
 
В махорочном дыме я вижу, я чую
весны драгоценной разбег:
я вижу конторку свою проходную,
следами утоптанный снег,
 
 
родными следами… И след тот остался —
к чугунке, с горы, на пустырь,
где я малышом на салазках катался
сквозь снега колючую стынь.
 
 
И станция та, и вагоны, вагоны,
и стук неустанный колес;
и ясный мой взгляд словно в мареве тонет, —
там жил, там любил я, там рос.
 

1947

 
Зазеленели вновь каштаны,
и в птичьем щебете кругом
звучит мотив зари румяной
за голубым моим окном.
 
 
Душа – как щебет соловьиный.
Вот новый дом. Под шум машин,
деревьев перегнав вершины,
он вырастает из руин.
 
 
Руины… вся в крови, казалось,
земля навеки сожжена.
Я часто, сдерживая жалость,
глядел из своего окна…
 
 
Но люди с зорким, смелым взглядом
пришли: кирпич за кирпичом
кладут, ровняют ряд за рядом,
из праха поднимают дом.
 
 
Я видел жест их четкий, жесткий,
и взор их верою сиял,
когда их пиджаки в известке
луч солнца нежно целовал.
 
 
Живет их образ неугасный,
как песня, вечен и един.
Прославим тех, чей труд прекрасный
жизнь подымает из руин!
 

1947

 
И поля, и мосты, и вагоны,
и протяжная песня – слышней…
Терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей!
 
 
Где земля заждалась возрожденья,
где лишь дикие травы цвели,
неустанным трудом поколенья
вас под самое небо взнесли.
 
 
В ваших недрах, темнея угрюмо,
закипала глухая гроза:
здесь шахтерские горькие думы,
подневольная, злая слеза.
 
 
Это – в прошлом… А выше, над кручей,
словно знамя летя в небеса,
наш порыв, боевой и кипучий,
наших вольных людей голоса!
 
 
Мы ступаем вперед непреклонно,
и опять они в песне моей —
терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей.
 
 
И стоите вы друг возле друга,
молчаливая, строгая рать…
Малышом собирал я здесь уголь,
чтобы – взрослым – напевы сбирать.
 

1947

 
День зелен, степь расшита шелком,
безбрежны милые края,
и птичьих песен в роще столько…
Мне юность вспомнилась моя!
 
 
За горизонт бегут дороги,
поет серебряный ковыль…
Там и мои босые ноги
горячую топтали пыль.
 
 
Тонули взоры в море красок,
закат пылал и рдел вдали,
и взгорья синие Донбасса
куда-то в мареве текли.
 
 
Крылом ветряк мне машет смело,
и манят соловьи в простор…
Там девушка одна робела,
когда ее встречал мой взор.
 
 
Несутся дней лихие кони,
гудки над далями полей,
и снег виски неслышно тронул…
О, время зрелости моей!
 
 
Кто юность позабыть посмеет?
Взгляни: сверкает седина,
но только песня не стареет,
как прежде – молода она.
 

1947

 
Он бросился под крик «вперед!»
на амбразуру дота смело,
и захлебнулся пулемет
под молодым и сильным телом.
 
 
Упал он и погиб, как жил, —
победно, искренне и строго.
Своим он сердцем дот закрыл,
чтоб отворить нам в жизнь дорогу.
 
 
Последним взглядом он ловил
весь мир с бессмертной красотою…
И солнце падало в крови,
благословляя смерть героя.
 

1947

 
В серебро нарядились каштаны,
шумный день догорает быстрей,
и январь через город туманный
бродит в мутном огне фонарей.
 
 
Он под снежными ветками бродит,
что таинственно реют над ним,
и на стеклах цветы он выводит
леденящим дыханьем своим.
 
 
Это знак, что уже из-за моря
в путь-дорогу пустилась весна
и в живом, обновленном узоре
те цветы нам подарит она.
 

1947

 
А дни, как тени, мимо, мимо, мимо!
Ты думою стремись за ними вслед.
Пусть жизнь спешит вперед неутомимо,
ты вслед за ней не запоздай, поэт.
 
 
Крыло в крыло. Не отставай в стремленье.
Всегда в пути, стремись на яркий свет,
чтоб после не было суровых сожалений…
Не отставай от времени, поэт.
 
 
Пускай живет в словах, как звон в металле,
бурливый путь прекрасных наших лет.
Одной нам жизни, скажем прямо, мало…
Не отставай, смотри вперед, поэт.
 

1947

 
Сеет и сеет снежок,
лег на просторы дорог.
В рощице ветер встает,
грустную песню поет.
Сеет и сеет снежок.
 
 
А под снегами зерно.
К свету пробьется оно.
Счастье заглянет в окно.
Спит под снегами зерно.
 
 
Сеет и сеет снежок…
Что я свершил, что не смог?..
Небо в туманном снегу.
Что еще сделать смогу?
 
 
В сердце, что солнца полно,
песен бросаю зерно,
чтобы, весною созрев,
словом взошел мой посев.
 
 
Снежный туман, высота,
солнцем душа залита,
словно когда-то, давно…
Будет весна-красота,
Счастье заглянет в окно!..
 

1947

 
Как чудесно в поле!
Без конца бы шел.
Тополя на воле,
солнце, сад и дол.
 
 
Вновь я юный, юный
и веселый вновь…
Телеграфа струны,
пойте про любовь!
 
 
Смолкли батареи,
грозные в бою.
Снял я портупею
и шинель свою.
 
 
После дней ненастья,
стяг родной, алей!..
Счастье, счастье, счастье
на земле моей!
 

1947

 
Распелись птицами дубравы,
шумят хлеба в краю родном.
Подсолнечник золотоглавый
за солнцем тянется лицом.
 
 
Над ним плывет родное небо,
согрето блещущим лучом.
Я, как и он, всегда хотел бы
к тебе повернут быть лицом.
 

1947

 
К нам шли они ордой несметной,
несли нам кровь и мрак разлук.
Их нынче путь – не марш победный —
подметок деревянных стук.
 
 
Теперь умолк их крик нахальный,
в их мутном взгляде – волчья жуть.
В одежде полоненных дальний
им надлежит осилить путь.
 
 
Идут, махаючи руками,
как автоматы, тени зла.
Их проклинает каждый камень,
моя земля их прокляла.
 
 
На них глядит как из тумана
мать, вся в морщинах горевых.
Быть может, дочь ее – Светлану
замордовал один из них?
 
 
Они идут. Таких немало,
познавших силу наших рук,—
и хмуро слушают кварталы
подошв их деревянный стук.
 

1947

 
По аллее иду я,
друга милого жду.
И цветам поцелуи
солнце дарит в саду.
 
 
А цветам это любо,
и, воздушно-легки,
как раскрытые губы,
чуть дрожат лепестки.
 

28 июня 1948

 
В твоих очах одна моя надежда,
и вся любовь в лучистых их морях.
И всё, чем жил, о чем я думал прежде, —
в твоих очах.
 
 
В их глубине краса души сияет.
Пока в крови пожар еще не стих,
моя любовь зарею полыхает
в очах твоих.
 
 
Пусть серебром снег волосы затронет,
на жизнь ложится тень осенних дней, —
целую узкие и нежные ладони,
смотрю в огонь негаснущих очей.
 
 
Я в них тону, как в том небесном море,
где звезды кружат хоровод лучей…
В моей душе всегда сияют зори
твоих очей.
 

3 июля 1948

 
Подходит вечер… Тихо, властно
он простирает тень свою.
Я над Донцом моим прекрасным
опять задумчиво стою.
 
 
Гляжу на дым, плывущий тучей
над незабвенной гладью вод.
Здорово, из руин встающий,
родной мой содовый завод!
 
 
О, как ты снился мне за далью,
как снились эти небеса!..
Здорово, мой герой, страдалец,
степей Донетчины краса!
 
 
Ты крылья вновь расправил смело,
чтоб жизнь, как сад, цвела кругом.
Сюда, сюда, сюда летела
душа сквозь орудийный гром.
 
 
Донец!.. Тебе я в дни тревоги
с любовью посылал привет,—
не раз мои босые ноги
в песке здесь оставляли след.
 
 
Ты вырастил меня поэтом,
отец мой светлый, мой Донбасс!
Здесь, в сквере заводском вот этом,
я слушал музыку не раз.
 
 
Здесь и росли мы, и любили,
здесь юность встретили свою,
здесь на поденщину ходили,
отсюда шли на фронт в строю.
 
 
Ласкай же взор, садов цветенье,
звени, простор знакомых вод!
Я в радостном воображенье
вновь возвращаюсь на завод.
 
 
Тебя люблю, титан желанный!
Пройдя сквозь грозы и бои,
работой залечил ты раны,
как песней звонкой я – свои.
 

12 июля 1948

 
Цветы колышутся в мечтанье,
и я гляжу, гляжу на них —
и снова вижу очертанья
донецких склонов меловых.
 
 
Там я бродил, цветы сбирая,
сбирал у шахты уголек
еще мальцом. Трава степная
там пахнет так же, в тот же срок.
 
 
Завод знакомый на пригорке,
гудок сквозь черный дым кричит,
и мимо проходной конторки
толпа друзей моих спешит.
 
 
В поселок, за горой покатой,
от сердца струны к ним бегут…
Там с белым узелком когда-то
и я спешил сквозь дым и гуд.
 
 
Я помню ночи голубые,
и небо в солнечном огне,
и цех гремящий, где впервые
смуглянка улыбнулась мне,
 
 
и как я шел под грохот грома,
рассвет встречая огневой,
и как порог родного дома
переступил, окончив бой…
 
 
Летите, думы, светлым роем
туда, за синеву озер,
где сквер за школой заводскою
из веток сплел сквозной шатер,
 
 
где солнца блеск упал на травы,
как будто что-то ищет он…
Но где взор девушки кудрявой,
где мальвы, где гитары звон?
 
 
Лазурь в огне, реки блистанье…
О, как хочу увидеть их —
и синь волны, и очертанья
донецких склонов меловых!
 

21 июля 1948

 
Встрепенется чутко
песня – и туда,
где течет Бахмутки
мутная вода,
 
 
и тропою звонкой
мчится вдоль садов
в степь, где я мальчонкой
пас чужих коров.
 
 
Тучи золотые
в тихом свете дня.
Ноженьки босые,
колкая стерня.
 
 
На стерне той голой
я стоял вдали,
а ребята в школу,
в Звановку прошли.
 
 
Шли порой осенней
дети в первый класс.
Денег на ученье
не было у нас.
 
 
Капал дождик тонкий.
Брел я налегке,
в мамкиной кофтенке,
с посошком в руке.
 
 
Долго так с тоскою
я глядел на шлях.
Ветер надо мною
плакал в проводах.
 
 
Капле на просторе
сам я был под стать…
С батькой стал я вскоре
по складам читать.
 
 
Поступил я в школу.
Позже – на завод.
Даль в дыму, тяжелый
блеск донецких вод.
 
 
Озаренный светом
боевых тревог,
стал давно поэтом
малый паренек…
 
 
…Встрепенется чутко
песня – и туда,
где течет Бахмутки
мутная вода,
 
 
и тропою звонкой
мчится вдоль садов
в степь, где я мальчонкой
пас чужих коров…
 

21 июля 1948

 
О дней моих весна, тебя я в песни кличу,
и ты идешь ко мне, свободна и легка,
с донецких берегов… В заре твое обличье,
и на челе моем лежит твоя рука…
 
 
Прозрачна и ясна, и сквозь нее видны мне
бескрайние поля, пожары за рекой,
и слышу пушек гром. На терриконов
дымы иду в шинели я, вихрастый, молодой.
 
 
Подсумок на ремне, винтовка, бинт на горле,
обмотки на ногах все в глине и в крови…
Иду, иду… Ко мне, как будто бы из горна…
То молодость моя, былые дни мои…
 
 
Вот я прощаюсь с ней, она навек чужая…
в далеком Бахмуте… Окончились бои.
Вот я иду в слезах, пути не разбирая…
То молодость моя, былые дни мои…
 
 
Вот Харьков шумный… Я уже поэт известный.
Еще рабфаковец, а уж читают им,
студентам, обо мне… О, дней далеких песни,
о, дни, когда я был бездумно молодым!
 
 
Я с девушкой иду, и в розовые губы
ее целую я на улице при всех,
везде ручьи звенят так весело и любо,
и юный смех звучит, наш беззаботный смех.
 
 
Неужто уж рассвет? Как быстро ночь промчалась!
Я в зеркало смотрю… Уже седею я.
И все-таки за всё, что в сердце отсияло,
благодарю тебя, о молодость моя!
 

19 августа 1948, 1958

Павлу Беспощадному

 
Я пришел к тебе, матушка наша,
Третья Рота, родная моя,
чтобы петь о тебе еще краше,
чем когда-то я пел про тебя.
 
 
Про Донец и цветущее поле
в бирюзовом разгоне путей,
про завод и родное приволье,
про героев – твоих сыновей.
 
 
Не забыть нам о юности хмурой,
звон оков и в крови краснотал…
И на шахте парторга Сосюру,
брата милого, я целовал.
 
 
Милый Януш!.. Я видел: седины,
слезы-росы катились по ним…
Вспомнил ты, как из мрака-руины
мы с боями шли к дням золотым.
 
 
Шестопалов… Когда-то мы «в перья»
наиграться с тобой не могли…
Инженерами жизни теперь мы
со страной вместе к счастью пришли.
 
 
Больше мрак нам проклятый не страшен,
о мой край – царство угля и руд!
Я пришел к Беспощадному Паше
и пою вдохновенный наш труд.
 
 
О поэт мой, о брат мой, с тобою
из шахтерской мы вышли семьи,
чтобы петь про гудки и забои,
про людей, что твои и мои,
 
 
про шахтеров, что к высям крылатым
поднимают трудящийся класс.
Ведь когда бы их не было, брат мой,
то с тобою бы не было нас.
 
 
Третья Рота… Донец, терриконы,
дым завода над синью реки…
Как салюты, гудят упоенно
над веками Донбасса гудки.
 

Сентябрь 1948, 1958 Ворошиловград

 
Мы здесь по улицам прошли,
товарищи мои.
Любовь с поэзией вели
меня, юнца, в бои.
 
 
Меня отсюда эшелон
на грозный запад вез,
где сбруи звон, и крик, и стон,
где гул орудий рос,
 
 
где разливалися моря
кровавые в огне.
И кари очи, как заря,
там улыбались мне…
 
 
Поэзия моя, вон в том
я парке с ней гулял.
Недаром парк себе потом
Шевченко имя взял.
 
 
В потоке лет я не забыл
те дни… Здесь, за углом,
отель международный был,
и мы, курсанты, – в нем.
 
 
О, смелость в юной голове,
о, грозный блеск штыков!..
Нам гимнастерки с галифе
пошили из мешков.
 
 
Мне снова светят в вышине
минувших дней огни…
О Шотнек, Шотнек, разве мне
забыть тебя в те дни?
 
 
Ведь ты весною милой той,
когда гроза прошла,
меня путевкой золотой
в поэзию ввела.
 
 
Далекий Харьков… В свете дня
встает он за окном…
Ты познакомила меня
с Иваном Куликом.
 
 
Я для тебя стихи читал,
читал для Кулика.
И он тогда меня забрал
из армии в ЦК.
 
 
По этим улицам мы шли
в бои, в разлив огня…
Любовь с поэзией вели
в грядущий мир меня.
 

15 октября 1948

 
Крик гудков и звоны стали,
в сердце струнный перебор,
отблеск веток в синей дали,
люди, солнечный простор.
 
 
Снег, развихренный копытом,
птиц приветы на горе,
всё душе вокруг открыто,
тонет в ней, как синь в Днепре.
 

1948