Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Владимир Сосюра

 
Опять зеленый мир, и зеркало Ирпени,
и звонкий гомон птиц над синею рекой,
и вновь, как год назад, подобно белой пене,
спокойно облака плывут под синевой.
 
 
О свежий ветер мой и ветви в буйстве пьяном,
я вновь вернулся к вам от гула площадей
и уличной толпы. Опавший цвет каштанов
уже прибит к земле потоками дождей.
 
 
Опять меня цветы пьянят, благоухая,
ласкает взор мой даль. Такая ширь кругом!
Я молодею здесь… И снова песнь слагаю
о вербах золотых за голубым окном.
 
 
И в роще соловей запел, как будто вторя,
и всё поет кругом, со мною и во мне, —
и в небе облака, и розовые зори,
и сердце расцвело, как в сладком полусне.
 
 
О, пой, душа моя! Пусть сердце отдыхает —
ему такие сны безмерно дороги.
Пусть снова ветви мне приветливо кивают
и милой слышатся знакомые шаги.
 
 
Зеленый, светлый мир, я вновь тебя приемлю,
тону, как звездочка, в бездонности твоей,
что сквозь мильоны лет глядит на нашу землю,
сливая с звездами мерцание лучей.
 

1948

 
Не играй ты мне, друг, на гитаре,
нежной песней меня не мани!
О глазах я грущу не о карих,
а о синих, как ясные дни.
 
 
И пускай моя кровь не клокочет,
а поет и томится по ней…
Пусть в глазах твоих звездные ночи, —
мне же летнее солнце родней.
 
 
Так не пой же мне песен напрасно.
Для чего же бороться с судьбой?
Ты, как южная полночь, прекрасна,
а она – это день голубой.
 
 
Не играй для меня на гитаре,—
всё равно же, тебе на беду,
только в синих глазах, а не в карих
я бескрайнее небо найду.
 

1948

 
Мария! И синее море…
Мария! И небо весной…
С тобою шумит на просторе
вся жизнь золотою волной,
 
 
как жито колхозное в поле,
как домен огни над Донцом…
Я сердцем сливаюсь до боли
с твоим незабвенным лицом,
 
 
что солнцем сияет над взгорьем
и душу волнует мою,
как радость, как жгучее горе…
И губы губами я пью…
 
 
И песня, как птица, взлетает,
в далекие мчится края…
А сердце одно повторяет:
«Мария моя!»
 

1948

 
Учительницу милую мою
я до сих пор с любовью вспоминаю.
Она любила школьную семью,—
задумчивая, скромная такая!
Мы с Ганною Ивановной всегда,
как с матерью добрейшей, хоть и строгой,
дружили. Даже горькая беда
не унижала страхом и тревогой
ей душу. Кроткий огонек сиял
в ее глазах. Нам отчим домом стал
тот малый школьный домик у запруды.
Учительницу век я не забуду,
я так ее любил и уважал!
Приветлива, радушна, нашей воли
не сковывала, не бранила нас,
но на ее уроках целый класс
был точно сад притихший. С нами в поле
ходила и учила край родной
любить, как солнце, как простор степной;
учила знать цветов и трав названья,
учила не губить ни гнезд, ни птиц.
Вдали играли искорки зарниц,
и скошенная рожь цвела сверканьем
жемчужных рос… Учительница, друг,
мне не забыть тебя, пока живу я!
Твой тихий взор опять зажегся вдруг
в моей душе. Чудесную, простую,
тебя, как мальву, песня сберегла:
второю матерью ты для меня была.
 

1949

 
Вздыхает даль холодными валами,
и льется синь туда, где свет погас…
Он тут ходил, затравлен палачами,
под шум морской,
                          в прощанья скорбный час.
 
 
Завидовал он голубой стихии,
любил он непокорную красу
могучих волн,
                    бессмертный сын России, —
и здесь песок впитал его слезу…
 
 
Слезу о том, что край его желанный
пригнут неволей, что и он в ярме,
как сам народ, подобный океану,
как сам народ, закованный во тьме.
 
 
Как гений, всемогущий и крылатый,
к нам звал зарю, что видел он во мгле,
когда падут оковы и преграды
и день настанет на родной земле…
 
 
О Пушкин мой! В тумане пред глазами
твое лицо печальное встает.
Да, гений твой вознесся над веками,
ведь в нем страданье горькое твое.
 
 
Любовь к бесправным и любовь к свободе,
к ее врагам неугасимый гнев
к нам сквозь лихие ветры непогоды
донес неповторимый твой напев.
 
 
И я, поэт, сын смуглый Украины
и ученик твой с самых малых лет,
твоей душе, бессмертной и орлиной,
душою всей шлю звездный свой привет.
 
 
Ты, как живой, стоишь передо мною,
в сиянье весь, как острие меча,
целую я край твоего плаща,
что ты горячей оросил слезою.
 

1949

 
Ты по сцене шагал – нарастая,
шаг мильонов, казалось, звучал.
Год был двадцать второй, вот тогда я
здесь впервые тебя повстречал
 
 
и услышал твой голос… Мой Харьков,
после боя свободный от пут,
восставал из разрухи и жарко
посылал нам гудками салют.
 
 
Ты читал нам, и были мы, юны,
все – в тебе, ты был с нами, поэт…
Мы сияли, и грозами струны,
и любовью и гневом в ответ
 
 
пели в душах… Слова, пламенея,
единили мечты и сердца,
и штыков были вражьих сильнее,
и любовью святой без конца
 
 
к нашей Родине светлой, к народу
прожигали нам нервы они,
словно ток… А в окно с небосвода
засмотрелись созвездий огни,
 
 
освещали простор, чтоб не скользкий
был наш будущий путь молодой,
слал привет свой тебе, Маяковский,
тот далекий огонь золотой…
 
 
Как любили тебя мы!.. Трубою
звал твой голос для новых побед
и на бой, и на штурм за собою,
тьму пронзая, как будто стилет…
 
 
Пролетели и годы и сроки…
Но доныне мне сердце гнетет
смерть твоя, мой гигант кареокий,
в тот далекий, тридцатый тот год.
 
 
Как рыдал я тогда над тобою,
что погасла такая судьба
и что ненависть пулею злою,
словно недруг, сразила тебя,
 
 
что земля тебя мраком укрыла,
что твой голос навеки замрет,
что сложил ты орлиные крылья
в тот далекий, тридцатый тот год.
 
 
Да. Не стало тебя. Только струнный
в наших душах призыв не утих…
Это песни твои, сын Коммуны,
всё звучат, и не умер ты в них.
 
 
Ветер веет над нами, как знамя,
в наших жилах шумит твоя кровь…
Ты живешь, ты не умер, ты с нами,
ибо смерти не знает любовь.
 

1949

 
Горы Абхазии дремлют в тумане.
Тихо вокруг – ни души!
Ветер платаны качает, как пьяный,
в бархатной сонной тиши.
 
 
Снятся магнолиям встречи, свиданья,
зори в огнях янтаря…
Шумно могучего моря дыханье,
звезды, как очи, горят.
 
 
Травы покрылись жемчужной росою,
радуги вместе слились…
Долго кричал пароход над волною…
Друг мой далекий, вернись!
 

1949

 
Донетчина моя, твоих ветров дыханье
я ощущаю вновь, как прежде, как в былом,
когда, в лучах зари, цветов благоуханье
я так любил встречать над голубым Донцом.
 
 
Я ощущаю мощь порыва трудового
и в голосах степей, и в гомоне лесов,
и музыку гудков твоих я слышу снова,
Донетчина моя, бессменная любовь!
 
 
Вон шахты вдалеке… Гляжу на них, гляжу я,
и песнь рождается, слетает с губ моих.
Пускай снега кругом, но в сердце май бушует,
чуть вспомню о тебе, и в сердце – новый стих.
 
 
И снова молод я, и в радужном свеченье
весь мир передо мной, и счастьем полон я;
я, как струна, звучу, охваченный волненьем,
объятый пламенем, Донетчина моя!
 
 
Полями я иду и знаю: там, под ними,
огромный дивный мир таится в глубине,
и дышит, и гремит, и звонами своими
еще с ребячьих лет так близок, дорог мне!
 
 
И, как на крыльях, в глубь подземных коридоров
мои мечты опять, вплетаясь в лад строки,
летят… Летят туда, где в такт шагам шахтеров
качаются, плывут, мерцают огоньки.
 
 
Донетчина моя, отчизна, мать героев,
твоих заводов дым как стяг в моих глазах.
Ты сделала меня поэтом в гуле боя,
чтоб навсегда тебя прославил я в стихах.
 
 
Донетчина моя, любимая, родная,
тебе все чувства я, всю жизнь отдать готов!
И снова, как дитя, к тебе я приникаю,
чтобы набраться сил для жизни и трудов.
 

1949

 
Стылые стены и лица,
тени, летящие прочь…
Что, синеокая, снится
в эту холодную ночь?
 
 
Может, смеясь, как весною,
ты в толчее городской
с сыном идешь и со мною
в шубке своей меховой…
 
 
Спи. Темноту и ненастье
солнце сияньем забьет…
О мое чудное счастье,
горькое горе мое!..
 

7 декабря 1949

 
Ой, снега, снега, они
солнцем осиянны,
тонет всё вокруг, взгляни,
в счастье несказанном.
 
 
Бриллиантов дивный блеск
всюду предо мною
густо сеется с небес
щедрою рукою.
 
 
Может, мне за горя дни
кануть в несказанном…
Ой, снега, снега, они
солнцем осиянны!
 

4 февраля 1950

 
Солнце распахнуло золотые веки,
взглядом жарким гонит потемневший снег…
Мы с тобой расстались, может быть, навеки,
и любовь забылась в непробудном сне.
 
 
Неужели смерть ей?.. Нет… Дыханье сонно
на груди колышет вышивку – цветы…
На ресницах блещет жемчуг увлажненный,
а под ним глубины жаркой темноты.
 
 
Тьма, а в ней сверкают вспышки молний синих —
тех очей жестоких, близких и чужих —
тех, которых краше нет на Украине,
и во всей вселенной не найти таких.
 
 
Спи, моя голубка!.. Сон твой не навеки,
мы с тобой дождемся радостного дня…
Неспроста, родная, золотые веки
распахнуло солнце в сердце у меня.
 

1950

 
Зачем в окно, что в сад открыто, —
и пенье птиц, и зов мечты,
и шепчущее в поле жито,
скажи мне ты, скажи мне ты?
 
 
Откуда счастье в нашем крае
и пахнут травы и цветы?
Тебя люблю, за что – не знаю,
скажи мне ты, скажи мне ты?
 

1950

 
Рассвет над шахтой дышит ранний,
в росе серебряной трава,
от ветра нежного дыханья
цветы колышутся едва.
 
 
И я всем сердцем, всей душою
донецким далям шлю привет.
Я рад и счастлив быть с землею,
где в первый раз увидел свет!
 
 
Где я впервые на работу
пошел на дальний зов гудка,
где мне с любовью и заботой
махнула милая рука.
 
 
В луче весеннего разлива
я помню девичьи уста…
Как будто кони с медной гривой,
промчались юности лета…
 
 
Яснеет день. В луче огнистом
звенит кузнечик полевой.
Иду по росам серебристым
свежеумытою землей.
 

1950

 
Уж осени предчувствие кругом…
И паутины волос протянулся
между ветвей. В падении своем
увядший лист седин моих коснулся,
 
 
как бы шепнул: «Забудь, забудь про всё,
как я про то, что жизнью звалось нами.
Меня холодный ветер понесет
и заметет печальными снегами,
 
 
как нес тебя вихрь безучастных лет;
и знать никто, и знать никто не будет,
что ты любил, что славил жизнь, поэт,
и что тебя за то любили люди».
 
 
День угасает. Тишина кругом.
Но, как и то, что будет час восхода,
нет, с песенного дерева листком
не упаду я в памяти народа.
 

26 августа 1951

 
Шахтер, я хочу, чтобы песня поэта
тебя воспевала и ночью и днем,
и в праздник и в будни, зимою и летом,
простор соколиным взрезая крылом…
 
 
Пускай о труде твоем люди узнают
и славит шахтера народов семья.
Пусть песнь о тебе никогда не смолкает:
во всем, что я вижу, работа твоя.
 
 
И в дымах фабричных, что вьются над нами,
клубятся над нами, как тучи, плывут,
в огнях поездов над стальными путями
и в заревах домен таится твой труд!
 
 
В домах, где глаза электричества ярки,
где в комнаты льются потоки тепла,
в мартенах с клокочущим пламенем жарким, —
и всюду, и всюду, где жизнь расцвела!
 
 
В каскетке угластой, красивый и смелый,
идешь по просторам весны голубым.
Прими мою песню, герой подземелий,
ее от души я пропел, побратим!
 

1951

 
Водой подрытый белый камень,
кукушки голос узнаю.
Где б ни был я, а всё ж мечтами
лечу в Донетчину свою.
 
 
Лечу, как будто стал крылатым,
и сердцем радуюсь своим,
завидя шахту, где когда-то
и я работал молодым.
 
 
Донца сверкающие воды,
поселка вижу я огни
и даже садик у завода,
где в давние гуляли дни,
 
 
где мы любили, вырастали
среди товарищей своих
под вечный звон и грохот стали
в цехах широких заводских.
 
 
Еще сильней дымки клубятся,
но жизнь – по-новому светла:
копры рядами громоздятся,
и новым шахтам нет числа.
 
 
Гудки всё громче песнь заводят,
как счастья знак, а за Донцом
встают всё новые заводы
во всем величии своем.
 
 
Шумят сады над берегами
в далекой юности краю.
Где б ни был я, а всё ж мечтами
лечу в Донетчину свою.
 

1951

 
Ночные кричат паровозы,
и в крике их – радость пути,
каким мы прошли через грозы,
чтоб к миру и счастью прийти.
 
 
Ночные кричат паровозы,
и в крике их – память тех дней,
когда, грохоча, бомбовозы
летали над степью моей.
 
 
Не сдержат ни бури, ни грозы
наш гордый порыв – в вышину.
Ночные кричат паровозы,
что мир уничтожит войну.
 

1951

 
Как счастлив я сейчас – ведь снова я шагаю
в родном селении по золоту земли.
Вот кареглазые шахтерки распевают,
прощально над Донцом курлычут журавли.
 
 
И содовый завод дымит над берегами,
и дым плывет в лесок – приют для птичьих стай, —
где осень сбросила прозрачными руками
багряную листву… А сердцу снится май…
 
 
Акаций аромат, покорные мне губы,
и ласки, и слова, что мне не позабыть…
А месяц в вышине очерчивает трубы,
накинув на кусты серебряную нить.
 
 
Как изменилось всё! Взгляни: над берегами
заводы поднялись, где рвали мы траву,
где молодой лесок шумел, шептался с нами
и небо в вышине мерцало сквозь листву.
 
 
Друзей встречаю я и, не тая волненья,
их обнимаю вновь над зеркалами вод,
а день шумит вокруг в рабочем напряженье,
и всё дымит, дымит мой содовый завод.
 
 
Как славно над Донцом! Качает ветер лозы.
Идет, гремя, состав к приморским берегам.
И золотом зари над грудью паровоза —
Пятиконечная республики звезда.
 
 
Донетчина моя! Любовь к тебе – без края!
Цветешь ты радугой на полный небосклон.
С высоких берегов, где Киев наш сияет,
с далекого Днепра несу тебе поклон.
 

1952

 
Звучали в дали неоглядной
могучие хоры гудков.
Читал побратимам в нарядной
я новые строки стихов.
 
 
Читал, что наш край возродится,
что злая развеяна мгла.
Улыбкой светлели их лица,
и радость во взорах цвела.
 
 
А небо в дали неоглядной
мерцало над лесом копров.
Читал побратимам в нарядной
я новые строки стихов.
 

1952

 
Первый раз, когда она, волнуясь,
с небом попрощавшись и с людьми,
робко в клеть широкую шагнула,—
сердце замерло у ней в груди.
 
 
Клеть пошла, а дальше – полетела,
где-то солнце было и поля…
Как огонь, щека девичья рдела,
и казалось – падала земля.
 
 
«Ты не бойся», – молвила другая,
и лукаво улыбнулась вдруг,
и плеча коснулась, согревая
теплой лаской дружественных рук.
 
 
И глаза, синевшие, как льдины,
заискрились, счастья не тая…
Девушку Карпатской Украины
приняла шахтерская семья.
 

1952

 
С рассветом ветерок сильней
вдруг поднялся,
и смех шахтерок стал слышней
и голоса.
 
 
Не санки – фонари бренчат
наперебой:
толпа веселая девчат
спешит в забой.
 
 
Они идут, и ясен день,
ни тучки в синеве.
Как плавно самолета тень
скользнула по траве!
 
 
Девчат и в щеки и в уста
целует ветерок.
А рожь густа, а рожь густа
за кружевом дорог.
 
 
И солнце юное встает,
свой щедрый свет струя.
То не девчата, то идет
Донетчина моя.
 

1952

 
Гремит комбайн… И мерно, неустанно
агатовый блестящий ручеек
струится, – словно силою титана
направлен вдаль его сплошной поток.
 
 
Гремит комбайн… Луч, тонкий, серебристый,
над пыльною дорогою цветет.
Ведом рукою твердой машиниста
комбайн идет уверенно вперед,
 
 
как тот, что в море жита, в блеске солнца
среди колосьев золотых плывет,
но там – зерно в автомашины льется,
здесь – в вагонетки уголек течет.
 
 
Покорный повеленью человека,
туда, где клеть напружила канат,
электровоз их полными вдоль штрека
промчит и вновь воротится назад.
 
 
Гигантский крот в земле – стальной и медный,
ток электрический в союзе с ним.
Гремит комбайн, как песня в день победный,
и угольный поток неистощим.
 

1952

 
Как сад шумит, как пахнут ветви,
так не напишешь никогда!
Вот школьники, шахтеров дети,
идут, смеются у пруда.
 
 
Придет пора – трудом огромным
они прославят свой Донбасс.
А вдалеке сияют домны,
за горизонтом день погас.
 
 
На стыках рельсов – перезвоны
колес отчетливо слышны,
и озаряет терриконы
приветный свет большой луны.
 
 
Так тихо-тихо шепчут ветви,
в пруде, как зеркало, вода,
а там идут шахтеров дети —
грядущие бойцы труда.
 

1952

 
Вышли с песней за поселок,
где в лучах янтарных луг,
и стоит большой, веселый
молодых шахтеров круг.
 
 
А кругом шумит, бушует
в летнем мареве Донбасс.
Под гармошку заводскую
в пляске девушка прошлась.
 
 
Сапожки стучат искусно,
ножка быстрая мала…
То откатчица Ганнуся
из полтавского села.
 
 
Вся от солнца в позолоте,
вся румяна, как весна,
и на танцах и в работе —
всюду первая она.
 
 
Пролетит по кругу птицей,
стан согнет, махнет рукой…
На нее не наглядится
ладный парень молодой.
 
 
А девчонка жарким взглядом
так и кличет паренька…
Вот он вышел, стал с ней рядом
и ударил «казачка».
 
 
Только эхо всё сильнее,
в двух сердцах цветет весна.
Он, как сокол, вслед за нею,
и голубкою – она.
 
 
Вот догнал он полтавчанку —
не смогла уйти она, —
и кружатся по полянке,
словно радуга одна.
 
 
Эх, как ловко, как искусно!
Только чуб у парня взмок!
В шахту к нам пришел из Курска
этот бравый паренек.
 
 
Ветер веет и целует
щеки юных всякий раз.
А кругом шумит, бушует
в летнем мареве Донбасс.
 

1952

 
Нет равного труду шахтера,
взрывающего глубь земли.
Он пробивает путь сквозь горы,
чтоб радости моря цвели,
 
 
чтоб, как небес огни над нами,
огни земной красы зажглись,
шли поезда за поездами
и трубы дым клубили ввысь.
 
 
Чтоб заревом ширококрылым
вздымались домны в вышину,
чтоб вырастала наша сила,
вещая светлую весну.
 
 
Чтобы грядущей жизни зори
знаменами побед взошли…
Нет равного труду шахтера,
взрывающего глубь земли.
 
 
Вот он стоит, неукротимый
донецкий воин, сын труда,
краса земли своей родимой,
ее хозяин навсегда.
 
 
Улыбка расцветила губы,
и светлый день – в его глазах.
Над ним дымят заводов трубы,
гудят моторы в облаках.
 
 
Широкоплечий, смуглолицый,
он – жизни мощь и торжество.
Ему щебечут песни птицы,
поля приветствуют его.
 
 
Он весь как вылит из металла,
он смотрит в даль грядущих дней,
и солнце щедро увенчало
его огнем своих лучей.
 

1952

 
Ой, поля вы мои,
месяц над рекою…
Видно шахты вдали,
в лодке – мы с тобою.
 
 
Руку мне ты подала…
Глянь же, как красиво:
словно искорки, с весла
капель переливы!..
 
 
Ой, поля вы мои,
ивы над рекою…
Видно шахты вдали,
в лодке – мы с тобою.
 
 
О любви ковыль шуршит,
ветерком гонимый.
За волной волна бежит,
светел взор любимый…
 
 
Ой, поля вы мои,
звезды над рекою…
Видно шахты вдали,
в лодке – мы с тобою.
 

1952

 
Дымит труба завода, чернея над Донцом, —
в его зеленых водах плескался я мальцом.
Где дым плывет над чащей, я, полон юных дум,
любил осин дрожащих зеленый слушать шум.
 
 
Прошли года, и снова волнует грудь мою
знакомой рощи гомон в родном моем краю:
вон там, где стебли маков сплелись в вечерний час,
проклятых гайдамаков рубили мы не раз.
 
 
В боях гудели степи в дни Красной той зимы.
Врагов из Боровского мы гнали в бездну тьмы.
Над Белою рекою мы ставили их в ряд —
И с гневной пулей в сердце за катом падал кат.
 
 
Прошли года… Зеленый шумит, как прежде, лес…
Цветы степные… клены… вишневый край небес…
Колышутся осины, и так же у реки
встают под небо трубы, мерцают огоньки.
 
 
Иду – и сквозь ресницы я вижу на заре:
коттеджами гордится поселок на горе.
Опять иду с друзьями… душа полна весной…
а дым плывет над самой конторкой проходной…
 
 
О, молодость! Опять я в кругу родной семьи…
О, в синих блузах братья, товарищи мои!
Идем семьей одною! Огнем горит лицо…
За трубами – родное Лисичье над Донцом.
 
 
Лисичье!.. Вновь предстали и юность и любовь…
О, пурпурные дали, о, вечный шум дубров!
И птицы над копрами, и рельсов звон стальной…
Опять иду с друзьями… душа полна весной…
 
 
И сердце ввысь стремится, и смех наш не затих,
ясны глаза и лица товарищей моих!
Врата зари весенней в лучах открылись мне.
О, радость возвращенья к родимой стороне!
 

1952

 
Для вас моя песня, пускай негасимо
вам светит, как звезд огоньки.
Для вас моя песня, мои побратимы,
шахтеры мои, земляки!
 
 
О вашей отваге, что всё покоряет,
о славной дороге побед,
о вашем труде, для которого, знаю,
пределов возможного нет.
 
 
Встают над веками копров силуэты,
о сердце правдивое, пой!
Примите же добрую песню поэта,
разведчики глуби земной!
 
 
Пусть песня немолчно идет рядом с вами
на те боевые посты,
где рубят комбайны стальными зубами
искристого угля пласты.
 
 
Фабричные дымы раскрасили чернью
небес голубых полотно.
Любовью к отчизне, любовью безмерной,
шахтерское сердце полно.
 
 
Для вас моя песня, пускай негасимо
вам светит, как звезд огоньки.
Для вас моя песня, мои побратимы,
шахтеры мои, земляки!
 

1952

 
Он в мир, и в правду, и в добро влюблен —
во имя этого его дерзанья,
и, пласт крепя, всю землю держит он —
как тот Атлант из древнего сказанья.
 
 
Всю жизнь грядущей посвятив весне,
растит успех трудом упорным, честным.
А где-то в беспредельной вышине
бегут миры своим путем небесным.
 
 
Он верен цели, труд – ему под стать.
В свободный час берет он книгу в руки:
чтобы идти вперед, он должен знать
глубины светлой ленинской науки.
 
 
Намечен путь и к солнцу приведет.
Он добрый сын – Отчизна знает это…
Свой труд он отдает тебе, народ,
и сердце бьется возле партбилета.
 

1952