Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Владимир Сосюра

470. БЕССМЕРТНЫЕ
© Перевод Т. Волгина

Краснодонским молодогвардейцам посвящаю

1

 
Бессмертьем венчает Отчизна
погибших за правду в бою.
Вы отдали юные жизни
за землю родную свою.
Вы верили в правое дело,
не выдали верных друзей,
в молчании, гордо и смело
глядели в глаза палачей.
Путями вы шли огневыми,
бесстрашно чеканя шаги.
Вас бросили в шахту живыми
в шинелях зеленых враги.
Но вы исполинами встали,
овеяны стягом святым,
и лютую смерть вы попрали
бессмертным геройством своим.
Врагам отомстим ненавистным
за вас, как за братьев родных!
Вовек не забудет Отчизна
гвардейцев своих молодых.
Давно не звенят уже пули…
Ты с нами, Олег Кошевой.
Мы видим, как с Громовой Улей
идешь ты поселком, живой!
И зори грядущего снова
вам светят и к счастью зовут.
Земнухов, Тюленин, Шевцова
живые за вами идут.
Недаром в те грозные годы
вы партии нашей клялись,
недаром под стягом свободы
на битву с врагом поднялись.
 

2

 
Канонада вдали отгремела,
и замолкли в садах соловьи.
Смерть врывалась в дома озверело,
злобно жертвы хватала свои.
Налетала, стреляла, душила,
расправлялась штыком и огнем,
всё сметала, давила, крушила
на пути беспощадном своем.
Никого эта смерть не щадила —
ни младенцев, ни старцев седых…
Но росла уже тайная сила
в краснодонских проулках глухих.
В звездном небе задумалась Вега,
в тихом домике – призрачный свет…
Здесь сошлись по призыву Олега
побратимы его – на совет.
Все сошлись – пареньки и девчата;
в эти грозные тяжкие дни,
боевые Отчизны орлята,
смерти вызов послали они.
Вот сидят они молча, сурово.
Полночь, звезды горят в небесах.
Тишина… И слова Кошевого
будят гнев в их горячих сердцах.
«Друзья! С фашистскою ордою
бороться будем день за днем!
Мы „Гвардиею Молодою“
кружок свой тайный назовем.
Опасный путь пройдем бесстрашно.
Пусть даже в свой последний час
святой, великой тайны нашей
никто не выдаст, не продаст!
А кто из нас ее забудет,
переметнется в стан иуд,—
пускай предателя осудит
товарищей суровый суд!
Ничто клейма с него не снимет,
его родных бесчестье ждет,
земля отступника не примет,
навек Отчизна проклянет.
Клянитесь все! Пора настала
себя отдать борьбе с врагом!»
– «Клянемся!..» – тихо прозвучало,
отозвалось в сердцах, как гром.
«Клянусь, что в страшную годину
за волю жизнь свою отдам.
Сын комсомола Украины,
его нигде я не предам.
Пусть вражьи полчища несметны,—
отважно против них пойду,
как шли в боях за власть Советов
отцы в семнадцатом году.
Клянусь быть сыном их достойным
и, как они, не отступать,
чтоб жизнью мирной и спокойной
народ советский жил опять.
Чтоб отплатить за дни неволи,
быть духом тверже, чем гранит,
клянусь, творить я буду волю
того, кто мной руководит.
Врагу-убийце нет прощенья,
жестоко мстить ему клянусь!
Когда ж забуду долг священный,
нарушу клятву и сломлюсь, —
пусть станет имя ненавистно
предателя в родном краю
и проклянет навек Отчизна
меня и всю мою семью!»
 

3

 
Как звон торжественный металла,
в тревожном сумраке ночном
сурово клятва прозвучала
и поплыла в века, как гром.
Во взгляде твердом нет опаски,
их не страшили кровь и мгла.
Как будто рыцари из сказки,
они сидели у стола.
Лицо у каждого сияло,
а речь – спокойна и кратка…
На подвиг их благословляла
родная партии рука.
Для бурь рожденные, сердцами
в одном порыве вы слились…
И стены горницы над вами,
как крылья легкие, взвились…
И вы увидели: с востока,
сквозь непогоды злую ночь,
спешат свои… огнем жестоким
они фашистов гонят прочь.
Кругом, от края и до края,
идут полки, и сквозь туман
багряно степи заливает
знамен шумящий океан.
И уступает ночь дорогу
прибою грозному штыков.
Идут вам братья на подмогу,
по трупам попранных врагов.
Всё громче, громче боя звуки
свободы возвещают час.
И вот уже родные руки,
как братьев, обнимают вас,
вас, непокорных, чистых, юных,
прошедших тяжкие бои,
и беззаветно за Коммуну
сложивших головы свои,
и тех, кто в огненные ночи
врагом был смерти обречен,
кто снова свет узрел воочью,
бойцами красными спасен.
Мы – вы… Вы – вечного народа
частицы… В испытанья час
сквозь расстояния и годы
ваш голос долетел до нас.
Над миром ваши силуэты
рисует в звездах синева.
Вы нашей памятью согреты,
в нас ваша молодость жива.
Олег! В Кремле, под грохот боя,
под гул приветствий и речей,
уже тогда звезду Героя
вручили матери твоей.
Твою звезду… И слез тут мало,
что льются из моих очей.
Звезда, как сына взор, сияла
печальной матери твоей.
Звезда в сердцах людей, как пламя,
ее неугасимый свет
над теми, кто навечно с нами,
кого давно на свете нет.
Я вижу вас… Порою грозной
своей Отчизне вы клялись,
и очи ваши, словно звезды,
с огнями вечными слились.
Как будто гомон половодья
в притихшей горнице звучал…
И вот Осьмухин встал Володя
и звонким голосом сказал:
«В годину горя, в море крови
выходим мы на правый бой.
Но я не буду многословен,
скажу, как воин рядовой.
От сердца будет это слово:
чтоб настоящей силой стать,
я предлагаю Кошевого
руководителем избрать».
– «И я! И мы!» – звенит волною,
и словно в горницу вошла
весна и легкою рукою
по струнам звучным провела.
«Веди, Олег, нас! Пусть огнисто
сияют зори нам в пути,
чтоб ни единому фашисту
от нашей мести не уйти!
Веди бесстрашно в бой суровый,
мы верим, как один, тебе.
Мы жизнь свою отдать готовы
за волю в праведной борьбе!
На смертный бой, – все закричали, —
Отчизна нас благословит!»
И вдруг к приемнику припали…
«Москва, ребята, говорит!» —
воскликнула с волненьем Уля,
и радость плещет, как река.
И силу им в сердца вдохнули
слова Москвы издалека.
И «смерть немецким оккупантам!»
пророчит голос. Грозен он.
И черным гитлеровским бандам
конец бесславный предрешен.
Замолк приемник… У Олега
в глазах улыбка расцвела.
А за окном светилась Вега
и мать собранье стерегла.
Олега мать… А ночь пылает,
льют палачи невинных кровь…
Но не страшится, вражьи стаи,
вас материнская любовь!
Созвездья в небесах сияли,
и отползали тени прочь…
А мать на страже в темной шали
стояла, вглядываясь в ночь.
И тишина вокруг такая,
как будто никого в живых.
Лишь морок черный рассекают
свистки немецких часовых.
 

4

 
Тот, кто смел, опасность презирая,
все преграды приступом берет!..
Кто листовки, в форме полицая,
раздает шахтерам у ворот?
Он идет, уста сомкнув сурово,
злой погон врезается в плечо.
Только бьется сердце Кошевого
под чужим мундиром горячо.
Он шагает, осиянный солнцем,
сеет вести добрые кругом.
Узнают те вести краснодонцы,
сидя у приемников тайком;
и, хоть сразу не было сноровки,
комсомольцы в сумраке ночей
до утра печатают листовки
в тайной типографии своей.
Всполошились немцы в Краснодоне:
утром в день Седьмого ноября
в синем небе красные знамена
разгорелись ярко, как заря.
В знак того, что грозною стеною
близятся советские войска,
флаг над школой юноши рукою
водрузила партии рука.
И над садом флаги пламенели,
их Отчизна к звездам вознесла…
У шахтеров лица посветлели,
радость в каждом сердце расцвела.
И быстрей по жилам кровь струится,
и душа становится как сад,
детвора украдкой веселится,
и с надеждой матери глядят.
«Это наш Олег!» – рокочут дали.
«Это наш Олег!» – шумят поля.
«Наш Олег!» – грохочет в звоне стали,
«Наш Олег!» – ликует вся земля.
Да, Олег, и Громова Ульяна,
И Земнухов, и Тюленин с ним.
Это вся земля, в огне и ранах,
за свободу благодарна им.
Месть и смерть фашистскому отродью!
Нету вам пощады, палачи!
…На лице Осьмухина Володи
засияли вечности лучи.
За дымы пожаров, кровь и слезы,
мы за всё отплатим палачам!
Молодежь немецкие обозы
отбивает смело по ночам.
Пробирает страх фашистских гадов,
мстители народные встают,
часовых «снимают» возле складов
и муку голодным раздают.
«Это он!» – молву разносит ветер,
«Это он!» – шумит простор полей.
«Наш Олег!» – любовно шепчут дети
и сухие губы матерей.
«Близко наши… Бьют фашистов клятых!
В панике беснуются враги.
Гонят их советские солдаты,
слышны Красной Армии шаги!
К нам идет победа неуклонно,
сгинет время смерти и разрух».
Юные герои Краснодона
поднимают мучеников дух.
Вещей правдой те слова звучали,
звали к мести каждого борца,
и людей листовки согревали,
наполняли мужеством сердца.
Слыша гневом дышащие речи,
что подобны силе бурных рек,
расправляли труженики плечи
и шептали: «Это наш Олег!..»
«Наш Олег!» – гремела даль громами,
«Наш Олег!» – ей вторили ручьи,
вешними повеяло ветрами…
Это он, Олег, друзья мои!
Он идет… А даль в крови клокочет,
тучей скрыта неба синева.
Полнят гневом краснодонцам очи
из листовок жаркие слова:
«Враг бежит, оружие бросая,
не давайте роздыха ему!
Не страшитесь, люди, вражьей стаи,
не коритесь гнусному ярму!
Прячьте от захватчиков бесстыжих
всё добро! Чините вред врагам!..»
«Как я их, проклятых, ненавижу!» —
шепчет он… А вслед – разгульный гам,
смех и ругань пьяных чужеземцев…
Но к высотам ясным пронесет
он отвагу пламенного сердца,
чистоту, что дал ему народ.
Пронесет он душу комсомольца
сквозь расстрелы и сквозь смертный бой,
орлим взором глянет в очи солнца…
И Отчизна скажет: «Ты – герой!»
Он идет вперед, неустрашимый,
а кругом – в крови родной Донбасс.
Ты герой для нас, Олег любимый,
и для тех, кто будет после нас.
 

5

 
Всё громче пушки громыхают:
«Мы к вам идем, мы к вам идем!»
И каждый юноша мечтает
с Олегом рядом встать бойцом,
чтоб по ночам «снимать» охрану
с постов врага сторожевых,
чтоб сад расцвел благоуханный
и туч не стало грозовых;
чтобы путем крутым, опасным
идти вперед, в лучах Москвы,
и чтоб промолвить братьям красным:
«Мы тоже воины, как вы!
Мосты и склады мы взрывали,
шли к цели сквозь огонь и дым,
мы вам сражаться помогали!»
– «Спасибо!» – скажут братья им,
с любовью, радостно обнимут,
и зазвенит фанфар металл,
бойцы стальные шлемы снимут
перед геройством тех, кто пал.
Всё дальше будут боя звуки,
уйдет пред солнцем темнота.
Живым пожмут солдаты руки
и поцелуют их в уста.
Знамена алые взовьются
и засверкает сталь штыков,
теснее воины сомкнутся
и разом грянут на врагов.
Так юность по ночам мечтала…
А землю словно била дрожь,
пожаром небо полыхало,
и шла к Олегу молодежь.
И крепла сила комсомольцев,
за что сражаться – каждый знал.
Оружье юным краснодонцам
Туркенич Ваня раздавал.
Они гордились краем милым,
своим Донбассом трудовым.
Пархоменко и Ворошилов
примером в жизни были им,
словно присутствуя незримо
среди героев молодых.
Олег рассказывал про Клима,
про славу давних лет былых,
как шел народ на белых гадов
и степь горела на ветру,
как Ворошилова отряды
нещадно били немчуру,
несли свободу Украине
(их колыбелью был Донбасс!),
давно Пархоменко загинул,
но жив он в памяти у нас.
«Донбасс!.. Мы все готовы к бою,—
сказал Олег, сказали все,—
за наше небо голубое,
за розы в утренней росе,
за птиц, поющих на рябине,
за шахты, села, города,
чтоб наша Родина отныне
войны не знала никогда.
Чтоб снова золотились нивы
и счастьем каждый день дышал,
чтоб нам в победы день счастливый
„спасибо!“ край родной сказал».
Кто биржу сжег в ночи бессонной,
спас из концлагеря друзей?
«Они, герои Краснодона», —
шумели ветви тополей.
Кто из фашистского полона
к свободе братьям путь открыл?
«Они, герои Краснодона»,—
гул над широкой степью плыл.
А кто немецкую колонну
разнес, ее ломая строй?
«Они, герои Краснодона,
ребята хватки боевой».
Борцы поры урочной ждали,
чтоб на фашистский гарнизон
напасть… Но яд таился в жале
измены… Тьма со всех сторон
борцам кричала: «Вас живыми
на муки схватят палачи!»
И вербы горестно над ними
шумели кронами в ночи.
И, словно плача, к ним склонялись,
тревогой полнясь, небеса,
как будто защитить пытались…
Но смерть глядела им в глаза.
Бежать, скрываться было поздно…
Замкнулось западни кольцо.
От гибели, нависшей грозно,
спаслись лишь семеро борцов…
Лишь семь средь нас… А остальные
(не меньше ста ведь было их!)
в подвалы брошены глухие…
И патриотов молодых
овеял стяг бессмертной славы,
сердцам их был неведом страх…
Олега мать во мгле кровавой
стоит, на черный глядя шлях…
Не возвратился сын с рассветом
и не припал устало к ней…
Я в образе печальном этом
скорбящих вижу матерей,
чьи сыновья в сраженьях пали
за отчий край в года войны.
«Олег мой!» – шепчет мать в печали.
Рыдает лес: «Мои сыны!..»
«Мои сыны, мои девчата,
вам жить и жить бы, молодым!» —
так шепчет, жалостью объята,
родная мать-Отчизна им.
И этот шепот бьется в стены
тюрьмы, где смерти ждут они…
Но не тоска, не страх презренный,
во взоре – мужества огни.
Стук в стены связью стал единой,
роднил их думы и сердца…
Сквозь прутья – небо Украины
и звезды, звезды без конца
глядят на лютые их муки,
благословляя молча их,
а в стены – стуки, стуки, стуки,
и кровь, как гнев, клокочет в них.
В полночный час, забыв о ранах,
стучит им Громова Ульяна:
«Я не сдаюсь! Он здесь, он с нами,
бессмертный Ленин! Пусть в огне
сгорю дотла, пускай ножами
палач изрежет тело мне, —
я не сломлюсь! И вы крепитесь!
Священной клятвою борца
мы все клялись… Друзья, держитесь,
бесстрашны будем до конца!»
И стук Осьмухина все слышат,
что мужеством и верой дышит:
«Друзья, в борьбе со смертью злою
все силы надо нам напрячь.
Стучу я вам одной рукою,
другую – отрубил палач…
Но тверд я! Пусть пытают снова,—
не ослабею ни на миг.
Я выстою, друзья, – ни слова
не вырвет враг из уст моих!
Достойно вынесем все бури,
не нам страшиться лютых мук!..»
Сквозь стены Бондарева Шура
ему ответила на стук:
«И я тверда! Пускай штыками
насквозь исколют грудь мою, —
товарищи, я рядом с вами,
в лицо фашистам я плюю!
Пусть непрестанно стук наш длится,
родные облетит поля
и пусть от стен тюрьмы домчится
до башен звездного Кремля!..»
И снятся им леса, долины,
грохочет в небе майский гром,
свободно дышит Украина,
сады цветут в краю родном…
Девчата с песнею веселой
идут по берегу Днепра,
сияет ясный день. И в школу
бежит гурьбою детвора,
и самолет под облаками
в спокойной реет вышине…
Как сердцу рассказать словами
о вольном и счастливом дне?..
Всё это снится им… Но топот
раздастся вновь в глухой ночи,
на пытки, под звериный хохот,
опять возьмут их палачи.
Безжалостна, неотвратима,
идет к ним смерть порой ночной,
но воля их несокрушима,
как ты, мой отчий край родной!
И день минул, и ночь настала,
звенят тюремные ключи,
и входят к узникам в подвалы
с душою черной палачи.
Лютуют гитлеровцы снова,
на юности срывая злость.
Но вырвать извергам ни слова
из уст борцов не удалось.
Усталость палачей шатала…
И смерть в тех камерах глухих
невинных кровью написала:
«Живыми в шахту бросить их!»
Плывут часы тоски бездонной,
воспоминаний, тяжких мук,
и снова слышен в час бессонный
сквозь камень стен – последний стук.
И словно вновь сияет солнце:
чтоб духом каждый не ослаб,
приказ последний комсомольцам
передает гвардейцев штаб.
И, как из вечности тумана,
сквозь стены стук им в сердце бьет, —
приказ тот Громова Ульяна
товарищам передает:
«Друзья! Казнят нас на рассвете.
Пока сердца в груди стучат,
мы все пойдем навстречу смерти
с любимой песней Ильича.
И пусть она, как знамя рея,
над миром гневно прозвучит.
Пойдем на смерть отважно с нею,
и нас ничто не устрашит!»
 

6

 
И наступило утро это…
Ждет казнь героев молодых.
Сквозь тьму прорвется луч рассвета
и осенит бессмертьем их.
Но до конца изведать муки
им суждено… Никто не спит…
И в каске смерть к ним тянет руки,
прикладом в камеры стучит.
Они встают. От ран, от боли
качает их, как тополя…
На смерть идут они за волю,
и вслед рыдает вся земля.
Сердца стучат, неразделимы,
а где-то зелень, трав моря…
Гори, заря, неугасимо,
прощай, последняя заря!
Их повезли… И след кровавый
тянулся по земле сырой.
Вставало солнце величаво
над полем в дымке золотой.
Они – как вешний цвет под солнцем,
отвагой очи их горят.
В толпе печальной краснодонцы
глядели на своих орлят.
А вербы опускали ветви,
клонясь к последним их следам,
и плакали в молчанье дети,
прижавшись к бледным матерям.
И гнев к фашистам ненавистным
сердца людей сжигал огнем…
«Прощай, наш край, прощай, Отчизна,
без страха мы на смерть идем…» —
орлята шепчут далям ясным.
Всё ближе, ближе смертный час…
Под солнцем, что для них погаснет,
они идут в последний раз.
Запели, шатаясь от боли,
запели, хоть не было сил:
«Замучен тяжелой неволей,
ты голову честно сложил…»
На горе врагам оробелым
всё ширится, гордо звуча,
наполнена скорбью и гневом,
любимая песнь Ильича.
Взлетает она в поднебесье,
над шахтами, крышами хат.
Всё громче в ответ этой песне
орудия наши гремят.
Будь славен навеки меж нами,
кто в битве погиб за народ!
Сливается песня с громами —
с громами расплат и свобод.
Советских орудий раскаты —
как будто прощальный салют.
Эсэсовцы, дрожью объяты,
на казнь комсомольцев ведут.
А песня звучит, не стихая,
мятежно звенят голоса.
А шурф, пустотою зияя,
глядит в молодые глаза.
Как море без дна и без брода,
глубок он и черен, как страх.
Но глубже к родному народу
любовь в их горячих сердцах.
Их в шахту бросают живыми,
уже не спастись никому.
Но смело, глазами сухими
глядят они в черную тьму.
И те, с легендарной судьбою,
что в памяти нашей живут,—
герои Триполья с любовью
им руки свои подают.
Затихли шаги обреченных…
Их нет… Но в крылатую высь
из шахты глубокой и черной,
как знамя, они поднялись.
Пылает, весь мир озаряя,
их славы немеркнущий свет.
Орудия, твердь сотрясая,
земной им послали привет.
Доныне привет тот грохочет,
и будет греметь он в веках.
Горят их угасшие очи
в суровых солдатских очах —
у воинов правды и мщенья…
Кошмарный закончился сон…
Ты снова весенним цветеньем
свободный шумишь, Краснодон!
Ты светел и радостен снова
под сенью небес голубых.
И вновь загорелись пунцово
знамена на башнях твоих.
Знамена под солнца лучами,
развеяв туман, расцвели.
На башни Олега руками
бойцы их в лазурь вознесли.
Они пламенеют над нами
под щебет веселый ребят
и словно Олега устами,
шумя на ветру, говорят:
«Отчизна! Развеялись тучи,
цветешь ты калиною вновь.
За путь твой счастливый грядущий
не зря была пролита кровь!»
 

ЭПИЛОГ [35]35
  Перевод Н. Ушакова. – Ред.


[Закрыть]

 
Страда военная прошла,
но в памяти сурово
храним мы славные дела
Олега Кошевого.
Поплыл от залпа сизый дым,
и пал он, бездыханный,
Отчизны именем святым,
как солнцем, осиянный.
О, стежки, где его шаги
звучали не однажды,
там в шахту бросили враги
его друзей отважных!
Там новостроек гул сейчас,—
минула бед година,
встает из пепла наш Донбасс,
родная Украина.
Гудки рассветные поют,
и в мирном звоне стали
Олег живет, и те живут,
что в грозных битвах пали.
Олег! Ты честно в тяжкий бой
шел против тьмы кровавой.
Тебя за светлый подвиг твой
народ венчает славой,
и тех, кого ты в бурю вел,
с кем смертную пил чашу…
В делах и песнях комсомол
прославит юность вашу!
Заря над домнами ясна,
плывут дымы заводов…
Бессмертны ваши имена
в деяниях народа.
 

Между 1943 и 1947

471. РЯДОМ С ШАХТОЮ СТАРОЙ
© Перевод Ю. Мезенко

 
Рядом с шахтою старой, где мальчишками мы
антрацит собирали, чтоб спастись от зимы,
над донецкою степью тучи низко стеля,
гром ударил, и страшно застонала земля.
 
 
Там, где старою шахтой загорожена высь,
на смертельную схватку два отряда сошлись…
Шел один за Петлюрой; был с народом – другой,
палачам нес расплату, шел на праведный бой.
 
 
Сшиблись нечисть воронья и орлиная честь,
сабли перехлестнулись, чтобы кровью расцвесть.
Под копытами вяло зашумела трава,
и на землю упала не одна голова…
 
 
Голубой пеленою плыл туман от реки.
Рядом с шахтою старой отсверкали клинки.
Солнцем вспыхнули дали, ночь минула, как сон,
и ушли, словно тени, палачи за кордон.
 
 
Их чужбина-судьбина, как золу, размела.
Рядом с шахтою старой жизнь, как сад, расцвела
и сияет весною переливами рос
там, где уголь когда-то собирать нам пришлось…
 

1

 
День расцвел за горою,
словно солнечный сад.
Мимо шахты гурьбою
хлопцы в школу спешат,
 
 
А меж ними дивчина,
синеока, ясна,—
луговая калина,
золотая весна.
 
 
Солнце осени хлынет —
свет меж тучами яр.
Шлет улыбку дивчине
кареглазый школяр.
 
 
Свежесть майских соцветий
в юном блеске очей…
Одноклассники, дети,
гордость школы своей.
 
 
Ветер хлещет с налета,
ветки голые гнет.
Жизни школьной всего-то
остается лишь год.
 
 
По-ребячьи невинно
смотрит в небо Донбасс.
И приходит Галина
в сны Степана не раз.
 
 
Сколько их, чистокрылых!
Соловьиная ночь…
И признаться не в силах.
И таиться невмочь.
 
 
Словно золото – косы,
губы – звездная кровь…
В эту юную осень
как сказать про любовь?
 
 
Явь ли, сон ли в потемках?
Шум угрюмых дождей,
в глинобитных хатенках
плач голодных детей.
 
 
И отцовский осенний
пьяный кашель в ночи.
Только жар сновидений
на холодной печи.
 
 
Хата как домовина —
и бедна, и темна…
В сновиденьях – Галина.
Неотступно – она.
 
 
День расцвел за горою,
словно солнечный сад.
Мимо шахты гурьбою
хлопцы в школу спешат.
 
 
И не знает покоя
листьев желтый пожар.
Мимо шахты тропою
вдаль шагает школяр.
 
 
А в мечтах его – косы,
губы – ягоды кровь…
В эту юную осень
как сказать про любовь?
 

2

 
Над Донцом шумит осока,
ежевикой день пропах.
Свежесть ягодного сока
у Степана на губах.
 
 
Плотный гриб в лесочке срежет,
целый день бродить готов
под завода лязг и скрежет,
под стальной напев гудков.
 
 
Что там рощица бормочет,
чистым солнцем просветлясь?..
А в глазах – Галины очи,
школа, парты, светлый класс.
 
 
Только лето это – снится,
недоступно далека
золотая ученица,
дочь соседа-кулака.
 
 
Туч насупленные брови…
Хлопец высмотрел глаза!
Но не знать ему любови
дочки сельского туза.
 
 
Всё пройдет, дождем прольется,
отшумит души гроза.
Что ж так сердце тяжко бьется
и в глазах блестит слеза?
 
 
Никогда не прикоснутся
пальцы к золоту волос.
После школы разойдутся
тропы врозь и судьбы – врозь.
 
 
Синий взор засветит строго
на прощанье, без забот.
Ей – в гимназию дорога.
А Степану – на завод.
 
 
Перемена, – смех, в азарте
школа ходит ходуном!..
Имя девичье на парте
парень вырезал ножом.
 

3

 
Уже, закован льдом тяжелым,
Донец заснеженный блестит…
Прошла зима, и в окна школы
весна приветливо глядит.
 
 
А там – сады кипеньем цвета
укрыты щедро по весне…
А там уже – вплывает лето
на малахитовом челне.
 
 
Приходит время расставанья
навек со школою родной.
И с ней последнего прощанья
ждет наш Степан в тоске немой.
 
 
Забвенья, славы ли дорога
ждет паренька в родной стране?
Словам прощальным педагога
он внемлет молча, как во сне.
 
 
Минуты шли чредою длинной,
как над покосами туман…
И счастьем светится Галина,
и горько хмурится Степан.
 
 
А за окном – как будто плахта,
синеет поднебесный край.
Теперь – завод, а может, шахта?
Чего там, парень, – выбирай!
 

4

 
Война!.. Тревога сердце студит,
и взгляд во мглу дорог шагнул…
Степан вовек не позабудет
манифестаций грозный гул,
 
 
когда кругом гремели песни,
когда чадил молебнов зов
и погребально в поднебесье
плыл перезвон колоколов.
 
 
И эшелоны, словно тени,
неслись в чужую сторону…
Они под ветра плач осенний
отца забрали на войну.
 
 
Как миллионы, оказался
жестоко ввергнутым в бои…
И за него один остался
Степан – надеждою семьи.
 
 
Ему не слушать невозбранно
веселый шум донецких вод:
подручным к слесарю Степана
определили на завод.
 
 
Ему теперь не часто лесом
бродить вдоль замерших озер, —
пора не с книгой, а с железом
вести серьезный разговор.
 
 
Шумит завод тысячелицый.
Степан мужает у станка.
И, неуклонная, струится
жизнь от гудка и до гудка.
 
 
Пришла пора иным знакомым —
сердца работой скреплены…
А где-то там, за окоемом,
горит земля в чаду войны.
 
 
Везде стопа войны стальная.
И с каждым днем печальней мать,
отцовских писем ожидая,—
пора бы, мог и написать…
 
 
Как там ему, где жарче горна
металлом брызжет динамит?..
А вскоре страшной вестью черной
беда обрушилась: убит.
 
 
О, как пытались боль утраты
слезами выплеснуть до дна!
О, сколько раз тогда была ты
проклятью предана, война!
 
 
Глаза – как будто в едком дыме,
тугая боль сжимает грудь,
но из могилы никакими
отца слезами не вернуть.
 
 
Детей не сможет, как бывало,
обнять, пить воду из Донца…
Таких, как он, уже немало —
испивших муку до конца.
 
 
А смерть всё новой дани просит
в громах ударов огневых,
как будто рожь косою, косит
народ в шинелях полевых.
 
 
А дни плывут, как дым завода,
и нет конца войны громам.
И всё труднее жить народу,
и всё вольготней – богачам.
 
 
Рукам трудящихся – оковы.
Глазам бессонным – смерти ночь…
Ужель войне кипеть багрово,
ужель беды не превозмочь?..
 

5

 
Клин журавлиный в небе откричал,
уже зима глаза пургой колола…
Семнадцатого года мощный вал
сломал подпорки царского престола.
 
 
Полиция в своих мундирах черных
в его обломках сгинула как дым.
Но так же мчались пушки на платформах
к передовой под небом громовым.
 
 
Ну как спастись от этого кошмара,
когда живым – вставать на место тех,
кто падал в страшном пламени пожара,
чтоб торгаши жирели без помех?
 
 
Неужто мрак ночной сгустится снова?!
На митинге, сквозь неумолчный крик,
негромкое пришло к Степану слово,
великое по сути – «большевик»…
 
 
О том, что путь не розами украшен,
что к счастью не добраться налегке,
что только труд – владыка руд и пашен,
он в большевистском услыхал кружке.
 
 
Товарищ Френкель!.. Не забыть худого
очкастого студента, дотемна
учившего, что нужно рвать оковы,
когда единством воля масс прочна.
 
 
Слова сияли яро, как знамена
непозабытых стачек боевых…
«Рабочим нужно действовать сплоченно,
тогда никто не одолеет их!»
 
 
Он говорил, что, кровью багровея,
всё льется слез народных океан:
«Рабочим безразлично, кто на шее,—
будь то немецкий или русский пан.
 
 
И тот и этот под завесой дыма
набил мошну огромную свою.
Одно лишь нам сейчас необходимо —
в свободы царство путь пробить в бою».
 
 
«Вот – цель! Ее лучами осиянный,
я твой навек, родной народ-титан!..»
И – крылья появились у Степана.
И – жизнь постиг по-новому Степан.
 

6

 
Та осень нам светло милела,
когда, пронзая даль до дна,
на крыльях Октября летела
свободы солнечной весна!
 
 
Лучами солнечного зова
сияла даль, ясней слезы…
И целовал Степан седого
шахтера в добрые усы.
 
 
Знамена, песни да объятья…
И сердцу дышится вольней.
И люди радостно, как братья,
шагали в даль цветущих дней.
 
 
Те дни забудутся едва ли.
Чтоб солнца пламень не погас,
его от бурь оберегали
и вся Отчизна, и Донбасс.
 
 
Всё казалось весною…
Новой силою крепки,
мимо шахты гурьбою
шли и шли горняки.
 
 
Пролетарская вахта,
многолюдный прибой.
Даже старая шахта
стала вновь молодой.
 
 
Руки в небо упруго
люд рабочий простер.
Обнимали друг друга
сталевар и шахтер.
 
 
Им, новейшим титанам,
тополя бьют челом…
И под стягом багряным
город в смычке с селом.
 
 
Вешним садом волнуясь
в свежей утренней мгле,
расцвела наша юность
на донецкой земле.
 

7

 
Навек исчез кошмарный мрак,
сияет солнечно судьба:
работай на себя, батрак,
трудись, рабочий, для себя!
 
 
Донецких вод блестит хрусталь,
росою светятся пути.
Звенит о наковальню сталь,
как сердце юное – в груди.
 
 
О, сколько в осени весны
Октябрьских памятных высот!
Не ведай, молот, тишины!
Народ грядущее кует.
 
 
Но небо ясное опять
заволокла завеса тьмы —
мечтает враг у нас отнять
всё, что в борьбе добыли мы.
 
 
Опять сгустились тучи злобы,
разбили взрывы тишину,
и самостийные холопы
германцу продали страну.
 
 
Кровь, как вода, струилась ало.
Изнемогая от оков,
душа народа проклинала
Петлюру, гетмана, панов.
 
 
Росли могилы, пули пели,
беда затмила белый свет:
враги патронов не жалели
для тех, кто юн, и тех, кто сед.
 
 
Но заковать народ крылатый
не в силах даже сталь штыков.
Бросала извергов расплата
в слепую тьму ночных шурфов.
 
 
«Вставай на бой, святой, желанный,
люд обездоленных земель!»
В засаде пуля партизана
свою отыскивала цель.
 
 
В ночи – то огненной, то синей —
орудья близкие слышны…
На помощь братской Украине
спешили русские сыны.
 
 
Посланцы Ленина! В ответе
за жизнь Отечества сполна…
Боженко, Щорс, Котовский —
эти легендой дышат имена.
 
 
Их всех, в любом живя былинно,
как солнце – в пламени луча,
объединило воедино
родное имя Ильича.
 
 
Казалось, даже поднебесье —
и то огнями расцвело,
когда вошли с веселой песней
освободители в село.
 
 
Но всё еще гроза пылала,
кипел народный океан…
Чтоб счастья каждому хватало,
ушел на битву и Степан.
 

8

 
Давно погасла красная калина,
укрыто снежной скатертью жнивье.
Давно ушла к петлюровцам Галина,
сам атаман – возлюбленный ее.
 
 
И цель ее чудовищная – кровью
залить восставший трудовой Донбасс.
Она своею собственной рукою
расстреливала пленников не раз.
 
 
Держалась, как могла, за Украину
помещиков, попов и кулаков,
за каждую отцову десятину,
удобренную потом батраков.
 
 
Петлюровские пушки наготове.
Галины сердце жаром обожгло:
ее отряд вот-вот затопит кровью
знакомое притихшее село.
 
 
Ударил залп, и эхом – крики: «Слава!» —
как будто небо вспорото клинком…
Но красная отчаянная лава
петлюровцам ответила огнем.
 
 
У старой шахты – сталь на сталь – столкнулись.
С буденовками встретились шлыки.
И вот уже хмельные пошатнулись
и наутек пустились казаки!
 
 
Их долго гнали… Очередью длинной
и пуль горячих и ядреных фраз…
И, раненая, в плен взята Галина.
«Доставить в штаб!» – Степану дан приказ.
 
 
Бой затих за горою.
Путь заснеженный крут.
По тропиночке двое
мимо шахты идут.
 
 
То – мелькнут за туманом,
то – окутаны мглой…
Тот, что сзади, – с наганом.
Без оружья – другой.
 
 
Это девушка. Косы
разметала в слезах.
Только ветром разносит
плач в холодных полях.
 
 
Над морозной равниной
колебался туман.
Возле шахты пустынной
думу думал Степан.
 
 
Уговоры и слезы
сердце юное рвут…
Снеговые заносы.
Ветра тягостный гуд.
 
 
Что ответить Галине?
Сердце любит, не лжет, —
очи, полные сини,
но сильнее – народ.
 
 
«Ты не сын Украины!..» —
закричала ему
и рванулась Галина
тенью черной во тьму.
 
 
«Стой!» – и вспышкой летучей
выстрел сумрак пронзил…
Над Галиною тучи
небосвод наклонил…
 
 
За горою, разбитый,
удирал атаман…
Возле шахты забытой —
ветер, снег и Степан…
 
 
И Степан, и Галина —
синеока змея.
«Пусть живет Украина
трудовая моя!»
 

9

 
Тогда Отчизна вражью рать крушила,
шла грозная гражданская война.
Семен Буденный, Климент Ворошилов
свои покрыли славой имена.
 
 
Звенят копыта мерзлою землею,
кидают искры огненным снопом.
Кто это в синем шлеме со звездою?
Степан летит на верном вороном.
 
 
А рядом с ним, душой сильны, красивы,
товарищи. Испытанный отряд.
Как ратоборцы древние России,
они степями черными летят.
 
 
Гремит: «Весь мир насилья мы разрушим!» —
рабочие идут с напевом тем.
Могучи мы содружества оружьем —
кто был ничем, тот нынче станет всем.
 
 
Спешили дни… Гроза вела Степана
по всем фронтам дорогами побед.
А после – Харьков, мирный, долгожданный,
рабфак и университет.
 
 
Не потонул он в огненных бурунах
и выстоял средь тысячи невзгод.
Так партия борцов растила юных,
чтоб жизнь творили, как хотел народ.
 
 
Тут не парты, не уроки
и не школьник-мальчуган,—
в зале светлом и широком
слушал лекции Степан.
 
 
За конспектом, за докладом
время – птицею летит.
Что за девушка с ним рядом
златокосая сидит?
 
 
А в глазах – простор погожий.
То смешлива, то строга…
На Галину непохожа —
только сердцу дорога.
 
 
Завораживают очи,
и огонь шумит в крови…
Как Степан признаться хочет
этой девушке в любви!
 
 
Ну а вскоре – вечер в клубе.
Шум акаций, кинозал…
И Степан о том, что любит,
наконец-то ей сказал.
 

10

 
Сердца, багряно расцветая,
весенней музыки полны.
По улицам под звон трамваев
идут хозяева страны.
 
 
Тверда их поступь молодая.
Шумит народный океан,
потоки вешние вбирая…
Со всеми вместе – и Степан.
 
 
А рядом с ним… Синеют очи
той, чьи слова живут в груди…
В садах, где майский цвет клокочет,
не разойдутся их пути.
 
 
Одна судьба, одна основа,
и на двоих любовь – одна.
Так для Степана Ярового
пришла желанная весна.
 

11

 
Родимой Отчизны могучую стать
мы дружно прославим делами.
Степан и Оксана учились, чтоб стать
счастливой судьбы кузнецами.
 
 
Учились упорно, мгновенья ценя,
единственной цели во имя:
вложить в основанье грядущего дня
свой камень руками своими.
 
 
Едины в заветных мечтах молодых,
встречают рабочее утро.
И Ленин с портрета, прищурясь, на них
глядит по-отечески мудро…
 
 
Наступит день, когда в предвестье лета
сады осыплют лепестковый снег,
и за дверями университета
начнет дорога жизни свой разбег.
Покличет вдаль дорога ветровая.
И, чистым светом солнечным омыт,
железные ворота открывая,
завод гудком знакомым загудит.
 

ЭПИЛОГ

 
И опять за горою
догорает закат.
В лунном кружеве двое
возле шахты стоят.
 
 
В полынье небосклона —
старой шахты звезда.
Юный месяц влюбленно
серебрит провода,
 
 
над долиной туманной
льет лучи, вознесен,
и Степану с Оксаной
улыбается он.
 
 
Да, сквозь грозные ночи
довелось вам пройти.
Ваши ясные очи
нам сияют в пути.
 
 
Шли к намеченной цели,
не пугаясь невзгод!..
В каждом слове и деле
ваша юность живет,
 
 
наша юность! Родные
побратимы в трудах!
Наша доля и ныне
молода, молода.
 
 
Каждый пройденный шаг твой —
словно целая жизнь!
И над старою шахтой
звезды новых зажглись.
 

<1957>