Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Владимир Вафин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Все это кончилось утром, после ночи, когда мы были вместе. После этого он сразу как-то охладел ко мне. Обходил меня стороной. Я, как дура, бегала за ним, но он избегал меня и вскоре уехал. Я старалась забыть его, но у меня ничего не получалось, и тогда я поехала в Челябинск, нашла его дом. Родители сказали, что он на секции, и я решила дождаться его. Думала – увижу, поговорим, и все будет хорошо. Ждала часа два. Совсем замерзла, только воспоминания и согревали меня. И вот он пришел. У меня перехватило дыхание, сердце забилось, как бешеное. Но он пришел не один, а с какой-то девчонкой. Прошел мимо меня, словно не заметил. Я окликнула его. Он подошел ко мне и вроде обрадовался: «Машка, привет! Ты чего здесь стоишь? Как дела?» Тогда я сказала ему, что люблю его, что не могу без него. Его ответ был хуже пощечины: «Ну ты вообще, подружка! Ты что думаешь, у меня чика замкнула, что я с тобой буду?..»

Его позвала девчонка. «Ты вот что, не бегай за мной и вообще забудь...» – бросил он мне на прощание. Я смотрела на него, красивого, с румянцем на щеках, и вдруг почувствовала к нему ненависть. Обида захлестнула меня, особенно когда он сказал, усмехнувшись при этом: «Да ты мне только на ночь нужна была, свежая и непорченная».

Тогда я ударила его, повернулась и ушла. Меня душили слезы. Я шла, как побитая, ничего не замечала вокруг. Не знаю, как я пришла на вокзал. Там меня задержала милиция и отправила в приемник. В «первичке» я хотела... Но передумала, решив что назло ему найду хорошего парня, а он пусть таскается с шалавами. Вскоре приехали из интерната и забрали меня, но там я долго не задержалась.

Моим самым лучшим увлечением стала улица. Я заметила, что нахожу утешение в водке. Мне было легко пьяной, и случилось то, что следовало ожидать: где пьянка, там и секс. Иногда, лежа с кем-то в постели, вспоминала его, и мне становилось противно, что я стала таскаться, как бикса. После этого все думала – пора кончать, но приходили подружки и опять за свое: «Пошли к парням, у них бухало есть». – «Не пойду, – отнекивалась я, – надоело! Все противно!» – «Машка, ты дура! Нашла из-за чего расстраиваться, сейчас все так живут. Чего особенного?» И я уходила с ними.

Но скоро мне все опротивело: пьянки, грязные мужики, вонь – и я поехала к тетке. Но вот опять попалась в приемник, потом в это страшное заведение. Там ко мне относились, как к больной, а здесь...

И вот вы в машине как будто встряхнули меня, разбередили душу. Мне уже было наплевать на все. Я думала, что все меня считают биксой и лярвой...

Она тяжело вздохнула и замолчала.

Что я мог ей сказать? Чем утешить? Да и нужно ли было ей мое утешение?! Ее уже и так тошнит от нравоучений, нотаций, у нее на них аллергия. И я понял, как только она почувствует назидательный тон, уйдет в себя и замкнется. Нельзя с ней было так говорить. В этот момент мне вспомнился Егор, парень, который сбежал из спецучилища, узнав, что его подруга, которой он так верил, стала ходить с другим, а в том, что он сидит в «спецухе», есть и ее вина. Он совершил побег. Бежал и думал, что, если увидит ее с кем-нибудь, изуродует! Скрываясь от милиции, на попутках добрался он до своего города и как-то вечером выследил их. Долго наблюдал за ними и вдруг в нем что-то перевернулось. Он подошел к ним и прямо спросил ее:

– Ты его любишь?

Подруга вскрикнула, увидев его, и, перепуганная, лишь кивнула головой. Он подошел к ее парню, взял его за грудки. Она закричала:

– Егор, не надо!

– Ты вот что, парень, – спокойно произнес он, – не обижай ее, короче, береги ее, она девчонка нормальная!..

В тот же вечер он сдался милиции. Когда мы встретились с ним в приемнике, он мне обо всем рассказал и добавил:

– Силой любить не заставишь.

Уже за одно это его можно уважать. Он сильный парень. Я рассказал о нем Марине. И в конце нашего разговора подбодрил ее:

– Я верю, что и в твоей жизни наступит такой день, когда ты захлебнешься от радости и любви.

Через два дня Марину увезли.

Прошло время. Однажды начальник с ехидными замечаниями подал мне распечатанное письмо. Это было письмо от Марины.

– Что, уже ознакомились? – спросил я его.

– Конечно, должен же я знать, что пишут моему сотруднику. Не забывай, ты служишь в закрытом учреждении. А эта девочка – дура она. И чего ты с ней возишься?

Я вынул из конверта листок и, читая письмо, словно опять услышал ее голос:

«До вас я думала о своей жизни, но после нашего разговора во мне что-то переломилось. Я размышляю обо всем серьезно и строго и в то же время подсмеиваюсь над собой, думая, что как жила, так и буду дальше жить. Но потом поняла, что ирония – это только защита. В действительности же ваш разговор разбудил во мне что-то. И прожила бы так пустышкой, если бы не ваши слова и этот парень Егор, кажется. Быть может, я преувеличиваю, но я поняла, что у меня должен быть смысл в жизни, нужно жить ради чего-то, ну ради любви, ради дома и детей... Я хочу жить нормально, но мне будет очень-очень трудно. Вы тогда меня спросили: есть ли у меня сила воли? Отвечаю: есть! Но я не знаю или не умею ею пользоваться, а кричать «караул» глупо. Да и никто не поможет...»

Больше писем не было, и с Мариной мы не встречались.

Когда в группу попадают девчонки, которых мы после отправляем в больницу строгого режима, я невольно вспоминаю ее, потерявшую мать интердевочку (интернатовскую девочку), с обожженной любовью, которая столкнулась с жестокостью, обманом и равнодушием, попав в отравленную среду дешевой праздности – «лишь бы забыться» – и горьких пробуждений. Где-то мечется она, наверное, в этой жизни в поисках себя...

Дикарь

– Владимир Александрович, а к нам дезертира привезли, – сообщил мне Сашка Сигаев, воспитанник первой группы, как только я поднялся на второй этаж, заступая на ночное дежурство.

– Кого? – не поняв, переспросил я воспитанника.

– Дезертира, ну он из армии сбежал, а его в Челябинске поймали.

Я зашел в игровую. В строю стоял незнакомый мне парень, среднего роста, с круглым лицом и вздернутым носом. Его живые серые глаза изучающе смотрели на меня. Пацаны разделись, и я дал им команду умываться Новичка оставил в игровой. Он, тяжело вздохнув, сел к столу воспитателя.

– Что, опять вопросы-расспросы? – недовольно произнес он.

– Мне же интересно, что ты за человек, – ответил я.

– Человек... – усмехнулся парень. – Че вы меня подкалываете? Скажите – дезертир, позорю армию... Я сегодня уже чего только не наслышался!

– Я не трибунал, чтобы решать дезертир ты или нет. Для меня ты прежде всего человек. Вот так! Но когда тебя в армию провожали, мать тебе же не говорила: «Беги, сынок, из армии...»

– А я детдомовский, – перебил меня он.

– Детдомовский? – удивился я. – Тебя так зовут?

– Олег! А что, думаете, детдомовские в армии не служат?

– Служат. Ты вот что, Олег, иди мыться, а захочешь поговорить, скажешь.

– А вы закурить дадите? – он испытующе посмотрел-на меня.

– Посмотрим, – усмехнулся я.

Когда пацаны угомонились и уснули, Олег пришел в игровую.

– Как насчет закурить?

Я протянул ему сигарету. Он закурил, глубоко затянувшись.

– То, что ты сбежал, конечно, не дело, – начав разговор, сказал я. – Для любой армии – это позор, когда солдат сбегает.

– А я уже пятый раз бегу, – уточнил он.

– Ого, да ты профессиональный беглец!

– А вы послужите, как я, с «чурками» в стройбате – нервно стряхнув пепел, сказал он. – Когда отпашешь свою норму – с ног валишься, хэбэ все мокрое, руки дрожат, а «чурка» заставляет еще за него вкалывать. Я поначалу отказывался! Тогда тебя ночью поднимают с постели и загоняют в толчок, где уже ждет толпа «арриков». И бьют, скоты, аккуратно, без синяков, по почкам и по голове. Еле живой поднимаешься, и Томик, старший из них, вообще-то его Томазом зовут, хватает тебя за шею, высоко поднимает голову и, глядя в глаза, спрашивает: «Тэпэр панымаеш?» После этого и его норму сделаешь...

Я после этого две недели не мог оклематься: моча шла с кровью, отбили «арры» мне почки. А потом еще хуже стало. Томик этот заставлял меня массаж ему делать или за жратвой бегать. Или даст мне пятерку и посылает за водкой, чтобы я ее ему на эти деньги купил, плюс закуску, а пятерки этой разве хватит? Скажешь ему об этом, а он в ответ: «Это мэня нэ волнуэт!» Они за водкой нас, молодых, посылали после того, как Сурен попался ментам. У него в сумке пять бутылок было, и сам он «ужаленный» был, вот его и тормознули, а он в драку с ментами полез. Его потом судили за то, что он одному менту голову бутылкой разбил. После этого случая «чурки» сами не ходили, а заставляли нас. И думаете, я один такой? У каждого «арры» был свой боец. Потом я узнал, что они на нас отыгрывались за то, что их в начале службы «дедушки» – русские с хохлами – по ночам долбали и после этого они на них, как рабы египетские, пахали. Теперь наша очередь пришла.

Офицеры знали об этом, но молчали. Зачем им эти разборки! План-то мы давали. Тут один тормозной взводному рассказал, так его потом не трогали, а одними уставами и нарядами задрочили. И еще один парнишка был, каратист Виталик. Он этому Томику всю дыхалку отбил. Вскоре мы его ночью голого нашли в толчке, и потом «кеп» – наш комбат перевел его в другую часть. Вот такая у нас житуха – у стройбата! Я сегодня в вашем «питомнике» целый день, и от команд «равняйсь», «смирно» вздрагиваю. Так это мне «армейку» напоминает. Вспоминается, как вдоль строя шел Томик и командовал: «Грудь к осмотру!», а потом с ехидной улыбкой бил по той пуговице, где солнечное сплетение. Такие вот у него развлечения были, а для нас жизнь такая – хоть в петлю или в побег. Первый раз я сбежал и, как дурак, шманался по городу. Меня патруль и повязал. Отсидел на «губе» трое суток, второй раз с поезда сняли, а вот третий раз добрался до дядьки. Мне бы у него отсидеться, так нет же – потащился в город, ну и, конечно, нарвался. И здравствуй, часть родная! Возвращение блудного солдатика... Комбат хотел меня в «психушку» отправить, но мне повезло: мест не оказалось. Там, наверное, нашего брата по двое на одной койке... Четвертый раз меня менты поймали. Ну, я закосил под малолетку, две недели прожил в детприемнике, но все равно раскололи. У вас тоже инспектора крутые – сразу поняли, что и по чем.

– А ты здесь в детдоме был?

– Нет, в Оренбургской области. Поначалу в детдоме, когда мать лишили прав, а потом перевели в интернат

– А как тебе там жилось?

– Нормально. В интернате тоже свои уставы, свои «деды». Только мы их звали «старшаками». Учителя жилы рвали, чтобы воспитать нас в духе молодых строителей коммунизма, всякие вечера устраивали, диспуты разные... Но мне больше нравилось в спортзале: баскетбол там, зимой на лыжах. Но у нас, пацанов, были свои игры: зачуханить кого-нибудь, «старшаки» трясли деньги, курево. Мы тоже, когда стали «старшаками», чморили пацанов, ночью к девкам ходили.

– А из интерната ты убегал?

– Конечно, поначалу из-за «старшаков», а потом не знаю почему. Дороги, что ли, тянули... А то слоняешься по интернату, как неприкаянный, а тут приключения. Мне в интернате кличку подогнали: «дикарь». Это из-за того, что на чердаке голубятню развел. Породистых голубей мало было, в основном дикари. Потом, когда воспитка за мной полезла и с лестницы свалилась, голубятню мою прикрыли.

– А что ты после интерната делал?

– Дядьке помогал в совхозе. А кому мы, интернатовские, нужны? Это Юрику Шатунову повезло, он на эстраду пролез, звездой стал... Но вообще-то он классно поет.

– Ты что, Шатунова знаешь? – удивился я.

– Да! Вместе были в интернате... Дайте закурить.

Выпустив струйку дыма в потолок, он рассмеялся.

– Ты чего?

– Да я думал, что вы меня будете воспитывать в политико-воспитательном духе.

– Зачем? Ты же не дурак, сам все прекрасно понимаешь. Только вот, думаю, как ты дальше служить будешь? – Да нормально, «арры»-то скоро дембельнутся, а там молодняк придет.

– И ты их тоже будешь гноить? – испытующе глядя на него, спросил я.

– Ну, как эти «чурки», конечно, не буду...

– А зачем? Может, на тебе эта «дедовщина» кончится?..

– Ну, вы вообще, как пацан зеленый. Она не на мне началась и еще долго будет. Надо же молодых воспитывать, а иначе в армии бардак будет.

– Ну, конечно, и солдаты еще долго бегать будут, расстреливать таких вот, как Томаз, сидеть в дисбатах... – продолжил я в том же духе.

– Да нет, надо их держать, но не перегибать. Ну, помогать, что ли, им, – попытался объяснить свою мысль Олег.

– А если он не понимает, то ты будешь воспитывать его, как тот Томаз?

– Вы что думаете, он слова поймет? Сейчас кругом словесный понос, а толку? Вот и надо с молодняком по-нормальному. Вообще-то надо профессиональную армию делать! Кто хочет, тот пусть и служит, я бы вот в такой армии послужил, да и не два года.

– Может, ты и прав, скорее всего, прав. Только, Олег, вот и милицию тоже надо делать профессиональной, чтобы в ней служили мастера-профессионалы.

– А не менты, – ввернул Олег. – Когда только это будет?'

– Когда-нибудь да будет. Я бы двадцать пять лет прослужил, если бы наша милиция была, как американская полиция: по Закону и в Законе. Но пока этого дождешься, я буду пенсионером. Если меня раньше срока не выкинут.

– А вы уже сколько служите? – с неподдельным интересом спросил он.

– Скоро девять лет.

– Ого! Ништяк. А я думал, вы молодой. По молодости со мной разговор завели. С вами говорить-то просто: вы не глушите воспитанием, а то у меня от всех воспитателей вроде как изжога.

– Какой из меня воспитатель?! – усмехнулся я, махнув рукой. – Вот тебе ведь я помочь ничем не могу.

– А зачем мне помогать? Я же под присягой и под погонами! Да и не сможете вы всем пацанам помочь, вы же не солнышко – всех не обогреете! Да и не верят пацаны вашему брату в погонах. Они на вас злые... Дядя Степа – он один, а ментов сколько? Только вы не обижайтесь, а пацаны свободу любят и себя показать. Я вот однажды сижу на станции и кормлю голубей семечками, а они, дикари, дерутся. Белый старается побольше ухватить. Смотрю я на них и завидую их свободе: летят, куда хотят. Во жизнь! Только думку мою оборвали. Подходит ко мне патруль, а дикари фы-р-р-р! И разлетелись Проследил, куда полетел белый дикарь, и про себя думаю: лети дикарь, лети, живи на воле! Сквозь думку свою слышу: «Ваша увольнительная, товарищ солдат. Почему расстегнуты?»

Ну, вот и началось...

– Поздно уже, иди спать, Олег! – видя его усталое лицо, сказал я.

Долго я еще не мог отойти от чувств, которые пробудил во мне разговор с Олегом, солдатом с детдомовским детством. Сколько таких, как он, колесят по стране в побегах, в поисках спасения от «дедов», ищут правду в редакциях, на телевидении и прокуратурах. И рвется из них горькая правда о невыносимой службе и наплевательском отношении к ним командиров. Хорошо, если их выслушают, поймут и помогут.

Мрачные мысли давили на меня. Я закурил и подошел к окну. В ночной тишине раздавались команды диспетчеров на вокзале. Мне вспоминались те угрюмые мальчишки – дезертиры, которых привозили к нам в приемник. Они попадали в ловчую сеть бдительной милиции на вокзалах, аэропортах и станциях. Отношение к ним всегда было одно и тоже, презрительное. Их допросы нередко сопровождались криками и оскорблениями. Если не удавалось уговорить по-доброму и они продолжали упорно молчать, то их могли избить в тиши кабинета начальника или на приеме у доктора. Слыша каждый раз одно и то же: «Так-то ты, подлец, охраняешь наш покой!», они, сцепив зубы и сжав кулаки, вынуждены были это терпеть. За упрямство их держали в темной комнате – «дисциплинарке», откуда выводили лишь на допросы: «Откуда сбежал? Где твоя воинская часть?», а почему сбежал, мало кого интересовало. И многие, попавшие сюда, начинали понимать, что этот приемник – продолжение их унижений. Вскоре появлялся патруль, и они под конвоем возвращались в казарменный ад.

О, господи! Ведь они, доведенные до отчаяния, гибнут, гибнут молодыми. Сейчас, после разговора с Олегом, я острее начал понимать горе матерей, их боль и уже без осуждения понимал их отчаянные попытки спасти своих сыновей, стоя с плакатами и портретами погибших мальчишек у правительственных зданий и пытаясь пробить эту стену равнодушия, за которой сидят слепые и глухие чинуши. И чем больше я думал, тем сильнее понимал всю безысходность таких парней, как Олег. Да, только профессиональная армия может остановить поток трагедий и гибель молодых парней.

...Утром Олег смотрел на меня, как на старого знакомого. Не было уже в нем того вчерашнего напряжения. Я ушел отдыхать, надеясь вечером еще поговорить с ним. Но когда в конце дня построил ребят в игровой, Олега среди них не было. Только потом Сашка Сигаев подал мне записку. Развернув небольшую бумажку, я прочитал: «И все-таки вы мне помогли. Дикарь.»

– Когда его забрали? – спросил я Сашу.

– Перед обедом. За ним солдаты пришли. Он еще, когда уходил, улыбался, помахал нам рукой, и мы тоже сверху, через решетку, помахали ему.

– А что, его теперь судить будут? – с сожалением спросил Саша.

– Может, все и обойдется. Он мне говорил, что будет служить нормально и больше не сбежит.

Хотелось верить в спокойную службу Олега, солдата с детдомовским детством. Да не ожесточится сердце его!

Пробуждение

Письмо с обратным адресом «СпецПТУ» напомнило мне, как я, сержант милиции-конвоир, доставил Василия Березина в спецучилище и как тяжело ухнула железная дверь изолятора, за которой скрылась его спортивная фигура. Через мгновение я увидел стриженую голову подростка в решетчатом окошке. В его глазах стояли слезы.

А вот сегодня весточка от него.

«Здравствуйте, Владимир Александрович, вы просили меня рассказать о моей жизни. Выполняю вашу просьбу. Когда смотришь в окно, невольно вспоминаешь прошедшие годы, годы моего детства. Я помню, когда мне было два года, отец носил меня на руках в ясли. Я очень смутно помню то время. Про отца мне рассказывала бабушка. Она говорила, что он был очень хорошим человеком и любил меня. Моя мать в то время работала продавцом. Я иногда приходил к ней и, когда она не замечала, брал у нее с прилавка конфеты, шоколадки. Она часто, закрыв свой отдел, уходила пировать со своими подругами. Отец это долго терпел и, когда она приходила домой в первом часу ночи пьяная, старался уговорить ее, чтобы она больше так не делала. Но она никак не могла понять его. В один из дней отец, отчаявшись, сказал, что уезжает к своей родне на Украину. Он хотел забрать и меня, но бабушка не отдала. Отец тайком от матери рассчитался на работе, и, когда он пошел на автостанцию, моя мать долго бежала за ним по улицам и кричала: «Валера, не уезжай!» А он сказал ей, что он уговаривал ее не пить, но она не вняла его просьбам, поэтому он не хочет ее слушать. Разговор на этом закончился, и отец уехал. Мать долго проклинала себя, но потом успокоилась и вскоре вышла замуж за другого человека. У них появился ребенок, моя сестра Наташа. Тогда бабушка оформила документы на мое опекунство, и я стал жить у нее. Мать как-то отвыкла от меня, да и меня не сильно тянет к ней...»

Из личного дела В. Березина: «Мать в данное время работает санитаркой, употребляет спиртные напитки. Контроль за поведением сына совершенно не установлен, так как мать авторитет в глазах Василия потеряла.»

«...У них своя семья, а у нас с бабушкой своя. Но иногда мне становится обидно, что все дети живут с родителями, а я с бабушкой. Но эта обида в моей душе долго не задерживается, так и живем, разделенные на две группы. А все-таки мы родные. В школе до четвертого класса я учился хорошо, но потом скатился. В классе я пользовался авторитетом. Не знаю почему, но меня уважали учителя, особенно по физкультуре и истории. Когда в классе у всех было плохое настроение, я как-то старался его поднять, и за это меня уважали ребята.

Я очень помогал классному руководителю, любил организовывать всякие походы в кино, в театры, в цирк, в лес. Даже когда меня исключили из пионеров, авторитета в классе я не потерял...»

Из решения совета дружины: «Исключить из пионеров Березина Васю за совершенные преступления, за то, что плохо ведет себя на уроках; груб с учителями, сбегает с уроков, втягивает ребят в игру в карты на деньги»..

«Но потом меня снова приняли. Так я закончил шесть классов. Раньше я ходил в секцию тяжелой атлетики. Поначалу она мне нравилась. Я упорно накачивал свои мышцы, бегал, кидал ядро, и у меня хорошо получалось. Но когда я начал курить, постепенно стал ослабевать. Мне уже не хотелось тренироваться. Каждый день было плохое настроение, и я решил бросить секцию. Тренер долго уговаривал меня остаться, но я не послушался. От безделья слонялся по улицам, как беспризорник, ходил в кино, где смотрел любимые детективные фильмы, в которых было много интересного: убийства, расследования, гонки на автомобилях. Читал книги о путешествиях, переживал и радовался вместе с героями. Еще мне нравилось возиться с техникой. Больше всего любил мотоцикл. Если у него была поломка, то я охотно принимался за ремонт...»

Из уголовного дела Березина: «20 сентября с друзьями в гараже милиции раскомплектовали ряд мотоциклов и машин. 30 октября совершили угон мотоцикла, на котором покатались, а потом пригнали в дом друга. Затем по настоянию матери вернули его хозяину. 18 декабря вместе с другом (осужден за попытку изнасилования) в дневное время совершили угон мотоцикла».

«...Еще я люблю играть на гитаре. Научился сам. Смотрел, как играют знакомые ребята, и повторял то, что запомнил. Мне нравятся песни Аллы Пугачевой, «Ласкового мая», Юрия Антонова, а одна из его песен мне сейчас нравится больше всего. Когда я слышу слова «...и как приятно возвращаться под крышу дома своего», вспоминаю о родном доме, о бабушке. Хочется вырвать эту решетку с корнем и сдать ее на металлолом.

Мне очень хотелось узнать много нового, чего я не знал и не видел. И вот в шестом классе к нам пришли два мальчика, которые часто убегали из дома, пили и курили. Мне было сперва противно на них смотреть, но потом я заметил, что они веселые, а веселых людей я люблю. И я как-то постепенно стал к ним привязываться. С ними было интересно, они рассказывали о своих похождениях. И я не скучал. Так, приходя в беседку, я начал привыкать к их привычкам. С ними я первый раз выпил. Быстро охмелел и стал веселым. Потом взрослые ребята уговорили выпить меня второй стакан. Я выпил, после чего меня сразу потянуло ко сну, и я уснул на том же месте. Проспал где-то часа три, потом пошел домой и лег спать. К счастью, дома никого не было. Утром сильно болела голова и тошнило, во рту было сухо и пахло какой-то гадостью. После этого начались частые случаи выпивки.

Теперь расскажу вам об одном случае. Как-то со своим другом Женей я долго гулял и побоялся идти домой: не хотел конфликта с бабушкой. Ночевали мы в старом, заброшенном доме, где кроме двух коек и старых фуфаек ничего не было. Нам сильно хотелось есть, и мы через дырку на крыше залезли в ларек. Там было пиво, лимонад, печенье, сигареты, конфеты... Мы сначала плотно поели, а потом нашли большой мешок и наложили туда всего. А в это время моя бабушка искала меня и заявила в милицию о моем исчезновении. Вскоре нас забрали и быстро раскрутили. После этого милиционеры начали меня толкать, таскать за уши и ругаться. Раздели догола и заставили бегать по бетонному полу на месте до тех пор, пока я не стер ноги в кровь.

Потом я снова продолжал воровать, уходил из дому, не слушался бабушку, сбегал с уроков, и меня поставили на учет. Но это на меня не повлияло, и после шестого класса я попал в детприемник. Так я в первый раз оказался в неволе, где начал задумываться над тем, что детство проходит за решеткой. А это плохо, ведь эти годы уже не вернуть. В приемнике работают разные люди, есть и хорошие, но все равно хочется домой, хоть и кормят хорошо, приличный распорядок дня, но дом, где ты родился, нельзя заменить ничем.

В приемнике я встретил таких же, как я, ребят. У всех у них разные судьбы, иногда похожие: нет отца, мать пьет, плохой присмотр... В детприемнике попадались и слабые ребята, которые часто жаловались. Не люблю таких. Они должны сами себя защищать. Ведь кто, кроме их самих, им поможет? Никто. Я уважаю тех пацанов, которые могут за себя постоять, и ненавижу тех, кто обижает малышей. Конечно, у кого мало сил, с тем легко разделаться, а это несправедливо.

В приемнике мне нравилось, что выводят гулять, а также работать в мастерских, там быстро проходит время. Пока я сидел, мне собрали документы в спецшколу».

Постановление комиссии по делам несовершеннолетних на В. Березина: «Совершил три кражи государственного и личного имущества, бродяжничает, пьянствует. Мать воспитанием сына не занимается, бабушка на Васю оказать влияние не может, он ее не слушается. Успеваемость средняя, в школу ходит неподготовленным, сбегает с уроков. Индивидуально-профилактическая работа, обсуждения на педсоветах и классных собраниях положительных результатов не дали. На основании статьи 37-й «Положения» комиссия по делам несовершеннолетних постановляет направить Василия Березина в спецшколу для трудновоспитуемых и содержать за счет средств матери».

Из характеристики школы на В. Березина: «Физически развит, здоров, имеет среднюю способность к учебе, ведет себя неспокойно, нарушает школьный режим, курит в школе, играет в карты, был зачислен в стрелковый кружок, но не ходит... Особое увлечение Васи – мопед, на котором он ездит по городу, не имея прав на вождение. Имеет друзей старшего возраста с отклонениями от норм поведения. Один из них осужден за кражу».

«В приемнике я просидел 29 суток и уже собирался домой, но на тридцатый мне пришла путевка в спецшколу. Когда меня привезли туда, я был прилично одет: новые туфли, хорошие брюки, красивый джемпер. Меня провели в группу, где я должен был учиться. В это время она находилась на своем участке. Когда я пришел, меня сразу же окружили ребята. Они начали меня расспрашивать, откуда я, за что сюда попал? Потом взрослые ребята начали требовать, чтобы я снял туфли и джемпер, но я не отдавал. Мне было жаль своей одежды и обидно: ее мне купила моя бабушка, а она и так мало зарабатывает. Потом они начали мне угрожать, и мне пришлось раздеться. Когда прозвенел звонок на «отбой», я быстро залез в кровать и, укрывшись одеялом, как маленький мальчик, заревел от обиды. Первый месяц мне жилось плохо, а потом я как-то стал привыкать. Каждое утро соскакивал с кровати, услышав громкое «Подъем!», и бежал на утреннюю пробежку.

День был похож один на другой: учеба, строевая подготовка, работа в мастерских, где мы изготавливали спирали для плиток и утюгов. С первых же дней работы я научился крутить спирали лучше всех, и мастер доверял мне и даже забирал с уроков, когда «горел» план. Мне нравилась воспитательница. Она была, как родная мать: и пожурит, и похвалит. Я радовался, когда приезжала бабушка. Она уводила меня на скамейку в сад и плакала. Говорила, чтобы я поберег себя. Мне было ее жалко. Ругая себя последними словами, дал себе слово беречь бабушку, потому что она для меня самый дорогой человек.

В спецшколе пробыл один год и два месяца и за это время понял: чтобы не попадать за решетку – надо не воровать. Но когда вышел, – все забыл. Поступил в ПТУ на электромонтера. Вначале все было хорошо, а потом снова начал пить.

Расскажу вам про одну девчонку. Вообще-то у меня их было много, но все они были временные – сегодня одна, завтра другая. А в октябре я встретил Наташу, простую, красивую девчонку. С ней мне было хорошо, и я первый раз влюбился. Про прежних подруг забыл, но о себе они напомнили сами.

Как-то вечером прибегает Наташа, вся в слезах, и говорит, что ей угрожали: мол, если она не бросит меня, ее изобьют. Я сразу понял – кто. Вечером нашел их и сказал: «Кончились наши фестивали, и если кто-нибудь Наташу пальцем тронет, то я пришибу вас». Они молча разошлись. Я был уверен, что они меня поняли, но ошибся. Когда мы были с Наташей на «дискаче», они незаметно позвали ее и избили. Узнав про это, я в тот же вечер нашел их и не смог удержаться – ударил одну. После моего удара они налетели на меня втроем, но у них ничего не вышло. Вторым ударом я кому-то из них разбил нос. И тут одна из них с разворота ударила меня ножом. Увидев кровь, они разбежались. Я почувствовал сильную слабость, очень жгло рану. Я упал. Потом меня положили в какую-то машину и повезли в больницу. Когда я вышел, то узнал, что Наташа уехала к себе домой – в деревню. После этого я постепенно стал втягиваться в пьянство. Это было единственным моим развлечением. Когда сильно напивался, у меня появлялась какая-то злоба на всех окружающих. Я понял, что пить мне нельзя: иначе недалеко до преступления. Но я до того втянулся, что не мог прожить без бутылки спиртного ни одного дня, и снова пошел на воровство...»

Из уголовного дела: «В ночь на 27 ноября гражданин Фоминых по предварительному сговору с несовершеннолетним Березиным проникли в помещение пищеблока горбольницы, откуда они похитили 15 килограммов масла, 20 килограммов шоколадных конфет и других продуктов, т. е. совершили преступление, предусмотренное статьей 89. В ночь на 5 декабря они пытались оттуда же совершить кражу продуктов, но были задержаны работниками милиции на месте преступления. В связи с тем, что Березину не исполнилось 14 лет, уголовное дело в дальнейшем производстве прекратить. Направить в комиссию по делам несовершеннолетних для принятия мер общественного воздействия».

«...После этого я вроде взялся за учебу. Когда мне пришла путевка, мой инспектор, пожалев меня, отправила в спецучилище другого. Но я не оценил ее добра и продолжал хулиганить и пить».

«Протокол № 113: 13 декабря в 24 часа Березин Василий в пьяном виде учинил скандал с жильцами общежития, разбил стекло, выражался грубой нецензурной бранью и кидался с кулаками на людей. Березин ничего не соображал, на замечания не реагировал».

Объяснительная В. Березина:

«31 декабря я пил водку, купленную мне незнакомым мужчиной на деньги, которые мне дала бабушка на питание. Распивал один через горлышко возле общежития. Стекла не разбивал, с кем-то поскандалил: сами нарывались на меня. Пить начал с 6-го класса понемногу с друзьями».

Как-то ночью я решил пойти в общагу к девчонкам, которые меня пырнули ножом и из-за которых уехала Наташа, чтобы устроить там разборку. Около общаги выпил бормотухи и неожиданно столкнулся с мастером, который тоже был пьяным. Он стал на меня материться и выкручивать мне руки. Потом еще кто-то прибежал. Они стали меня донимать и оскорблять. Ну я, конечно, не выдержал, особенно тогда, когда они стали таскать меня за уши. После этого случая обвинили во всем меня и скоро оформили документы в спецучилище.