Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Владимир Вафин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Пусть мы встретимся с Артемкой...

– Денис, ты где? – позвала Света.

Он обернулся и вдруг замер, увидев обнаженную Светлану. Он не мог оторвать взгляда от ее притягивающего тела, и у него слегка закружилась голова.

– Ну что ты? Пойдем, – немного смутившись, сказала она и вошла в воду.

Денис неуверенно пошел следом. Искупавшись, они сели на берегу.

– Пойдем ко мне, – прошептала Света, обвивая руками шею Дениса.

Они подошли к домику и тихонько проскользнули внутрь. Света зажгла свечу.

Они присели на кровать. Девушка обняла его и притянула к себе. Денис почувствовал ее руку на своей груди. От ее нежного поглаживания по всему телу прошла приятная дрожь. От волнения у него сдавило горло. Она стала жадно целовать его лицо и, встретившись с его губами, приникла к ним в долгом и сладостном поцелуе.

– Милый мой, как хорошо, – шептала она ему на ухо, теребя волосы, и вдруг Денис почувствовал, как она притянула его к себе, опускаясь на постель. Поглаживая его спину, рука Светы скользнула вниз... Денис почувствовал ее руку под трико... Она прижалась к обнаженному Денису всем телом.

– Света, – дрожа всем телом, прошептал Денис. – Может, не надо...

– Надо, милый мой, я хочу. Когда-нибудь это у тебя случится. Пусть это будет сегодня со мной...

После случившегося ночью Денис почувствовал отвращение к самому себе и Свете. Ему было как-то не по себе. Он вяло работал. Встречаясь со Светиным взглядом, он стыдливо опускал глаза. После работы он ушел в сосновый бор, оставшись наедине с терзавшими его душу мыслями. Но вечером он сам пришел в домик Светы и остался там на ночь.

Денис испытывал какое-то непонятное ему чувство. Он не мог этого объяснить. Может, это и была любовь, но, когда он видел Свету, то с бьющимся сердцем вспоминал их встречи по ночам. Он смотрел на нее, как бы раздевая донага, и мысленно благодарил ее за то, что она подарила ему что-то неизведанное ранее. И он охотно соглашался, когда она приглашала его погулять. Они уходили под взглядами девушек, которые, возможно, осуждали их, но не подавали виду. Только в глазах Тамары Света читала укор. Эта девушка знала, что Денис у нее не первый. В прошлом году в пионерском лагере у Светы с подростком первого отряда произошло то же самое, после чего ее отстранили от должности вожатой. Но Денис этого не знал и иногда ловил себя на мысли, что хочет вновь оказаться в объятиях Светланы.

Когда она уехала в город, он даже загрустил. После ее отъезда он как бы вернулся к жизни и снова с жадностью набросился на работу. Встретившись с Фархадом, он до звона в ушах от нахлынувшей крови гонял на коне.

Быстро пролетела веселая, интересная жизнь в стройотряде. Пришел тот день, когда нужно было возвращаться в город. Денис на прощание обнял своего друга. Фархад старался не поднимать глаза, чтобы Денис не увидел его намокшие черные ресницы!

– Я, как тот капитан в песне, возвращаюсь к себе, но хочу с тобой встретиться, – срывающимся голосом произнес Денис.

– Когда-нибудь мы все-таки встретимся, Дин, – сказал Фархад, державший коня под уздцы.

До них донесся нетерпеливый сигнал водителя автобуса, они обнялись, замерев на минуту. Фархад оторвался от друга и прошептал:

– Езжай, тебе пора.

Денис резко повернулся и побежал к автобусу. Усевшись, он прильнул к заднему стеклу. Фархад вскочил на коня и какое-то время скакал за автобусом. Потом он резко остановил коня, так резко, что поднял его на дыбы и в последний раз помахал ему рукой на прощание.

– Мы встретимся, мы обязательно встретимся, – шептал Денис, чувствуя как выплескиваются наружу слезы расставания и грусти.

Пришла осень и окрасила в багрянец кленовую аллею у забора интерната. С берез с их золотым убором медленно опадала листва и ложилась под ноги. Денис сидел на лавочке под большой березой. Видя эту красоту, он чувствовал, как у него плавно кружится голова.

Денис вернулся в интернат подросшим и даже повзрослевшим. Что-то в нем изменилось и эти перемены произошли за последнее время. Он почувствовал себя окрепшим духом, стал спокоен и у него даже изменился взгляд на жизнь. Он понимал, что жизнь это нечто большое, в котором живут люди, в которых перемешано добро и зло. И все они хотят жить, приласканные добром и радостью. Он вспоминал свою жизнь и понимал, что судьба окунала его в злое, но и дарила добрые мгновения жизни. На душе было тепло, когда он вспоминал тех добрых людей, которых он встретил за свои пятнадцать с небольшим лет: маму, Влада, Славку, Фархада, о котором он тосковал. Эта тоска перемешивалась с печалью о затерянном где-то на Кубани Артемке.

Первые дни в интернате, еще находясь под впечатлением жизни в стройотряде, он был радостен и спокоен, но, чувствуя нескрываемую враждебность воспитателей, сделался хмурым и через неделю чуть не завыл от сознания одиночества и своей ненужности.

Увидев, что Мария Васильевна вывела на прогулку своих сорванцов, Денис бросил окурок, втоптав его в землю, и направился к ним. Малыши всей гурьбой с криками бросились ему навстречу. Каждый норовил ухватить его за шею и прижаться к нему. Когда первые минуты радостной встречи прошли, Денис заметил грустные глаза Родьки Пушкова.

– Пушок, че ты такой грустный-то? Мария Васильевна отругала?

– Не-е, просто я по тебе скучал.

– Ну, я же приехал, – улыбнулся Денис, прижимая к себе Родьку. – Слушай, а ты не знаешь, где Стриж? Может, его родители забрали?

Услышав о Стриже, Родька широко распахнул глаза и опустил голову. Денис увидел, как по его щеке потекла слезинка.

– Пушок, что случилось? – встревожился Денис.

– Дин, когда тебя не было, Стрижа продали.

– Как продали? Куда?

– Ну, Хан его продал, они же пацанов продают, чтобы те с дядями воровать ходили.

– Ну? И что дальше? – Денис почувствовал первые звуки беды.

– Ну, Стрижа продали, они с дядями какой-то магазин хотели обворовать. Там что-то зазвенело, говорят, синтализация Приехала милиция, и их арестовали. И Сережку тоже. Он испугался, что его в тюрьму посадят и милиционерам рассказал все-все, до капельки. И про интернат тоже, чем тут Хан занимается, что всех обижает, а потом Колобок за ним в милицию поехал. А когда Хан узнал, ну, что Стриж про него рассказал, они его избили. Они его сильно избили, – Пушок шмыгнул носом и вытер ладошкой слезы.

– Так, – Денис почувствовал, как в нем закипает злость, он тяжело задышал и, стиснув зубы, спросил: – И где сейчас Сергуня?

– Он сейчас в больнице лежит, его крысы сильно покусали.

– Что? Какие крысы, Родик?!

– Ну, я же тебе еще не все рассказал. Потом приехала милиция, они Сережку допрашивать хотели, а Хан с пацанами спрятали его в хранилище, ну помнишь, где мы в прятки играли, а ты на нас еще заругался, что склад старый, совсем дряхлый и может обвалиться. Вот они там его и закрыли. Милиция подождала, подождала и уехала. А потом мы с Жариком играли, услышали крики и побежали, а там... – Родька замолчал, слезы брызнули из его глаз.

– Родька, миленький, ну что там было?

– Там Сережка кричал. Он весь в крови был, его крысы покусали. Жарик побежал за воспитателями, вот, а я хотел помочь Сережке вылезти из дырки, а он застрял. Он, это, тебя звал... Он то маму позовет, то тебя. Ну, потом воспитатели прибежали, его вытащили, а он весь в крови был, там даже мясо видно было. Его увезли в больницу. Пацаны, еще ходили туда кровь сдавать, но врачи сказали, что Сережка – мальчик крепкий, он выживет. Мы потом все апельсинки собрали, и Мария Васильевна их ему в больницу отнесла.

Глаза Дениса наполнились слезами. Боль, ярость тугим кольцом схватили за горло. Прижав к себе вздрагивающего Родьку, он словно оцепенел. Затем оторвался от малыша и поднялся. Во рту все пересохло. Денис вытащил сигарету и стал нервно прикуривать, ломая одну за другой спички. Затянувшись, он вскинул голову. По мирному голубому небу плыли пушистые облака.

– Родя, откуда ты знаешь, что это сделал Хан?

– Пацаны рассказывали. Они видели, как Хан с дружками тащили его в склад.

– А воспитатели знают?

– Нет. Дружки хановские сказали, кто проболтается, того тоже к крысам бросят.

– Родик, ты мне ничего не говорил, ага?

– Ага.

– Ну, пойдем к Марии Васильевне, – и он взял в свою ладонь маленькую теплую ладошку Пушка.

Мария Васильевна, не скрывая слез, рассказала, как они нашли окровавленного Стриженова, как страшно было на него смотреть и как Стриж, заикаясь, повторял: «Мамочка, мама, где ты? Дениска, мне больно, больно».

– Мария Васильевна, а в какой больнице лежит Стриж?

– В городской, Денис, в хирургии, в ожоговом отделении. Ты хочешь сходить к нему?

– Да, Мария Васильевна, я прямо сейчас хочу поехать к нему.

Боль сидевшая где-то в глубине души Дениса резким толчком поднялась и стала сгибать его, выжигая все внутри до скрежета зубов.

Не помня себя от захлестнувшей его ненависти, Денис добрался до больницы. Его нервы были накалены до предела и, когда медсестра отказалась без пропуска пропустить его, Денис невольно сжал кулаки. То, что она увидела в его глазах боль, перемешанную с ненавистью, заставило ее машинально подать ему халат и тапочки.

Денис взлетел по лестнице на третий этаж и остановился у палаты, тяжело дыша. «Спокойно, Дин, спокойно», – сказал он самому себе, и, приоткрыв дверь, поискал глазами Стрижа. Он лежал недалеко от окна, запеленатый, как ребенок. Его песочные волосы были разбросаны по подушке. Денис потихоньку опустился на стул и взял Стрижа за руку. От прикосновения Сережка открыл глаза.

– Здравствуй, Сергуня, – тихо произнес Денис.

Увидев его. Сережка улыбнулся своей приятной улыбкой, его глаза заблестели.

– Денис, а я знал, что ты придешь, я ждал тебя.

Денис вышел из автобуса и направился к интернату. На душе у него было спокойно. Он знал, что сейчас ему нужно сдерживать все чувства, которые выплескивались наружу. Он должен найти Хана и примерно знал, где его искать. Когда Стриж рассказал ему, кто такой Хан, Денис был очень удивлен. Он вспомнил этого высокого русого парня с темно-синими глазами и с чуть свернутым на бок носом. С ним однажды они вместе занимались в спортзале и в шутку устроили поединок. «Но теперь, – думал Денис, – я шутить не буду. Мы с тобой сцепимся, и пусть это будет мой последний поединок, но я тебя брошу крысам, как ты, сволочь, бросил Стрижа».

Хана он нашел под вечер в окружении девочек. Они весело болтали. Одна из них обхватила Хана за шею. Денис выдохнул из себя, как бы отгоняя последние сомнения, и, прищурив глаза, направился в его сторону.

– Привет, Гера! Ну, ты молодец! Че, один со всеми справляешься, – оглядев обступивших его девчонок, усмехнулся Денис.

– Да я же на здоровье-то не жалуюсь.

– Гера, у меня к тебе разговор.

– А ну, птички, полетели спать.

Девочки, недовольно переглянувшись, медленно пошли к интернату.

– Тоже мне, орлы-орелики! – фыркнула одна из них напоследок.

– Я вот что, Гера... Как это говорится: застоявшемуся коню пробежка нужна, так и мне надо размяться.

– Че, здесь, что ли? Ну, пошли в спортзал, – удивившись, предложил Хан.

– А спортзал закрыт, давай здесь, земля мягкая, – настаивал Денис. – Или ты как, сконил?

– Ну, погнали, – согласился Хан, поднимаясь с лавочки.

Они встали друг против друга в стойку. Хан выбросил руку, намереваясь ударить Дениса по корпусу, но тот ловко увернулся от удара и, слегка пригнувшись, нанес Хану удар по почкам.

– Ты, гляжу, в натуре погнал, – удивленно протянул Хан, сморщившись от боли.

Сделав обманное движение левой рукой, Хан правой рукой сильно ударил Дениса в голову. От полученного удара у Дениса зашумело в голове и удар ноги в шею сбил его с ног. Денис, тряхнув головой, в одно мгновение вскочил на ноги.

– Ну че, оклемался? Дальше погнали? – усмехнувшись, спросил Хан, попрыгивая на носочках.

«Ну, еще пару ударов и Принц заскулит», – подумал Хан и ударил стопой ноги в подбородок Дениса. Тот, подсел, уходя от удара, потом сильно и резко ударил Хана в пах, и Хан взвыл от ужасной боли. Денис выпрямился и, разворотом стопы ударил ему по челюсти, затем, резко крутнувшись на месте, сделал подсечку. Хан распластался на земле, корчась от боли.

– Ну что, падла, шутить я с тобой не собираюсь, ты еще не понял? А теперь вспомни Стрижа, паскуда... Я пришел тебя судить за него. Я! Я тебе – не гуманный советский суд, у меня суд – кровника...

Когда Хан услышал полные ненависти и злобы слова Дениса, у него дернулось лицо.

– За крысенка мстишь? – прошипел он. И сквозь зубы процедил: – Я еще живой.

Он попытался подняться, но Денис сложил пальцы и костяшками ударил Хана в кадык. Хан захрипел и, жадно хватая ртом воздух, повалился навзничь.

Денис опустился на корточки перед распластанным Ханом. Ноги у него дрожали и его слегка подташнивало.

– Ну что, живой, подлюга? – проскрежетал Денис. – Ну ниче, подыхать ты будешь в другом месте. – Он взвалил на себя обмякшего Хана и, согнувшись от тяжести, пошел к старому хранилищу. Подойдя к двери, Денис сбросил его у двери, вынул из кармана шелковую бельевую веревку, лейкопластырь и стал скручивать ему руки. Денис это делал спокойно, не чувствуя жалости. Взяв Хана за волосы, он прилепил ему на рот пластырь. Затем втащил его бессознательное тело в хранилище. В нос ударил запах сырости и затхлости. Денис бросил Хана на кучу мусора и, резко повернувшись, быстро вышел. Закрыв дверь, он прошептал:

– Я отомстил за тебя, Сергунчик!

Он сел на стоявший возле двери ящик и вынул, пачку сигарет. Закурив, Денис принялся наблюдать, как на небе одна за другой вспыхивали звезды. Он не знал, сколько он так просидел в отрешенности. До его слуха из хранилища вдруг донесся шершавый звук, потом он услышал стон, похожий на крик.

– Ну что ж, приговор приведен в исполнение, – еле слышно произнес Денис.

Он отбросил окурок и закурил новую сигарету. Стоны стали слышны сильнее, он вдруг почувствовал жалость к Хану.

– Нет, нет, – закрыв руками уши, прошептал Денис, затем резко встал и пошел к интернату: он боялся, что вся доброта, собранная в нем, заставит его помиловать Хана, но делать этого не хотел.

Заметив, что Денис отошел от хранилища, двое парней выбрались из укрытия и бросились к двери склада. Рванув на себя дверь, они влетели в хранилище, откуда донесся крик ужаса. Через пять минут пацаны, остервенело ругаясь, вытащили на площадку окровавленного Хана. Один из них отошел в сторону: его стало тошнить, второй побежал к интернату.

Денис лежал в спальне, заложив руки за голову, и смотрел, как полоски света от проходящих мимо интерната машин двигались по потолку. Вдруг тишину интернатовского двора взорвал вой сирены «скорой помощи»...

Хана увезли в ту же больницу, где лежал Сережка. Наутро о случившемся знал-весь интернат. Когда он шел по коридору, все разговоры затихали, и его провожали испуганными взглядами. Вдруг до него донеслось:

– Дьявол!

К нему подошел подросток и, стараясь не смотреть ему в глаза, сказал:

– Тебя к директору!

Денис спокойно вошел в кабинет. Сергей Егорович, задумчиво нахмурившись, мерил шагами свой кабинет. Рядом с ним сидел Владимир Николаевич. Увидев вошедшего Росина, директор резко повернулся и сдавленным голосом проговорил:

– Росин, ты убийца! – и вдруг сорвался на крик, стал выплевывать гневные слова: – Ты убийца! Как тебя только земля носит?

– Я убийца? – усмехнувшись, спросил Денис. – Вы мне докажите это.

Директор, сжав кулаки, приблизился к Денису, но, взглянув на него, остановился и беспомощно опустил руки.

– Это докажут, не сомневайся, докажут, – сказал, поднявшись со стула, Владимир Николаевич. – И мне жаль, что тебя не расстреляют, – гневно произнес он.

– Не надо, Владимир Николаевич, – остановил воспитателя директор, подходя к столу. Он устало опустился на стул. – Мы ничего и никуда сообщать не будем, – обреченно сказал он, – хватит нам Стриженова. Но ты, Росин, можешь выметаться из интерната, чтобы ноги твоей здесь не было, – и директор швырнул на стол конверт с его документами.

Когда Денис вышел из кабинета, Владимир Николаевич, стоявший у окна, задумчиво произнес:

– Напрасно вы это, Сергей Егорович. Надо было вызвать милицию и в наручниках вывести его из интерната. И потом, с вас еще за него спросят, если он где-то что-то натворит.

– Я это понимаю, прекрасно понимаю, но держать Росина в интернате выше моих сил и, если он здесь будет находиться, то это значит, что может случиться что-нибудь подобное, такое же страшное и бесчеловечное. Если меня спросят за Росина, я отвечу, что он сбежал, выкрав документы. Но видеть этого дьявола я не могу, понимаете, не могу.

Денис поднялся в спальню, побросал вещи в сумку и, прихватив магнитофон, стал спускаться по лестнице. Навстречу ему поднимались Раиса Ивановна с физруком.

– Ты еще здесь, мразь? – набросилась она на него. – Да вы посмотрите, он же пьяный! Как ты смеешь в таком виде быть в интернате? Надо немедленно вызвать милицию, Игорь Викторович.

– Зачем? – остановил ее физрук. – Выкинем его на улицу, пускай убирается отсюда, сопляк.

– Да я и сам уйду! – с ненавистью бросил Денис. – Чтобы ваши рожи не видеть, от которых меня уже мутит, садисты, насильники. – Он сплюнул им под ноги и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Возле калитки он вдруг услышал крик:

– Денис!

Он обернулся. Его догонял Родька. Денис опустился и подхватил его на руки.

– Ты уходишь, ага? А как же я? Не уходи, Денис, – и Пушок обхватил его за шею.

Дениса полоснула по душе слезная жалость к этому малышу, единственному, кто прибежал попрощаться с ним.

– Я к тебе приеду еще, Родька. Ты меня будешь ждать?

– Ага, – и Родька прижался губами к его щеке...

Выброшенный из интерната Денис Росин оказался один в миллионном городе. Первой его мыслью было поехать к Владу. Найдя телефон, он позвонил ему домой, но, услышав его голос, Денис бросил трубку. Он испугался встречи с другом, так как Влад был работником милиции, и Денис не верил, что он сможет понять его и все то, что произошло с ним.

Пошел дождь – предвестник долгой холодной осени. Ежась от холода, Денис стоял в растерянности, размышляя о том, к кому же пойти в этом большом городе. И где-то в укромном уголке сознания мелькнула мысль о Свете. Он набрал ее номер. Она сразу сняла трубку, как будто ждала этого звонка, и с готовностью предложила ему перебраться к ней.

Света жила с отцом, но тот по контракту работал в Нигерии. С этого телефонного звонка для Дениса Росина началась новая жизнь. Через Свету он познакомился с парнями, которые занимались сексуальными играми на деньги. Неделю Денис присматривался, подавляя в себе отвращение и стыдливость, но вскоре сам стал принимать участие в играх. «Дурное дело нехитрое», – говорил он, складывая в джинсовую куртку выигрыш. В этих играх он встретил Оксану, ту восьмиклассницу из интерната, прошедшую первые уроки секса у физрука, выполняющую в этих оргиях роль «сосиски»

Постепенно Денис пристрастился пить. Первые дни его полоскало, выворачивая всего наизнанку, а потом он стал пить до помутнения в голове. Ему было хорошо и легко: уже не давили никакие мрачные мысли. Он забывался в пьянстве и разврате и с каждым днем затаптывал в себе мальчишку. Но горьким было утреннее пробуждение, царапающее когтями совести по душе. Утром, просыпаясь на большой кровати среди шелковых простыней, Денис начинал презирать самого себя. Он жил в роскоши, ни в чем не отказывал себе, но бывали минуты, когда ему хотелось сбросить эту джинсовую униформу, стереть с лица это обаяние, которое так привлекало женщин, вскочить на коня и ускакать в тот жестокий, но по-своему добрый мир, где были его друзья и брат. Ему было стыдно, что он не смог преодолеть в себе страха осуждения, когда через мальчишку передал Родьке большой полосатый арбуз. И даже к Стрижу он не смог подняться. Он оставил всякие «вкусности», как говорил Стриж, в металлической корзине для посетителей.

Денис ненавидел себя сегодняшнего. Он был одинок и нищ среди этой роскоши, среди ненужной дружбы.

Поднявшись с постели, он вдруг увидел в большом зеркале свое отражение На него смотрел обнаженный выхоленный юнец с пробивающимися усами.

– Ненавижу! – крикнул Денис и швырнул в зеркало хрустальный бокал с ромом, который он держал в руках.

По большим осколкам разбившегося зеркала потекли похожие на кровь ручейки.

Тоска полной накатила на Дениса, и он решил поехать на кладбище. Запахнувшись в «варенку», он стоял у могилы матери и смотрел на голые деревья Рядом тлели собранные в кучу листья. Денис взглянул на памятник, с фотографии на него грустными глазами, с едва уловимой улыбкой смотрела мать. Он снял с могилы шуршащий целлофан и положил на нее большой букет черных роз. Поднявшись, он еще раз взглянул в смотрящие на него глаза матери и прошептал.

– Прости меня, мама...

Постояв минуту, он вскинул голову, глубоко вдохнул холодный осенний воздух и пошел к выходу.

– Что уже уходите? – спросил сморщенный старик-сторож, подгребая листья в костер.

– Дед, возьми, – Денис протянул ему тысячерублевку, – и посмотри за могилой моей матери. Ну, там, цветы посади, чтобы все по-людски было, – сдавленным голосом произнес Денис.

Растерянный старик скомкал бумажку, пряча ее в карман.

– Парень! А чью могилу-то? – окликнул он Дениса.

– Росиной Валентины Алексеевны.

– А ежли свечку поставить, от кого?

– От сыновей – Артема и Дениса.

Такси притормозило и Денис, открыв заднюю дверцу, опустился на сиденье.

– Куда?

– Пока в город, – задумчиво произнес он. – Я закурю?

– Кури, – и водитель нажал клавишу магнитофона.

 
Этой ночью в спящем городе
Ветер бьется черной птицей.
Пусто в доме мне и холодно
И до поздних звезд не спится.
Упаду в объятья темноты
И пойду: пути не зная.
Виновата в этом только ты...
Только ты...
Только ты...
Больно мне, больно!
Не унять эту злую боль...
 

Голос Казаченко ударил Дениса по душе, и от отчаяния, безысходности и одиночества у него сжало горло. Проезжая мимо церкви, Денис почувствовал, что ему хочется войти туда.

– Тормозни, – попросил он таксиста и бросил на переднее сиденье стольник.

Подойдя к воротам, Денис положил на паперти в шапку нищему десять рублей. В церкви он купил свечи и, немного подумав, приобрел крестик, который тут же и надел. Денис потихоньку протиснулся между молящимися старушками к иконе святой Богоматери и замер в нерешительности. К нему подошла маленькая сухонькая старушка и спросила:

– Сынок, первый раз здесь? Он кивнул.

– Тебе помочь, сынок? – и, увидев его кивок, она сказала: – Поставь свечи и помолись святой Богоматери, заступнице нашей перед Господом. Скажи то, что ты хочешь, что хочет твоя душа.

Денис зашептал слова, накопившиеся в душе:

– Господи, прости мне все грехи мои. Сбереги Сережку и брата моего Артемку...

Выходя из церкви, Денис положил деньги в ящик для пожертвований, передал служительнице записку за упокой матери и, вскинув голову, еще раз тихо произнес:

– Господи, сохрани меня и брата моего Артемку!

Милицейские «Жигули» патрулировали вечерние городские улицы, которые светились разноцветьем огней. В свете фар кружились, танцуя, подхваченные осенним ветром листья.

– Да надоело пахать за пять кусков, – жаловался Владу водитель Ямшин. – Жену и сына чем кормить? Ведь цены – убиться можно. Ты же знаешь, что работаем без выходных и проходных. Я скоро на этой колымаге геморрой заработаю. А она, бедненькая еще чихнет разок – и в металлолом.

– Что-то ты, Паша, совсем разошелся, – рассмеялся Влад, поправляя пятерней упавшую на лоб поседевшую прядь волос. Он сидел рядом с водителем в новой, хорошо отутюженной форме с лейтенантскими погонами.

– А что, я не прав? Вот скажи мне, не прав разве? – допытывался водитель.

– Да прав, прав, сдаюсь. Только надо глубже думать. Если бы меня спросили, что надо, чтобы в ментовке был порядок, я бы ответил так: во-первых, всех, кто мешает работе, всякую погань, которая мундиром прикрывается, – выгнать и набрать хороших парней, проверенных через тесты компьютера и детекторы лжи, а то уже объявление появилось в газете, что требуются парни в милицию. Вот набрал бы я их и зарплату бы минимальную дал – тысяч двадцать.

– Ого-го! – Ямшин присвистнул.

– Да, да, Паша. Двадцать пять тысяч – это нормально. Шахтеры вон, те по пятьдесят штук в месяц зарабатывают. Ну и потом, чтобы была машина. И чтобы «гаишник» не хлопал глазами и не свистел вдогонку, когда кто-то не останавливается. Потом квартиру каждому бы дал, а то вон Роговой в общаге живет, с алкашами. Какой уж тут отдых после суток дежурства? И спецмагазин бы организовал, чтобы не орали на нас, что, дескать, милиция без очереди берет, и чтобы некоторые по блату не кормились из-под прилавка. Отработал он год по испытательному сроку – проверить его, не стал ли он ментом, не оправдал доверие – до свидания: там очередь стоит.

И закон, конечно, нужен, чтобы защищал нас. Чтобы мы были, как говорится, в законе и по закону. Чтобы я в преступника, в убийцу, мог стрелять, а не думать: стрельнешь – опять посадят. Чтобы у нас было оснащение получше, чем у мафии. Чтобы они боялись одного нашего появления. Вот тогда порядок будет. А сейчас кто мы? Менты без прав и нормальной жизни.

– Когда это будет, «полковник», мы не доживем, а я думаю, что я завтра...

– Подожди-ка, Паша, тормози, – вдруг перебил водителя Влад, прильнув к окну.

– А что?

– Да пацан знакомый.

Влад вышел из машины и пошел навстречу Денису, который остановился на тротуаре, прикуривая сигарету.

– Здорово, Дин! Вот кого не ожидал встретить, так это тебя! – улыбнулся Влад.

– Здравствуй, Влад, – слегка улыбнувшись, поздоровался Денис.

Они сели в машину.

– Ого, – воскликнул Денис, взглянув на его погоны, – уже лейтенант?

– А как же, жизнь идет. Ты извини, что не писал. Завертелся за этой учебой, времени было в обрез, Влад провел по горлу рукой, – хотя был я тут недавно у тебя в интернате, – он пристально посмотрел на Дениса. – Там мне про тебя такого порассказывали...

– И ты поверил? Осуждаешь? – взглянув на него испытующе, спросил Денис.

– Ты знаешь осуждать я тебя не осуждаю. Я знаю, что просто так, как твоя левая нога захочет, ты не делаешь. Но понять тебя... Тебе не кажется, что с Ханычевым ты перегнул?

– Нет, не кажется. Хан – это последний подонок, которого я уже вытерпеть не мог, и чихать мне, что ты обо мне думаешь, товарищ лейтенант. Но я тебе скажу: это была моя месть всем сучарам, которых я встречал: Князю, Бесу, Мохану, да многим еще, которые давили пацанов, делая их «чмориками» – рабами своими.

– И ты решил по-своему с ними разобраться? Устроил беспредел? Так же не делают, сам понимать должен.

– Конечно, вы взрослые – всегда правы, только мы – детишки бесправные, чуть что «мерзавец», «недоросток», «сморчок», или как там еще – «шнурок», «тебе место в колонии!» – с дрожью в голосе выпалил Денис, и Влад заметил, как сбоку на его щеке задергалась жилка. – Надоело жить под окриком. Я хочу быть тем, кто я есть, и не надо меня перевоспитывать! – В словах Дениса сквозило раздражение. – А то понастроили, блин, интернатов, где из нас уродов делают! Да я никогда не прикалывался в этих интернатах. Они всегда для меня были пуще неволи, – говорил Денис с неукротимой злостью. – Ну, че ты на меня так смотришь? Не узнаешь своего старого знакомого Дина? Ты думал, я тебя увижу, так у меня радости будет полные штаны?

Глаза Влада широко раскрылись. Он понимал, что у Дениса сейчас психоз, нервный срыв и что обида, долго сидевшая в нем, выплескивается наружу. Было ясно, что он обвиняет Влада во всем, что произошло с ним.

Влад в задумчивости сдвинул фуражку на затылок.

– Денис, я понимаю, что я виноват перед тобой и может, даже тебя предал, но почему ты, обиженный на весь свет, обвиняешь во всем меня? Извини, Дин, у тебя сейчас пустая голова и злое сердце, – потирая шрам над левой бровью, произнес Влад.

– Да никого я не обвиняю. Просто обидно. Обидно, что нас, пацанов, за людей не считают, особенно тех, кто в зоне или в «спецухе» был. Думают, что нас вообще надо держать как бешеных собак, а если кто-нибудь из нас сорвется, – сразу в живодерню, извините, в вашу ментовку. Чего, разве не так? – и Денис с укором посмотрел на Влада.

– Нет не так, – возразил Влад, – нормальный мент разберется.

– Да кто будет разбираться?! – нетерпеливо перебил Денис. – Ты же сам говоришь, что времени сейчас нет с человеком по душам поговорить. Мы же звереть начинаем. Все от такой жизни пьют да воруют, – произнес он с горечью. – Меня тошнит от этого «дубизма» и тупорылости.

– Хватит, – остановил его Влад. – Что ты знаешь про всех? Нормальные люди вкалывают, а ты...

– Воспитываешь? Не надо, такого уж меня уродили.

– 513, 513, вызывает «Град!» – донеслось до Влада, и он снял с панели трубку.

– Подожди, – махнул он рукой Денису, – слушаю, 513!

– Вы где находитесь? – донесся до Влада голос Димки.

– Мы выехали с ужина. Извини, забыл отметиться

– Понял тебя, Влад, мать твоя звонила, с сыновьями твоими поговорил. Поздравляют нас с праздником.

– Спасибо, братан.

Влад положил трубку и повернулся к Денису.

– Нет, давай-ка все-таки разберемся, Дин.

– А чего разбираться? И кому я нужен? Я как та собака...

– Какая собака?

– Та собака, которую я видел, когда ты меня вез в спецшколу, не помнишь? А я запомнил. Черная такая собака, тащит свои раздавленные ноги по дороге. Визжит и скулит так, что аж душу разрывает. Водилы сигналят, объезжают ее, а она мучается, пытаясь добраться до обочины. И никто не остановится, чтобы ей помочь или хотя бы добить ее...

– Ну ты даешь, Денис! – в задумчивости произнес Влад. – Это по-твоему выходит: я тебе не помог? Так теперь добить тебя должен, – от удивления у Влада вытянулось лицо.

– Да никто мне ничего не должен. Ты что, думаешь, что приручил меня? И я перед тобой на задних лапках стоять буду? И вообще, чего ты ко мне вяжешься!? Все менты как менты, один ты добренький, все в душу залезть хочешь. А меня ты спросил, хочу ли я этого? – голос Дениса дрогнул. – Чего ты лезешь? Я что тебе, сынок? Ненавижу! – губы его задрожали, глаза наполнились слезами. – Лучше бы ты был, как все.

– Подожди, Дин...

– Чего «подожди»? Я уже столько тебя ждал! А ты... я тебе верил, эх, – он вздохнул глубоко и горько, – да пошел ты! Ненавижу тебя! – и он, открыв дверцу, выпрыгнул на перекресток.

Идущая наперерез «Волга» с визгом затормозила.

– Ничего себе, щенок! Едрена вошь, – в сердцах крикнул Пашка.

– Да подожди ты, – нетерпеливо оборвал его Влад, – давай его догоним!

– Вообще, зашибись! Че он тебе дался? Он тебе кто – сын, брат? Че мозги-то полоскать? – мрачно заметил Пашка.

Влад сидел с озабоченным выражением лица. Мысли о Денисе тяжелой тоской навалились на него. Он сдавил пальцами виски и подумал: «Что с ним произошло? Что-то в нем надломилось!». Влада кольнула тревога за Дениса. Он отчетливо понимал, что его надо защитить от самого себя, чтобы он в своей неукротимой злобе не сломался окончательно. Вдруг он ощутил колющую боль в груди и сказал самому себе, вернее живущему в нем мальчику: «Ты предал Дина!»