Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Владимир Вафин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Рэмбо, а может, мы его того, отпихаем? – спросил Богдан, державший Толика.

– А что, можно. Он нам еще и заплатит. Правда, Анка? – ухмыльнулся Рэмбо и приказал:

– Снимай штаны. Богдан, отпусти его...

Подросток оглядел собравшихся затравленным взглядом.

– Ну, давай, – Рэмбо протянул к нему руку.

Подросток заплакал и стал нехотя развязывать шнуровку на брюках, оголяя задницу. Санька взглянул на пацанов. Они смотрели на Анку с любопытством.

– Рэмбо, может не стоит? – нерешительно произнес Санька.

Рэмбо неохотно обернулся.

– Ты что думаешь, я СПИД хочу подхватить от этого? – он оттолкнул подростка к стене. – Нет, я по-другому возьму расчет. Пенек, тащи сюда кисточку. А вы с Богданом, – обратился он к Доллару, – подержите эту курву.

Паренек принес иголку с ниткой и тушь.

– Мы тебе, пидор, клеймо поставим, чтобы на зоне знали, кто ты, – со злобой в голосе произнес Рэмбо.

Доллар зажал голову подростка.

– Рэмбо, не надо! – захныкал Анка.

Рэмбо обмакнул иголку в тушь и стал делать наколку на его правой щеке. Анка застонал, на глазах его выступили слезы. Закончив, Рэмбо внимательно осмотрел дело своих рук.

– Порядок! Может, тебе еще «улей» изобразить, чтобы все знали, что в твою дырку можно пихать, а? Не хочешь? Я тоже не хочу. И так видно: наглядная агитация. Пустите его!

Богдан и Доллар отпустили пацана. Толя упал и забился на полу, содрогаясь от плача.

Рэмбо, не двигаясь с места, властно произнес, обращаясь к нему:

– Запомни, стукачей я не прощаю. Если ты, курва, вложишь про это «ранчо», я найду тебя и нарисую на заднице «улей». А теперь вали отсюда.

Анка вскочил и побежал под крики и улюлюканье пацанов, натягивая на ходу штаны.

– Богдан, – позвал Рэмбо, – давай то, что взял у Анки.

– Да не было у него ничего, – вяло ответил парень.

– Не надо ля-ля. Забожись. Кончай задницей щурить. Быстро все на стол, – приказал Рэмбо.

Богдан подошел к столу и выложил сигареты, зажигалку, упаковку презервативов, купюру в 200 рублей и листок бумаги.

– Так, а это что? – Рэмбо развернул, листок, сложенный в несколько раз и потертый на сгибах. – Билеты на концерт...

– А что за концерт, Богдан?

– Ну, сегодня в ДК фестиваль «Ритмы юности».

– А ты знаешь, мы, наверное, сегодня сходим. Ты останешься на «ранчо» за старшего, а мы с Долларом и Сергеем смотаемся. Как, ковбои?

Парни вышли с другой стороны подвала.

– Хитрован ты, Рэмбо, – покачал головой Санька.

– Я, как обергруппенфюрер Мюллер, никому не верю, только себе. И потом, черный ход должен быть. Если накроют, то через норку выползем. Береженого Бог бережет, а небереженого... – Рэмбо метнул взгляд на Доллара.

– ... конвой стережет, – договорил Доллар.

Зал Дворца культуры был заполнен до отказа. Его стены сотрясались от грохота рок-музыки, и воплей возбужденной толпы. Девчонки визжали от восторга и возбуждения. Некоторые из них забирались на спины своих парней, чтобы поглазеть на музыкантов в черных кожаных костюмах, блестевших при свете разноцветных софитов.

В нескольких сантиметрах от края сцены, широко расставив ноги в белых с металлическими заклепками штанах и сапогах со шпорами, пел солист в застегнутой под горло черной кожанке. Он что-то кричал, то и дело выбрасывая вперед правую руку, а левой прижимая к губам стальную рукоятку микрофона с большим круглым набалдашником.

«Так-так-так». Палочки в руках ударника мелькали с поразительной быстротой. Разгоряченный, он даже не заметил, как от очередного удара на деревянные доски сцены полетела одна из тарелок. Она покатилась за кулисы, оторвавшись от крепления и увлекая за собой штатив.

«Басист» с «ритмачем» умело заводили зал, совершая на одной ноге «турне» из одного конца сцены в другой.

Санька оставил все попытки разобрать текст песни. Рев мощной аппаратуры давил на уши. Наконец соло-гитарист вывел последнюю ноту... Зал взорвался свистом и воплями. Под рев толпы группа отключила гитары и ушла со сцены, куда тут же бросилось несколько поклонниц.

На сцену вышел молодой парень в костюме-«троечке» и объявил:

– Ну как? Вам понравилось? – обратился он к залу, который вновь потонул в море оваций.

– В таком случае мы продолжаем. Я представляю вам еще одну участницу нашего фестиваля. Встречайте! Алена Кораллова!

На сцену под аплодисменты зрителей и свет прожектора-пушки вышла девушка лет пятнадцати. Легким движением руки она отбросила со лба светло-русые волосы и поднесла к губам микрофон. Из колонок полилась спокойная, грустная мелодия, охлаждая и успокаивая зрителей.

 
Моря гладь и шум волны передо мной.
Ты ушел, и больше нет тебя со мной!
Ты ушел, и стала темною вода!
Ты ушел, и не вернешься никогда...
 

На площадке перед сценой зрители разбились попарно и закачались в такт песни.

Санька не мог оторвать взгляда от девушки. В ней было что-то такое, чего не было в других девчонках. Ее приятный, мягкий голос манил и очаровывал. Слушая его, он ощущал в себе какое-то непонятное волнение и чувствовал резкие толчки сердца.

– Кто она? – спросил он стоящего рядом Рэмбо.

– Аленка? Она из детского дома. Нравится? Но только не тебе одному, – он оценивающе посмотрел на девушку. – На нее уже Марсель глаз положил, крутой парень! Ходят слухи, что он якобы, в рэкете.

«Чайки стонут и кричат тебе вослед...», – пропела Аленка и нечаянно встретилась с Санькиным взглядом. Он вздрогнул.

Аленка допела песню до конца и, поклонившись залу, хотела было уйти, но к ней вдруг подскочил парень с пышным букетом роз.

– Спасибо, – поблагодарила она в микрофон.

Зал разразился бурей аплодисментов.

– Однако Марсель на такой «веник» разорился! – присвистнул Рэмбо.

Кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся.

– Рэмбо, «базар» есть, – громко сказал коренастый парень в кожанке, стараясь перекричать орущую толпу.

– Косолапый, что за «базар»? – удивился Рэмбо.

– Наци сегодня вылезают, – зашептал парень ему в ухо, – они на площади Ленина свой флаг хотят повесить. Рубан собирает кодлу. Ты идешь?

– О чем базар? У меня на эту мразь чесотка. Серега, хочешь развлечься? Доллар, пошли, – позвал Рэмбо, выбираясь из толпы.

Санька посмотрел на уходившую со сцены Аленку. Все время оглядываясь, он нехотя выбрался из зала.

Санька, Рэмбо и Доллар, крадучись, подобрались к голубым елям, за которыми прятались пацаны.

– Здорово, Рубан, – поздоровался Рэмбо с парнем, играючи щелкавшим механической машинкой для стрижки.

– Сколько вас? – спросил Рубан.

– Трое, но мы в тельняшках. А машинка тебе зачем?

– А с Фюрером должны «ирокезы» прийти.

– Рубан! – выпалил подбежавший пацан. – Идут! Здорово, Рэмбо!

– Цыц, Фома! Закройте едальники! Обойдем их со стороны гостиницы, – распорядился Рубан.

К памятнику Ленина направлялась группа подростков в кожаных куртках с блестящими заклепками и с гребешками волос на головах. На рукаве одного из них Санька разглядел повязку с фашистской свастикой.

– Макака, Квашня, встаньте на «стреме»: могут появиться менты! – скомандовал парень со свастикой. – Если что, два раза свистнете, – распорядился он шепотом.

Проходя мимо памятника Ленину, он что-то вытащил из-за пазухи. Это оказался флаг Союза, но Санька успел разглядеть на нем белый круг со свастикой в центре.

– Пора, – тихо произнес Рубан, увидев, как приготовилась группа Фомы. – Хайль, Фюрер! – крикнул Рубан, выходя из укрытия к памятнику.

Увидев Рубана, Фюрер и его группа стали медленно отступать. Некоторые из них бросились бежать, но, натолкнувшись на группу Фомы, остановились.

Рубан вплотную подошел к Фюреру и сграбастал его за грудки.

– Не понял ты меня, урод. На День Победы я тебе объяснял, чтобы ты кончал свои фашистские дела, а ты, значит, 22 июня решил себя показать. Ну что ж, будем «учить» тебя, – и Рубан резко ударил его в подбородок.

Рэмбо поймал отлетевшего Фюрера и, ударив его в бок, оттолкнул к Рубану. Он взял его за волосы и приподнял.

– Я же говорил, что не в «обидке» на тебя, Фюрер, только мне за деда обидно. Он приходил ко мне и просил тебя наказать.

– Ты ведь говорил, что погиб он у тебя, – с испугом прошептал Фюрер.

– А ты помнишь? Молодец. Правильно, погиб. Ему столько же было, сколько мне сейчас. Но ведь ты, скотина, ему покоя не даешь. Он говорил: «Егорка, не должны фашисты жить!» И бабка, которая до сих пор, ждет его, тоже мне говорила, что эти нелюди не должны на свете жить. Ну вот я и решил тебя приговорить.

Рубан вытащил машинку из кармана и бросил Фоме.

– Причеши «ирокезов».

Парни схватили одного из панков. Фома, улыбаясь и пощелкивая машинкой, подошел к нему вплотную. Тот стал вырываться и отчаянно крутить головой. Фома схватил его за гребень и начал состригать волосы. Шмыгая носом, панк утирал слезы. То же самое Фома проделал и с другими пацанами.

– Фюрер, у нас сейчас в России есть князья, казаки, гвардия... Только вот тебе место не заказано, – вытаскивая у него из-за пазухи флаг, иронично произнес Рубан. – Бойцы, разденьте его!

Услышав команду, Фюрер бросился бежать, но ему подставили подножку и он рухнул на асфальт. Пацаны тут же «оседлали» его и стали срывать с него одежду.

Рубан подошел к голому Фюреру.

– Теперь мы посмотрим, как сильны твои убеждения. Держи свой флажок, – и Рубан разорвал полотнище пополам. – Теперь это твоя одежда. Можешь с ним бегать по городу и кричать: «Да здравствует Фюрер!» Можешь прикрыться. Как хочешь. Это ты решишь сам: я тебе тут не советчик. Фома, – позвал он, – с «ирокезами» все?

– Последнего причесали.

– Отпускай их, – приказал Рубан и обратился к Фюреру, – ну, что ты стоишь? Иди гуляй.

Пацаны из группы Рубана заржали, свистя и улюлюкая вслед Фюреру.

– Рубан, менты! – вдруг крикнул Фома.

– В разбег, бойцы! – скомандовал Рубан.

На площадь выехал «Уазик», приближаясь к памятнику. В свете его фар бежал голый пацан, прикрываясь фашистским флагом.

Санька, Рэмбо и Доллар стояли на платформе возле отходящего поезда, коротая последние минуты. Мимо них взад и вперед сновали нагруженные пассажиры.

– Может, останешься, Серега? – неожиданно спросил Рэмбо.

– Да нет, ты же знаешь, что я в розыске.

– Ну тогда вали. Доллар, – позвал он, – кассу дай.

Доллар протянул ему черный бумажник на липучке. Рэмбо с треском открыл портмоне и, достав купюру, засунул ее Саньке в карман.

– Держи, пригодится, – сказал он.

– Зачем? Оставь... – смутился Санька.

– Едальник закрой. Моя душа так хочет и все!

– Тогда спасибо!

Вдруг Санька замер. Взгляд его застыл на парне, волочившем по перрону к выходу с вокзала упиравшуюся девчонку. Это была... Аленка!

– Рэмбо, надо бы отбить, – не отрывая от нее глаз, произнес Санька.

– Извини, Серега, это девка Марселя! Так что обломись, я перо в бок не хочу.

– Тогда прощай! – Санька хлопнул своей ладонью о ладонь Рэмбо и побежал за Аленкой.

– Ты что, чика замкнула? – прокричал ему вслед Рэмбо.

Санька ничего не ответил ему. Преградив путь волокущему Аленку парню, он спросил неожиданно:

– Мужик, есть 20 копеек?

Тот, опешив, остановился. Аленка, воспользовавшись моментом, попыталась вырвать свою руку.

– Че? Да пошел ты! В химо захотел? – огрызнулся парень. – Псих, что ли?

– Не-е, на блатной козе подъехал, слепой что ли, дядя?

Санька краем глаза заметил, как стоящий у перрона поезд начал набирать ход. Все произошло в считанные секунды: он ударил парня в пах, затем, не давая ему разогнуться, размахнулся и добавил ему локтем по шее. Схватив за руку совсем растерявшуюся Аленку, Санька побежал по опустевшему перрону за набиравшим скорость поездом. Поравнявшись с предпоследним вагоном, он подсадил девушку и следом за ней запрыгнул в тамбур.

– Пошли, – он взял Аленку за руку и повел ее в другой вагон.

Проходя мимо одного из купе, они столкнулись с проводницей, которая в это время разносила чай.

– Аленка, ты? – удивленно воскликнула она.

– Здравствуйте, тетя Вера! – обрадовалась Аленка.

– Ты куда едешь? – спросила женщина и, увидев Саньку, добавила: – Кто это с тобой?

– Это мой друг, – смутившись, ответила девушка.

– Ну, что же вы стоите? Входите, – засуетилась тетя Вера, приглашая их в купе.

– Вы тут посидите пока, а я пойду покурю, – подмигнув Аленке, сказал Санька.

Он вышел в тамбур и, открыв дверь, закурил. Неожиданно в тамбур вошел прыщеватый парень в белой фирменной мастерке «Монтана». Санька от напряжения сжал пальцы с такой силой, что их суставы побелели.

– Паря, у тебя билет есть? – прищуривая глаза, спросил Санька.

– К-к-какой билет? – растерялся парень.

– А куда компостер ставить.

Он внимательно посмотрел на Саньку, и лицо его передернулось.

«Так, узнал меня Прыщ!» – понял Санька.

– Придется на тебя ставить, – сказал он и резко выбросил вперед правую ногу.

Прыщ не устоял и повалился на пол. Санька хотел нанести удар кулаком, но встретил блок Прыща. Тот ударил его в лицо. Санька отпрянул.

– Ну, все... ты покойник, – усмехнулся Прыщ, и в руке у него появился пистолет.

У Саньки все внутри заклокотало. Вдруг дверь вагона открылась, и в тамбур вышла Аленка. Прыщ скосил взгляд на девушку. В это время Санька, воспользовавшись заминкой, ударом руки отвел пистолет в сторону. Раздался выстрел, и по стеклу расползлась паутина– след пули. Санька ударил Прыща ногой в грудь, и тот вылетел в открытую дверь тамбура, повиснув руками на поручнях.

– Аленка, назад! – заорал Санька и ударил парня ногой в лицо.

С пронзительным криком Прыщ разжал пальцы и, потеряв точку опоры, полетел на пути.

– Ходят тут всякие без билетов, – тяжело дыша, проговорил Санька, поднимая с полу оружие и засовывая его за пояс под свитер.

«Интересно, где его попутчик?» – подумал он и вернулся в вагон. Из уголка его губ сочилась тоненькая струйка крови.

Проводница вскрикнула, увидев, в каком виде предстал перед ней Санька.

– Господи, да что же это такое? Хулиганье! Как избили-то тебя, – закричала она, испуганно прижав руки к груди.

Аленка подошла к Саньке. В ее больших глазах стояли слезы. Она робко обняла его и опустила голову ему на грудь. Он вздрогнул от ее прикосновения и нежно провел рукой по пушистым волосам Аленки. Она подняла на него глаза и, достав платок, стала стирать кровь с его разбитого лица. Санька задержал ее руку и поцеловал кончики пальцев. Проводница перевела взгляд с Аленки на Саньку и открыла соседнее купе, где лежало белье и уложенные стопками одеяла. Улыбнувшись, она сказала:

– Давайте-ка в купе, а мне работать надо. Не то твой друг всех моих пассажиров распугает.

Сидя в купе, они долго молчали. Наконец, Аленка тихо произнесла:

– Я боялась, что он убьет тебя.

– Боюсь, как бы я его не убил, Аленка.

Девушка вскинула голову.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

В ответ на ее вопрос Санька пропел:

 
«...и напрасно повстречались мы с тобой,
Жизнь угасла, если нет тебя со мной...»
 

– Ты был сегодня на концерте? Тебя как зовут?

– Меня не зовут, я сам прихожу, – пошутил Санька и назвал свое имя.

– Я это уже поняла, – нежно улыбнулась Аленка.

– А все-таки, что они от тебя хотели? – он пристально посмотрел на девушку и, не дав ей ответить, спросил: – Я кого-то грохнул, а кого?

– Я не знаю, это кто-то из «боевиков» Марселя. Они, видимо, хотели с тобой разобраться, ну и меня к Марселю привести.

– А что от тебя хочет Марсель?

– Марсель? – Аленка вздохнула. – Он говорит, что любит меня. Сегодня букет подарил. Только он мне не нравится. Звал меня отметить фестиваль, а я не захотела и сбежала. Знала, что сегодня смена тети Веры.

– Так ты только сегодня с ним познакомилась?

– Да нет, конечно. Это месяц назад было. Он как-то пришел к Артуру – руководителю нашего ансамбля и меня там увидел. С этого все и началось. Каждый раз стал приходить на репетиции. Подвозил меня к детдому. Говорил, что устал от «куколок» и что хочет, чтобы я была с ним. Обещал жениться, когда мне исполнится 18 лет.

– Да, планы горбачевские! Ну, что будем делать, Ален? Красивое имя Ален, правда? Ты не против, если я тебя буду так называть?

– Не против. Но что будем делать, я не знаю. В город мне возвращаться нельзя. Они меня не простят, что я сбежала с тобой, – тихо сказала она.

Санька присел напротив Аленки и, глядя ей в глаза, спросил:

– А ты хочешь поехать со мной?

– Не знаю, – она пожала плечами, – меня в детдоме потеряют, Мария Ильинична искать будет.

– Ален, ты... – он взглянул на девушку и, накрыв ее руку своей, дрогнувшим голосом произнес: – Ты мне нравишься. Понравилась сразу, как только я увидел тебя на фестивале. Со мной такого еще не было. Я хочу, чтобы мы поехали вместе. Но я боюсь за тебя: я в розыске.

Аленка со страхом посмотрела на Саньку.

– Я сбежал из «спецухи» и меня ищут, – пояснил он. – Я пробираюсь к деду. Он на кордоне живет, в заповеднике. Буду у него скрываться, а сколько – этого я не знаю.

Он сжал ее руки.

– Я хочу, чтобы ты поехала, – уговаривал он ее, – но ты должна все решить сама. А Марии Ильиничне можно написать.

Санька волновался. Он не хотел терять Аленку, чувствовал, что его влечет к ней и в то же время его мучали сомнения: что их ждет?

– Ты подумай, только не торопись, хорошо? – ласково сказал он.

Аленка молча кивнула головой.

Санька вышел в тамбур и закурил. Его охватило необъяснимое чувство. Перед ним все время стояли голубые глаза Аленки. «Она похожа на нежный и хрупкий подснежник», – подумал он. Тревога все еще не отпускала его. Он не мог найти ответа на вопрос: «Куда делся второй парень, успевший прыгнуть в последний вагон?»

Открыв дверь в купе, Санька увидел Аленку, примерявшую перед зеркалом шляпу, которую ему подарил Рэмбо. Увидев его, она смущенно сняла ее, но Санька, глядя на нее, сказал с восхищением:

– Не надо, Ален, не снимай. Ты очень красивая в ней.

Санька взял ее за руки. Сердце его забилось толчками. Он притянул ее к себе и обнял за талию. Она сняла шляпу и опустила голову ему на грудь.

– Я поеду с тобой, Санька, – прошептала она.

Он поднял ее голову пальцами за подбородок и заглянул в глаза. Его поразила их прозрачная голубизна и ему вдруг захотелось поцеловать ее. Но он не смог: боялся ее обидеть.

В дверь постучали. Аленка отстранилась.

– Вы чай будете? – спросила тетя Вера, улыбаясь. – Вот попьете и ложитесь-ка спать: ночь за окном, – сказала она, закрывая за собой дверь купе.

Утром Санька проснулся от знакомой мелодии:

 
«Ой, калина! Ой, калина.
В речке тихая вода.
Ты скажи, скажи, калина,
Как попала ты сюда?»
 

Санька улыбнулся. Песня напомнила ему дом, маму, часто напевавшую эту песню. Он посмотрел на спящую Аленку. Ее золотистые волосы разметались по подушке. Ладони, как у маленького ребенка, лежали под щекой.

Санька поднялся и стал одеваться. Аленка проснулась и залюбовалась его крепким телом. Увидев бинт у него на груди, она встревожилась.

Санька надел свитер и заметил открытые глаза Аленки.

– С добрым утром, Ален! Мы уже в Челябинской области.

– Откуда ты знаешь? – улыбнулась Аленка, и на ее щеках появились задорные ямочки.

– Слышишь? – он поднял палец кверху.

 
«...я за землю ухватилась,
Встала на ноги свои.
Я с землею подружилась,
Где щебечут соловьи», —
 

донеслась песня из соседнего купе. Кто-то пел под гармошку.

– Это «Калина», – сказал Санька, – и поют ее только у нас, в Челябе!

Он присел на корточки перед Аленкой, погладил ее волосы и пальцем провел по щеке.

– Ален... Аленький, – прошептал он нежно, потом тихо пропел: – «Ты у меня одна, словно в ночи луна».

Потом он поднялся и взял со стола письмо к Марии Ильиничне, написанное Аленкой.

– Скоро станция, я отправлю.

На ближайшей станции он старался разглядеть среди вышедших на перрон того, второго парня, но ничего подозрительного не заметил. Ожидая отправления поезда, он курил, сидя на лавочке и озираясь по сторонам. И вдруг заметил: у пятого вагона, рядом с проводницей, стоял парень и что-то шептал ей на ухо. Она громко смеялась. Поезд тронулся, проводница поднялась на площадку. Парень тоже заскочил в вагон. Еще раз взглянув в его сторону, Санька отшвырнул окурок и запрыгнул в свой вагон.

– Ох, допрыгаешься ты, попадешь под колеса, Алену горевать оставишь, – пожурила его тетя Вера. – Иди, она ждет тебя.

Санька вошел в купе. Аленка нарезала колбасу на тарелку. На столике лежали пирожки, стоял чай в подстаканниках, горкой лежали конфеты.

– Ого! Что, французы подбросили помощь? – спросил он.

– Да нет, это тетя Вера! Покорми, говорит, своего, а то не доедет.

Взяв пирожок, Санька откусил кусочек. Аленка хлопнула его по руке.

– Руки!

Санька шутливо поднял обе руки вверх.

– Иди помой.

Санька пошел в туалет, сполоснул руки и вышел. Вдруг до его слуха донеслось жалобное:

– Тетеньки, дяденьки, дайте нам чего-нибудь, сестренка голодная.

По вагону шел чумазый пацаненок лет десяти, держа за руку девочку пяти-шести лет в рваной одежонке. Санька двинулся им навстречу.

– А где же родители ваши? – спросила мальцов маленькая старушка у окна.

– Мамка умерла, а папка пирует, – тихо ответил мальчишка.

Санька увидел, как старушка развязала свой узелок и подала ему три рубля.

– Возьмите, сиротинушки, сохрани вас господь, – сказала она и перекрестила детей.

Санька взял за руку пацаненка. Тот испуганно рванулся в сторону.

– Да не бойся, малек, чаю хочешь? Пойдем... – и взяв его сестренку на руки, он вошел в купе. Аленка удивленно приподнялась со своего места, но увидев мальчика, улыбнулась:

– Олежка! – с изумлением и радостью в голосе воскликнула она.

– Аленка! – пацаненок радостно засмеялся и бросился к ней на шею.

Она нежно обняла малыша.

– Откуда вы взялись?

– Они милостыню по вагонам просят, – пояснил Санька.

– Олеж, тебя ведь отец забрал. Ты что, убежал от него?

– Не! Он нас... – пацаненок потупился, – он нас бьет и не кормит. Ольга болела. Вот я хожу и прошу. Люди добрые дают. Только он у нас все отбирает и пьянствует с мужиками.

– Олежик! – Аленка прижала его к себе. – Почему же ты в детдом не вернешься?

– Я так и хотел, но он сказал: «Уйдешь, вообще убью!»

От слов Олежки у Саньки заходили желваки.

Дверь купе вдруг отворилась, и вошла хорошо одетая девушка.

– А, вот вы где? Возьмите, – сказала она и протянула пакет.

– Вика! – раздался грубый мужской голос из коридора. – Нечего раздавать всяким продукты.

– Но, Гена, они же сироты...

– Сколько их шляется, всех теперь кормить, что ли? – раздраженно произнес Гена.

– Извините, – и Вика, грустно улыбнувшись, вышла из купе.

– Да что вы! Спасибо вам, – сказала ей вслед Аленка.

– А ну-ка, Олежка, раздевайся, будем пить чай, – приказала она. – Ты же в Златоусте живешь, верно?

– Да, мы сначала до Аши едем, потом обратно. Только в электричку нам нельзя. Нас Котик гоняет. У него там свои пацаны, они на Фараона работают.

– Ладно, ладно, ты ешь, – выкладывая из мешка яблоки, груши и шоколад, сказала Аленка.

Она посадила Олю на колени и погладила ее по голове. Покормив малышей, Аленка уложила их спать.

– Ален, а ты как в детдом попала? – спросил Санька.

– В детдом это потом. Сначала я в доме ребенка была. Я же с детства по этим домам, – вздохнула она.

– А мать что, бросила?

– Да нет. Я тоже сначала так думала, а потом мне тетя Вера – она была маминой подругой – обо всем рассказала. Моя мать на картошке встретила курсанта. Тетя Вера говорит страшно красивый был. Ну и мать влюбилась в него. Потом он уехал. Мать ездила к нему в училище, а он избегал ее. Тут она и поняла про его любовь. Потом появилась я, так вот она и крутилась. На ней еще и мама больная была, совсем не ходила. А потом она от кого-то узнала, что этот курсант женится. Забросила меня к тете Вере и поехала в город. В училище все разузнала и на свадьбу пришла его поздравить. У того глаза на лоб полезли, когда он мать увидел, а невеста – она была дочкой какого-то начальника, что ли, – быстренько сообразила все и мать шлюхой обозвала, курсантской подстилкой. Тут мать схватила бутылку, разбила ее и ей по лицу курсанта! Тут, конечно, паника, шум, «скорая», милиция приехали. Ее судили, а меня в дом ребенка отправили. Мать уже перед выходом какому-то водителю башку проломила за то, что он хотел ее изнасиловать. А водила этот какого-то начальника возил, поэтому мать снова виноватой оказалась. Ей еще срок накинули. Я все думала, что моя мать Мария Ильинична, директор детдома. Она ко мне всегда добра была, обращалась, как с дочкой, понимаешь? Я ее матерью своей считаю, хотя от той я тоже не отказываюсь – она же меня родила. Бабушка в прошлом году умерла, и Мария Ильинична взяла меня к себе.

В купе вошла тетя Вера и воскликнула:

– Да у меня здесь целый приют! Скоро Златоуст.

Аленка с Санькой собрали Олега и Олю. Санька достал из кармана куртки купюру Рэмбо – 200 рублей.

– Держи, Олежка.

– Не надо, папка все равно отберет, – покачал он головой.

– А, дьявол, подожди, я сейчас разменяю. Аленка доплела Оле косу, когда Санька вернулся с пачкой денег.

– Бери, Олежка. Отдашь папке 50 рублей, остальное себе возьми. Может, куртку купишь.

Аленка собрала со стола конфеты и запихала их Ольге в карман. Потом наклонилась и поцеловала девчушку.

Дети, держась за руки, помахали Саньке с Аленкой, стоявшим, обнявшись, в двери тамбура уходящего поезда.

В Миассе они простились с тетей Верой и пересели в автобус...

К водителю стоявшего на привокзальной стоянке «Москвича» подошел парень, сошедший с поезда, и, наклонившись к окну, быстро проговорил:

– Дядя, давай за автобусом. Да не боись, не обижу, – он протянул ему 500 рублей.

В салоне было жарко. Аленка склонила голову на Санькино плечо и уснула. В небольшом отдалении от автобуса по петляющей трассе двигался «Москвич».

До кордона Санька с Аленкой решили идти пешком. Она сняла босоножки и пошла босиком по мокрой от росы траве. Веселая и радостная она кружилась в танце. Глядя на нее и Санька ощутил прилив веселья. На тропинке Аленка наступила на шишку и невольно вскрикнула. Санька рассмеялся и взял ее на руки. Он нес ее, ласково заглядывая в глаза..

Вскоре они вышли к окаймленному лесом озеру. Вдали виднелись горы и нависшие над прозрачной водой скалы. Посередине озера были разбросаны островки. Взор притягивал самый большой остров с изумрудным на фоне голубого неба лесом с пушистыми облаками.

У Аленки невольно вырвался возглас восхищения:

– Красота-то какая!

Пройдя немного по берегу, они поднялись и пошли по тропинке, идущей через сосновый бор. Дорога привела их к дому деда. Он стоял у конюшни и седлал коня. Санька поднес ко рту руки и заржал. Конь встрепенулся и, подняв уши, ответил ему.

– Санька приехал, Чиграш! – радостно вскрикнул дед.

Его простое, открытое лицо сияло, глаза лучились добротой. Густая, черная с проседью борода не могла скрыть его радостной улыбки. Они обнялись.

– Вон какой вымахал! С деда будешь. Ну наконец-то выбрался! – похлопал он Саньку по плечу:

– Деда, я не один. Знакомься, это... Аленка, она моя... – Санька смутился.

– Можешь не говорить, по глазам вижу, кто она тебе! – ответил дед и, повернувшись к Аленке, представился:

– Меня Данилой Арсентьевичем величают. Можно просто – дед Данила. Ну, пошли в дом-то.

Он раздул самовар, поставил на стол нарезанные соты с медом. Пока они пили вкусный чай с мятой, дед Данила рассказывал Аленке о своей жизни на кордоне, о Санькиных проделках.

– Вообще-то он весь в меня, Чиграш!

– Дед Данила, а что такое Чиграш? – спросила Аленка.

– Чиграш? Это вроде голубь, да только дикий, – объяснил дед.

– Деда, пойдем покурим, – предложил Санька.

– Вы идите, а я со стола уберу, – поддержала Аленка.

Санька вышел во двор, по которому разгуливали куры. Петух Ангел гордо вышагивал между ними, выпятив свою пеструю грудь. К Саньке, виляя хвостом, подбежала собака, чем-то похожая на волка.

– Мухтар, здравствуй! Узнал! Хороший пес, хороший...

Собака встала на задние лапы и лизнула Саньку в лицо. Конь, жевавший овес, поднял голову и зафыркал, словно ревновал пса к мальчишке, потом угрожающе топнул ногой.

– Капитан, – приговаривал Санька, обходя коня со всех сторон и поглаживая его по гриве.

Дед набил трубку, закурил, опускаясь на завалинку, и спросил:

– Как дома-то?

– Деда, – нерешительно начал Санька, прикуривая сигарету, и, собравшись с духом, выдохнул: – Я сбежал из «спецухи». Меня туда весной упрятали. Хотели сломать, но мне...

И Санька рассказал обо всем...

Дед нахмурился и долго молчал, потом выбил трубку, крякнул и сказал:

– Вот что, Чиграш, истопи баньку, а к вечеру покашляем про тебя.

Попарившись, Санька сидел с дедом в предбаннике.

– Ну вот что я тебе скажу, Санек, – начал дед. – Дела ты натворил, прямо скажем, неважные. Так что, пока суть да дело, поживешь у меня. Вечером на остров вас отвезу.

Вечером дед с Санькой уложили в лодку вещи и продукты. Санька с Аленкой отплыли на остров, где им предстояло жить в маленьком домике.

– Хороший у тебя дед, – произнесла Аленка, когда они, прибрав в домике, легли спать.

– Деда? Он кремень, – с гордостью произнес Санька. – Вообще-то он знаешь сколько лиха хлебнул! Был чекистом. За то, что отказался расстреливать своего товарища, отсидел в лагере. Отсидел, но назад в Москву не поехал, остался жить здесь, на Урале. Встретил бабушку. Они тоже жили в городе. Это когда он уже похоронил ее, сюда перебрался, на кордон. Так теперь один и живет.

– Сань, а как ты попал в «спецуху»?

– А что тут рассказывать? Одного урода попросили потрясти, он деньги не отдавал. Ну, я его и припугнул «поджигом». Он начал выступать: «Не стрельнешь!», а я бабахнул, просто зло взяло... Сам даже испугался. Рану ему промыл, перевязал. А он заложил «калачам», те в школу. Ну и началось! В милиции сразу все вспомнили: когда кому лупанул, когда шампанское пил, когда завуча отматюкал, сколько уроков пропустил. У меня «поджиг» забирали смешно, как у рецидивиста какого-нибудь, целая группа приехала. Ну, потом отправили в «муравейник», в приемнике пропарился шестьдесят суток. Там нас свободу любить учили. Потом уже и «спецуха», там свои законы: всякие «воры», «роги», менты. Они хотели, чтобы я им задницу лизал. Пришлось показать, что у меня свой кодекс. Но, кажется, переборщил. Одному так вломил, что у него челюсть на бок съехала и уже не вернулась назад. Пришлось уходить в побег.

Санька встал, подошел к окну и закурил. Аленка пошевелилась на своей кровати.

– Ты чего, Сань? – встревоженно спросила она.

– Да вспомнил, меня в «спецуху» отвозил дежурный, Влад Алексеевич. И ты понимаешь, он меня должен был караулить, а разрешил с матерью попрощаться. Ведь я же мог спокойно сбежать, но не сбежал: не хотел подлянку делать. Я ему обещал написать. Вот бы сейчас его найти! Он бы помог!

– Ты же в розыске, а он в милиции. Как бы он тебе помог? – с сомнением спросила Аленка.

– Он бы помог – он честный мент, – с уверенностью в голосе произнес Санька. – Поговорю о нем с дедом. Но как его найти? Ладно, все, давай спать, Ален.