Текст книги "Рябиновый дождь"
Автор книги: Витаутас Петкявичюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Стасис сидел за молодым ольшаником в пышной, высоко вымахавшей траве и с радостью наблюдал, как охотники расстаются. Вот они вместе направляются не в противоположную, а в его, Стасиса, сторону; вот они спорят, бросают монету, и не директор, а Моцкус, расстегнув охотничью куртку, идет прямо к нему… Стасис обрадовался, не вытерпел и посмотрел на Моцкуса в бинокль: поседевший, глаза запавшие, морщины под глазами и вокруг рта даже черные, кое-где наклеены белые кусочки пластыря.
«Ему тоже нелегко, – он даже пожалел его, но этот пластырь задел за живое, кровь вскипела. – Нелегко, но от своего не отказывается, гад… Шофер, можно сказать, со смертью сражается, а он в баньке парится, по болотам шастает, постреливает! Нет, сначала – его, потом – себя, – клялся в горячке и как бы молился приближающейся мести: – Сначала его, как этого Пакросниса, и… и всем станет легче», – он опустил бинокль. Когда с другого берега озера донесся выстрел, Стасис осторожно поднял ружье и прицелился в черный, местами просвечивающий шалаш. Эти белые, окрашенные блеклыми лучами солнца точки показались ему белыми кусочками пластыря… Руки задрожали, дуло качнулось, а по лицу скатились капли пота.
«Сначала его, а потом себя», – целился из последних сил, целился, пока дуло ружья совсем не опустилось. С трудом сдерживаемый кашель стал раздирать легкие. Задыхаясь, он подумал: «А может быть, наоборот? Пока жив он, до тех пор ползаю и я?.. – От этой мысли он передернулся, она заставила его снова поднять двустволку. – А если промахнусь? Тогда он меня. Так даже лучше: пусть убьет и увидит, что натворил, пусть не будет у него покоя, как нет его у меня… Но нет, лучше я сначала его, а уж потом себя», – сосредоточившись, Стасис мысленно перекрестился и с удивлением увидел, как Моцкус выскочил из шалаша, направил ружье в его сторону и дважды выстрелил – звук выстрелов слился воедино. Одновременно со вспышкой огня Жолинас почувствовал тупой удар, от которого вздрогнуло все тело, словно кто-то перекрестил его железной палкой, и еще успел подумать: «И снова удача на стороне этого гада!.. Заметил, свинья…»
…Когда к Жолинасу вернулось сознание, поблизости уже никого не было. Собрав силы, он на четвереньках дополз до озера; задыхаясь от хлещущей крови, погрузил лицо в воду, сполоснул и пробормотал: «Есть бог!.. Все-таки есть!» Он обрадовался, что остался в живых, а случайный выстрел превратился в его сознании в некую благодать, спасшую его, в отпущение всех грехов. Выстрел снимал с него вину и перекладывал ее на других, вытаскивал его из провонявшей ямы преступлений и упреков совести и ставил рядом с избранными.
«Вот и все, даже не понадобилось руки марать. – Немного придя в себя, он затолкал ружье в ил и попытался подняться на ноги. – Так даже лучше», – цеплялся за камыш, выдирал его с корнями, хватался за кусты. Шатаясь, он поплелся к дому. Шел медленно, от одного дерева к другому и беспрестанно повторял: «Есть бог! Должен быть!..» Он все отчетливее понимал, что этот злополучный выстрел расставил все по местам: он пострадал! Он опять только защищался, и поэтому судьба не то что не обидела, но даже возвысила его.
«Есть бог, есть! – повторял, считая каждый шаг. – Только надо как-нибудь удержаться на ногах, надо вернуться домой, прийти в баньку и сказать: вот что ты со мной сделал, а я все равно не сержусь… Теперь ты скрежещи зубами и вой, ты извивайся, сокрушайся и упрекай себя… И как было бы хорошо, если бы все это услышала Бируте… Все люди. И шофер. И этот Пакроснис, и его ржавый автомат… Все, кто не верит… Кто слишком торопится… Все мудрецы, все эти могущественные – проклятые погонщики маленьких людей…»
Но силы оставили Стасиса несколько раньше, чем он осуществил свой замысел. Выйдя на дорогу, он свалился в пыль и больше не смог подняться. Здесь не было воды, не было прохлады, а пыль набивалась в рот и нос, раздирала легкие; он потерял сознание…
Возвращаясь из магазина, Йонас никуда не торопился, посматривал на мелькающие мимо деревья и слушал ровное урчание мотора. Ему не нравилась работа клапанов. Впереди на дороге что-то чернело. Он резко нажал на тормоз и лишь потом понял, что лежит человек.
– Чего, налакался? – спросил он, подходя к нему, толкнул его ногой, но, увидев кровь, испугался, присел, перевернул лицом вверх и узнал Стасиса. – Что с тобой?..
– Есть бог, – ответил ему Жолинас. – Все-таки есть…
– Что случилось?
– Моцкус… Дай воды.
Йонас поспешно достал из багажника бутылку минеральной, сбил о буфер горлышко, обмыл, обрызгал раненого и только тогда понял весь ужас происшедшего.
– Врешь, гад!
– Неужели я сам?..
Недолго думая, Йонас перетащил раненого в машину и помчался в больницу.
«А если этот человек умрет у меня по дороге? – вдруг подумал он. – Что я тогда скажу? А может, даже хорошо… Нашел, мол, и все. Но нет, если раненый, найдут дробь или пулю… Здесь что-то неладно. Не так! Неужели Моцкус?» – гнал как сумасшедший. В приемном покое Жолинас пришел в себя и пожаловался дежурному хирургу, заполняющему историю болезни:
– Моцкус меня подстрелил… За жену… За аварию… За все.
Выполнив необходимые формальности, Капочюс долго курил в коридоре и все не мог решить: идти ему к Саулюсу или побыстрее возвращаться в лес?.. Наконец решился, бросил окурок: «Теперь не так уж скоро выпадет случай. Кроме того, кое о чем ведь можно и умолчать». Но все произошло не так, как он предполагал. Он еще не успел сесть, как Саулюс посмотрел на него и испуганно спросил:
– Что случилось?
– Катастрофа.
– Еще одна авария?
– Говорю: катастрофа. Примерно час назад на охоте…
– Моцкуса, да? – Саулюс схватил его за руку. – Моцкуса?!
– Нет, лесника.
– А кто?
– Моцкус.
– Так я и думал, – Саулюс тыльной стороной руки вытер лицо. – Я ждал этого…
– Ты что-нибудь знал? – заволновался приятель.
– Ничего я не знал. Перед тем как лезть к шефу, этому поганцу следовало бы танк купить.
– Что ты тут мелешь, осел? Я нарочно зашел предупредить тебя, чтобы ты, услышав об этом из чужих уст, черт знает чего не подумал.
– Я чувствовал, Йонялис, что эта чертовщина добром не кончится. Еще до аварии, понимаешь? Уж слишком они запутались, слишком много людей втянули, желая все скрыть.
– Клевета! – крикнул Йонас. – Моцкус все может, но только не это. Мы с ним фронт прошли. Поверь, он человек решительный, резкий, но из-за угла?.. Боже упаси!
– Ну, прав ты, прав, прав… Но почему ты этого поганца в болото не бросил?.. Почему ты это дерьмо в больницу приволок?.. Ведь вы были вдвоем.
– Если бы ты не был инвалидом, получил бы по морде, – сказал Йонас, испугавшись того, что Саулюс отгадал его сокровенные мысли. – Виноват, по лицу.
Они долго смотрели друг на друга и не находили слов. Глядя на бледнеющего Саулюса, Йонас краснел.
«Не думай, я еще встану», – хотел сказать Бутвилас, и Йонас понял его без слов.
– Прости.
Когда Йонас вышел из больницы, уже смеркалось, а по дороге и совсем стемнело. В предбаннике горело несколько свечей, мужчины освежались пивом и разговаривали, раскрасневшиеся, веселые, перепоясавшиеся полотенцами. Они уже не могли сердиться на Йонаса.
– Тебя только за смертью посылать, – буркнул Моцкус.
– Ее я и возил, – ответил Йонас и, наклонившись к шефу, тихо добавил: – Вы не могли бы выйти со мной на двор?
– Нет, – громко ответил Моцкус, – не могу. У меня нет никаких секретов от этих людей. Как ты там о таких говоришь?
– Смертельные друзья.
– Так вот, выкладывай. – Он был в хорошем настроении, ибо был убежден, что шофер обязательно заговорит о Бируте или Саулюсе.
– А может, не надо? – сомневался Йонас. – Плохие дела.
– Что, Саулюс?! – вскочил шеф. – Ну?
– Нет, я Жолинаса на дороге нашел. Его кто-то подстрелил.
– Так ему и надо, – Моцкус сказал то, что думал, и лишь потом до него дошел смысл слов Йонаса. – Погоди, какого Жолинаса?.. Лесника?
– Его. Как сумасшедший домчал его до больницы, а он при всех: это Моцкус меня, когда я камыш резал… За какую-то катастрофу и жену… – Йонас и сам не почувствовал, как подсознательно поверил в то, что сказал.
– Погоди, погоди, может, ты выпил?.. – Викторас поднялся, включил свет и, глянув на Йонаса, побледнел. – Ложь! Это провокация. Он сам себя. Ты же был рядом и все видел…
– Все это так, но я еще и его окровавленного поднял. Одна волчья дробь в бок навылет, другая под костью застряла, а третья по шее чиркнула, много крови потерял… Ружье почистили?
– Нет еще.
– И не трогайте. Возьмут, расследуют, и выяснится, из какого ствола эта дробь вылетела. Я так и полагал: Стасялис какую-то чертовщину замыслил и до конца не довел. Я даже думал отвезти его до болота и выбросить, – солгал он, вспомнив слова Саулюса.
Директор лесхоза взял свое ружье и поставил в сторону, потом растерянно улыбнулся и предложил:
– Я и ваше могу запереть в сейф.
– Никоим образом, – нахмурился Моцкус, – я сам отвезу его в прокуратуру. Поехали, будете свидетелями.
Но никто не откликнулся на его предложение. Друзья юности, опустив головы, подозрительно долго молчали. За окном заурчал мотоцикл. Весь раскрасневшись, запыхавшись, вошел Милюкас. Он поздоровался, быстро оценил обстановку, а потом дрожащим голосом спросил:
– Ну зачем вы поторопились, Викторас?
– Замолчи! – потеряв терпение, крикнул Моцкус. – Я никуда не торопился. Здесь какая-то ерунда.
– Как не вовремя, – все еще не мог прийти в себя Костас. – Я сам отвез все в Вильнюс, ребята в отделе криминалистики подтвердили наши выводы и пообещали дать официальное письменное заключение, его арестуют… И вот слышу в больнице – Моцкус!..
Викторас смотрел на четырех мужчин, окружающих его, и глазам своим не верил: «Ведь они на самом деле думают, что я притворяюсь! – По спине пробежали мурашки. – Они уверены, что я таким образом рассчитался с этим мухомором…»
– Вы с ума посходили, – сказал Моцкус, – вы идиоты, – еще раз окинул взглядом перепуганных товарищей и, поняв, что ему никого не убедить, налил себе полный стакан водки и выпил одним духом. Без всякой закуски! Откашлялся и стал громко смеяться: – Ну, а если на самом деле? Если я и правда влепил этому гаду несколько граммов? Тогда вся наша дружба к черту?
– Нет, – в затяжной и жуткой тишине прозвучал голос одного Милюкаса.
После вечернего обхода в палату прикатили еще одну койку, поставили ее возле двери, застелили и привезли из операционной забинтованного до ушей человека. От его стонов в палате стало тесно и неуютно. Саулюс узнал его, но молчал, избегая глупых и надоевших до мозга костей разговоров. Он даже ни о чем не спросил. Его волновала только суть.
«Неужели это правда? – обдумывал то, о чем рассказал Йонас, вспоминал все, что знал сам, и не мог поверить в то, что Моцкус виновен. – Ложь! Если бы Моцкус приложил к нему руки, он уже не стонал бы здесь. Тут что-то не так, Саулюкас, не так, не так… Чего-то здесь не хватает и чего-то слишком много. – Саулюс всю ночь мучил себя пустыми догадками, пока не устал окончательно, и снова вспомнил злополучную бутылочку с лекарством. – А ее кто мне подсунул?» – снова решал неразгадываемую загадку, будто бутылочка была таинственным образом связана с известием, принесенным Йонасом.
Под утро он заснул, а когда проснулся, солнце уже поднималось к зениту. Возле койки Стасиса сидела толстушка, которую он видел на хуторе, и, посапывая, вытирала слезы большим мокрым платком. Она ничего не говорила, только изредка поглаживала руку больного. От этого зрелища Саулюс снова заснул. Когда проснулся во второй раз, Стасис спал, под койкой у него стоял маленький пузатый портфельчик. Глядя на него, парень пощупал вокруг себя, нашел согретую телом бутылочку и снова принялся гадать: «А может, не Бируте? Может, Грасе?.. Ведь она была здесь последней. И характер у нее – дай боже! А может быть, Йонас? Как старый друг и сосед. Ведь он солдат, всякое в жизни повидал. Кроме того, он, как никто другой, понял, что ждет меня в будущем. А может, кто-нибудь из докторов пожалел? – Подозрениям не было конца и края. Он перестал доверять даже себе, в конце концов ему стало стыдно. – Странно, в науке подозрения – синоним гипотезы, а подозревать людей – подло, – попытался философствовать, но понял, что жидковато получается, поэтому тяжело вздохнул и закончил: – Как в жизни все условно!..»
– Это ты, дружок, вздыхаешь? – немного отдохнув и прокашлявшись, узнал его Стасис. – Видишь, где повстречались…
– Вижу.
– И как?.. Тебе не страшно?
– Нисколечко, – дулся, как умел. – Думаю хор калек организовать. Нам только твоего тенора и не хватало.
– Ты все шутишь.
– Нет, я вполне серьезно.
– Видишь, мы и сравнялись.
– Неужели? – Саулюс собрал всю волю, чтобы не послать его к черту. – А может, и ты уже приличным мужиком стал? – хотел добавить: «Схлопотав порцию дроби», но удержался.
– Нет, – махнул рукой Стасис, – таким я никогда и не старался быть. Добродетель всегда бесплодна, поэтому она простым людям не годится. А ты, как вижу, все такой же беспокойный?
– Еще хуже стал.
– А я больше не могу, истощился, высох, как губка. Каждую осень, когда начинались дожди, я не мог обойтись без больницы, задыхался, как рыба на суше, а в нынешнем году видишь, как получилось: ты меня толкнул, Моцкус поприветствовал, и прощай жизнь!
– Не плачься, ты сам напросился или под руку подвернулся?
– Скажу как перед богом: я хотел укокошить его, однако Моцкус поторопился, не выдержал, но теперь-то этим выстрелом он сам себя прикончил. Видать, и ему уже нелегко, рука не та.
– А как ты докажешь?
– А как он докажет?.. На утиной охоте, на берегу, кабаньей дробью?.. Нет, брат, есть на свете справедливость. Долго я ждал этого дня, и он пришел. В жизни всегда так, – Стасис тяжело вздохнул и тут же закашлялся, – пока гонишься – счастье убегает от тебя, а когда отгоняешь от себя – само прямо в печенку лезет. А ты как?
– Ничего, терплю ежовые муки.
– Слышал, что позвоночник?..
– Правильно слышал, теперь у меня два.
– А Моцкусу опять ничего?
– Нисколечко, он только еще здоровее из груды металлолома выбрался.
– Нет на свете справедливости, – прекратил расспросы Стасис и долго тянул из кислородной подушки воздух, а потом признался: – Ты не знаешь, с каким удовольствием я поменял бы вас местами. Все отдал бы, лишь бы мог полежать рядом с ним, как теперь лежу рядом с тобой, чтобы он, как и ты, не мог даже шевельнуться, тогда я ему все прямо в глаза выложил бы. Рядом с его бедой и моя не такой страшной была бы. Я даже верю, что от радости выздоровел бы.
Саулюс впервые не на шутку испугался этого человека и не нашел слов для ответа.
– Я Бируте в седьмом классе полюбил, целый год тенью за ней ходил, пока приручил. Бывало, иду в школу – возле калитки подожду, со школы – опять останавливаюсь. Тропинки под ее окнами протоптал. А за ней не такие красавцы бегали. Бывало, изобьют по ее просьбе, даже в легких звон стоит, а я все равно за свое. Был такой Навикас, он в лес меня уводил, хотел застрелить, но я и этого не испугался, говорю: стреляй, я и после смерти по ночам к вам приходить буду. Наконец надоело всем, бросили ее, зачем нам девка с таким приданым… Только Моцкус не побрезговал.
– Кончай, – наконец разъярился Саулюс. – Слышишь? Как дам – и подушка не понадобится!
– Никто правды не любит.
Больные слушали их разговор затаив дыхание. Саулюс сжимал в ладони бутылочку и не осмеливался посмотреть, что в ней. Несколько раз потряс ее возле уха, несколько раз прочитал надпись и попытался представить себе, что случится, если он выпьет это лекарство… Старался сосредоточиться, но не мог. Все его внимание было приковано к человеку, сопящему возле его ног.
– Ты спишь?
– Иди ты к черту!
– Зря ты на меня… Если б ты знал…
– Гангстеров надо было на Моцкуса нанять, тогда самому не досталось бы. Ведь ты богат.
– Богат, – как эхо откликнулся Стасис, – но, если по правде, что эти деньги? Вода. Растратил, и все. Вещами обрастаешь. Но ты не знаешь, как приятно чувствовать, что их у тебя много.
– С такими мыслишками еще сто лет без великого труда проживешь. Вот вытащу сотенную, покажу – и тут же забалдеешь.
– Нет, – запротестовал Стасис, – и миллион уже не нужен. Эта осень для меня последняя.
У Саулюса в голове все перепуталось. Он уже достаточно оскорбил Моцкуса, достаточно поиздевался над Жолинасом, так сказать, активно, с комментариями и рассуждениями; он выслушал обе стороны, но так и не смог решить, кто из них прав, а кто виноват. «Ну их», – плюнул и, не в силах ни о чем думать, спросил:
– А может, эта бабенка на твои поминки что-нибудь покрепче приволокла?
– А как же!.. Только не мне, а докторам, сестричкам за уход. – Он долго копался, пока вытащил бутылку водки, слабо блестевшую в сумерках.
Саулюс взял ее, сорвал зубами пробку и сделал порядочный глоток.
«Напьюсь, – подумал, – и тогда… Прости, Грасите».
– Заграничная, – причмокнул губами Стасис. – Может, огурчик, чтоб душу успокоить?
– Не приучен, – Саулюс сделал еще несколько глотков, и вскоре его охватила такая безысходная тоска, что он не выдержал и признался Стасису: – Никогда не думал, что настолько тяжко будет расставаться с этим безрадостным светом. – Теперь он пожаловался бы даже самому страшному человеку, даже камню, если бы тот умел выслушать его.
Стасис молчал, копался, потом с хрипом слез с койки, на коленях подошел к Саулюсу и стал молиться.
– Ты что, заупокойную читаешь? – У Саулюса перехватило дыхание.
– Даже сам не знаю. – Его холодные пальцы искали руку Саулюса. – Прости, если можешь, по-христиански прости меня. Сам господь свел нас… Пока еще издевался, я думал… Но если так…
– Отвяжись, – сунул руку под одеяло и еще крепче сжал бутылочку. – Я не ксендз.
– Знаю. Это я виноват в твоей беде.
– Брешешь! – Саулюс почувствовал, как пальцы начали неметь под ногтями.
– Как перед богом… Правда. Залез под машину и открутил первую попавшуюся гайку.
– Брешешь! – Саулюс уже не чувствовал ни рук, ни ног. Окоченел весь, но поверить не мог. – Откуда знал которую?
– Ведь собирались «Волгу» покупать, почитывал изредка…
Саулюс выпрямился, словно от удара в подбородок, потом потяжелел, весь взмок от пота и едва выговорил:
– Уходи, ты не человек… Ты клещ… Гнида! Ты… ты даже сам не знаешь, кто ты.
– Делай что хочешь. Сам дьявол мой разум помутил. Да еще этот Милюкас… Приставал словно банный лист, допрашивал, рассказывал, что, дескать, из сотни погибших в авариях семьдесят три сидели рядом с шофером. Бог видит, я не думал, что в дороге вы поменяетесь…
Вдруг слабость у Саулюса прошла. Исчезло равнодушие. Крепко сжатым кулаком он отбросил Стасиса от койки и стал колотить по темноте где попало. Он не слышал, как стучат насыпанные в бутылочку горошинки, как бормочут возмущенные больные, он бил снова и снова встающего Стасиса, себя, край койки и не чувствовал никакой боли. Все его существо было подчинено единственному желанию: «Я должен, я обязан, мне необходимо хоть на один час, хоть на одну минуту пережить этого человека. Я должен собственными глазами убедиться, что после его смерти на земле будет одним подлецом меньше».
– Позови сестру…
«Черта с два! Если тебе нужна была пустыня, если тебе приятно страдание другого человека, ты и кричи, извивайся, дери глотку в этой пустоте. У бога вымаливай помощь, только не у меня. Я человек и могу быть добрым, только уничтожая таких, как ты», – молчал, стиснув зубы, и все еще размахивал рукой.
– Ты слышишь? Мне плохо.
«Подыхай в этой безмолвной пустоте, без проклятий, без стонов и жалости. Мне еще хуже, потому что я могу убить тебя только один раз…»
– Саулюс!
– Подыхай!
Но когда Стасис стал задыхаться и царапать ногтями линолеум, Саулюс не выдержал, нажал на кнопку звонка и, ненавидя себя, слушал, как бесконечно грустно и назойливо звенит он в этой чистенькой, набитой сонными людьми больнице. Потом послышались шаги, зажегся дневной свет. И тут он отключился, будто провалился куда-то. Когда он открыл глаза, перед ним стояла медсестра, а он сжимал в своей побитой руке черную бутылочку. Он посмотрел на нее, не зная, куда ее деть.
– Это моя, – обрадовалась бледная сестра. – Где вы нашли ее?
– Под подушкой.
– А я искала…
– Наверно, когда постель поправляли, она и выпала из вашего кармана.
– Боже, как я ее искала!
– Напрасно. Вы еще такая молодая… – Измученный, он чувствовал себя старым и опытным человеком.
– Почему? В ней ничего такого нет, только мятный горошек, от сердца… У меня другой бутылочки не было, – просветленное болезнями, ее личико слегка покраснело, исчезла жилка, пульсирующая на виске.
Моцкус сидел в своем кабинете и ждал телефонного звонка. Он снова был спокоен и уверен в себе. Миновала самая большая беда в его жизни: у Саулюса только трещина в позвоночнике, нерв не сорван, хотя во время удара он был сильно поврежден. Теперь парню понадобится длительное и хорошее лечение… Конечно, было бы куда приятнее, если бы аварии вообще не было, но, оказывается, Милюкас прав. Против этого прикинувшегося бедолагой вредителя возбуждено уголовное дело. Теперь можно вздохнуть и всерьез заняться докладом. Но сколько времени потеряно, сколько ценной человеческой энергии израсходовано, сколько здоровья пущено на ветер!.. И виной всему – злая воля одного человека. А если таких собирается вместе сотни или тысячи?.. Какой-то кошмар! Он не принимал всерьез приключение с Жолинасом. Тот, наверно, попытался сам, но ничего не вышло, поэтому не выдержал и заблеял: Моцкус! А эти смельчаки тоже хороши! Как малые дети, ненароком нашкодившие, сразу же домой, к маме, дескать, мы ничего не видели, ничего не слышали… Даже попариться как следует не удалось… Викторас раскладывал тезисы доклада, записанные на клочках бумаги, листках календаря и блокнота, на разорванных сигаретных пачках и даже на одной этикетке, отвалившейся от бутылки шампанского, а потом переписывал их на машинке. Когда он читал, с трудом разбирая очередной кусок текста, тихо заурчал телефон.
– Слушаю! Да-да, Моцкус. Очень приятно, слышу хорошо. Самочувствие прекрасное. А нельзя ли как-нибудь обойтись без меня? Нельзя?! – Он приумолк и покраснел. – А в выводе экспертов не может быть ошибки? – стал тревожно постукивать пальцами по столу, задел пепельницу и опрокинул ее.
– Думаю, что нет, – на другом конце провода звучал молодой, хорошо поставленный и строгий голос. – Выстрел произведен из вашего ружья, точнее – из левого ствола.
«Иди ты знаешь куда…» – хотел сказать Моцкус, но растерялся:
– Вы только так думаете или убеждены?
– Факты слишком серьезная штука, чтобы можно было опровергнуть их словами, – голос следователя чуть дрогнул, видимо, он обиделся.
– Тогда я ничего не понимаю. – Только теперь мысль Виктораса заработала в нужном направлении. – Это невероятно!
– Вы свое ружье никому не давали?
– Нет.
– А может, случайно поменялись? Одолжили?
– Никоим образом! Никто другой из этой старой развалюхи не выстрелил.
– Видите, вам, возможно, все ясно, а как мне это понять?
– Не знаю, – Моцкусу очень хотелось, чтобы этот человек как-нибудь понял его, но он запутался в своих объяснениях, рассердился и закончил: – Как вам угодно, так и понимайте, я же не маленький и отвечаю за свои слова.
– Уважаемый профессор, мы не первый день знаем вас, – голос несколько смягчился. – Почитая ваше доброе имя и заслуги, я кое в чем даже пристрастен, но закон есть закон: вам придется дать расписку о невыезде.
– Это хуже чем тюрьма. У меня на носу международный симпозиум, на который я не только поеду, но и буду читать там доклад.
– А вы не можете поручить эту работу кому-нибудь другому?
– Юноша!.. Простите, уважаемый следователь, а вы можете снять свою голову и через секретаршу передать ее на съезд юристов?
– У меня нет секретарши.
– Будет! – У Моцкуса кончилось терпение. – И позвольте спросить вас: долго ли будет тянуться эта канитель?
– До суда.
– И суд будет?
– Так завершаются все серьезные дела.
– Это невозможно! Я буду обращаться к вышестоящему начальству.
– Ваше право, но, думаю, не поможет… Пока не кончилось предварительное следствие, всякие звонки, советы, рассуждения только повредят вам и отнимут еще больше времени.
– Нет, мой милый, – Викторас принялся ходить по кабинету, сколько позволял телефонный провод. – С этим я никогда не соглашусь! Этот тип испортил мою машину, спровоцировал аварию, оклеветал меня, терроризирует свою жену, а я должен молчать и ждать? Скажите – чего? Пока вы научитесь разбираться в людях?
– Я верю вам и думаю, что так оно и есть на самом деле, но где вы были до сих пор, почему молчали и не обращались к нам?
У Моцкуса перехватило дыхание.
– Значит, кто первый, тот и прав? Но ведь это логика преступников. Я не обращался к вам потому, что не находил нужным и не знал, что вы такой всемогущий, а с другой стороны, некогда было, – горячился Моцкус. – Но эти факты нетрудно проверить. Вы разговаривали со старшим автоинспектором Костасом Милюкасом?
– Он приезжал. Мы осмотрели и разрушенный погреб, о котором нам сообщил сосед Жолинаса Пожайтис, но это совсем отдельное дело, которое в вашем положении ничего вам не даст, только усложнит все. Представьте: его жена живет…
– Жила! – крикнул Моцкус и даже не подумал, что эта поправка довольно отвратительна.
– Согласен: его жена жила с вами, он из мести испортил вашу машину, во время аварии пострадал посторонний человек, а потом последовали довольно злые угрозы и клятвы… и этот выстрел… И ни одного свидетеля, ни одного оправдательного факта. Что бы вы стали делать на моем месте?
– Ну хорошо, – Моцкус взял себя в руки. – Амбиции в сторону. Как специалист посоветуйте: что я должен предпринять?
– Не знаю. Есть лишь один путь: вы должны как-нибудь доказать, что произошел несчастный случай. Никакой другой щелки в этом деле даже в микроскоп не разглядишь. У вас пока что нет ни одного серьезного доказательства.
– А директор лесхоза?
– Лучше бы он не свидетельствовал… Кроме того, он охотился отдельно от вас. Правда, шофер за вас горой стоит, но и он, кроме уже известных нам фактов, ничего нового сказать не может.
– А место, где этот тип вроде бы пострадал, вы осмотрели?
– Пока нет. Жолинас все еще не может подняться с постели, а я боюсь, что один не найду.
– Боитесь, как говорится, в трех соснах заблудиться, а человека обвинить не боитесь? А если ваш Жолинас не поднимется до тех пор, пока не исчезнут малейшие следы, свидетельствующие о случайности, как тогда?
– Я не обвиняю вас, но факты есть факты.
– Пока что только факт. Одно-единственное ружье, и все! А прокурора вы допросили?
– Допросил, он тоже ничего не может сказать. Товарищ Науджюнас сидел в бане и ждал вас.
– Пригласите его к телефону.
– Товарищ Моцкус, дело в том, что я звоню из соседнего района. Ваше дело из Пеледжяй переслали к нам. Вы сами понимаете почему. Этого требует судебная логика.
– Видимо, по телефону мы не договоримся. Через несколько часов я буду у вас.
– Это было бы мило с вашей стороны.
Закончив разговор, Моцкус набил трубку и, взволнованный, почувствовал, как ее мундштук застучал о зубы. Создавшаяся ситуация показалась ему такой абсурдной и такой неожиданной, что он не мог найти слов. Опомнился лишь спустя несколько минут.
– Чушь какая-то! – Моцкус еще не мог ни логически мыслить, ни вспоминать подробности охоты. Он только защищался и отрицал: – Чушь!.. Глупость!.. – и повышал голос, будто желая криком отпугнуть эту новость, словно некое привидение.
Собравшись в дорогу, высунул голову в приемную и буркнул секретарше:
– Если меня будут искать – я в университете. Капочюса вызвала?
– Да, профессор, он ждет внизу.
– Хорошо, не исчезай и ты, я через три часа вернусь.
Йонас вежливо распахнул дверцу, усадил шефа, включил зажигание и только тогда спросил:
– Куда?
– В сберкассу.
Пока машина петляла по узким улочкам Вильнюса, Моцкус никак не мог избавиться от мыслей об этой невероятной случайности: «Все-таки ружье мое, дробь вылетела из его ствола, но я не стрелял, значит, кто-то другой воспользовался этой развалюхой. После охоты я бросил его в багажник. Никто не мог взять его оттуда, кроме Йонаса. – Он удивился: – Как мне раньше не пришла эта мысль! – Он осторожно глянул на сосредоточенное лицо Капочюса, на его руки, лежащие на руле, и устыдился: – Логично, но бесчеловечно… Нет, Йонас отпадает…»
– Йонас, что тебе говорил следователь?
– Ничего особенного: спрашивал, где лежало ружье, куда я ездил, где нашел Жолинаса, и приказал никуда не отлучаться.
– Логично, но бесчеловечно, – повторил Викторас и снова задумался: «Отпадает и сам лесник. Если выстрелить, приставив ствол к животу, – конец… Третий вариант наиболее верный – несчастный случай. Но где я мог зацепить его? Только возле шалаша… – Перед глазами возникли берег озера, дельта ручейка, ольшаник, наполовину сгнивший навес. – Черт, и расстояние примерно подходит…»
– Товарищ Моцкус, уже приехали.
Викторас легко, как спортсмен, выскочил из машины и, довольный своими выводами, бодрой походкой направился в кассу. Отыскав уголок поспокойнее, он, мурлыча песенку, заполнил расходный ордер, вложил его в книжку, подал знакомой девушке, немного пошутил, пододвинул к ней, как всегда, небольшую шоколадку, но девушка все вернула назад.
– Не могу, – сказала она.
– Денег нет? – Моцкус все еще пребывал в отличном настроении.
– Есть.
– Неверно заполнено?
– Верно.
– Так в чем же дело?
– Зайдите к заведующему, – девушка тоскливо посмотрела на шоколадку и покраснела.
Викторас ворча подошел к красивой дубовой двери, без стука распахнул ее и спросил человека, сидящего за столом:
– Опять новый порядок?
– Старый, товарищ Моцкус, даже слишком старый, – приятно улыбнулся тот и, поднявшись навстречу, вежливо пожал руку. – На сей раз я бессилен.
– Почему?
– Вам лучше знать.
– Прокуратура?! – спохватился он, и ему показалось, что его окатили горячей водой. – И здесь уже вертятся колесики, заведенные этим вонючкой! Ну, ну…
– Даже жужжат, – виновато улыбнулся заведующий. – Я вам, профессор, свои могу одолжить – сколько надо, но вклад… Сами понимаете.
– Ну и свинья, ну и молокосос этот следователь! – Смутившись, Моцкус спрятал книжку вместе с шоколадкой и тяжело вздохнул: – Боже, как легко подходить к людям с собственной меркой!..
– Чего не знаю, того не знаю, – заведующий широко развел руками, проводил до порога и еще раз предложил: – Насчет денег вы не очень-то стесняйтесь: сколько понадобится, могу даже домой принести.
Моцкус только рукой махнул и ввалился в машину. Всю дорогу молчал и чувствовал, как продолжают гореть щеки.
«Хотя бы предупредил, паразит! Что теперь люди обо мне подумают? Нет, этот фокус так легко для него не пройдет. Он должен будет ответить мне за это! Он еще, чего доброго, по наущению этого безумца и квартиру мою опечатает! – Мысли все время вертелись вокруг подлости, подстроенной ему следователем. – Спокойнее, – укрощал он себя. – Только не горячись, теперь надо обдумать все как можно спокойнее…»
