Текст книги "Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний ""

Автор книги: Виолетта Гудкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

(Маржерету.) Все, что вы говорите ей, – обязательно надо на нее смотреть. Чтобы был верный ракурс, а ракурс выражается силой экспрессии. Ракурс плюс напряжение голосовое дают то, что нужно.

«Что это, что это такое?» – сразу делает большой круг. Большой, крупный ход, а не как раньше, в два приема. Идет туда (показывает куда), потом возвращается, с тем чтобы («А, это другое?») ее фраза застала вас проходящим.

«Флейта запоет, этого мало» – с флейтой поиграть должен, тогда значимость ее в сцене будет показана.

Леля: «Это совсем другое», – беречь эту фразу, пока она не скажет за занавеску. Этой фразой она подстегнет его на большой монолог.

«Флейта запоет, этого мало» – в публику, как бы говоря: «Милостивые государи…» Потом уходит винтом и потом получает завершение ухода. Может быть, даже лучше так: застыл, потом заговорил: «А, другое!» – и новая сцена. Это надо рассматривать как отдельный кусок, трудный кусок.

У вас начало трудное, потом вы отдыхаете, потом опять пойдет трудный. Это нужно понимать, если же брать в одно, то будет снижение.

«Что, что это, эксцентрика на флейте?» – ходит, ходит, потом – отдых, отдых, потом: «А другое! А если другое, то говорите, что другое…» – нервно, нервные движения, нервный наскок.

Вдруг он ушел, и ему пришла в голову мысль – и он стремительно бежит на флейту, хватает сразу. Прибегает: «Слушайте меня внимательно, да слушайте же…» – чтобы она повернулась, это делается для того, что/бы/ этот рассказ принял форму монолога. Он прибежал, встал в позу: «Слушайте меня внимательно…» Она его прервала, но потом он продолжает: «Потом вы ее проглатываете» – композиционно держит фразу на устах. В момент, когда она его прервала, он: «Черт ее возьми!» Он должен безумно разозлиться. Тогда у вас выйдет монолог: «У меня нет даже времени выпить молоко» – по этим словам надо скользнуть, а потом продолжает монолог. Он про молоко сказал и запнулся, потом: «Ах, да, флейта!» – и опять то же самое.

«Публика ахает…» – бежит по прямой, потом по отношению к этой прямой делает перпендикуляр, у вас образовался угол, и маленькие две фразы вы умещаете на возвращении в прежнее место.

«И затем вы поворачиваетесь спиной» – бежит за занавеску, выходит, становится спиной и говорит эту фразу. Он служил в балаганах. В балаганах всегда из-за занавески выходят. Вы в балагане служили, а теперь выбились по недоразумению в директора мюзик-холла.

Пауз никаких делать не надо, все подряд, беспрерывные хода, и в них надо уложить текст. Он быстер, почти акробат, жонглер.

«А затем… – бежит к Леле, – оказывается, что флейта торчит у вас из того места, откуда она никогда не торчит» – сильный подъем, это самый пушистый хвост этой сцены.

«Томми, Томми, встретимся во вторник» – приплясывает.

Звонок телефона. Маржерет бежит: «А-а-а!» – вы знаете, что это тот, давно жданный звонок. Тогда понятен ваш экстаз, когда приедет Улялюм.

«А-а! У меня порок сердца» – падает. Кричит: «Приехал, приехал, ура!» Когда он проходит мимо Лели, она его крепко схватывает обеими руками. Говорит. Он в это время отдыхает. Когда он говорил «Ну, говорите!» – садится спиной к публике, на этой сцене тоже надо отдыхать.

Когда Леля начинает опять говорить, останавливая его руками у занавески, Маржерет должен безумие показать. Комната пыток. Он испугался, как будто увидел тень отца Гамлета, говорит: «Кто это, кто это, откуда взялся?» – публике говорит.

«А, превосходно…» – говоря этот монолог, бежит не к занавеске, а по лестнице, откуда потом появится Улялюм, чтобы публика потом вспомнила, почему именно этот монолог был при такой мизансцене. Бежит наверх и весь монолог говорит сверху, тем более что она не видит. Жестами он показывает, где будет выход Улялюма.

«Как вам не стыдно?!» – ломая руки.

«Когда он придет сюда, я ему скажу…» – сила не в голосе, сила внутренняя.

Публика /не/ должна понять, что вы говорите все время об Улялюме. Она его жесты не понимает, она думает, что это о Чаплине речь.

«Он жалкий, ничтожный…» – это не просто характеристика, а насыщенная ненавистью характеристика.

«Почему Чаплин?» – аплодисменты. Все застыло в пространстве. Маржерет бежит навстречу Улялюму, только что он говорил зрительному залу, что он жалкий, ничтожный, а теперь он восторженно встречает его. Это тоже очень хорошо подчеркнет Маржерета.

Когда Улялюм поет, Леля отходит к столу и говорит: «Я вспомнила…» Улялюм тянется рукой за ней, потом тоже идет, садится на стул. А то сцена там застряла, нет рельефности.

«Вам улыбнулось счастье…» – очень важно, чтобы Леля здесь вздрогнула, когда же он кончит, она скажет: «/Я слышала эту песенку/».

«Я поцелую тебя…» – поет, он еще не привлек ее пением.

«Можно поцеловать тебя?» – она не говорит «можно», но вся вдруг опустилась, опустила голову, смотрит вниз. Он поет, уже без движений, сладость, неприятная сладость должна быть.

13 мая 1931 года.

«Финал».

Актеры, репетирующие роли Лели, Кизеветтера, Лепельтье и Сантиллана.

/Кроме них Никитин, Консовский и актеры, занятые в массовых сценах/.

Сцена распланирована так: большая арка справа, после этой арки бассейн, потом витрина магазина, из-за этой витрины потом выходят полицейские.

Агитатор стоит около лестницы и говорит: «Товарищи, я предлагаю разойтись…» На эту реплику три голоса: «Трус» и т. д.

Впереди группа: скрипач, гармонист, барабанщик и певица. Певица поет, а те ей аккомпанируют: «Посередине рынка стоит твоя корзинка…» – кругом стоящие горожане куплет: «Блондинка, блондинка, красотка моя» – припевают. Только после этого агитатор говорит: «Предлагаю разойтись». Подросток (Консовский) выбегает из двери справа, бежит спиной к публике на лестницу и кричит: «Убирайся юн, полицейская маска!»

Леля тоже из двери справа подымается наверх и говорит: «Я была в Москве», – после этого певица поет второй куплет. В это время Леля и агитатор ведут сцену.

Подросток дает агитатору пинка, тот как-то рванулся в сторону. В это время входят Ле/пельтье/ – отец, сын, дочь и молодой человек, ухаживающий за дочерью. Они направляются в сторону лестницы, чтобы сойти в партер, но, увидев группу, стоящую в дверях, и конец сцены Лели и Агитатора, они немножко боятся идти. Идет сцена: «Революция не началась…»

Появляется Сантиллан, который сразу после появления направляется в сторону пожилого господина.

Все голоса толпы должны совпадать с ведением музыкальной партитуры. Они будут соревноваться.

«Как ты попала сюда?» – входят полицейские и агент тайной полиции. Комиссар полиции только выдвинулся из-за витрины, как уже говорит: «С кем говорить?» Леля стоит спиной к публике. Кизеветтер бежит через весь зрительный зал, через партер. Он бежит на ступеньки одновременно с появлением полиции. Вбежал на ступеньки, задевает Лелю, но не замечает, что это Леля Гончарова.

Сантиллан, как только ему задал вопрос начальник полиции, сейчас же (пропуск в стенограмме. – В.Г.). Начальник полиции становится против него и прямо говорит ему.

Когда Сантиллан подошел к нач/альнику/ полиции, Леля увидела Кизеветтера. Она движется к Сантиллану и говорит ему на ухо. Сантиллан оборачивается, подозрительно спрашивает: «Откуда ты знаешь, ты служишь в полиции?..»

Как только Кизеветтер поднимает руку, чтобы выстрелить, Леля становится здесь и загораживает дорогу. Леля после выстрела метнулась к бассейну, а толпа говорит: «Убили русскую». Группа безработных застыла в ужасе, а некоторые выделились из толпы и подходят к ней.

После выстрела уход полиции, которая схватывает и уводит Сантиллана.

Кизеветтер выстрелит, потом выждет момент, когда Сантиллана забрали, потом незаметно отступает, бросает револьвер и бежит в сторону полицейских.

Подросток, как только револьвер упал, берет револьвер и несет его в сторону тех, кто окружил Лелю, и показывает револьвер.

Леля поднялась, собрала все силы и говорит три фразы: «Не поддавайтесь, не стреляйте…»

Когда подросток показывает револьвер, она его увидела и говорит: «Это я его украла..» После этого Леля, поддерживаемая ткачом и ткачихой, направляется к авансцене, на авансцене лежит камень, ее кладут на этот камень. Монолог Лели. Потом ткачиха нагибается к Леле и говорит: «Не слышу, не слышу… Она просит накрыть ее тело красным флагом…»

Концовка очень ответственна. Масса проходит на сцену. Выходит Никитин и говорит: «Поднимите флаги…» Эта фраза заканчивает эпизод. Толпа поднимает знамена, лозунги и направляется по лестнице, в этот момент из-за колонн выходят девять драгунов в золотых касках с черными конскими хвостами и сразу грохнут в толпу.

Консовский бежит, кричит, потом продолжает размахивать руками.

«Рыжий парень…» – Пшенин сталкивает Консовского ногой. Консовский немного поднялся, возвращается и кричит, обернувшись в публику: «Да здравствует Москва!»

После: «А ты был в Москве?» – Консовский просто переходит в сторону и скрылся. После этого выйдет Леля. Когда вышла Леля, Консовский бежит за ней.

Как только подросток идет вправо, так Леля выходит: «Я была в Москве…»

«Сними шапку, когда разговариваешь с рабочими» – сбрасывает с головы шапку. Чтобы шапка так вкусно слетела. Когда она сорвала шапку, он должен немножко податься вперед, подросток подходит к агитатору, говорит: «Ах ты, дрянь!»

Пение певица начинает сейчас же после «Ах ты, дрянь!».

Как только подросток грохнул агитатора и Леля сбрасывает шапку, входят Лепельтье и уже видят эту сцену. Леля свое дело сделала и обязательно пойдет вправо.

Леля: «/А когда начнется революция, за шляпой полетит и голова/», – штампованная революционная фраза. Бравада, взятая напрокат из арсенала Французской революции.

Когда вошли Лепельтье, Пшенин направляется наверх, смотрит в сторону Лели… Фраза /Лепельтье-отца/: «Кто эта фурия?» – Пшенин уже на сцене.

Леля схватывает трость, вырывает ее. Она говорит: «Мне больно», – она знает, что она будет вырывать. У нее злость в глазах. Вырвала трость. По ее напряжению чувствуется, что будет такая сцена.

Когда полицейские схватывают Сантиллана, у него не испуг, а бросок от них, брезгливый бросок.

Не надо забывать, что действие происходит в Париже, у них у всех галльская вспыльчивость, а у вас Замоскворечье сплошное.

Сантиллан идет, не смотрит на Лепельтье, он, может быть, собирался речь сказать, он поднялся, и вдруг реплика справа.

Консовский переходит с револьвером за спину к Васильеву и показывает его. Леля видит эту сцену, и она поэтому говорит: «Я его украла у товарища».

«Подымите флаги!» – толпа идет торжественно, не торопится, вы не знаете, что драгуны выскочат, чем спокойнее, сдержаннее, тем эффектнее выход с выстрелами.

Толпа идет двумя потоками. Надо так растянуться, чтобы невидно было, что толпа кончается. После: «Подымите флаги» – пауза. Немного в духе античной трагедии: «Мы пройдем по улицам города».

Толпа идет двумя потоками. Кто идет по правому первому плану, идут медленнее, по левому – быстрее.

Ф. 963. Оп. 1. Ед. хр. 724

15 мая 1931 года.

«Мюзик-холл».

(Маржерет – Башкатов, Леля – Суханова).

Монолог Маржерета должен быть очень стремительным. Это сплошной восторг, сплошная гениальная выдумка. Должен быть темп, темп, темп… Тогда это легко, а то приходится вас слушать. Публика должна обалдеть от этого рассказа.

Неожиданность: «Он хороший человек?» Только что: «Он приехал! Приехал!» – здесь масса красок.

«Приехал! Приехал!» – Маржерет платит ему большой гонорар, но он тоже много на нем выручит.

«Как трудно с вами разговаривать!» – очень важно на это перестроиться. Леля должна переключиться на другое настроение.

16 мая 1931 года.

«Кафе».

(Дьяконов – Бузанов, Федотов – Боголюбов, Лахтин – Блажевич, Леля – Суханова, официант – Логинов).

Блажевич сидит за столом, дочитывает газету. Это должно быть все очень непринужденно.

Отдача оружия – шутя. Идет игра довольно интимная: «Ну, давай, давай». Федотов колеблется, потом дает, оглядываясь, а то неудобно, могут увидеть, что два человека, русских, передают револьвер.

Идет к столу Логинов, ставит на под носе какие-то вещи, которые он уносит. Очевидно, здесь еще кто-то сидел. Он /расставит/ и тем временем что-то уберет.

Федотов: «А, это Гончарова», – и уходит, он там где-то в глубине поздоровался с ней и потом уже возвращается. Федотов проталкивается вперед, Леля идет за ним, Блажевич привстает. Потом оба заказывают что-то.

Лахтин закурил, а потом предложил Леле, он вдруг вспомнил предложить ей. Федотов берет тоже папиросу, когда он отказывается, он уже курит. Леля тоже берет папиросу, закурила, а потом ее быстро ликвидировала Вы (Леля) должны производить впечатление немного на иголках, она не очень хорошо себя чувствует.

«В Ниццу поедете?» – актриса куда ей ехать. Немножко с насмешкой.

Когда Бузанов идет, оба говорят ему, идущему: «А Дьяконов».

После: «Познакомьтесь, это Елена Николаевна Гончарова!» – сразу у него остановка.

Дьяконов – тип /фамилия в стенограмме не дописана. – В.Г./ человека, не терпящего никаких компромиссов, он резок, он прямолинеен. Поэтому сразу, как он вошел, чувствуется, что этот человек в пьесе сыграет большого вестника, который все опрокинет.

«Вы просмотрели сегодняшние газеты?» – берет газету. Тем временем Федотов угощает Лелю.

Когда идет сцена Блажевича и Бузанова, Боголюбов перешел к ним, как бы за папиросой, посмотрел в газету и опять перешел к Леле.

Дьяконов свое дело сделал (дал газеты), возвращается, демонстративно садится спиной к Леле, кстати, и к Боголюбову – он там путается с бабами!

После: «Читайте, читайте» – Дьяконов надевает пальто. Он вошел без пальто, он бежал, вспотел, а теперь ему стало холодно. Потом стоя закуривает. У него взгляды укора на Федотова, потом взгляды на Лелю.

Когда Блажевич читает вторую газету, Федотов переходит к нему и заглядывает в газету. Дьяконов сидит спиной к Леле и все время бросает на нее злые взгляды. Он нервно курит.

«К полпреду, к полпреду…» – Федотов проходит по первому плану, а Леля всем трем говорит: «Неправда…»

Блажевич и Бузанов уйдут вовнутрь кафе, а Боголюбов побежит в аптеку. В Париже на каждом углу аптеки.

Когда Леля ушла с револьвером – Федотов вернулся с пузырьком.

Повторение.

Боголюбов и Блажевич заказывают лакею массу блюд. Русские всегда заказывают больше, чем могут съесть. Они любят, чтобы было обилие.

Все про баки Боголюбов особенно воспринимает. Его это убийственно рассмешило. «Как баки, вот ерунда, когда же ты баки носил, ты мне ничего не говорил!» Нужно, чтобы эта сцена была очень веселой, а то мало смеха. Чем больше здесь благодушия, тем с прихода Дьяконова будет трагичнее.

После прихода Бузанова Леля встревожена, она смотрит по сторонам, не знает, что будет дальше.

«Дорогие товарищи…» – Федотов сидит, думает, как ее выручить.

«Как, половина оторвана?» – в той же тональности, как тогда в сцене «У Гончаровой»: «Как, оторвать половину?»

«Кто же оторвал?» – сама себе говорит. Встала. Вот тут вам ничего не остается делать, как бежать. Это страшная сцена. Она о чем-то думает, что-то видит перед собой. «Мальчики кровавые в глазах».

Леля: «Я хотела пойти на бал…» – сосредоточенно. Это не сцена допроса, она не говорит все это следователю, вам задали вопрос, вы отвечаете, и между прочим говорило, что полагается говорить следователю.

«Пойдемте в пансион» – порыв идти. Федотов удерживает ее.

«Чтобы выгоднее продать?» – Блажевич и Боголюбов сдерживают Бузанова.

Перед уходом Блажевич задерживается, думает, не забыл ли он что-то. У него беспокойство, что он что-то забыл, потом увидел палку – ах, да, палка! – берет палку и уходит. Палка вытеснила револьвер.

Леля положила руку на газету, под которой лежит револьвер. Она конвульсивно сжала револьвер рукой.

Дьяконов, уходя, говорит: «Я бы эту сволочь поставил к стенке». Федотов загораживает Лелю, чтобы она не слышала, бормочет: «Вот скандалист!» Федотов садится, начинает пить, Леля говорит ему, он перестает пить, говорит ей: «Успокойтесь…» – кладет свою руку на ее руку. Что ужасно – револьвер зажат, а ты тоже свою руку кладешь. «Успокойтесь, успокойтесь» – и опять пьет, снимает руку, а то влюбленность. Влюбленность – in futurum. Сейчас же переключения на любовную сцену не должно быть.

«Разве я живу?» – падает головой на стол. Плачет, чтобы его угнать за водой, – актриса.

20 мая 1931 года.

«Мюзик-холл».

/Костомолоцкий, Евсеева, Генина, Кустов, Соколова – артисты в мюзик-холле Маржерета/.

Выход Костомолоцкого. На ходу проделал упражнение. Музыку вы можете разрезать полифонически. Идет сперва пешком. Идет независимо – он артист высокой квалификации. Потом – эксцентрика, потом опять пешком. Смысл танца: я тебя не боюсь.

Евсеева. Как только началась музыка, вы уже идете.

Генина. Вы любовница Маржерета. Вы знаете, что вам не достанется за опоздание.

У Маржерета нетерпение. В номере двенадцать человек, а появилось три. Кустов попадает как раз на его сердце. Для Маржерета это нелюди, а звери. На Костомолоцкого Маржерет даже не смотрит, тот тоже смело идет, ему гнев Маржерета не страшен.

Генина выходит задом, кому-то посылает воздушный поцелуй, у нее там в уборной еще флирт завелся.

Соколова налетела на поцелуй Гениной. Тема: ах, стерва, уже целуется. У Соколовой изысканное платье, а кухаркины жесты. Костюм деформировался. Там, на эстраде, вы будете не такой, здесь же кухаркины жесты. Когда Маржерет стучит по столу хлыстом, у Соколовой игра, тема: в чем дело, я никогда не опаздываю. Надо всегда в пантомиме иметь слова, а то пантомима получается абстрактной, вроде Камерного театра. Надо знать, что делаешь.

Костомолоцкий, когда поет на лестнице… /пропуск в стенограмме. – В.Г./.

При выходе Лели музыка играет пианиссимо и медленно, телефонный звонок должен быть также на музыке. Маржерет бежит к телефону. Наконец-то он зазвонил: «А, это ты, Улялюм…» – на тормозе. Весь разговор должен быть на музыке. Помните «Смерть Изольды» Вагнера? Он (пропуск в стенограмме. – В.Г.) заканчивает петь, а оркестр играет, кораблики идут… [414]414
  Хотя Мейерхольд и называет (неточно) оперу Вагнера «Тристан и Изольда» («Смерть Изольды», – произносит режиссер), по-видимому, имеется в виду другое сочинение композитора: «Лоэнгрин», в финале которого Лоэнгрин, заканчивая арию, уплывает на ладье.


[Закрыть]

Вы должны быть в мелодии. Это не просто монолог, это должно быть эффектнее. Тут и начинает публика слушать музыку, когда ты будешь верно ее сопровождать. Тут-то и начнется зарождение новой оперы. Революция в опере будет производиться не в опере, а в драматическом театре. Это уже решено Бергом [415]415
  Берг Альбан (1885–1935), австрийский композитор. Ученик А. Шенберга. В раннем творчестве находился под влиянием идей Р. Вагнера, Р. Штрауса, Г. Малера. Опера «Воццек», принесшая Бергу европейскую известность, в 1927 году была поставлена и в Ленинграде.


[Закрыть], Хиндемитом [416]416
  Хиндемит Пауль (1895–1963), немецкий композитор, дирижер, альтист, музыкальный теоретик. С 1927 года преподавал в Высшей музыкальной школе в Берлине. Автор ряда книг по теории музыки. В 1927 году гастролировал в СССР (в составе квартета Л. Амара – П. Хиндемита).


[Закрыть], Прокофьевым [417]417
  Прокофьев Сергей Сергеевич (1891–1953), композитор, пианист, дирижер. С 1918 по 1933 год жил за рубежом, с успехом гастролируя в Европе и Америке. Стиль фортепианных сочинений Прокофьева оказал значительное влияние на формирование нового пианизма в музыке XX века.


[Закрыть], а Малиновская [418]418
  Малиновская Елена Константиновна (1875–1942). С 3 ноября 1917 года – комиссар всех театров Москвы, затем – сотрудник Наркомпроса (а именно – Управления академическими театрами: Большим, Малым, Художественным, а также – приписанным к ним Камерным театром), соратница А. Енукидзе. Основной ее заботой и любимым детищем был Большой театр, многолетним директором которого она была. П. А. Марков писал, что Малиновская «мечтала о художественной реформе /Большого театра/, которую <…> связывала с именем Комиссаржевского, основываясь на его реформаторской деятельности в опере Зимина» ( Марков П. А.История моего театрального современника // Марков П. А. Книга воспоминаний. М., 1983. С. 141). Была снята с должности директора Большого театра 23 января 1935 года после критической кампании, развязанной в прессе в связи с оперой Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда».


[Закрыть]юбкой прикрыла Большой театр, и будет прикрывать, пока не зач/ахн/ет театр или Малиновская. Вот новую оперу будет делать Михайловский театр, Кшенек [419]419
  Кшенек (Кршенек) Эрнст (1900–1991), американский композитор, музыковед, педагог. В 20-х годах находился под влиянием творчества И. Стравинского и П. Хиндемита. В операх 1920-х годов «Прыжок через тень» и «Джонни наигрывает» (сыгранных в Ленинграде в 1927-м и в Москве в 1929 гг.) присутствуют элементы джаза и атональная музыкальная структура.


[Закрыть], Хиндемит, Берг, вот кто, а не ВАПМ [420]420
  ВАПМ – Всероссийская ассоциация пролетарских музыкантов.


[Закрыть]. И вот это будет настоящий оперный пролетарский театр, а не то что в Большом театре: фижмы новые шьют, возобновляют «Пиковую даму» [421]421
  Имеется в виду опера «Пиковая дама», премьера которой состоится в Большом театре спустя неделю, 27 мая 1931 года (реж. Н. В. Смолич, худож. В. В. Дмитриев).


[Закрыть]и строят «народный театр».

/Стенографистке./ Записали? Записали, вот благодарю, первый раз толковую речь записали.

Маржерету: звонок телефона совпадает с музыкой. Вы должны все время слушать музыку, иначе монолог не получится. Вы в хорошем расположении духа, вы распеваете и налетаете на звонок Улялюма, а это вам еще усилило настроение. Мы уложим ваш монолог в первый кусок фокстрота. В определенный фрагмент с началом и концом, потом будет детализация.

Маржерет поет, потому что счастлив.

Маржерет вошел, скользнул по Леле, он рассеянным взглядом увидел ее, но ему нет дела до нее.

«Я покажу сцену из „Гамлета“» – идет спиной, волочит плащ, чтобы было пренебрежение к плащу. Не плащ она показывает, а чтобы плащ небрежно падал, чтобы не было искусственно.

«…сцену из „Гамлета“» – луфт-пауза, потом: «Подождите». Она нервно останавливает его, потом его бегство от «Гамлета». Этой паузой сцена ломается.

«Подождите» – маленькие ходы легато.

«Гамлет». Передала на левую ногу.

«Гильденштерн». Передала на правую ногу.

Переход на: «Что это, эксцентрика?» – очень важен. У Лели негодование, но она свой гнев все копит, копит для роста той сцены (следующей сцены). Здесь встреча двух негодований. Публика должна думать, что тут еще произойдет диалог между ними, зуб за зуб. Она копит, копит эмбрионы гнева и разражается в монологе: «Вы европейский импресарио…» Пока же она стоит, чувствуется, что глаза у нее горят, ноги горят, она стоит на угольях. Она должна быть гневной, волнительной.

«А, это другое!» – форсированно, энергически, он новое наступление делает. Тут сарказм большой.

«Я не умею», «Вы не слушали», «Вы не поняли» – она не отчитывается, а снимает аксессуары. Идет, становится сзади рояля. Стоит, задумавшись стоит в позе Гамлета. Гамлетовские переживания.

«Улялюм, приехал, приехал…» – нервно, на тормозе, он ищет с кем поделиться.

«…/чемпион/ сексуальности…» – Леля идет, становится, как бы загораживая путь. Он хотел уйти, а она уже здесь. Он всегда ее видел издали, а теперь, когда увидел ее в упор, когда увидел нос, рот, тогда: «Кто это?» А когда шлейф увидел – а это шлейф женщины…

Когда он мечется, лучше ей делать ходы медленно.

Маржерет мечется и говорит монолог «Приехал, приехал…» – сам себе. От радости он врос в стену. У него /волнение/. Он плещется волной о ступени лестницы. «Улялюм приехал» – бежит к лестнице. «/Великий Улялюм!/» – бежит к лестнице. «/Бог! Бог!/» – опять к лестнице.

Увидев Лелю, у Маржерета сцена испуга. «Кто вы?» – она поникла головой, она сумрачна, мрачна. Опять начинается.

Улялюм рассказывает сон не Леле, а Маржерету. Тогда это понятнее до нее дойдет.

«Ну, подойди ко мне» – на ее отказ: «Ах, так!..»

«Я схожу сума…» – луфт-пауза, потом: «Улялюм, твой выход!» Точка на этой сцене. Эту фразу Маржерет как будто барбос на цепи лает.

Первый порыв: «Я мечтала о тебе, Париж!»

Второй порыв: «Что нет славы выше…» – это экстаз советской власти, потом – спад, потом: «Я забыла…» – это самое кульминационное место.

Финал.

Фразу «Я была в Москве» надо подогнать так, чтобы она пришлась как раз во время его вопроса.

Пока Леля делает свои /повороты/ на сцене, Консовский бежит на сцену, дает тумака Пшенину.

У Лепельтье-сына ходы европейца из «Последнего решительного». Он поглядывает на Лелю в лорнет, она для него «красотка, красотка», он эротически относится к ней.

«Да, да, мне снятся маркизы…» – в глазах светится огонь революционерки.

«Фонари электрические…» – тут тон Маяковского. Смысл: ток тоже может быть пущен в /ход/.

Когда она это говорит, Лепельтье-сын: «Ого, смелая девушка!». Для вас она только предмет любования.

Агитатор убегает, стоит в том месте, откуда должна появиться полиция, и показывает кулак. Он ведь тоже агент полиции.

Леля, поскольку она актриса, должна с чувством актрисы сказать: «Он причиняет мне боль своей тростью!»

Леля бежит к толпе, кричит. «Бейте, бейте!» Она сама не хочет бить его. Она хочет, чтобы толпа разорвала его.

«Нужна социальная революция!» – Сантиллан подбегает к Леле, закрывает ее спиной, тот же вздерг рук. Объединение происходит. Это все должно прозвучать немножко в стиле традиций Французской революции.

«Я помню, я помню…» – Сантиллан переходит вниз, разговаривает с ткачом, закуривает.

Выход Кизеветтера. Впереди идет Сантиллан, Кизеветтер скользнул за ним, как мышь, он не должен идти по музыке, это прошел человек, /у которого/ никакой значимости нет.

Когда Леля говорит Сантиллану: «Осторожно…», – Сантиллан сразу охотно: «В чем дело?»

После выстрела Кизеветтера тоже арестовывают. Так что все удовлетворены, и Кизеветтер взят…

После выстрела Леля переходит к бассейну, ложится, чтобы окунуться головой в таз. Должно быть это очень буднично. Овечка, пьющая воду из источника. Когда она подошла к бассейну, все одновременно бегут к ней.

20 мая 1931 года. Вечер.

«Кафе».

/официант – Логинов, Лахтин – Блажевич, Дьяконов – Бузанов/.

Федотов и Лахтин сидят, ничего не едят, они будут пить, когда придет Гончарова.

Федотов сидит вполоборота, все время смотрит туда, откуда должна прийти Гончарова, он ее ждет. Все внимание должно быть устремлено туда, тогда будет легко. Как только она войдет – она его увидит.

Блажевич, говоря: «Татарников», не ошибается, а нарочно говорит. Ему противна фамилия Татаров, он ненавидит эмигрантов, и поэтому ему и противна эта фамилия. Федотов легко поправляет: «Татаров».

Федотов не фат, он не прочь поухаживать, но он не фат, он мужик, он простой, он сын крестьянина.

Чтобы была хорошая занятость, Блажевич помогает Логинову. Когда тот убирает посуду, он (Блажевич) сплавляет то, что не нужно. До прихода Гончаровой они пили что-то, вот и сифон стоит. А после ее прихода они будут что-то кушать. До ее прихода была сцена ожидания, а после они начнут заказывать разные вещи – чай, еду. Вина не надо, а то Репертком скажет, вот, затащили в притон какой-то, пьют, и начнет резать, так что ничего не останется. Для цензуры вот что можно сделать – принесут ром, а Лахтин от него откажется.

Когда Лахтин говорит про баки, он меньше всего смеется. Все остряки – они меньше всех смеются. Блажевич только улыбается, чтобы публика поняла, что это он говорит для вызова смеха.

Они здорово все едят, что им принес Логинов, они оживлены, все время шутят, чтобы было впечатление – жрут, и в это время идет разговор, а потом, когда придет Дьяконов, все серьезны. А то противоестественно – заказали и ничего не едят. Леля может не есть.

«Какая наглость приглашать советскую актрису…» Тон – отношение советского гражданина, как только начинается тема советского народа.

Выход Дьяконова. Щелкнул – Логинов подает стул. Дьяконов благодарит, он очень вежлив. Этим русские отличаются. Он очень вежлив с Логиновым, а потом груб с Лелей.

Сначала Бузанов хочет поздороваться с Лелей, он снимает шляпу, но когда услышал: «Гончарова…», – он: «Кто?» – и вместо того, чтобы подать руку, надевает снова шляпу.

Леля, когда Блажевич смотрит газеты, тоже заинтересуется, она не думает, что ее дневник напечатан, но думает, что это кляуза какая-то, как это часто бывает там.

Как только: «о вас…» – она: «Что, что?»

Блажевич /нрзб./ волнуется, нервно читает: «Статья носит следующее название…»

«Дальше, дальше смотрите…» – Леля впивается глазами в дневник. Потом: «Как?» – вырвала тетрадку, смотрит «Половина оторвана?»

Федотов все это время внимательно слушает и думает, как бы ее выручить.

22 мая 1931 года.

«Кафе».

/Федотов – Боголюбов, Лахтин – Блажевич/.

Начинать с передачи револьвера нельзя.

Видно, что человек жадно вычитывает что-то из газеты: «Ой, ой, ой…» – потом говорит: «Револьвер при тебе?»

Отдача револьвера должна быть в шуточной форме, чтобы не было отобрания револьвера в порядке официальном, он отбирает у него револьвер, зная его горячность. Есть типы, у которых всегда отбирают оружие.

Федотов в веселом настроении, сидит, все время смеется. Как только тот сказал про револьвер, он вынул: «Пожалуйста… что мне, жалко». Это револьвер, который постоянно отбирается. Сегодня он серьезно отбирает. Но я бы не хотел здесь никакой детективности, тогда обязательно снимут. Почему полпреда сняли? Потому что там тоже револьвер фигурирует. А мы будем играть полушутя, тогда это оставят. Тут никакой детективности нет.

Когда мы за границей, мы постепенно перестаем читать эмигрантские газеты. Сперва набрасываемся, а потом до тошноты не хочется их читать. Вот поэтому я бы здесь все время говорил: «А, ерунда, обычная ерунда, чепуха, мелочи…» Тогда эта сцена будет не детективной, а два советских гражданина, весело настроенные. У Лахтина тон немного серьезнее, он председатель комиссии, он отвечает за всю группу, знаете, как заведующий экскурсией: промочили ноги или еще что случилось, отвечает он.

У Федотова настроение веселое, иногда сосредоточенное из-за ожидания Гончаровой.

Когда Лахтин рассказывает о том, что написано в газете, публика это уже знает. Это не экспозиция, которую надо рассказывать. Ведь публике вся ситуация известна, поэтому это все нужно быстро сказать и потом: «Давай, давай». Это не должно быть первым планом. В первом эпизоде – тогда мы говорили медленно. Здесь же, если даже публика половину не расслышит, она уже знает, в чем дело.

У Блажевича должно быть наседание на Боголюбова, должна быть энергия. А Боголюбов полушутя может отдать револьвер. Он уже не раз испытывал волю Лахтина. Когда он собирается, ну, скажем, на Монмартр, то револьвер лучше отдай, а то еще скомпрометируешь. Когда имеешь револьвер, всегда постоянная забота, идешь куда-нибудь и думаешь: лучше не возьму. Если бы я носил револьвер, я бы переубивал человек пятнадцать, вот Карликовского [422]422
  Карликовский Михаил Ильич – актер ГосТИМа. В «Списке благодеяний» играл Второго полицейского.


[Закрыть]тогда бы застрелил. Есть люди, которые, имея револьвер, хлопают в горячности направо и налево. Федотов вот такой горячий тип. Если мы заставим публику поверить, это будет хороший налет характеристики. Можно даже Лахтину сказать: «Знаю я тебя».

Надо Лахтину читать из газеты скороговоркой. Нужно текст выписать, никогда наизусть нельзя так быстро прочесть. «Татарников, Татарниковский», – он говорит назло Федотову, потому что тот его поправил.

Вначале, когда он читает газету, Лахтин говорит: «Ого» – и смотрит на Федотова, тогда публика поймет, что это о нем.

«В сегодняшней газете» – подсаживается ближе к Боголюбову.

«Принимая во внимание сказанное…» – уже на газету не смотрит, продолжает мысль и не берет револьвер, а потом забывает, не берет револьвер, потому что очень занят газетой, потом в волнении закурил и не взял револьвер. Скольжение револьвера должно произойти автоматически. Скользнул револьвер – и больше ничего. А раньше мы из этого детектив делали.

«В белогвардейской газете…» – быстро. Отчего этот отрывок не удавался? Потому что вялая поза, вяло держит в руках газету, вяло смотрит, вследствие этого и читается вяло. Это знаменитая формула Джемса [423]423
  Джемс Уильям (1842–1910), американский психолог и философ. Его классический труд «Принципы психологии» в 2 т. вышел в свет в 1890 году. Сокращенный вариант книги был подготовлен самим автором в качестве учебника по психологии («Психология», 1892). На русский язык переведен лишь спустя три десятилетия, в 1922 году.


[Закрыть], что испугался потому, что побежал, как испугавшийся, – побежал, как испугавшийся, и выразилась эмоция испуга. Если человек сидит как нужно, сидит верно, и говорится верно. Отчего мы, новые режиссеры, придираемся к мизансцене и почему они их так четко выбирают и ставят актеров на такие рельсы, где бы были и эмоции верные. Малейшая моя ошибка – там же и ошибка у актера. Если неверная мизансцена, получается и неверная интонация.

Когда Лахтин читает газету: «Ого…» – Федотов смотрит на него: «Ну, что опять стряслось?»

Когда Лахтин подсел к Федотову, у того реакция, что он за револьвером пришел, и потому он передает револьвер, а Лахтин, усевшись, читает газету.

Федотов мягок, а Лахтин энергичен.

«Неужели ты…» – закуривает нервно, резко, видно, что человек раздражен.

Лакей должен так играть (показ игры). Он машинально берет посуду, не видит револьвера, не слышит, что они говорят.

Когда Лахтин будет разговаривать с Лелей насчет баков, он должен больше лицом в публику, чтобы была мимическая игра. Он для того все это рассказывает, что они хохочут. Веселая компания. Эта сцена как будто эпизод в эпизоде, и ничего общего не имеет с предыдущей сценой.