Текст книги "Избранное"

Автор книги: Виллем Элсхот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

– Все это в равной степени ужасно, – резюмировала госпожа Дюмулен. – Вспомните о бесчисленных жертвах революции. Бедная Мария-Антуанетта, сколько ей пришлось выстрадать.

– Но она это вполне заслужила! – ринулся в бой господин Брюло. Так как его вклад в «Виллу» был довольно незначителен, он придерживался социалистических взглядов.

– Вы так считаете? – холодно парировала госпожа Дюмулен. – Пусть. Я же считаю позорной трусостью, что вы, мужчины, допустили это, не пошевелив пальцем для спасения своей королевы. И я торжественно заверяю вас, что с взглядами господина Брюло лучше не показываться в дипломатических кругах.

Сыр был съеден, и ужин закончился. Госпожа Дюмулен принялась за свое вышивание, венгерские дамы пошли подышать свежим воздухом. Кольбер, как всегда, удалился, а остальные постояльцы разбрелись по своим комнатам, кроме Грюневальда, заглянувшего на кухню, и госпожи Жандрон, которая пока осталась внизу, так как теперь предстояло найти место для нее или Бризара.

На кухне Грюневальд еще раз получил от Алины полную информацию о том, что произошло в этот знаменательный день.

– Но как же теперь быть с трупом? – спросила Луиза. – Не может же он находиться всю ночь в одной комнате с госпожой Жандрон.

– А почему не может? – сказала Алина. – Один совсем мертвый, а вторая наполовину, так что они не подерутся.

Луиза не могла этого слушать.

– Замолчи, Алина, – попросила она, бросая взгляд на дверь. – Как ты можешь говорить такое.

– Шутки тут неуместны, – поддержал ее Грюневальд. – Я ничего не имею против того, чтобы уступить свою комнату на ночь, – продолжал он. – Нехорошо оставлять покойника одного, надо бы посидеть около него, как вы считаете? По крайней мере, у нас это принято. Если кто-то из вас согласится часа два побыть возле усопшего, пока я буду в кафешантане, то потом приду и посижу я. Сегодня суббота, и завтра мне не надо идти на службу. Кто согласен?

– Я боюсь, – призналась Алина.

– А ты, Луиза? Тебя ведь это не должно пугать.

– Я не боюсь, – ответила Луиза. – И конечно, посижу. Господин Грюневальд прав. Нельзя оставлять покойника одного в эту ночь, хоть он нам и не родственник.

– Значит, договорились, – сказал Грюневальд. – Я сменю Луизу в два часа. И посижу до рассвета – тогда его уже можно будет оставить одного. А Алина пусть сварит кофе пораньше.

Для супругов Брюло предложение Грюневальда было выходом из положения, и бывший нотариус похлопал немца по плечу, одобрительно приговаривая: «Правильно решили, молодой человек». Сходили за норвежцем, и с его помощью Гюстава Бризара перенесли в комнату Грюневальда. Луиза раздела госпожу Жандрон, помогла ей лечь в постель и накрыла одеялом. Потом она села около покойника, взяв с собой перо и чернила, так как решила скоротать время за письмом сынишке.

На «Вилле» стало очень тихо; одна Луиза старалась не заснуть. Изредка они взглядывала на покойника, который напоминал ей мужа – у него тоже была борода, хотя и не такая длинная. Она вспомнила также свою деревню и подумала о том, как проведет наступающий день. После обеда она будет свободна и сможет уйти. Подумала она и о Грюневальде: как это хорошо, что он предложил посидеть возле покойника и уступил ему свою кровать.

Примерно в половине второго тишина была нарушена тарахтеньем подъезжавшего экипажа, а затем перебранкой с извозчиком и нервным постукиванием тросточек по мостовой. Потом извозчик уехал и стал слышен приглушенный разговор, который никак не кончался, хотя ключ торчал уже в замке. Наконец стук тросточек затих, дверь заперли и внизу в прихожей раздался негромкий девичий смех. Потом все стихло. Луиза подошла к окну и приподняла штору. Она увидели дна ряда горящих газовых фонарей. На улице не было ни живой души. На углу стояла часовня с башенкой, часы на башенке пробили два раза. Половина второго или два часа. Луиза почти не сомневалась, что половина второго. Она почему-то решила, что господин Грюневальд придет раньше назначенного времени, а его пока не было. И правда, вскоре она услышала торопливые шаги на улице, которые затихли у входной двери. Луиза, стоявшая у туалетного столика и вытиравшая лицо полотенцем Грюневальда – и это совсем не вызывало у нее брезгливого чувства, – заторопилась к кровати и снова села возле покойника. Она подумала, что легкомысленная девушка на ее месте прикинулась бы спящей. Дверь тихонечко отворилась, и вошел Грюневальд. Луиза встала.

– Ну, как наш покойник? – спросил он шепотом.

– Все так же.

– Ты не спала?

– Нет, я писала письмо Люсьену. Своему сынишке, – пояснила она. – Он живет в Рамбуйе, у моего дяди.

Кончиком языка она лизнула уголок конверта, который не приклеился.

– Правда, для семилетнего мальчика он прекрасно пишет? На кляксу не обращайте внимания, это нечаянно.

И она показала ему открытку, которая действительно была написана недурно; особенно удались мальчику дата и обращение «Дорогая мама».

– Ничего не скажешь, – заметил Грюневальд. – Из автора послания определенно вырастет адвокат. К тому же он замечательный мальчик. В прошлом году он был первым учеником в классе.

– Откуда вы знаете? – удивилась Луиза. Она сама не замечала, что без конца рассказывает о своем сыне.

– Но в этом году дело хуже, – продолжал немец. – Пришел новый ученик, наверное очень умный.

Луиза смотрела на него в изумлении.

– О, я еще многое знаю. Но сначала один поцелуй, – сказал Грюневальд, протягивая руку к ее талии неопределенным движением школьника, готового в случае необходимости отпереться, сказать, что он ничего такого не думал. Но она побледнела и сжала губы.

– Нет. Нельзя. Вспомни о нем.

И она направилась к двери.

– Ну, не сердись, Луиза, я пошутил, – оправдывался Грюневальд слегка охрипшим голосом. – Иди скорее спать, ведь ты, наверное, очень устала.

И она ушла.

Немного сконфуженный, он еще, как дурак, пожелал ей доброй ночи, когда она закрывала за собой дверь.

Девушки здесь совсем не такие, как рассказывают в Бреслау, подумал он, и ему стало жаль, что он уступил свою кровать.

Он сел около Бризара и вскоре заснул.

Только Луиза еще не спала и все думала, думала, прижимаясь к Алине, которая даже не почувствовала, что кто-то лег к ней в кровать.

IX. ПРОГУЛКА

Утром в восемь часов, когда все еще спали, кроме Алины и Грюневальда, приехали два человека с тележкой, чтобы забрать тело Гюстава Бризара. Алина постучала в дверь комнаты супругов Брюло, и мадам спросила, не вставая, что ей надо. Алина сообщила, что приехали за господином Бризаром, на что госпожа Брюло сказала: «Ну и прекрасно». Алина повела мужчин в комнату Грюневальда, и они положили труп на тележку с большими колесами. Когда покойника погрузили, Алина пригласила обоих мужчин в кухню и предложила им по стакану вина. Они выпили, посулили солнечный день и уехали, толкая тележку. Иностранец, встретив их, задумался бы, чем торгуют эти двое так рано и почему они не расхваливают свой товар, как это делают другие разносчики.

Во время обеда Бризар еще был жив в памяти постояльцев, и за столом о нем говорили невероятно много. Было высказано мнение, что и он все же не был свободен от недостатков. Так, например, у него были слишком радикальные взгляды, и он всегда считал себя правым, когда спорили о политике. Однако добродетелей у него оказалось куда больше, и наконец все согласились, что он и в самом деле был замечательным парнем. Вопрос о том, что же, собственно, явилось причиной его рокового поступка, также подвергся основательному обсуждению. Госпожа Дюмулен считала, что виной всему несчастная любовь. Госпожа Брюло полагала, что тут кроется что-то другое, а господин Брюло, подмигнув остальным, спросил госпожу Жандрон, что думает об этом она. Луиза, подшит первое блюдо, бросила на Грюневальда быстрый взгляд, означавший: «Мы оба дежурили около него». Она ведь не знала, что он спал.

Затем пошли пространные рассуждения о казнях, поводом опять послужило гильотинирование Марии-Антуанетты, о котором шла речь накануне и к которому теперь решительно вернулась госпожа Дюмулен, считая, что господин Брюло был недостаточно наказан за свои необдуманные слова. Тщательно взвесив все «за» и «против» существующих форм смертной казни, большинство сошлось на том, что китайский способ сажать на копье все же самый ужасный. Однако, по словам госпожи Дюмулен, персов тоже нельзя было сбрасывать со счетов. Бескровный американский способ вызвал всеобщее одобрение. В заключение был затронут деликатный этический вопрос: нужна ли французам смертная казнь или ее следует отменить? Дамы высказывались за пожизненную каторгу, господин Брюло, напротив, придерживался мнения, что всякий сброд время от времени надо смело уничтожать. Окончательный вывод был таков, что смертная казнь – отвратительный пережиток варварства и в принципе заслуживает осуждения, но с ней приходится мириться, как с неизбежным злом. Золотой луч солнца упал из окна на стол – предсказание людей с тележкой оправдалось.

После обеда Луиза ушла. Она решила навестить полузабытую подругу, служившую консьержкой где-то в предместье; они дружили, когда еще был жив муж Луизы. Недалеко от пансиона она встретила Грюневальда, стоявшего у витрины бакалейного магазина. Он попросил разрешения проводить ее немного, и она согласилась.

Луиза, как всегда, была в черном, и ее честную голову покрывала скромная шляпка. Хотя светило солнце, она взяла с собой зонтик, а платье крепко придерживала рукой, не приподнимая от земли, невинно и целомудренно.

Грюневальд тоже выглядел вполне прилично, хотя было видно, что он прибыл из северных краев, по меньшей мере из Рейсселя, ближайшего от Парижа города, где говорят по-немецки; госпожа Брюло тщетно пыталась научить его завязывать галстук как положено. Все на нем было добротное, но явно присланное родителями из Бреслау – какие-то чудные брюки, а пиджак застегивался посредине на крупные пуговицы, каких в Париже уже никто не носил. И действительно, время от времени на его имя приходили большие пакеты, довольно легкие по весу и оклеенные красными и желтыми бумажками.

Подруга жила далеко, и в Тюильри они сели на скамейку немного отдохнуть. Деревья уже зеленели, и дети пускали в пруду кораблики.

Показался мальчик лет двенадцати, за ним следом шла очень молоденькая девушка с грудным ребенком на руках. Трудно было сразу определить, имел ли мальчик какое-нибудь отношение к девушке, так как он шел не оборачиваясь, с независимым видом. Он сел на скамейку, на которой сидели Луиза и Грюневальд, лишь после того, как убедился, что все остальные скамейки заняты. Девушка села рядом с ним, и ребенок заплакал. Он жалобно попискивал в такт успокаивающему баюканью.

Луиза и Грюневальд взглянули друг на друга, не сговариваясь встали и пошли дальше. Уходя, они слышали, как девушка заговорила с мальчиком. Под деревом стояла нищенка, она посмотрела на них, и Луиза дала ей монету, чтобы расположить к себе судьбу и отвести несчастье.

Нельзя сказать, что они много разговаривали. Уже недалеко от того места, где жила подруга, Грюневальд спросил, как она полагает, сможет ли она еще когда-нибудь полюбить мужчину, на что Луиза ответила отрицательно. На этом они распрощались, и он стоял и смотрел, пока она со своим зонтиком не скрылась в дверях.

На следующей неделе Грюневальд еще раза два нашел повод проводить Луизу, и однажды, возвращаясь вечером домой, они вдруг остановились посреди пустынной улицы. Потом Грюневальд сказал: «Луиза», обнял ее и поцеловал. Луиза оттолкнула его, закрыла глаза и прошептала: «Боже мой».

Оба переживали счастливые дни. Она не называла его больше господин Грюневальд, а только Рихард, и по вечерам они обнимались на заброшенных скамейках. Прислуживая за столом, Луиза взглядом указывала ему на лучшие куски и никогда не упускала случая, подавая блюдо, задеть Рихарда рукавом, что в обоих пробуждало блаженное чувство.

X. ЖЕНЕВА, УЛИЦА СЕРВЕТ, 25, ПЕРРЕ

Луиза была разумной девушкой, и опыт замужества кое-чему ее научил, так что она могла трезво оценить положение. С замиранием сердца она поняла, что и в самом деле безумно влюблена и что неизбежное надвигается на нее со скоростью штормового ветра. Ее тревожило будущее – ведь она очень мало знала своего Рихарда. Ей было лишь известно, что он из Бреслау и что у него есть брат и три сестры. Что она для него значит и долго ли еще продлится их счастье? Луиза была поражена своей внезапной слабостью. И это произошло с ней после того, как она пять лет хранила верность покойному мужу и целовала его, в сынишке, когда у нее не бывало работы и она проводила несколько дней у дяди.

Однажды после обеда, рассеянно просматривая газету, она прочла следующее объявление:

 
      ПРЕДСКАЗАНИЯ БУДУЩЕГО.
Любовь. Брак. Счастье. Наследство.
        Адрес для консультаций:
  Женева, улица Сервет, 25, Перре.
 

Луиза покраснела от неожиданности. Именно то, что ей нужно. В тот же вечер она тайком послала Перре письмо с оплаченным ответом, оно гласило:

Мне очень хотелось бы посоветоваться с Вами о любви и о том, что меня ждет. Сообщите, что мне делать и сколько это стоит.

С дружеским приветом,

вдова Луиза Кретер (26 лет).

Париж, улица д’Армайе, 71.

Получив ответное письмо, она распечатала его с бьющимся сердцем; там было написано:

Мадам Луиза,

если Вам нужна консультация, то пришлите два листа бумаги с чернильным пятном на каждом. Каждый лист сложить вдвое и крепко потереть, чтобы чернила хорошо размазались. Прилагаю образец. Перешлите по почте пять франков.

Примите мои лучшие пожелания.

Перре,

Женева, улица Сервет, 25.

P. S. Адрес на денежном переводе пишите, пожалуйста, разборчиво.

В письме находился сложенный вдвое лист бумаги, на котором, когда она его раскрыла, оказалось большое, причудливое, но очень симметричное чернильное пятно, напоминавшее огромную черную бабочку. Луиза быстро уяснила способ изготовления пятен, вспомнив, что в раннем детстве давила мух, прихватив их бумажкой, от этого получались такие же пятна, но они были красные, а не черные и, естественно, значительно меньше.

Из бесконечных досье господина Брюло она вытащила несколько листочков бумаги и два из них обработала согласно инструкции Перре. Однако они не понравились ей, так как кляксы были слишком маленькие и совсем непохожие друг на друга.

Теперь встал вопрос, можно ли ей замарать еще несколько листов или только те, первые, годились для консультации. Да, наверное, следующие уже не годились.

Но Луиза опасалась, что, если листы не удовлетворят Перре, так как кляксы на них невыразительные, он попросит ее прислать новые, а значит, и новый денежный перевод. Ради благоприятного решения столь важного для нее вопроса она послала бы и десять переводов, но если можно было обойтись одним, зачем посылать второй. Луиза не собиралась зря тратить деньги. Перре ведь не догадается, что она из многих клякс выбрала две лучших, к тому же из письма совершенно не следовало, что этого нельзя делать.

Третий и восьмой листки показались ей наиболее подходящими. Одно из пятен отчетливо напоминало сердце, пронзенное стрелой и увенчанное короной, второе тоже было похоже на что-то, она была в этом уверена, только никак не могла определить, на что именно. Чем-то оно напоминало череп и чем-то листочек клевера и в то же время смахивало на что-то еще. Луиза разорвала неудачные листы, тщательно просушила два отобранных и затем отправила их Перре вместе с затребованной суммой.

На сей раз ответ заставил себя ждать дольше, и Луиза решила, что это из-за листа с загадочным чернильным пятном. Над ним Перре пришлось, наверное, поломать голову. Но все же письмо наконец пришло, и Луиза отправилась с ним в комнату Рихарда, который был в это время в конторе, чтобы там распечатать его. Она заперла дверь, села на кровать и прочла:

Мадам Луиза,

деньги получил, все в порядке. Пиши чернильные пятна исследовал и могу теперь сообщить следующее:

Dominus tecum! [9]9
  Бог с тобой (лат.).


[Закрыть]

Вы родились под созвездием Рака. На вашу судьбу влияют также Большая Медведица и кометы – двое мужчин будут пытаться завоевать ваше сердце. Один почти брюнет, второй почти блондин. Один из них, видимо, родился в Париже, второй, видимо, нет. Что бы вам ни подсказывало сердце, не отвечайте блондину взаимностью, ибо брюнет назначен судьбой успокоить ваше сердце. С ним ваше счастье обеспечено, если только Венера не отвернется от вас. Остерегайтесь ночной поездки на поезде и нищенки с саквояжем.

Если вас интересует продолжительность вашей жизни, а также средства борьбы с вашими врагами, то пришлите мне еще три кляксы и перевод на десять франков.

Под письмом стояла одна буква П. и больше никакой подписи.

Луиза была в полной растерянности. Под созвездием Рака! Да, она всегда любила раков, так что тут есть какая-то связь. Но почему Большая Медведица и кометы вмешались в ее судьбу, оставалось загадкой; эта Большая Медведица просто пугала ее.

Блондин – это, конечно, Рихард, который родился не в Париже и даже не во Франции. Но брюнет? Какое неприятное предсказание! Почему не наоборот? Да и не такой уж он, Рихард, блондин, думала она. И все же она должна была признать, что его волосы никак не назовешь черными, как она ни старалась мысленно сделать их чернее. Брюнет должен венчать ее сердце. Да, это вытекало из того пятна, которое напоминало сердце в короне. А все остальное шло от той несчастной бумажки с загадочной фигурой. Надо было послать первые листки, как она и хотела сначала, или пятый – с пятном, похожим на пламя свечи. Но она их порвала, и вообще уже поздно. Ночная поездка на поезде и нищенка с саквояжем произвели на нее меньше впечатления, так как, еще не дойдя до этого места, она уже почувствовала себя глубоко несчастной. Во всяком случае, ей надо учесть это предупреждение. В памяти мелькнула нищенка из Тюильри, но у той не было саквояжа. Нового перевода Луиза не послала, ибо ей было безразлично, сколько она проживет и что затевали ее враги. Ее огорчение было велико, но пока слезы капали из ее глаз, любовь к Грюневальду разгоралась все сильнее.

Луиза решила предпринять последнюю попытку к спасению, откровенно вручив свою судьбу любимому человеку. Пусть он уезжает, пока она не сдалась ему окончательно, если не уверен, что будет любить ее всю жизнь. Она не найдет слов, чтобы сказать ему это, а ее взглядов он, казалось, не понимал, хотя все это в них было ясно выражено. Поэтому она решила написать ему письмо и не оставаться с ним наедине, пока не получит ответа, иначе он опять станет целовать ее, и тогда она совсем потеряет голову. После ужина она положит письмо ему в комнату, и он найдет его вечером перед сном. Завтра она отпросится в Рамбуйе навестить сынишку, который прислал ей открытку, спрашивает, не больна ли она, ему, мол, кажется, что в последнее время она пишет значительно реже, чем раньше. Это ему, конечно, дядя подсказал. Тогда у Рихарда будет целый день для принятия решения, и слава богу.

Она осуществила свой простой план, как и задумала, и когда поздно вечером Грюневальд вернулся домой и зажег свет, чтобы раздеться, он нашел на подушке лиловенький конвертик, на котором значилось:

«Вилла роз».

Господину Грюневальду.

Немец сразу понял, от кого письмо, и был приятно удивлен. Он достал перочинный нож, вскрыл конверт и вынул содержимое. Когда он развернул листок, из него что-то выпало. Он поднял, это оказалась фиалка, он понюхал и нашел запах чудесным, хотя и предпочитал искусственные цветы, потому что они не вянут. Прикрыв текст рукой, он прочел лишь первое и последнее слова: «господин» и «любимый», а затем отложил письмо, не читая, на ночной столик, разделся и лег в постель, так как был по натуре лакомкой и вел себя, как маленький мальчик, которого угостили клубникой – оставил самые крупные ягоды на закуску. Наконец он стал читать:

Господин Грюневальд,

извините меня, что я осмелилась войти в вашу комнату, чтобы положить это письмо, так как я должна написать вам, что меня тревожит. Вы говорите, что любите меня и просите быть вашей. Но у меня предчувствие, Рихард, что Вы меня скоро бросите. И это понятно. Вы служите в крупной конторе, знаете все иностранные языки и не известно, что из Вас еще выйдет. И как Вам тогда жить с девушкой моего круга! Возможно, скоро вы вернетесь к себе на родину, и тогда я останусь здесь одна, так как Вы не решитесь взять меня с собой. Конечно, в Вашей стране скажут: на что ему эта простая женщина… Служанка, которая к тому же побежит за Вами, не будучи замужем. И все же, Рихард, Вы знаете, что я не плохая, как многие другие гулящие. Я горячо любила своего мужа и никогда не думала, что смогу полюбить другого мужчину так, как люблю Вас. У меня есть сынок, и я скорее умру, чем дам повод ему когда-нибудь сказать, что у него была плохая мать. Поэтому, Рихард, я прошу Вас не обманывать меня и лучше уехать отсюда подальше, ничего не говоря мне, если Вы считаете, что мы рано или поздно должны расстаться.

Жду от Вас письмо завтра вечером, обнимаю тысячу раз.

Ваша преданная подруга Луиза.

Завтра я целый день буду в своей деревне, так что не ищи меня, любимый.

Грюневальд был доволен. Теперь он знал, что у него есть возлюбленная, которая целиком в его власти. Ведь это очень здорово, когда можешь распоряжаться чьей-то судьбой, и наконец он получил такую возможность. Но письмо разбудило в какой-то мере и его совесть, и он даже на мгновение подумал, что, может быть, нехорошо заставлять ее проливать слезы и страдать ради коротких минут наслаждения.

Размышляя обо всем этом, он взял карандаш и подчеркнул семнадцать орфографических ошибок. Четыре он пропустил, так как сам не знал, как писать правильно. Затем он уснул, и во сне исчезли колебания, угрызения совести и прочие глупости и не осталось ничего, кроме здоровой молодой женщины. Взор ее горел, и жаркое дыхание благоухало ароматом фиалок. Луиза лежала внизу.

Она слышала его шаги, когда он возвращался домой, и через все стены «Виллы» чувствовала, как он вскрывал письмо. И она дрожала от страха при мысли, что он выполнит ее просьбу и уедет, пока она будет у матери, которая все время занята стряпней, или у своего мальчика, которому вообще-то интереснее играть с товарищами.

XI. СЕРДЦЕ ЛУИЗЫ

Проснувшись, Грюневальд еще раз прочитал письмо. Умываясь, он пытался напевать «Выпьем, ей-богу, еще», хотя ему все время приходилось закрывать рот, чтобы в него не попала мыльная пена.

На лестнице он встретился с норвежцем, который улыбнулся ему вместо приветствия.

На Асгарде был светло-синий костюм и ярко-красный галстук. Он направлялся на прогулку.

– Spazieren? [10]10
  Гулять (нем.).


[Закрыть] – спросил Грюневальд.

– Да-да, – бодро ответил норвежец. – Пойдемте вместе.

Норвежец и немец постепенно сдружились, чему особенно рад был Асгард, так как со всеми этими французами ему было невыносимо трудно в области языковых контактов. К тому же никто из постояльцев уже не пробовал объяснять ему что-либо словами, и если кто-то и ощущал необходимость из вежливости поинтересоваться мнением норвежца по тому или иному поводу, то бесцеремонно устремлял на беднягу вопросительный взгляд, и тот должен был догадываться, что же имелось в виду: «Вы тоже консерватор?» или «Вы тоже предпочитаете спаржу цветной капусте?» В таких случаях Асгард отвечал улыбкой или отрицательным кивком своей светловолосой головы, давая понять, что он в этом не очень разбирается. Французский язык Грюневальда, к котором сохранялись немецкие гортанные звуки, норвежец понимал значительно лучше, к тому же он еще прилично знал немецкий.

Болтая о всяких пустяках, как и подобает молодым людям, они дошли вдоль реки до большой церкви.

– Зайдем? – предложил Рихард.

Норвежец согласился.

У двери на стуле чинно сидела монашка с блюдом в руках и при звоне каждой падающей в него монеты бормотала что-то, заглушаемое шарканьем ног, гулко отдававшимся под сводами. Асгард и Грюневальд сняли шляпы, дошли на цыпочках до середины церкви и остановились. Длинными рядами сидели молящиеся, а от алтаря раздавался вопрошающий глас пастора, который расхаживал взад и вперед и выразительно жестикулировал. Мужчины и мальчики на хорах отвечали ему пением, затем неожиданно вступил орган и заглушил всех. В церкви было по-вечернему сумрачно.

– Пошли, – тихо произнес Асгард.

И, оставив молящихся, они направились к выходу.

Выйдя на улицу, они продолжили свою прогулку, молча шагая рядом, и каждый старался вспомнить что-нибудь значительное, соответствующее торжественности момента.

– Вы ведь не женаты? – спросил наконец норвежец.

– Нет, – ответил Грюневальд. – Я не женат.

– Моя жена, – продолжал норвежец, – была очень, очень красивая. У нее были длинные светлые волосы, она превосходно бегала на коньках и великолепно играла на пианино. Я тогда был офицером, и все друзья завидовали мне. Она меня горячо любила, почти так же горячо, как я ее. Но, сударь, мы не были женаты еще и шести месяцев…

Грюневальд уже все понял.

Что ж тут поделаешь? Не надо было жениться на такой красотке, мимо которой не пройдет ни один мужчина.

Он схватил Асгарда за руку и с силой потряс ее.

– Не надо, – прервал он норвежца, желая избавить его от признания, которое причинит боль, – не убивайтесь. Такое случается иногда с самой любящей парой, и все еще может уладиться.

– Нет, – запротестовал Асгард, – потому что…

– О друг, – взывал Грюневальд, защищая отсутствующую грешницу, – она, возможно, менее виновата, чем вы думаете. И разве не призвал Иисус неверную жену к себе?

– Нет, – в отчаянии твердил Асгард. – Вы не поняли меня. Через шесть месяцев после свадьбы, сударь, она внезапно умерла, – тихо сказал он. – Я никак не могу забыть ее, и поэтому приехал сюда, чтобы немного отвлечься. К тому же я учу французский, – закончил он с улыбкой в глазах и уголках рта.

Грюневальд лихорадочно подыскивал факт, равноценный откровенному признанию норвежца, и вдруг вспомнил о письме Луизы, которое жгло ему карман. Они сели на скамейке в саду за церковью. Сначала он еще раз искоса бросил взгляд на Асгарда, но весь его облик вызывал такое доверие, что Грюневальд больше не колебался и вытащил письмо.

– Прочтите, пожалуйста, – попросил он норвежца, протягивая ему на ладони сердце Луизы. – Я получил его от одной женщины. Как бы вы поступили на моем месте?

Фиалку он сунул обратно в карман.

– Не нужно, – смущенно сказал Асгард. – Я рассказал вам это просто так.

– Нет, – настаивал Грюневальд. – Очень нужно. Здесь дело совести, и мне бы хотелось знать ваше мнение.

Асгард своими большими руками развернул лиловенькое письмецо и начал читать. Сложная это была для него задача. Во-первых, письмо было написано человеком, который берется за перо лишь в случае самой крайней необходимости, а во-вторых, грамматические ошибки и карандашные исправления, сделанные Грюневальдом, окончательно сбивали его с толку. Рихард должен был объяснять ему, что под «канторой» имелась в виду «контора, канцелярия», и «контору» пришлось искать в карманном словаре, который Асгард всегда носил с собой, так как этого слова он не знал, равно как и «гулящая», которое встретилось в предложении «…Я не такая плохая, как многие гулящие», и также явилось камнем преткновения, ибо слово это употреблено в переносном смысле и не имеет ничего общего с «прогулкой». И все же к концу чтения до норвежца дошел смысл, и он снова сложил письмо осторожными движениями, свидетельствующими о полном уважении к автору.

– Ну как? – спросил Грюневальд, пряча письмо. – Что вы скажете? Французскую грамматику по этому посланию не выучишь, а? – засмеялся он.

Асгард посмотрел на него и покрутил свои печальные усы, один конец которых загибался, а второй безнадежно свисал вниз.

– А что вы собираетесь делать потом? – спросил он наконец.

– Я? – переспросил Рихард. – Потом я, видимо, буду помогать отцу, он торгует растительным маслом и салом.

– Я не то имел в виду, – сказал норвежец. – Мне хотелось лишь узнать, собираетесь ли вы на ней жениться.

– Жениться? Конечно, нет.

– Тогда вы не должны ее обманывать, – решил норвежец. – Она, бесспорно, хорошая девушка, сударь.

– Прекрасная девушка, – согласился немец, невольно поддаваясь назидательному тону норвежца. – Но она вдова, так что имеет кое-какой опыт. Я тоже сначала немного колебался, а потом подумал, что большой беды, напорное, не будет.

– Есть женщины, – пояснил Асгард, – которые, полюбив, вновь становятся девушками. Но, сударь, – добавил он добродушно, заметив, что у Грюневальда испортилось настроение, – вам виднее.

Последние слова разрядили атмосферу, и оба заторопились, ибо наступило время завтрака. Люди входили и выходили из церкви. Несколько англичан намеревались забраться на колокольню.

Асгард и Грюневальд пришли домой, где их ждали супруги Брюло, госпожа Жандрон, господин Книделиус, госпожа Дюмулен, венгерские дамочки, Мартен и его польки, мадемуазель де Керро со своими странными волосами – одним словом, командование и весь личный состав «Виллы роз», которые уже собрались за общим столом. Не хватало только Бризара.

XII. БРАКОСОЧЕТАНИЕ

Луиза смогла высидеть у сына только до пяти часов. К ужину она снова появилась в «Вилле», направилась прямо на кухню, чтобы узнать у Алины, не произошло ли чего-нибудь из ряда вон выходящего, и та, не отрываясь от кастрюль, ответила отрицательно. Значит, он еще не уехал. Луиза забежала на минутку в свою комнату, чтобы немного привести себя в порядок с дороги. Когда она снова пришла в кухню, на ней впервые после смерти мужа была белая блузка, а ее черные как смоль волосы были смазаны бриллиантином и особенно заблестели, когда она села за стол под газовую лампу.

В свое свободное время служанки при желании могли питаться в «Вилле». Тогда им прислуживали в кухне их товарки, и какое-то время они чувствовали себя барынями.

Луиза сидела спиной к двери, так, чтобы он не мог увидеть ее лица, если бы вошел. Она была слишком возбуждена, чтобы есть, и рассеянно ковыряла куриные ребрышки, которые принесли обратно из парадной залы.

Алина бросила на нее беглый взгляд, увидела белую блузку и все поняла.

– Итак, все в порядке? – спросила она.

Луиза, не отвечая, смахивала крошки со стола. И тут она услышала шаги Рихарда, которые затихли у двери в кухню. Ей едва не стало дурно.

– Добрый вечер, дамы, – поздоровался немец.

– Не желает ли мсье стаканчик вина? – спросила Алина, которая охотно способствовала скорейшему развитию событий. Она быстро подставила еще один стул к столу так, чтобы Грюневальд сразу же, не предпринимая дополнительных тактических маневров, мог наступить Луизе на ногу.

– За ваше здоровье, – произнес Грюневальд, чокаясь сначала с Алиной, потом с Бертой, заменявшей Луизу, и, наконец, с самой Луизой. Все четверо выпили. Луиза была глубоко взволнована. Она снова праздновала свою свадьбу, и Алина с Бертой понимали, что выступают свидетелями. Церемония на этот раз была значительно проще, но все же момент был торжественный.