Текст книги "Избранное"

Автор книги: Виллем Элсхот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Этот банк, др Маттос, тоже включите в список.

 
           Национальный и Интернациональный банк.
Все финансовые операции: коммерческие, промышленные,
          региональные и местные. Биржевые операции.
       Обмен валюты и так далее. Сберегательная касса.
              Инкассация. Учет и переучет векселей.
                    Исчисление вексельных курсов.
 

– Делается это так, де Маттос. Сначала берут в аренду дом. Не просто первый попавшийся дом на первой попавшейся улице, а «универсальный» дом на той или иной «континентальной» улице с парадным подъездом в виде триумфальной арки. Убогая кирпичная кладка дома маскируется мрамором, а сейф оборудуется, как алтарь. Затем приглашают Жана Ламбореля-старшего, того самого, у которого нет никаких филиалов, и Шарля ван Ханзена. Жан разукрашивает стены, а Шарль должен расставить старинную и современную мебель и развесить дюжину портретов нашей обожаемой августейшей четы. Все это покрывается густым слоем золотой краски, но еще до того, как она подсохнет, приглашают журналистов, которых поят до бесчувствия. Статьи проще всего заготовить заранее, а репортеры уж потом присобачат к ним начало и концовочку. Наконец, следует пожертвовать кругленькую сумму в пользу слепых ветеранов войны – ведь с обыкновенными слепыми далеко не уедешь, – а затем во всех газетах закупить целые страницы для рекламных объявлений, чтобы поведать отечеству о своих безграничных возможностях. После этого надо ждать развития событий. И тут начинается развеселая карусель текущих счетов, чеков, кредитных билетов, акций, купонов, телеграмм, автомобилей, простых и выигрышных займов, прав на эксплуатацию шахт, посыльных в галунах и попечителей могилы неизвестного солдата. Все это варево аппетитно кипит, а сливки с него снимают директора, которые, улыбаясь и перешептываясь, обходят биржу. Если их только двое, то лысый изображает кипучую энергию, а волосатый держится, как патриарх. Мы должны ввалиться к ним и тотчас же признать, что «из всех пружин экономики банк, несомненно, таит в себе самые замечательные возможности для решения такой прекрасной и неиссякаемой темы, как национальное развитие». Ибо вереница наших стилистических перлов – эти «несомненно», «из всех», «замечательные», «прекрасные» и «неиссякаемые» – поражает клиента как гром совершенно независимо от того, к чему или к кому относятся эти слова – к мрамору, цементу, бумаге или же к маршалу Фошу. Например: «Из всех маршалов Великой войны маршал Фош, несомненно, таит в себе самые замечательные возможности для раскрытия такой прекрасной и неиссякаемой темы, как национальная слава». А затем мы конфиденциально сообщим директорам, что в министерстве проявляют некоторое беспокойство. Мы не станем уточнять, по какому поводу. Скорее всего директора банка сами это знают. И еще мы сообщим, что наше «Всемирное Обозрение» начало вести расследование. Тут нам сразу же предложат сигары и портвейн, а двери тщательно прикроют. Под конец директор похлопает меня по животу, скажет, что я чудеснейший парень, и заткнет мне глотку жирным заказом.

А все происходит от тщеславия, де Маттос. Каждый хочет быть номером первым или по крайней мере слыть таковым. Как правило, люди предпочитают слыть первыми, чем действительно ими быть. Иисус Христос, который рассуждал обо всем на свете так, словно все ему было заведомо известно, ничего не мог с этим поделать. И поскольку люди в своем большинстве одержимы дьяволом, хитроумные торгаши строят на этом все свои расчеты. Каждый из них разбивает в подходящем месте свою палатку, вывешивает пеструю, как радуга, вывеску и запускает на всю мощь граммофон рекламы. Все сверкает, радует глаз, все лучше, чем у других. Временами кто-то из этих бестий начинает идти ко дну, но два-три удара хвостом – и чудовище снова всплывает на поверхность, если только оно еще в состоянии бить хвостом. И вот из этих-то пронырливых торгашей я должен выжимать деньги. Я обхожу одного за другим – гигант-редактор гигантского журнала. Некоторые из них настолько углублены в свои цифры и проекты, что даже не слушают меня. Изредка попадается человек, который, раскусив мой журнал, приходит в ярость. У иных туго с деньгами. Но вы всегда найдете таких, которые попадутся на удочку, если, конечно, хорошенько поищете. Онипродают свой товар. Почему бы намне продавать наш? Вы прямо с ходу начинаете их обрабатывать, не слушая того, что они вам говорят. Ведь нам нужны их заказы, а не их душевные тайны. Удается нам их уговорить – прекрасно. Не удается – тут уж ничего не поделаешь. А от душевных излияний никакого толку нет, и поэтому лучше делать вид, будто не понимаешь, о чем они толкуют. В самом деле, нелепо спорить о деньгах, когда у одного человека они есть, а другой хочет их заполучить – ведь каждый по-своему прав. Нищие хорошо понимают это. Они просят милостыню, и, если вы начинаете расспрашивать их о жене и детях, они опять же просят милостыню. Им безразлично, сочувствуете вы или нет. Они просят до тех пор, пока не получат от вас деньги, или пока не поймут, что вы им не подадите. А затем тотчас же цепляются к следующему прохожему. Для такого нищего гораздо лучше, если вы сразу же решительно скажете «нет», чем если вы станете проливать слезы у него на груди. Вы должны радоваться любой удаче, потому что в коммерческих сделках мелочей не бывает. Сделка есть сделка, и она всегда означает победу одной из сторон. А размеры суммы определяет чистый случай. Как далеко прыгнет клиент, зависит от разбега. Но поначалу всегда предлагайте крупную сделку, и пусть уж люди сами прикидывают свои возможности. Только ни в коем случае не показывайте, что вы сами считаете эту сделку крупной, потому что тогда вас станут презирать. Если же вы небрежным тоном назовете солидную сумму, словно речь идет о пустячке, то клиент во что бы то ни стало постарается ее переплюнуть, совершенно позабыв о деньгах, хотя ему придется извлечь их из своего собственного кармана. Только не выказывайте никакой радости, когда клиент схватится за ручку, чтобы подписать бланк заказа, ведь перед вами тертый калач. Притворитесь, что вы даже обеспокоены этим – некоторые люди поторопятся сделать заказ, в надежде что, выполняя его, вы протянете ноги. Старайтесь сами верить в то, что вы говорите, – только тогда ваши доводы будут звучать убедительно. А вы должны во что бы то ни стало убеждать и толкать людей на поступки, которые час спустя заставят их содрогнуться. Однажды я разжег священный огонь в груди одного директора банка и сам этого не заметил, потому что на его тупом лице ничего нельзя было прочитать. И вдруг его прорвало. Он вскочил, стукнул кулаком по столу и заказал миллион экземпляров с описанием его банка. Каждая бельгийская семья должна получить по экземпляру, заявил он. Он был похож на крестоносца, узревшего Иерусалим. И когда я заколебался, потому что боялся принять такой огромный заказ со своей жалкой типографией, он вдруг опомнился и велел выставить меня за дверь. Главное – не падайте духом, если даже неделю за неделей вас будут преследовать неудачи. На бога не надейтесь, де Маттос. Будьте вежливы с клиентами, потому что они ваши враги – не забывайте об этом. Они выпустят из рук только то, что вам удастся у них вырвать, и если вы не ляжете костьми, то ничего и не получите.

ШАРЛЬ ВАН ХАНЗЕН

Во второй половине дня Боорман принес и сунул мне под мышку черную кожаную папку, после чего, в пальто и шапке, я снова должен был позировать ему на середине директорского кабинета.

– Я уже начинаю привыкать к вам, де Маттос, – заверил он меня успокаивающим тоном.

Выписав еще несколько адресов, Боорман повел меня в город. Сначала мы должны были нанести визит Жану Ламборелю, а затем, если останется время, наскоро прощупать туристское бюро «Ориент».

Завернув за угол, я столкнулся лицом к лицу с Ферхахеном. Ты ведь помнишь Ферхахена из «Лиги молодых либералов», не правда ли? Этого злого насмешника, который уверял, что собственными руками вздернет последнего бельгийского пастора. Его-то я и встретил на улице. Всего лишь несколько недель назад я играл с ним в биллиард. Его неожиданное появление поразило меня, как гром, и я застыл на месте, да и бежать все равно было некуда. Так вот, он извинился, поздоровался со мной так, словно я – бургомистр, и исчез в толпе.

– Смотрите, здесь живет Шарль ван Ханзен, «антикварная и современная мебель. Специализация: спальни в стиле Людовика Пятнадцатого». Давайте заглянем к нему, может, удастся взять его на крючок, – сказал Боорман, и мы вошли в дом.

Это был просторный магазин с большим выбором кроватей, посреди которых сидели в ожидании покупателей с полдюжины продавщиц. Одна из них встала и подошла к нам, улыбаясь, как мадонна.

– Что вам угодно?

Боорман сказал, что ему надо поговорить с господином Ван Ханзеном, и вручил продавщице свою визитную карточку, на которой было напечатано: «К. А. Ф. Д. Боорман», а под фамилией – «Генеральный Директор Музея Отечественных и Импортных Изделий». Затем, пододвинув мне стул, он сам уселся на другой, закинув ногу на ногу, и принялся разглядывать кровать в стиле Людовика XV.

Продавщица явно не знала, что ей делать с красивой визитной карточкой. Направившись было к двери, она нерешительно вернулась назад и стала вертеться вокруг нас, как мышь вокруг мышеловки. Наконец она остановилась и осведомилась робким голоском о цели нашего прихода. Боорман снял шляпу и стал обмахиваться ею, как веером. Засунув руку в карман брюк, он продолжал молчать, словно продавщица обращалась к кому-нибудь другому.

– Смею ли я спросить о цели вашего прихода? – во второй раз отважилась девушка.

На лице моего патрона появилось выражение усталости и изумления. Затем, словно собрав последние силы, он снова взглянул на продавщицу.

– Цель моего прихода состоит в том, чтобы поговорить с господином Ван Ханзеном, сударыня.

И, отведя глаза, Боорман снова уставился в потолок, отстукивая на своей шляпе маршевый ритм.

Продавщица опять отошла от нас с визитной карточкой в руках, по дороге посоветовалась с дамой постарше, по всей вероятности располагавшей более солидным опытом, и наконец исчезла в двери, которая, несомненно, вела в конторские помещения.

Пока я еще был далек от понимания того, что впоследствии, после долгих лет практики, стал ощущать с поистине зловещей четкостью. Все же и теперь я чувствовал, что в магазине сгущается атмосфера, как в тот раз в «Галери энтернасьональ», когда я заявил, что буду расплачиваться за новый костюм не деньгами, а визитной карточкой.

– Я думаю, она хотела узнать, о чем вам надо поговорить с господином Ван Ханзеном, – отважился я прошептать.

– Разумеется, мой друг, – тихо сказал Боорман, – но не мог же я ей ответить, что цель моего прихода – взять на крючок Ван Ханзена и сбыть ему груду экземпляров «Всемирного Обозрения» – иными словами, всучить ему бумагу в обмен на полновесные монеты или – частично – на несколько кроватей, потому что товары, годные к употреблению или продаже, я тоже принимаю в уплату, как вы знаете или, во всяком случае, должны были бы знать. Нет, друг мой, отвечать на такие вопросы нельзя. Посмотрите, вон идет еще один представитель Ван Ханзена, которого он послал осведомиться о цели нашего прихода.

Парнишка в рабочем халате, с молниеносной быстротой проскользнув между кроватями, и в самом деле – еще на расстоянии – спросил у Боормана, какова цель нашего визита.

Подождав, когда он подойдет ближе, мой патрон картинно зевнул, а затем, приподняв брови, осведомился, имеет ли он честь беседовать с господином Шарлем ван Ханзеном.

– Нет, сударь. Я только служащий господина ван Ханзена, но мой хозяин поручил мне спросить, в чем, собственно говоря, цель вашего прихода.

– Цель моего прихода, собственно говоря,состоит в том, чтобы побеседовать с господином Ван Ханзеном, мой юный друг, – добродушно ответил Боорман.

Тут я зажег сигару и протянул свой портсигар пареньку в халате.

– Курите?

На лице у парнишки появилось выражение, какое бывает у девушек, когда они вынуждены отказываться от чего-то очень приятного, однако он взял сигару, поблагодарил и все же робко спросил, «по какому вопросу, собственно говоря, хотел бы побеседовать с хозяином господин Боорман».

– Собственно говоря, о делах, мой юный друг, – сказал Боорман. – А теперь поторапливайтесь, потому что времени у меня в обрез.

Молоденький эмиссар удалился, понурясь, и, выразительно подмигнув продавщице, которая с самого начала пыталась узнать, зачем мы пришли, сказал: «деловой визит» и исчез в той же двери, откуда появился.

Я заметил, что четыре другие продавщицы тем временем собрались в кучку. Сдвинув головы и перешептываясь, они поглядывали на дверь, ведущую в контору, словно ожидали, что вот-вот что-то произойдет.

– Еще один шествует сюда, чтобы выведать цель нашего прихода, – предупредил меня Боорман, когда появился человек в летах, который осторожно закрыл за собой дверь, торопливо высморкался, словно для того, чтобы привести себя в состояние полной боевой готовности, и, откашливаясь на ходу, направился к нам.

– Постучите-ка по полу ногами, будто ваше терпение уже на исходе, – приказал Боорман, не глядя на меня.

Я тотчас же привел в движение свои ноги и стал отбивать ритм «Марсельезы».

– Господин Ван Ханзен? – спросил Боорман еще до того, как человек, предусмотрительно остановившийся в нескольких метрах от нас, успел раскрыть рот.

– Я бухгалтер, сударь, – раздался ответ. – Господин Ван Ханзен очень занят и хотел бы знать, с какой целью…

– Lo siento tanto más que hubiera celebrado mucho el aprovechar esta ocasión para activar nuestras relaciones [26]26
  Я сожалею об этом тем более, что был бы очень рад использовать предоставившуюся возможность укрепить наши связи (исп.).


[Закрыть], – прервал его мой патрон.

– Что говорит этот господин? – спросил бухгалтер, обращаясь ко мне.

– Скажите Ван Ханзену, что через час я уезжаю в Рейссел и что я в самом деле уже не могу больше ждать. Если он хочет со мной говорить, пусть скорее идет сюда.

На этом Боорман прекратил разговор. Поднявшись со своего стула, он неторопливо подошел к одной из витрин и повернулся к магазину спиной, я же – в полном одиночестве – остался на караульном посту.

В магазине воцарилась глубокая тишина. Продавщицы, несомненно знавшие, что запас эмиссаров уже исчерпан, перестали шептаться и, в последний раз взглянув на дверь, ведущую в контору, продефилировали между кроватями Людовика XV и чинно расселись на табуретках – каждая на отведенном для нее месте, – где им надлежало ожидать клиентов.

– Бьюсь об заклад, что на этот раз придет уже сам Ван Ханзен, – предсказал мой патрон, подойдя ко мне.

– А он не рассердится на нас за то, что мы проявляем такую настойчивость? – спросил я, опасаясь, как бы Ван Ханзен не вызвал полицию, чтобы выставить нас за дверь.

– Вполне возможно, – согласился Боорман. – Некоторые клиенты впадают в ярость, но это не имеет ровно никакого значения. Если он станет кобениться, мы уйдем и вернемся как-нибудь в другой раз, когда он будет в более счастливом расположении духа. И все же ему придется выйти к нам – ведь с его клерками бесполезно разговаривать.

На этот раз ждать пришлось недолго – не успел бухгалтер скрыться из виду, как мы услышали стук дверей и громкий, сердитый голос. Затем показался человечек без пиджака, державший руки в карманах брюк.

– Это он, – тихо сказал Боорман. – Только сам хозяин может позволить себе снять пиджак и даже штаны. Все остальные должны молча обливаться потом.

– Где он, черт возьми? – заорал Ван Ханзен на девушку, которая первой заговорила с нами. Прежде чем она успела что-либо ответить, Ван Ханзен заметил нас и с ворчанием подошел к нам.

– Имею ли я честь… – снова начал Боорман, точно так же, как он обращался к другим.

– Да, – оборвал его Ван Ханзен на полуслове.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Боорман.

– Давайте, бога ради, покороче! – предупредил Людовик XV. Было видно, что он раздражен до предела.

– Разрешите мне представить вам моего секретаря? – И Боорман церемонным жестом указал на меня, а я сразу же поднялся и встал рядом с ним.

В благоговейной тишине я услышал, как вдали скрипнула дверь, и, взглянув через плечо Ван Ханзена, увидел, что посыльный осторожно высунул голову из-за двери. Убедившись, что его патрон стоит к нему спиной, он зажег сигару, выпустил облако дыма, густое, словно от паровозной трубы, подмигнул мне и снова убрал голову.

Когда Боорман столь назойливо представил меня, Ван Ханзен бросил взгляд, полный ненависти, на мой новый костюм.

В глазах его вспыхнула ярость, но он овладел собой и, оглядев великолепные ряды кроватей, порылся в своих карманах и снова спросил, что, собственно говоря, Боорману нужно.

– Господин Ван Ханзен, – сказал мой патрон конфиденциальным тоном, – вам, несомненно, известно, что министерство промышленности глубоко встревожено нарастающим кризисом в производстве мебели. Медленно, но верно деревянные кровати классических образцов вытесняются железными кроватями, что особенно прискорбно, потому что деревянные изготовляются в нашей собственной стране, тогда как железные импортируются из Англии. А эта страна не только правит морями, но и навязывает нам железный хлам, который покрывается ржавчиной и вызывает ревматизм, не говоря уже о том, что он лишен какого бы то ни было стиля, достоинства и вкуса. У англичан здесь есть банда сообщников, таких, как «Стоффелс, Дюпюи и компания» – личностей, не останавливающихся ни перед чем и способных на все.

– «Стоффелс, Дюпюи и компания» – очень хорошие люди. Они безупречны в делах и заслуживают полного доверия, – прервал его Ван Ханзен.

– Безусловно, – согласился Боорман, – они очень хорошие люди, я это прекрасно знаю.

– Вы же, кажется, назвали их личностями, – резко возразил мебельный фабрикант.

– Это светлые личности, сударь, – невозмутимо подтвердил мой патрон. – Иными словами, выдающиеся личности.

– Которые способны на все, – ухмыльнулся Ван Ханзен.

– На все самое лучшее, – поправил его Боорман. – Но все эти фирмы, торгующие железными кроватями, уверяют, что их товар прочнее деревянного и к тому же дешевле и чище! – саркастически добавил он.

– Они правы, – сказал Ван Ханзен, – это вполне соответствует истине.

– О да! – подтвердил Боорман. – Разумеется, это соответствует истине. Именно поэтому нам приходится так трудно. К счастью, деревянная кровать красивее, изящнее и изготовлена с б о льшим вкусом, чем какая-нибудь железная койка.

– Кому что нравится, – отозвался Ван Ханзен, качая головой. – Сам я сплю на железной кровати, и деревянная мне совершенно ни к чему!

– Поразительно! – сказал мой патрон. – Это тем более поразительно, что сами вы изготовляете такие шедевры!

И он показал палкой на стоявшие вокруг нас кровати в стиле Людовика XV.

От мрачности Ван Ханзена не осталось и следа. Он весело расхохотался.

– Эти шедевры, господин директор… – он на мгновение запнулся, чтобы взглянуть на визитную карточку, – …Музея Отечественных и Импортных Изделий, – добродушно продолжал он. – Шедевры, говорите вы? Боже упаси! Это хлам, сударь, обыкновенная фабричная работа. Такие делают тысячами. Все автоматически. На малинских фабриках в машину запускают дерево, а выходят из нее кровати. Это и Людовик Одиннадцатый и любой другой Людовик, какого вы пожелаете! Работа идет там, как на знаменитых чикагских бойнях.

– Что вы! – с отеческим укором проговорил Боорман. – Это уж чрезмерная скромность. Вы еще скажете, что вам вообще не под силу изготовить хорошую кровать в стиле Людовика Пятнадцатого.

– Ах, сударь! – В голосе Ван Ханзена появились теперь почти дружеские интонации. – Что мне вам сказать? Кровать Людовика Пятнадцатого воспроизвести невозможно. Как бы тщательно вы ее ни изготовили, специалист сразу же заметит, что тут дело нечисто. В те времена люди работали по-другому, не то чтобы лучше, но по-другому. Настоящие кровати эпохи Людовика Пятнадцатого на вид очень красивы, но они непрактичны и неудобны. Я бы никому не посоветовал выкладывать деньги за такую кровать. Людовик Пятнадцатый уже умер, и его кровати надо похоронить в музеях, под охраной сонных сторожей в старомодных мундирах… А это дешевое барахло все еще находит сбыт…

Боорман, несомненно почувствовавший, что быстро идет ко дну, неожиданно протянул Ван Ханзену руку в знак прощания.

– Сударь, – решительно заявил он, – я рад, что вас интересует вопрос, который я принимаю так близко к сердцу и который вызывает столь серьезное беспокойство в министерстве промышленности. Как только он созреет и будут намечены конкретные меры, я непременно зайду к вам снова.

– Конечно, – отозвался Ван Ханзен, – можете спокойно зайти ко мне поболтать, но только после пяти, потому что в другое время я очень занят. А в рекламе я сейчас не заинтересован, – заключил он, покосившись на мою кожаную папку.

Он проводил нас до двери, где мой патрон еще раз бодро воскликнул:

– Рад был познакомиться!

– Скажите там в министерстве, что беспокоиться нет причин, и передайте им мой поклон! – крикнул нам вдогонку Ван Ханзен.

Некоторое время он еще постоял в дверях, словно хотел убедиться, не завернем ли мы к его соседу, а затем нырнул в свой магазин.

Я шел рядом с шефом в полном молчании, восприняв нашу неудачу как личное оскорбление. Когда мне было двадцать лет, я как-то раз на лугу вызвал приятеля на единоборство только ради того, чтобы доказать одной девушке, что я сильнее его. Однако он победил меня у нее на глазах, и я вынужден был смирно лежать на спине, придавленный ненавистным телом. Сейчас на меня вновь нахлынули чувства, которые я испытал тогда.

– С этим субъектом сейчас каши не сваришь, – сказал Боорман. – Ван Ханзен принадлежит к редкой породе людей, которых можно взять на крючок только честностью и простотой. Но когда мы пришли к нему, я этого не знал и не мог же я из одной крайности кинуться в другую, не рискуя раз и навсегда все испортить… Потом вы как-нибудь снова наведайтесь к нему, но теперь, после того как я его раззадорил, ему понадобится по меньшей мере год, чтобы обо всем позабыть. Я только не понимаю, каким образом издатели адресной книги вытянули из него рекламное объявление.

ФИРМА «ЛАУВЕРЭЙСЕН»

– Давайте-ка заглянем к обойщику, у которого нет никаких филиалов, – сказал Боорман, не выказывая ни малейшей досады. – Как его фамилия?

После того как я нашел в своем списке фамилию и адрес обойщика, мой патрон свернул на улицу Фландр, которая вела в предместье, где основал свою обойную империю Жан Ламборель. На полпути Боорман вдруг остановился и стал напряженно вглядываться в обветшалую вывеску, прибитую к фасаду запущенного дома. На ней было написано:

 
    ПИТЕР ЛАУВЕРЭЙСЕН
   Кузнечных дел мастер.
Фабрика кухонных лифтов.
 

Одна из букв «е» так выцвела, что ее почти не было видно, а буква «т» в слове «лифтов» радовала глаз старомодными завитушками во вкусе наших дедов. Над вывеской было распахнуто несколько окон, в которых, словно пестрые флаги, колыхались простыни после большой стирки, а под вывеской зиял проулок, который, вне всякого сомнения, вел в мастерскую.

– Это еще что такое? – пробормотал Боорман. – Давайте-ка заглянем сюда!

И он зашел в проулок, где пять или шесть собак осыпали друг друга изъявлениями благорасположения. Судя по всему, эти животные чувствовали себя здесь как дома – они то и дело щедро орошали стены, покрытые мхом и плесенью, и пропустили нас внутрь лишь после того, как мой патрон прибег к помощи своей палки.

– А не повернуть ли нам назад, господин Боорман? – спросил я. – Здесь стоит такой запах, вы не находите? Едва ли тут живут люди, которых можно…

– Сначала надо познакомиться с Лауверэйсеном, – решительно заявил Боорман.

Когда мы сделали шагов сто, проулок свернул влево и уперся в большую дверь, за которой, видимо, занимался своим кузнечным ремеслом Лауверэйсен, потому что мы услышали скрежет напильников и стук молотов о наковальню.

– Прогоните этих проклятых псов! – приказал мой патрон, вертя ручку двери.

Теперь я увидел, что собаки увязались за нами, словно желая посмотреть, что мы станем делать, и когда Боорман принялся трясти дверь, вся свора залаяла как по команде. Они явно хотели предостеречь Лауверэйсена.

После нескольких безуспешных попыток мы наконец распахнули дверь и вошли в мастерскую. Это был задымленный сарай со стеклянной крышей. В одном углу работали два кузнеца, и кругом стоял такой шум, словно уже наступил конец света. Посреди мастерской, на полу, было навалено угловое и листовое железо, тогда как шесть-семь слесарей, токарей и сборщиков примостились вдоль стен. Мы торжественно вошли в сарай, и, когда Боорман начал карабкаться на груду железа, лежавшего посредине, шум неожиданно стих и на нас уставились десять пар глаз.

Осторожно перебравшись через кучу железа, мы оказались у деревянной перегородки с дверью и двумя оконцами, за которыми можно было видеть письменный стол с копировальной машиной и прочим канцелярским инвентарем.

Когда мой патрон заглянул в контору, какой-то пожилой мужчина вышел из-за своего станка, подошел к Боорману и, сняв шляпу, любезно сообщил, что «она сейчас придет».

Это был хилый, сутулый человечек с усталыми глазами. Возраст его не поддавался определению – для этого у него было слишком грязное лицо.

– Дорогой друг, – сказал Боорман, – я хотел бы поговорить с господином Лауверэйсеном. Передайте ему эту карточку и позаботьтесь о том, чтобы он поскорее сюда пришел.

И Боорман сунул человечку вместе с визитной карточкой щедрые чаевые.

Человечек растерянно положил и то и другое в карман и взглянул на Боормана сквозь очки так, словно хотел еще что-то сказать. Робость, однако, лишила его дара речи – он вертел в руках свою шляпу, морщил лоб и шевелил губами, но не мог произнести ни слова.

– Пит! – загремел издалека чей-то бас. – Не лучше ли взять бульбовый профиль вместо слабого швеллера?

– Сейчас иду! – крикнул в ответ человек в очках.

– Извольте, – сказал Боорман, – но сначала позовите, пожалуйста, господина Лауверэйсена.

– Сударь, – извиняющимся тоном проговорил человечек, – Лауверэйсен – это я. Заходите в контору и обождите немного. Моя сестра скоро спустится вниз.

– Очень приятно познакомиться, – только и сказал ему в ответ Боорман.

Лауверэйсен отворил дверь конторы, обернув руку передником, чтобы не испачкать дверную ручку, снова надвинул на голову шляпу и пошел к человеку, ожидавшему его ответа – что лучше взять, бульбовый профиль или швеллер. Мы вошли в контору.

– Я сейчас к вам спущусь, сударь! – раздался сверху женский голос.

– Садитесь, – сказал мой патрон, подавая мне пример. – Когда посетитель сидит, его труднее выставить за дверь. Если же человек стоит, достаточно раз-другой переступить ногами, и вот он уже пятится к порогу.

Я оглядел контору.

Письменный стол фирмы «Лауверэйсен» состоял из двух подпорок, на которых лежали доски, а сверху была нагромождена неописуемая груда книг, счетов, писем и технических чертежей. Все валялось здесь в полном беспорядке, словно кто-то перетаскал это имущество сюда в корзинах и высыпал на стол. Часть бумажных куч успела покрыться густым слоем пыли – к ним, видимо, уже давно никто не прикасался. Никаких папок для писем я не заметил – как, впрочем, и других предметов, которые могли бы служить для хранения старых бумаг. У стола стояло кресло с высокой спинкой – точно такое было у моей бабушки. Сквозь дыру в обшивке сиденья виднелась пружина, из спинки торчали пучки морской травы. Позади стола была винтовая лестница, которая вела в комнату, где, судя по долетавшим оттуда звукам, суетился какой-то человек.

– Вот это кавардак! – восхищенно прошептал Боорман. – А все-таки деньги здесь есть, ведь у них работают десять человек. Даю голову на отсечение, что мы не уйдем отсюда с пустыми руками.

И, взглянув на меня, добавил:

– У вас вполне презентабельный вид. Но надо носить ленточку в петлице. И держите голову прямо. Помните, что вы должны молчать или на крайний случай изрекать: «Очень интересно», если вдруг наступит пауза. Идет!

– А вот и я, – раздался голос сверху, и на лестнице появилась грузная женщина, явно страдавшая каким-то физическим недостатком. Я увидел, что она стоит вверху на площадке, словно у края пропасти. Она смотрела мимо нас и, казалось, обдумывала какое-то решение. Затем, повернувшись к бездне спиной, она судорожно ухватилась за перила и начала спускаться. Шаг за шагом спускаясь все ниже, она всякий раз ставила на ступеньку левую ногу, а правую осторожно приставляла к левой. Несколько раз она останавливалась, чтобы передохнуть, пока наконец не добралась до самого низа. Здесь она снова повернулась к нам лицом и, сделав последний, хорошо рассчитанный шаг, очутилась у кресла, в которое рухнула с гримасой, рассеявшейся, впрочем, как туман, после того как она посидела несколько секунд недвижимо.

Лет пятидесяти или шестидесяти, необыкновенно тучная, женщина была одета в кофту, застегнутую лишь наполовину. Зато юбка, по-видимому, была ей широка – затянув тесемку на поясе, женщина взяла понюшку табаку, а затем приветливо обратилась к нам:

– Добрый день, господа!

Может быть, Боорман решил, что его обычный зачин не годится для данного случая? Я ждал, что он, как всегда, заведет разговор про министерства и департаменты, но он сидел и молчал, нахохлившись, как курица, и морщины на его лбу обозначились еще резче.

– Уж верно, мне всю жизнь нести этот крест, – продолжала она, не рассчитывая на ответ.

Бросив удрученный взгляд на беспорядок, царивший на столе, она, кряхтя, нагнулась и, спустив левый чулок, показала нам распухшую, как у покойника, набрякшую ногу, покрытую коричневой мазью. Несколько раз надавив большим пальцем на колено, словно проверяя на спелость плод, она затем принялась осторожно разминать икру. Она не сказала: «Пощупайте сами, господа», но все же попросила Боормана подойти поближе, чтобы он, хотел он того или нет, собственными глазами убедился, что с ногой и впрямь дело плохо.

– Прошу прощения, – сказала она. – Я, конечно, могла бы проделать все это наверху, но мне было неловко заставлять вас ждать. Дела у нас всегда на первом месте, верно я говорю, господа? Вот здесь болит, – пояснила она. – Здесь и здесь. И там тоже, – продолжала она, ощупывая лодыжку.

Боорман встал, подошел к женщине и, осмотрев больную ногу с такой озабоченностью, словно она принадлежала ему самому, спросил, обращалась ли мадам к врачу.

– Что врачи, сударь! – воскликнула она. – Они меня чуть не извели, и я больше не желаю с ними связываться. Теперь, слава богу, я сама себе врач. А эта чудодейственная мазь – из аббатства Нехенберхен, где находится мадонна, излечивающая подагру. Мне следовало бы самой совершить туда паломничество, но не могу же я оставить фабрику. Интересно, поможет ли эта мазь.