Текст книги "Избранное"

Автор книги: Виллем Элсхот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

А компенсация транспортных расходов! Еще не выйдя на улицу, я понял, что впредь мы будем ездить отдыхать только за счет Хорнстры. В Динане или Лароше забегу сегодня вечером в сырный магазин.

В Амстердаме я почти ничего не запомнил, потому что если что и видел там, то как во хмелю. Потом я слышал от других, что там столько-то велосипедистов и столько-то табачных магазинов, а Калверстраат ужасно длинная, узкая и оживленная. А я сам едва нашел время там пообедать и сел в первый попавшийся поезд на Бельгию, так не терпелось мне поскорее поделиться своим счастьем с господином Ван Схоонбеке и с женой. Обратному пути, казалось, конца не будет. Среди моих попутчиков были, видимо, и деловые люди, так как двое из них сидели, уткнувшись в досье. Один делал заметки на полях золотой авторучкой. Мне теперь тоже нужна такая ручка, так как просить всякий раз при оформлении заказов ручку и чернила у клиентов никуда не годится. Не исключено, что этот господин тоже торговал сыром. Я посмотрел на его чемоданы в багажной сетке, но это ничего не дало.

Господин был изысканно одет, в ослепительной рубашке, в шелковых носках и с золотым лорнетом. Сыр или не сыр?

Молчать до Антверпена было невыносимо. Я мог лопнуть. Я должен был говорить или петь. Но петь в поезде не принято. Тогда я воспользовался остановкой в Роттердаме, чтобы сказать, что экономическое положение Бельгии, кажется, несколько улучшается.

Он пристально посмотрел на меня, словно вид моего лица помогал ему умножать в уме какие-то числа, потом выдавил неясный звук на непонятном языке. Уж эти мне деловые люди!

Случаю было угодно, чтобы я приехал в среду около пяти часов. Еженедельная говорильня у Ван Схоонбеке начиналась в среду примерно в половине шестого, и я поехал прямо к нему, чтобы дать ему возможность информировать своих друзей о моем социальном росте. Как жаль, что моя мать не дожила до этого!

Для Ван Схоонбеке будет во всяком случае большим облегчением, что простой клерк из «Дженерал Марин энд Шипбилдинг» канул в вечность.

По дороге я остановился перед сырным магазином и с восторгом осмотрел витрину. В потоке яркого света электрических ламп громоздились батареи больших и маленьких сыров разной формы и разных фирм. Они стеклись сюда из всех соседних стран.

Огромные «грюйеры», похожие на мельничные жернова, служили фундаментом, а на них лежали «честеры», «гауда», «эдамские» и многие другие с совершенно неизвестными мне названиями. У нескольких наиболее крупных сыров были вспороты животы и выворочены внутренности. «Рокфоры» и «горгонзолы» выставляли напоказ свою зеленую плесень, а эскадрон «камамберов» истекал гноем.

Из магазина веяло дыханием тлена, которое, однако, стало менее ощутимо, когда я немного принюхался.

Я не хотел пасовать перед зловонием и решил, что все равно не уйду, пока сам не сочту нужным. Деловой человек должен быть закаленным, как полярник.

– Ну и воняйте! – сказал я вызывающе.

Если бы у меня был кнут, я исхлестал бы их изо всех сил.

– Да, сударь, этот запах трудно выдержать, – заметила стоявшая рядом дама. Я и не видел, как она подошла.

От привычки думать вслух в общественном месте тоже надо отучиться, ибо уже не раз бывало, что люди шарахались от меня. Для безымянного клерка это пустяк, но для делового человека имеет значение.

Я поспешил к моему другу Ван Схоонбеке, который поздравил меня с успехом и вновь представил своим друзьям, словно они увидели меня впервые.

– Господин Лаарманс – оптовый торговец продовольственными товарами.

И он наполнил бокалы.

Почему он сказал «продовольственными товарами», а не сыром? Возможно, он так же имеет что-то против этого продукта, как и я сам.

Что касается меня, то я должен как можно скорее избавиться от этого чувства, ибо деловому человеку положено быть преданным своему товару душой и телом. Он должен сжиться с ним. Он должен войти в него. Он должен проникнуться его духом. С сыром это нетрудно, хотя я говорю в переносном смысле.

Если разобраться, то во всех отношениях, кроме запаха, сыр можно считать благородным товаром, не так ли? Его производят веками. Он является одним из источников богатства наших братьев голландцев. Его едят и дети, и взрослые, и стар, и млад. То, что идет в пищу человеку, уже от одного этого приобретает некое благородство. У евреев, кажется, принято благословлять свои продукты питания, и, в сущности, каждому, кто ест сыр, следовало бы перед этим прочесть молитву.

Уж если на то пошло, у моих коллег, торгующих удобрениями, гораздо больше оснований жаловаться. А всякие рыбные отбросы, внутренности забитого скота, падаль и прочее? Их ведь тоже продают, чтобы они могли сослужить свою последнюю службу человечеству.

Среди постоянных гостей Ван Схоонбеке было несколько коммерсантов. Двое из них торговали зерном, они все время только о нем и говорили. А чем сыр хуже зерна? Скоро я заставлю их выбросить из головы это предубеждение. У кого больше денег, тот, в конце концов, и хозяин положения. Будущее открыто передо мной, и я твердо решил отдать всю свою душу сыру.

– Садитесь-ка сюда, господин Лаарманс, – предложил гость, поведение которого меня всегда наиболее раздражало. Не тот золотозубый, а лысый пижон с отлично подвешенным языком, который ухитрялся говорить что-то интересное даже во время так опротивевшей мне «устной газеты».

Он немного подвинулся, и на этот раз я впервые действительно оказался в их кругу. Раньше я всегда сидел в уголке, в самом конце длинного стола, так что для того, чтобы взглянуть на меня, им приходилось поворачивать голову почти на триста шестьдесят градусов, ибо из уважения к хозяину они сидели вполоборота к нему.

Впервые я тоже засунул большие пальцы в жилетные карманы и отбивал остальными марш по животу, как человек, знающий себе цену. Ван Схоонбеке заметил это и мило улыбнулся мне.

Все они сразу перевели разговор на деловые темы, доказывая тем самым, что они стали считаться со мной.

Я говорил мало, но все же что-то сказал, в частности: «На продукты питания всегда есть спрос». И они со мной согласились.

На меня часто посматривали, будто ждали моего одобрения, и я всякий раз давал его кивком головы. Нужно быть снисходительным к людям, особенно став коммерсантом. Но чтобы они не думали, что я всегда такой добрый и постоянно буду соглашаться с их болтовней, один раз я сказал: «Это еще неизвестно». В ответ собеседник, в других случаях не терпевший возражений, очень любезно заметил: «Само собой разумеется» – и еще был рад, что так легко отделался.

Решив, что успех дня был удовлетворительным, я неожиданно спросил: «А как рестораны, господа? Что вкусненького вы ели на этой неделе?»

Наступил кульминационный момент. Вся компания с благодарностью смотрела на меня, радуясь тому, что я королевским жестом открыл путь к ее излюбленной теме.

До сих пор я всегда уходил последним, потому что никогда не осмеливался первым встать из-за стола и нарушить тем самым гармонию сидящей компании. Кроме того, после их ухода у меня была возможность излить душу хозяину и с глазу на глаз извиниться перед ним за то немногое, что я сделал или сказал за вечер, а равно и за то, чего я не сделал или не сказал. Но на сей раз я взглянул на часы и громко произнес: «Черт возьми, уже четверть восьмого. Прощайте, господа! Счастливо оставаться!» И быстро, с видом очень занятого человека, обошел вокруг стола, пожав каждому руку, а они остались сидеть как дураки.

Ван Схоонбеке проводил меня, добродушно похлопал по плечу и сказал, что все прошло великолепно.

– Ты произвел большое впечатление, – заверил он меня. – Желаю тебе успеха с сыром.

Теперь, когда мы оказались один на один в коридоре, он назвал сыр сыром, а там, наверху, именовал его «продовольственными товарами».

В самом деле, сыр есть сыр. И если бы я был рыцарем, то на моем гербе были бы изображены три алых головки сыра на черном поле.

VI

Моя жена узнала новости не сразу. Ей пришлось набраться терпения и подождать, пока я поужинаю. Теперь я не просто ем, а завтракаю, обедаю и ужинаю. Кстати, у меня отличная жена, которая к тому же образцовая мать. Однако я считаю, что дела, подобные этому, не входят в ее компетенцию. Должен признаться также, что иногда я не могу побороть искушения подразнить ее и довести до слез. Вид ее слез успокаивает меня. На ней я срываю злость на свою социальную неполноценность. И сейчас я воспользовался последними часами своей кабалы в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг», чтобы еще раз выдать ей на полную катушку.

Я ел молча, пока она не начала проявлять раздражение, не по отношению ко мне, а по отношению к своим кастрюлям. Через некоторое время я увидел, как слезы навернулись у нее на глаза и она пошла в кухню. Очень хорошо, когда в доме время от времени возникает драматическая атмосфера.

Теперь и я направился в кухню, как петух за курицей, и, разыскивая свои домашние туфли, вдруг сказал:

– Знаешь, а с сыром-то все в порядке.

Как будто в этом и сомнений не могло быть.

Она промолчала, но начала мыть посуду, гремя тарелками и кастрюлями, а я, набивая трубку, отчитывался перед ней о своей поездке в Амстердам.

Я несколько приукрасил действительность, сказав, что провел Хорнстру с контрактом.

– Прочти его, – сказал я в заключение рассказа.

И я вручил ей документ, зная заранее, что она поймет литературный нидерландский язык с пятого на десятое, а все торговые термины перепутаются у нее в голове.

Она вытерла руки, взяла у меня документ и пошла с ним в комнату.

Для меня, составившего тысячи писем в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг», подобная писанина была, разумеется, детской забавой. Однако я преднамеренно продолжал копаться на кухне, чтобы дать ей убедиться на своей шкуре, что составление такого контракта посложнее, чем генеральная уборка.

– Ну как, здорово я его обвел? – спросил я через несколько минут из кухни.

Не получив ответа, я незаметно заглянул в комнату, чтобы поглядеть, не уснула ли она над моим контрактом.

Но она не спала. Я увидел, что она внимательно читает, уткнувшись носом в бумагу и водя указательным пальцем по строкам, чтобы ничего не пропустить. В одном месте она остановилась.

Уж не таким важным был этот документ, чтобы изучать его, как Версальский договор. Сыр, пять процентов, триста гульденов – и все.

Я подошел к приемнику, включил его и напал на «Брабантский марш». Казалось, что его исполняли в мою честь.

– Сделай немного потише, а то я совсем ничего не пойму, – попросила жена.

Немного спустя она осведомилась, почему я включил в контракт, что они в любое время «могут вышвырнуть меня за дверь».

Такова ее манера выражаться. Уж она-то не станет называть сыр «продовольственными товарами».

– Как так «вышвырнуть за дверь»? – сердито спросил я.

Она ткнула пальцем в параграф девять, который стоял последним, и я прочел:

«В случае прекращения деятельности господина Лаарманса в интересах господина Хорнстры, будь то по желанию господина Лаарманса или по инициативе господина Хорнстры, первый не имеет права требовать ни возмещения убытков, ни дальнейшей выплаты ежемесячного вознаграждения, так как последнее должно рассматриваться не как жалованье, а как аванс в счет будущих комиссионных, из которых эти суммы будут вычтены при расчете».

Черт побери, здорово закручено. Мне стало ясно, почему она так долго изучала этот параграф.

В Амстердаме, а потом и в поезде я, разумеется, пропел этот пункт, но в горячке не вник в его истинный смысл.

– Что значит «по инициативе господина Хорнстры»? – продолжала она растравлять мою рану.

«Инициатива» – одно из тех слов, которые не понимает моя жена. «Инициативный», «конструктивный» и «объективный» для нее одно и то же. А попробуй-ка объясни значение этакого слова!

«Инициатива и есть инициатива», – ответил я, сосредоточенно перечитывая из-за ее плеча злополучный параграф. Я вынужден был признать, что она права. Впрочем, Хорнстра тоже был прав. Не мог же он связывать себя до двухтысячного года, если бы я не реализовал его сыр. И все же я был посрамлен.

– Мама, инициатива – это значит что-нибудь начать, – крикнул Ян, не отрываясь от своих учебников. Ну не возмутительно ли, что пятнадцатилетний сопляк осмеливается раскрывать рот, когда его не спрашивают и когда речь идет о таких серьезных делах?

– Ты же понимаешь, что мне не могут платить такое высокое жалованье бесконечно без обязательства продать консигнованный товар в установленный срок. Это было бы аморально.

Я был уверен, что слова «консигнованный» и «аморально» она тоже не поймет. Я хотел ее ошарашить.

– Впрочем, – сказал я, – опасаться нечего. Если на сыр будет спрос, то Хорнстре и желать больше нечего, кроме того, чтобы так продолжалось вечность. Контракт допускает не только ту перспективу, чтобы меня «вышвырнуть на улицу», но и такую перспективу, что я могу отказаться от Хорнстры, если кто-нибудь из его конкурентов предложит мне более соблазнительные условия, как только меня заметят на рынке.

Пусть теперь этот сопляк попробует объяснить, что означают «консигнованный», «аморально» и «перспектива».

Жена отдала мне контракт.

– Конечно, нет никаких причин, чтобы на сыр не было спроса, – утешила она. – Правда, тебе придется много работать. Но все же на твоем месте я была бы осторожна. На верфи ты сидишь спокойно, с постоянным жалованьем.

Ну что ж, это азбучная истина.

VII

На нашем следующем ночном совете было решено проводить в жизнь сырную операцию без увольнения с верфи. Жена сказала, что мой брат врач может уладить это. Он даст мне справку, на основании которой я получу трехмесячный отпуск для отдыха и лечения от какой-нибудь болезни, какую посоветует брат. Вот что она придумала.

Лично я считаю это половинчатой мерой и предпочел бы поступить более решительно.

Черт побери! Или проводить эту сырную кампанию или не проводить. Если начинать с подготовки позиций для отступления, то и не двинешься вперед. Я – за смелый натиск.

Но что поделаешь, если она привела детей и они поддержали ее. А при всех заботах напряженной деловой жизни вести еще и постоянную домашнюю войну я не способен.

Я обратился к брату. Он на двенадцать лет старше меня и заменяет мне отца и мать после их смерти.

Разницу в двенадцать лет не преодолеть. Отношения, сложившиеся в период, когда я был неуклюжим подростком, а он взрослым мужчиной, сохранились до сих пор. Он опекает меня, отчитывает, вдохновляет и дает советы, словно я все еще играю на улице в камушки. Должен признать, что он энергичный человек, полный энтузиазма и бодрости, с сильно развитым чувством долга, довольный своей судьбой. Не знаю, действительно ли он с утра до вечера ходит по больным. Во всяком случае, он целый день носится на своем велосипеде по городу и ровно в полдень врывается как вихрь в мой дом, шагает прямо на кухню, где жена готовит обед, приподнимает крышки кастрюль, чтобы посмотреть и понюхать, что там, шумно приветствует обоих детей, которые без ума от него, осведомляется о нашем здоровье, дает образцы лекарств от всяких недугов, выпивает свой стаканчик и мгновенно исчезает.

Стоило большого труда заставить его выслушать первую часть сырной легенды, так как он нетерпелив, постоянно перебивает и хочет знать лишь одно: чем он может помочь в данном случае.

Когда он услыхал, что моя служба в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг» поставлена под угрозу, его открытое лицо приняло строгое выражение.

– Дело серьезное, брат. Чертовски серьезное.

Тут он вдруг оставил меня и ушел в кухню.

– Есть ли у него хоть склонность к торговле? – услышал я его вопрос.

– Об этом ему следует знать самому, – ответила моя жена.

– Серьезное дело, – повторил он.

– И я ему так сказала.

Она сказала. Она! А не вышвырнуть ли мне ее в окно? Но я продолжал стоять один как дурак.

Не успел я в знак протеста включить радио, как он возвратился на веранду.

– На твоем месте, мой друг, я бы сначала все основательно взвесил.

Наконец, мне удалось втолковать ему, что я как раз и собирался попробовать получить трехмесячный отпуск. Он так и не дал мне закончить рассказ, хотя я и сделал четыре попытки.

Он предоставил мне возможность выбирать из нескольких подходящих болезней. Он считает самым подходящим нервное заболевание, потому что оно не проявляется внешне. И нервы никого не пугают, говорит он. А если сослаться на легкие и потом вернуться на верфь, то все будут шарахаться от тебя, как от чумы. Он, кажется, считает, что разработка сырных рудников обернется для меня простой забавой и со временем я обязательно вернусь в контору. Но все же он дал мне справку.

– Ну, смотри, парень, тебе виднее, – сказал он еще раз и покачал головой.

Я стал совсем другим человеком.

На верфи я уже не чувствовал себя как дома, и, печатая письма, в которых шла речь о машинах и кораблях, я видел мысленным взором жирные эдамские сыры, которые через несколько дней придут в движение и скоро будут здесь. Я боялся напечатать в наших заявках слово «сыр» вместо «точило» или «болванка».

И все же в первый день я не пошел к господину Генри. Я сдрейфил и принес справку обратно домой. Но от этого было не уйти, ибо эти устрашающие сыры подгоняли меня, как собаку, которая бросается в воду и плывет, хотела она того или нет.

На следующее утро я постучал к Хамеру. Официально он наш старший бухгалтер, а фактически – правая рука господина Генри. Это человек, с которым можно разговаривать. Он подопрет голову рукой, прикроет ладонью правое ухо и слушает, не глядя на собеседника, а потом начинает качать головой.

Я показал ему свою справку и попросил совета, зная, что для него нет ничего приятнее, чем давать советы. Ежедневно у него бывает пятнадцатиминутный прием, как у врача, и в том, что люди просят у него совета, он видит признание своего превосходства, которое никто и не ставит под сомнение.

Он перевернул лист, словно на обороте такой справки тоже что-то пишется, глубоко задумался, а затем сказал, что на верфи затишье, и так оно и было. Если заметят, что я отсутствую в течение трех месяцев, а работа все равно идет нормально, то это может плохо кончиться для меня. Необходимость оплачивать отпуск по болезни тоже может вызвать неудовольствие. Но если согласиться на неоплачиваемый отпуск, то не обязательно обращаться с этим к самому господину Генри, который все равно скажет, что «Дженерал Марин энд Шипбилдинг» не больница и не пенсионная касса. Неоплаченный отпуск Хамер был готов разрешить на свой страх и риск, не докладывая об этом «там».

«Там» – это в кабинете у господина Генри, куда никто не заходит, кроме Хамера и старшего инженера. Если туда приглашают простого служащего, то он выходит обратно красный как рак. Через три таких визита служащего обычно увольняют.

– Господин Генри, возможно, не заметит вашего отсутствия, – сказал Хамер.

Вполне возможно. В прошлом году, когда Хамер был в отпуске, я, будучи старшим делопроизводителем, должен был вместо него забирать письма в кабинете. Тогда-то я и заметил, что господин Генри не знал моей фамилии. Сначала он по привычке называл меня Хамером, а потом и вообще никак не называл.

Предложение Хамера я обсудил с женой, и мы решили, что это во всех отношениях идеальный вариант. Приняв его, я к тому же еще раз докажу, что не хочу марать руки незаработанными деньгами.

Хамер спрятал мою справку на случай, если до господина Генри дойдут слухи, что меня нет, и таким образом я даже избежал необходимости прощаться с коллегами: ведь я делал вид, что собираюсь вернуться на работу. Хамер действительно вериг, что я вернусь, как только поправлюсь. Добряк и не догадывается, что попал впросак и внес значительный вклад в дело создания моего богатства. Я твердо решил отблагодарить его потом хорошим подарком.

Итак, сырный мир открывается передо мной.

VIII

Оборудование собственной конторы для делового человека означает то же самое, что подготовка детского приданого для будущей матери.

Я еще очень хорошо помню рождение нашего первого ребенка и до сих пор вижу жену, которая после трудового дня шила до поздней ночи, изредка разгибая спину, чтобы унять боль в пояснице. Она шила торжественно, с видом человека, одинокого в мире и идущего своим собственным путем, не видя и не слыша ничего вокруг.

Такое же чувство испытывал я на заре своего первого сырного дня. Я встал рано, так рано, что жена спросила, не рехнулся ли я.

– Новая метла чисто метет, – ответил я.

Сначала мне предстояло решить, где оборудовать свою контору: дома или в городе. Жена считала, что дома обойдется дешевле, так как не надо платить за аренду, к тому же семья сможет пользоваться телефоном. Мы обошли дом, и наш выбор пал на небольшую комнату над кухней рядом с ванной. Чтобы принять ванну, надо было пройти через мою контору, иногда в пижаме, но это делается чаще всего по субботам и воскресеньям, когда моя контора теряет свое официальное назначение. Тогда она превращается в нейтральную территорию, и я ничего не имею против, если там будут вышивать или играть в карты, при условии, что никто не прикоснется к моим бумагам, чего я не потерплю.

Комнатушка увешана картинками из охотничьей и рыбацкой жизни, и, кроме того, я собирался сменить в ней обои. Строгий однотонный фон, никаких цветочков и прочей чепухи, и на стенах чтобы ничего не висело, кроме отрывного календаря или, к примеру, карты распространения голландского сыра. Однажды я где-то видел удивительно красочную карту района производства вина в окрестностях Бордо. Не исключено, что есть нечто подобное и о производстве сыра. Однако жена решила, что с переклейкой можно подождать, пока мои дела не пойдут в гору. «Пока не появится спрос на твой сыр», – сказала она свое последнее слово, и я временно оставил старые обои.

Но вообще-то надо было настоять на своем, ибо кто в конце концов рулевой сырного корабля: моя жена или я?

Со временем старые обои все же исчезнут, так как в глубине моей души им подписан смертный приговор. Деловой человек должен уметь добиваться своего, даже если бы для этого пришлось все перевернуть вверх дном.

Предстояло обзавестись фирменными бланками, письменным столом, пишущей машинкой, подумать о телеграфном адресе, скоросшивателях и о массе других вещей, так что я был ужасно занят. Ибо надо было спешить, учитывая, что двадцать тонн эдамского через три дня двинутся в поход на юг. К их прибытию все должно находиться в полной боевой готовности: телефон должен звонить, машинка стрекотать, скоросшиватели открываться и закрываться. А в центре всего – мозг, то есть я.

Над проблемой фирменных бланков я ломал голову полдня. Я считал, что на них должно стоять эффектное название фирмы, а не просто «Фирма Лаарманса». Кроме того, я предпочитаю, чтобы о моем сырном предприятии не услышал господин Генри, пока я не буду окончательно убежден, что нога моя больше не ступит в «Дженерал Марин», разве только я возьмусь поставлять мой сыр в их столовую.

Я никогда не предполагал, что выбор названия фирмы так труден. И все же миллионы менее умных людей, чем я, преодолели эту трудность. Когда я вижу название какой-нибудь уже существующей фирмы, то оно всегда сразу кажется мне очень привычным, знакомым. Эти фирмы должны называться только так, а не иначе. Но откуда взять новое название? Я познал все муки творчества, так как должен был создать нечто из ничего.

Я начал с самого простого: «ТОРГОВЛЯ СЫРОМ». Но без моего имени это звучит слишком неопределенно. «ТОРГОВЛЯ СЫРОМ. Фердюссенстраат 170, Антверпен»кажется подозрительным, как будто о чем-то умалчивается, как будто в сыре черви.

Потом я прикинул: «ГЕНЕРАЛЬНАЯ ТОРГОВЛЯ СЫРОМ».

Это было уже лучше. Но такое название было слишком ясным и неприкрытым, не содержало изюминки. К тому же я уже говорил, что не терплю слово «сыр».

Я попробовал французское название: «Commerce Général Fromage». Получилось лучше. «Сыр» по-французски – «фромаж», и это звучит лучше, чем просто «сыр». «Commerce Général de Fromage Hollandais» – новый шаг вперед. Таким образом я избавлюсь от массы людей, которым нужен «грюйер» или «честер». Я же торгую только эдамским.

Но слово «Commerce» не исчерпывает моей деятельности.

«Entreprise Générale de Fromage Hollandais».

Совсем неплохо, но слово «entreprise» переводится как «предприятие», я же ничего не предпринимаю, а просто складирую и продаю сыр.

Тогда, может быть, «Entreprôts Généraux de Fromage Hollandais».

Нет, «складирование» – дело побочное, причем я сам не буду им заниматься, так как не хочу видеть весь этот сыр в своем доме. Начнут возражать соседи. К тому же для этого есть пакгаузы.

Моя главная задача – продажа. Сбыт, как сказал Хорнстра.

Англичане называют это словом «trading».

Хорошее слово!

А почему бы мне не дать фирме английское название подобно блаженной памяти «Дженерал Марин энд Шипбилдинг компани»? В области торговли Англия заслужила всемирную славу.

«General Cheese Trading Company»? Мне становится легче. Я чувствую, что приближаюсь к цели.

«Antwerp Cheese Trading Company» или «General Edam Cheese Trading Company»?

Пока в названии фигурирует слово «сыр», толку не будет. Его надо заменить другими словами, вроде «продовольствие», «молочные продукты» или что-то в этом духе.

«General Antwerp Feeding Products Association»? [33]33
  Генеральная ассоциация продовольственных товаров Антверпена (англ.).


[Закрыть]

Эврика! А начальные буквы слов образуют сокращение «ГАФПА», звучащее как призыв. Покупайте сыр у «ГАФПА»! Я вижу, сударыня, что вы еще не привыкли к настоящему сыру «ГАФПА». Сыр «ГАФПА» – не сыр, а мед, сударь. Спешите, наша последняя партия сыра «ГАФПА» подходит к концу. Постепенно слово «сыр» отпадет, так как «ГАФПА» станет синонимом жирного эдамского сыра: «Я съел на завтрак бутерброд с кусочком „ГАФПА“».

Вот моя цель.

Никому и в голову не придет, что за этим названием скрывается Франсье Лаарманс. Об этом будут знать лишь моя семья, брат и мой друг Ван Схоонбеке, которому я сразу сообщил название фирмы по телефону, так как у меня уже есть телефон, который пользуется у нас в семье большим успехом.

Мой сын Ян забавы ради обзванивает всех своих школьных дружков, и мне приходится ждать своей очереди. Первый день я смотрю на это сквозь пальцы, ибо не хочу быть мелочным. Но Ван Схоонбеке не понял меня. Ему послышалось, что я сказал «Гаспар». Так зовут его друга с золотыми зубами. Ну ничего, уточню в среду. А пока я сообщил ему, что мой телефон работает, и дал ему номер. По своему обыкновению он поздравил меня и попросил принести как-нибудь образец моего эдамского. Он получит его, разумеется с подарком в придачу. Он и Хамер получат по хорошему подарку, как только у меня будет время.

Обидно, что сокращение «ГАФПА» нельзя использовать как телеграфный адрес, так как оно уже закреплено за фирмой «Гаффелс и Парелс». Я долго ломал голову, выбирая из «Сырсбыт», «Сырторг», «Сыртрест», «Лаарманссыр» и «Сырфранс», потому что в адресе должно быть не больше десяти букв, но ни один вариант мне не понравился. Наконец я остановился на перевернутом варианте от ГАФПА. Итак – АПФАГ. Неважно, что и этот адрес без буквы «Г» уже существует – им пользуется Ассоциация профсоюзов фабрикантов автостроения, которая не имеет никакого отношения к сыру.

Теперь очередь за бланками. Как только они будут готовы, напишу письмецо Хорнстре. Конечно, не с просьбой ускорить отправку сыра, потому что я еще далеко не завершил оборудование своей конторы, но пусть он увидит мои бланки.

Жене доставляет удовольствие видеть, как я занят. Она сама вечно в хлопотах и не терпит бездельников.

Она счастлива.

Если я в конторе, то она ни разу не пройдет в ванную, не извинившись, что она должна пересечь мою территорию. В таких случаях она говорит, например: «Опять кончилось мыло» или «Мне нужно немного теплой воды, чтобы простирнуть пуловер».

Я добродушно улыбаюсь, говоря: «Иди, иди». Надо признаться, что я уважаю ее кухню так же, как она мою контору.

Иногда мне хочется игриво ущипнуть ее, когда она проходит мимо, но контора – это мой храм.

Она тоже звонит теперь по телефону, мяснику и тому подобное. Стоило немалого труда научить ее этому, потому что раньше она никогда не звонила и никак не могла уразуметь, что достаточно лишь повертеть диск, чтобы поговорить с булочником. Но она настойчива и теперь говорит по телефону как ветеран. Правда, она жестикулирует при этом, словно булочник может ее видеть.

Когда я наблюдаю, как она возится то в кухне, то наверху или в подвале, таскает бак с бельем или тяжелые ведра, меня поражает, как быстро эта простая женщина смогла разобраться в самом запутанном параграфе моего контракта с Хорнстрой.

Ужасно обидно, что моя добрая матушка не дожила до этих дней. Мне очень хотелось бы хоть раз увидеть, как она звонит по телефону.

IX

Я взял образец фирменного бланка на говорильню у моего друга Ван Схоонбеке и вручил его ему внизу в прихожей, где он меня встретил.

– Сердечно поздравляю, – сказал он опять и сунул бланк в карман.

Мне снова досталось то же самое место, на котором я сидел в прошлый раз. Теперь я твердо убежден, что ни один из этих героев не осмелится занять мой стул.

В тот вечер они вели речь о России.

В глубине души я восхищаюсь этими босяками, стремящимися из груды развалин воздвигнуть новый храм. Это небось еще труднее, чем сбыть двадцать тонн сыра. Но, будучи хозяином ГАФПА, я не поддаюсь чувствам и твердо решил сметать все, что стоит на пути моего сыра.

Один из гостей изрек, что в России миллионы мрут от голода, как мухи в пустом доме.

И вдруг славный Ван Схоонбеке достал мой бланк и показал его своему ближайшему соседу, который поинтересовался, что это такое.

– Это бланк новейшего предприятия нашего друга Лаарманса, – пояснил хозяин. – Вы его еще не видели?

Трус ответил, что не видел, но, разумеется, слышал, и в свою очередь передал бланк своему соседу. Таким образом, бланк совершил триумфальное шествие вокруг стола.

«Очень интересно», «изумительно», «действительно, нет ничего важнее продуктов питания» – раздалось за столом. Мумия Тутанхамона не вызвала бы, пожалуй, большего интереса.

– Хороший кусок ГАФПА – вот что требуется русским, – сказал Ван Схоонбеке.

– Пью за процветание ГАФПА, – провозгласил старый адвокат, у которого, думается мне, меньше денег, чем он говорит. После того как я избавился от подозрительного титула «инспектора судостроительных верфей», он стал самым незначительным человеком в компании; он пользуется любым предлогом, чтобы пропустить стаканчик. Мне кажется, что только ради этого он сюда и ходит.

Я передал бланк дальше, даже не взглянув на него. Он снова попал к хозяину дома, и тот положил его перед собой на стол.

– Ай да Франс! – сказал Ван Схоонбеке на прощание.

– Кстати, – добавил он. – Нотариус Ван дер Зейпен просил меня рекомендовать тебе его младшего сына, если тебе понадобится компаньон. Денег у них куры не клюют, и люди приятные.