Текст книги "Избранное"

Автор книги: Виллем Элсхот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Друзья, – продолжал он, – никогда не забывайте, что у «Всемирного Универсального Обозрения» нет никаких подписчиков. Директор заявил вам это официально, не правда ли? Таким образом, тайны он из этого не делает. Как раз наоборот: во имя дружбы, которую мы сегодня скрепили бутылкой шартреза, он просит вас обоих рассказывать каждому встречному и поперечному, что он не желает и слышать о подписчиках. Говоря о каждом встречном и поперечном, я имею в виду ваших коллег, а не представителей делового мира. А если вас когда-нибудь вызовут в суд для дачи показаний, пусть каждый из вас мужественно поднимет кверху два должностных пальца, призвав в свидетели Иисуса Христа, и клянется до тех пор, пока Спаситель не посинеет на своем кресте… Ясно?

В его голосе послышались раскаты грома, и, когда он рявкнул «Ясно?», я заметил, что даже Лауверса проняло, несмотря на его толстую шкуру, – он содрогнулся…

– Если у вас будет желание насладиться шартрезом, или тминной водкой, – продолжал Боорман уже мягче, – или ароматной сигарой, то, прошу вас, приходите сюда без всяких церемоний. А если меня не будет дома, тогда попросту оттолкните от двери мою служанку, проходите прямо в Музей Отечественных и Импортных Изделий и берите себе любую бутылку. Надеюсь, вы согласны со мной, господин Тейшейра де Маттос? Эти господа заслуживают самого лучшего, что только у нас есть.

– Как вас зовут, дорогой друг номер 116? – спросил он. – Я предупрежу Като, это моя служанка. И тогда вам уже не надо будет отталкивать ее в сторону.

– Лодевейк Хендрикс, – ответил долговязый.

– Имя мне ни к чему. Итак, Хендрикс и Лауверс, – повторил Боорман.

Он взял из какой-то пачки две желтые карточки, надписал на одной «Хендрикс и Лауверс (полицейские 116 и 204)», на другой «Лауверс и Хендрикс (полицейские 204 и 116)», а ниже – «к вопросу о подписчиках, свидетели», после чего одну карточку поставил в картотеку на букву «Х», а другую – на букву «Л».

В бутылке уже почти не оставалось шартреза. Полицейские поменялись касками, и Лауверс, прирожденный комик, исполнил вполголоса песенку, которую когда-то сам сочинил по случаю чьей-то золотой свадьбы.

 
Без оплеух и тумаков,
Пощечин, шишек, синяков
Вы отмахали полстолетья.
За это вас хочу воспеть я!
 

Свое приглушенное пение он дополнял жестами, изображавшими всю историю брака своих знакомых: ухаживания влюбленного, сопротивление, а затем согласие невесты, вмешательство ее матери и, наконец, зримые последствия любви; вдобавок он имитировал еще собачий лай и кукареканье. Кукареканье ему не очень удалось, потому что он не решался издавать достаточно громкие звуки.

Когда он умолк, Хендрикс попросил его исполнить также французский вариант песенки, и тогда Лауверс снова завел:

 
Вы недаром, говорят,
Полстолетия подряд
Пересудам вопреки
Жили, словно голубки.
 

Неожиданно он умолк и застыл на месте, будто прислушиваясь к чему-то.

– Давай, давай! – стал подзадоривать его Хендрикс, уверявший, что самое потешное еще впереди.

– Вы ничего не слышите? – прошептал Лауверс.

В ночной тишине действительно раздался такой скрип, будто кто-то спускался по лестнице, а затем послышался крик: «Карел!»

Даже труба иерихонская и та не заставила бы нас проворнее вскочить с места. Выйдя из комнаты Дирекции, Боорман зашептался в коридоре с какой-то фигурой в белом платье, на мгновение мелькнувшей в дверном проеме.

Он задавал вопросы, за которыми следовали пространные объяснения его собеседницы. Это было смиренное бормотание, напоминавшее молитву; в конце концов его прервал громкий возглас Боормана:

– «Кортхалс Четырнадцатый!»

Мгновение спустя Боорман разразился жутким смехом и, несколько раз воскликнув: «Забальзамировать! Набальзамировать!», вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Нам, пожалуй, лучше уйти, не правда ли, господин директор? – спросил Хендрикс, которому было явно не по себе.

– Нет, оставайтесь здесь, – сказал Боорман. Он стоял, скрестив руки на груди, и взгляд его был устремлен вперед, словно он силился что-то рассмотреть.

– Господин де Маттос, – внушительно проговорил он после небольшой паузы, – меня пытается облапошить один тип по фамилии Кортхалс, живущий в Генте и заграбаставший труп моей свояченицы. Сегодня утром моя жена отправилась навестить сестру. Я не знал, что бедняжка так близка к смерти, иначе я тоже поехал бы к ней. Однако моя жена приехала слишком поздно. А поскольку она хотела вернуться домой сегодня же, она вверила покойную заботам Кортхалса. Жена хочет, чтобы ее единственная сестра была похоронена здесь. И потому она поручила Кортхалсу сделать все необходимое, понимаете, все,не уславливаясь о цене даже после того, как этот тип упомянул о «бальзамировании». «Он специалист», – говорит она. Представьте себе, что кто нибудь закажет у меня десять тысяч экземпляров «Всемирного Обозрения», а вопрос о цене оставит на мое усмотрение… Он должен сначала забальзамировать труп, а затем доставить его сюда на моторизованном катафалке «Кортхалс Четырнадцатый». Понимаете ли вы, что это означает, де Маттос?

Я ответил, что четко представляю себе всю опасность ситуации, и это соответствовало истине, но Боорман не слушал меня – он стоял, погруженный в свои мысли.

– По закону, – размышлял он вслух, – владелец любой вещи или имущества имеет право потребовать от любого держателя – а следовательно, и от Кортхалса – ее возвращения в первоначальном виде. И такое требование должно быть немедленно удовлетворено.

Пока он обдумывал свои собственные слова, лицо его на мгновение просветлело, а затем сразу же помрачнело.

– Но держатель, – продолжал он, – имеет право потребовать возмещении затрат на сохранение и обработку вещи, способствовавшую улучшению ее качества. И если это проклятое бальзамирование никак не улучшит качества, то, с другой стороны, оно, безусловно, способствует сохранению вещи.

Он вытер пот со лба и принялся шагать по комнате взад и вперед, бормоча себе что-то под нос.

– Вам ничего не приходит на ум? – спросил он, обернувшись ко мне. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Господа, я позвоню хозяину фирмы и попытаюсь отменить бальзамирование и перевозку на «Кортхалсе Четырнадцатом». Если только он не бросит трубку и я успею сказать ему, что не потерплю всех этих его махинаций, то с меня взятки гладки, а уж он с досады будет визжать, как свинья. Но надежда на это невелика. Я на его месте просто не снимал бы трубку. Но так или иначе, мне нужны свидетели, которые впоследствии смогут подтвердить, что я действительно в их присутствии отменил заказ.

– Вам понятно, о чем тут речь? – резко спросил Боорман, увидав, что Лауверс рассеянно смотрит по сторонам.

– Все понятно! – ответил Опенок.

– Итак, – продолжал Боорман, – за дело! Де Маттос, прижмите эту штуковину к уху и слушайте, как у мерзавца на другом конце провода душа с богом разговаривает!

Порывшись в телефонной книге, он сел рядом со мной, вызвал центральную станцию и закрыл глаза.

– Брюссель, – ответил гнусавый голос.

– Гент! – рявкнул Боорман, лязгнув зубами на аппарат, как собака на кость.

Послышалось какое-то бульканье, затем шум, как от морского прибоя, а потом адский грохот и треск.

– Фабрика, – тихо сказал Боорман, когда я вздрогнул.

Грохот, постепенно затихая, перешел в довольно приятный звук, затем снова усилился и вдруг резко оборвался. Наступила тишина – настолько полная, что я почувствовал, как бледнею.

– Нет тока, – прошептал Боорман.

Тут вдруг снова послышался гул и грохот, который налетел, как шквал, а затем постепенно заглох где-то вдали.

– Поезд.

Боорман бросил скорбный взор на Хендрикса и Лауверса, которые по-прежнему стояли без дела.

– Внимание, господа! – сказал он. – Если мне удастся вызвать его на разговор, я буду всякий раз повторять его слова, прежде чем ответить ему, так что вы сможете следить за ходом беседы.

Он снова закрыл глаза.

– «Отель де Франс»? – спросил наконец женский голос. Боорман не шелохнулся. Он сидел весь поникший, подперев ладонями уши и поставив локти на стол, как будто дремал.

– «Отель де Франс»? – опять раздался тот же голос.

А затем вдруг:

– Гент на проводе!

Эти слова прозвучали так, как прозвучал бы в ушах человека, потерпевшего кораблекрушение и в течение нескольких дней державшегося на бревнышке в открытом море, возглас: «Пароход на горизонте!»

– Один-семь-два-восемь, – решительно произнес Боорман, широко раскрыв глаза и пододвинув стул ближе к столу, как бы желая усесться поудобнее. Нахмурив брови, он не отрывал глаз от злосчастного аппарата и, стиснув зубы, во вновь наступившей тишине ждал, что будет дальше.

– Переговорили? – долгое время спустя раздался тот же голос, который сказал «Гент на проводе».

– Нет, – ответил Боорман. – Номер один-семь-два-восемь все еще не ответил. Вы не будете столь любезны позвонить еще раз? И пожалуйста, ни в коем случае не разъединяйте нас!

Я снова стал слушать. Над Фландрией висела мертвая тишина.

– Алло, кто говорит? – послышался вдруг вопрос, когда я подумал, что надеяться уже не на что.

– Я имею честь говорить с фирмой «Кортхалс и сыновья»? – спросил Боорман, воздев кверху свободную руку, словно пророк, ограждающий себя от удара судьбы.

Казалось, гентский абонент раздумывает. Во всяком случае, он ответил не сразу, да и то чтобы снова спросить: «Кто говорит?»

В голосе, его была нерешительность, как у человека, который, проснувшись ночью от испуга, обращает свой вопрос наугад во тьму.

– С вами говорит Боорман из Брюсселя, сударь. Я чрезвычайно благодарен вам за помощь, которую вы соблаговолили оказать моей жене, если только я имею честь говорить с господином Кортхалсом, – заиграл Боорман голосом, в котором переливались все звуки органа.

Ответа не последовало.

– Алло! Со мной говорит господин Кортхалс, владелец известной фирмы «Кортхалс и сыновья»? – снова спросил он, и его рот исказила скорбная гримаса.

Ни звука, ни шороха. Человек на другом конце провода, дважды спросивший «кто говорит?», либо отошел от телефона, либо молча стоял с трубкой в руках.

– Переговорили?

– Барышня, – сказал Боорман умоляющим тоном, – позвоните, пожалуйста, в последний раз. Речь идет об очень важном деле. Я начал было говорить, но связь неожиданно прервалась или же номер один-семь-два-восемь не хочет отвечать. Вы согласитесь в таком случае засвидетельствовать, что я…

– Я позвоню еще раз.

И вскоре после этого:

– Один-семь-два-восемь не отвечает.

Боорман растерянно выкрикнул еще несколько фраз, но я ничего больше не услышал, кроме клокотания, закончившегося всхлипом.

– Брюссель, переговорили с Гентом?

– Да, да, – ответил Боорман, отставляя в сторону аппарат.

– Не выгорело дело? – спросил Лауверс. Но Боорман был углублен в свои мысли и, казалось, совсем позабыл о нашем существовании… Не замечая полицейских, он смотрел на стену, как человек, который знает, что ему никто не может помочь, и судорожно глотал слюну.

– Я думаю, нам пора, – сказал Хендрикс, которому не терпелось уйти, несомненно потому, что вид Боормана внушал ему серьезные опасения.

Да и мне было не по себе, потому что совсем недавно я видел, как человек скончался за игрой в карты, и теперь меня не покидала мысль об этой сцене.

– Может быть, отправиться в его логово? – пробормотал Боорман. – Поезд отходит в пять шестнадцать. Но гнездышко, конечно, уже пусто или дома одна только жена, а она, разумеется, не в курсе дела: «Об этом, сударь, вы должны говорить с моим мужем». Послать телеграмму?

Вялым движением он взял листок бумаги и написал: «Кортхалс, похоронное бюро, Гент. Отмените бальзамирование и перевозку на „Кортхалсе XIV“. Подробности письмом. Боорман».

– Не откажите в любезности отправить это заказной телеграммой, Лауверс. Вы ведь будете проходить мимо телеграфа. Я устал и хочу лечь.

На лбу его и в самом деле выступила испарина, а глаза слезились; он вытер лицо носовым платком, после чего дал полицейским по сигаре.

Когда Лауверс уже собирался положить телеграмму в карман, Боорман взял ее у него из рук, снова перечитал написанное, смял бумажку в комок и небрежно бросил в корзину.

– Не надо. Теперь уже слишком поздно. «Когда пришла ваша уважаемая телеграмма, наш господин Кортхалс был в отъезде» и так далее. А затем, спустя несколько дней, я получаю личное письмо, полное заверений в совершенном почтении, и счет вместо постскриптума. Старая история. Когда заказ принят к исполнению, тут уже ничего не поделаешь – понимаете, ничего, ничего. В свое время фирма швейных машин «Зингер» тоже пыталась было заставить меня пойти на попятный. Бьюсь об заклад, что завтра покойницу привезут сюда.

– Нет, де Маттос, – заключил он, когда полицейские уже ушли, – я заплачу Кортхалсу. Я заплачу наличными, не оговаривая никаких скидок. Но я с ним за это расквитаюсь. Спокойной ночи. Ваша комната на третьем этаже. Завтра в девять утра жду вас в конторе.

«КОРТХАЛС XIV» и «КОРТХАЛС XV»

На следующее утро покойницу действительно привезли, как и предсказывал Боорман. Не прошло и десяти минут после того, как я спустился вниз, когда к дому подъехал «Кортхалс XIV» и появился человек в черном, который вручил Боорману конверт, где, помимо счета, было вложено также письмо, доверявшее предъявителю получить причитающуюся сумму.

– Две тысячи пятьсот франков. Это еще по-божески, – сказал Боорман с каменным лицом. – Я вам сейчас выпишу чек.

– А это для вас, – добавил он, вручая похоронщику двадцать франков.

Сумма чаевых явно поразила человека.

– Не торопитесь с чеком, сударь, – вежливо ответил он и попросил Боормана открыть ворота. Он хотел поставить машину во дворе, потому что вокруг нее уже начали собираться соседские кумушки.

– Сволочи! – крикнул разносчик телеграмм, когда увлекательному зрелищу неожиданно был положен конец.

– Я схожу в фирму «Лапорт» и попрошу отрядить несколько человек, чтобы они помогли при разгрузке, – сказал похоронщик. – Через полчаса я вернусь.

Когда он ушел, Боорман покинул комнату Дирекции и принялся осматривать корпус «Кортхалса XIV», который и в самом деле имел необыкновенно импозантный вид. Боковые стены кареты были украшены черными занавесками, на которых сверкали серебряные слезы, а задняя стенка представляла собой двойную дверь, через которую происходила погрузка и разгрузка.

– А для чего эти занавески, мой друг? – спросил Боорман у невзрачного субъекта, который сидел за рулем с видом человека, недовольного своей участью.

Тот ничего не ответил. Потом порылся под пледом, прикрывавшим его ноги, вытащил из-под него большой сверток и развернул увесистый бутерброд. Проглотив несколько кусков, он оглянулся на Боормана, который, сидя на корточках, пытался заглянуть под карету, и спросил, нельзя ли раздобыть, немного воды, чтобы промочить горло.

– Принесите из Музея бутылку вина, де Маттос, и большую кружку. Пивную кружку, – тотчас же приказал Боорман.

– Нравится? – спросил он немного погодя, когда шофер отхлебнул глоток.

Тот утвердительно кивнул и, не переставая жевать, пробормотал несколько слов благодарности. Боорман взглянул на него еще пристальней, нащупал деньги в кармане брюк и, после непродолжительного колебания, дал ему пять франков.

– Бери! – сказал он, сунув ему в руку большую монету, – это тебе. Так для чего же занавески, мой друг?

И тут человека прорвало.

– Он вас, конечно, обвел вокруг пальца, сударь. Забальзамировал, не так ли? Я слышал, как они веселились по этому поводу. Держите теперь ухо востро, потому что за разгрузку надо платить отдельно. Если вы только дадите ему волю, сразу же получите еще один счетик, который хозяин уже успел заготовить, а этот задрыга держит в своем кармане.

Он, несомненно, еще долго продолжал бы в том же духе, но Боорман опять спросил его, дли чего, собственно говоря, предназначены занавески.

Я не знаю, что навело его на этот вопрос, и не уверен в том, что он сам это знал. Но впоследствии я сотни раз бывал свидетелем тому, как он, словно повинуясь какому-то инстинкту, безошибочно нащупывал слабое место своего клиента или противника.

– Для чего занавески, сударь? А чтобы не были видны окна. Вот, глядите, – сказал шофер.

С этими словами он отстегнул одну из украшенных серебряными слезами занавесок и приподнял ее – мы увидели матовое стекло, в середине которого был намалеван красный крест.

– Вы, конечно, недоумеваете, зачем в катафалке окна, сударь? – продолжал шофер, снова пристегивая занавеску. – Если только вы не впутаете меня в это дело…

– Вы можете положиться на меня как на каменную скалу, дорогой друг, – сказал мой патрон.

– Знаем мы эти скалы, – проворчал шофер.

Боорман без лишних слов всучил ему еще одну пятифранковую монету.

– Глядите-ка сюда, да повнимательней! – сказал шофер и протянул Боорману листок бумаги.

Это был проспект, украшенный двумя фотографиями автомобилей. Под одним из снимков стояла подпись:

«Моторизованный катафалк „Кортхалс XIV“ выезжает из Гента, чтобы перевезти в Париж останки графини Икс». А под другим: «Моторизованная санитарная карета „Кортхалс XV“ покидает Гент, чтобы доставить в Баден-Баден графиню Игрек».

– Что вы на это скажете, сударь? Неужели вы и теперь еще не поняли, что к чему?

И поскольку мы с Боорманом все еще ломали себе голову над этой загадкой, шофер сам подсказал нам отпет:

– Да ну же, пошевеливайте мозгами! Машина, которая стоит перед вами, это?..

– «Кортхалс Четырнадцатый», разумеется, – сказал я.

– Вот именно, – подтвердил шофер.

Еще раз вонзив зубы в свой бутерброд, он затем резким движением вторично открыл окно с красным крестом на стекле.

– А теперь, сударь?

Мы молчали.

– А теперь это «Кортхалс Пятнадцатый». Гип-гип ура! – издевательски завопил шофер и опорожнил второй стакан вина.

– Чертовски удачная выдумка! Ваш патрон – молодчина! – сказал Боорман, с восхищением, разглядывая проспект.

Затем он, несомненно, сообразил, что шофер по праву рассчитывает на бурное негодование.

– Скандальная история, друг мой, неслыханный обман! Морду надо набить вашему Кортхалсу! – патетически провозгласил он.

– Смотрите только не впутайте меня в это дело…

Боорман снова упомянул все ту же каменную скалу и начал было опять шарить в своем кармане.

– Да что вы, не надо! – отмахнулся шофер, у которого не хватило решимости взять деньги в третий раз. – Когда хозяину удается заполучить для перевозки труп, то занавески прикрывают окна с красным крестом, сзади присобачивают распятие, и вот вам «Четырнадцатый»! А если надо перевозить больного, то я немного поколдую, распятие и занавески укладываю вот в этот ящик, в карете вывешивается гамак, и «Пятнадцатый» отправляется в путь, словно «Четырнадцатого» и в помине не было. Так-то вот, господин хор-роший!

В слове «хороший» звук «р» раскатился барабанной дробью – в нем выразилась вся ненависть, которую этот человек накопил за долгие годы службы у Кортхалса. Шофер вытер капли вина с усов и еще раз оглядел свою машину.

– Я работаю у него уже шестнадцать лет, сударь, и должен сказать, что он мне полностью доверяет. Утром везу труп, а после обеда, глядишь, больного или там старикашку, который уже сам ходить не может. А коли такого товара на рынке нет, тогда берем пианино или еще что-нибудь в этом роде. У меня четверо детей… Да ладно, это уже вроде к делу не относится, – продолжал он уныло бубнить.

И тут вдруг в его взгляде вспыхнула радостная надежда.

– Ох и скандальчик бы разыгрался, если бы кто-нибудь это пронюхал!

Тем временем мой патрон продолжал упорно разглядывать проспект, словно разгадывая ребус, и наконец сказал, что на одном снимке у автомобиля номерной знак 11.714, тогда как на другом – 11.715.

– Да, вижу, – подтвердил шофер – но у нас только одна машина, и ее номер 11.714.

– А вы не знаете, кто сфотографировал «Кортхалс Пятнадцатый»? – спросил Боорман.

Это шофер, попятное дело, знал, потому что не кто иной, как он сам – за рулем, в новой фуражке, – изображен на снимке в проспекте. Снимок сделал фотограф из ателье, что на улице Хоохпоорт.

В эту минуту кто-то вдруг позвонил у ворот.

– Как его фамилия, друг мой, фамилия?

Шофер безуспешно пытался вспомнить фамилию. Крайне недовольный собой, он скрестил руки на груди и вперил взгляд в землю.

– Может быть, там только одно фотоателье? – спросил Боорман. – Тогда мы обойдемся и без фамилии.

– Да, там только одно фотоателье. В его витрине – портрет малинского епископа во весь рост.

– Говорят они друг с другом как? – осведомился Боорман.

Снова раздался звонок, на этот раз более настойчивый.

– Кто? – спросил шофер, явно встревоженный оборотом, который принимало дело.

– Кто, кто? Кортхалс и его фотограф, черт подери!

– Так, – сказал шофер. – О чем они толкуют, что ли? Это уж, сами понимаете, как когда!

– Да нет, приятель! Мне надо знать, на каком языке они говорят друг с другом?.. По-фламандски или по-французски?

– По-французски, сударь, по-французски. Особенно с тех пор, как хозяин купил эту машину.

– Откройте дверь! – скомандовал Боорман.

Вошел похоронщик в сопровождении трех помощников. Мимоходом он сказал шоферу, что для обратного рейса он нашел груз – партию картин, – после чего они вчетвером вытащили гроб из катафалка и временно поместили свояченицу Боормана в Музей Отечественных и Импортных Изделий, под носом у Леопольда II, рядом с каучуком и негритянским божком.

– Пармантье, – успел еще обронить шофер, прежде чем все четверо вышли назад в коридор.

Помощники тотчас же ушли, а представитель Кортхалса, без толку потоптавшись на месте и пару раз кашлянув, подошел к Боорману и протянул ему два счета – один на основную сумму, а другой – на семьдесят пять франков за разгрузку.

– Положите бумажки к себе в карман, – сказал мой патрон, взглянув на счета. – В ближайшие дни я сам улажу это дело с господином Кортхалсом.

Похоронщик удивленно поднял глаза, да и я недоумевал, отчего Боорман так резко переменил свои намерения: ведь он действительно собирался сразу же заплатить – в этом я был уверен.

– Вы же сказали, что выпишете чек… – начал было человек из Гента.

– Совершенно верно, – перебил его мой патрон, – но тем временем я передумал. И говорить тут больше не о чем, спорить со мной бесполезно. Что вы теперь можете сделать? Увезти покойницу назад? Извольте! Но в таком случае работа не будет выполнена и счет утратит силу, а сейчас он в полном порядке. Да и как вам быть, если я не стану торопиться? Нет, дорогой друг, великолепный принцип наложенного платежа на товары такого рода не распространяется, что, конечно, очень обидно для вашего патрона.

– Значит, вы отказываетесь платить? – спросил похоронщик, который все еще не верил своим ушам и в растерянности то и дело поглядывал на меня.

Боорман ничего ему не ответил.

– Господин де Маттос, – проговорил он, вручая мне кипу писем, открыток и проспектов. – Вот сегодняшняя утренняя почта. Отныне вы сами будете вынимать почту из ящика и распечатывать конверты, чтобы к тому времени, когда я спускаюсь вниз, все уже было готово. Вот вам ключ. Когда вам будет попадаться письмо, требующее ответа, что вообще случается не часто, то сразу же садитесь и печатайте ответ. Настукайте что-нибудь по своему усмотрению, а примерно в полдесятого я буду заходить к вам и просматривать то, что вы сочинили. Только не пишите слишком много писем. Чем меньше, тем лучше, хоть совсем не пишите. И поскольку вы жаловались, что тысячу раз ставили в конце письма «заверения в совершенном почтении», я советую вам придумать другую концовку. А эту почту мы быстро обработаем вместе.

И он опустился в кресло.

– Сударь, – сказал представитель фирмы «Кортхалс», – разрешите мне заметить…

– Де Маттос, – скомандовал Боорман, – откройте ворота, чтобы этот господин мог убраться отсюда. И карета тоже.

Человек из Гента ушел, от удивления даже не устроив скандала. Когда похоронная карета выехала на улицу, он немного постоял перед домом, затем поправил на голове шляпу, еще раз покосился на большую вывеску «Всемирного Обозрения» и наконец сел в машину рядом с шофером.

– Де Маттос, – сказал мой патрон, – взгляните поскорей, когда отходит поезд в Гент. По-моему, через два часа. Значит, без десяти два мы встречаемся на станции, у касс. У вас как раз хватит времени, чтобы перекусить. Жаль, что вы еще не сбрили бороду, впрочем, для Кортхалса и так сойдет. В нашем контракте это не оговорено, потому что о таких вещах не принято писать, но завтра же бороду придется убрать. А усы постричь. Посмотрите в телефонной книге, не значится ли там Пармантье? Это было бы великолепно.

Мы явились на станцию одновременно, и я увидел, что моя пунктуальность его обрадовала.

– Не люблю людей, которые приходят раньше времени, – сказал Боорман, когда мы уже сидели в вагоне. – А являться с опозданием, понятное дело, совсем никуда не годится. Так как, есть у фотографа телефон?

Да, телефон у него был. Я записал номер.

– Наше счастье. Без телефона дело было бы плохо. Итак, две тысячи пятьсот франков плюс семьдесят пять за разгрузку – это две тысячи пятьсот семьдесят пять франков, стало быть, две тысячи шестьсот, включая чаевые на двоих. Если к этому добавить шестьсот франков, в которые встанут мне все экземпляры, то общая сумма составит три тысячи двести франков… и ни одним сантимом меньше, пусть он хоть треснет! Этот тип у меня попляшет! Если только мы раздобудем снимки! Мы, конечно, и без снимков наведаемся к Кортхалсу! Однако, когда ты вооружен уликами, это придает силу, которую другими путями не обеспечишь. Впрочем, вполне возможно, что Кортхалс, после того как был сделан первый снимок, подлинный номерной знак и в самом деле заменил фальшивым. Тогда снимки нам ни к чему. Ладно, поживем – увидим.

В Генте мы взяли такси, и Боорман назвал адрес: улица Хоохпоорт, дом номер 1. Я сказал, что, по данным телефонной книги, фотограф живет в доме номер 64, но мои слова остались без ответа.

– А теперь давайте прогуляемся по улице и посмотрим, действительно ли у него в витрине выставлен епископ. Мне бы не хотелось обращаться к человеку, который не имел никакого отношения к каретам Кортхалса. В таком городке, как Гент, надо соблюдать осмотрительность.

Мы пошли фланирующей походкой по улице Хоохпоорт, где в доме номер шестьдесят четыре за стеклом витрины красовался гигантский портрет епископа.

– Не останавливайтесь, – сказал Боорман.

– А теперь зайдем сюда, – распорядился он. И мы зашли в кафе на углу первой же поперечной улицы.

– Мой патрон заказал две рюмки портвейна, тотчас же осушил свою, велел мне сделать то же самое и расплатился.

– Вот так, – сказал Боорман. – Теперь, как только вы позвоните по телефону, мы сможем уйти, не привлекая к себе внимания. А если закажешь большую кружку пива и сам не притронешься к ней, потому что тебе некогда, тогда люди начинают глазеть на тебя и проявлять излишнее любопытство. А теперь звоните фотографу. Скажите, что вы от фирмы «Кортхалс и сыновья», что вы послали к нему двух клиентов, которым он должен передать оба снимка вашей машины. И больше ничего не говорите, если только его вопросы не вынудят вас что-либо ответить. Как только вы убедитесь, что он вас понял, положите трубку или скажите в телефон «бр-р-р». Я бы сам позвонил, но я еще не вполне избавился от своего акцента. Нам повезло, что он говорит по-французски, – гентский выговор Кортхалса было бы невозможно изобразить. А теперь – живо! Прорепетируйте сначала при мне, только не слишком громко. Итак, я – фотограф, и я спрашиваю:

– Кто говорит?

– «Кортхалс и сыновья». Я звоню, чтобы сказать вам, что уполномочил одного из своих клиентов зайти к вам за обеими фотографиями моей машины. Он будет у вас с минуты на минуту… – Тут я кладу трубку.

– Великолепно, – сказал Боорман. – Ступайте.

Я зашел в телефонную будку, назвал номер тринадцать-двадцать и услышал голос девушки, которая в ответ на мою тираду сказала просто: «Хорошо, мсье», после чего я повесил трубку и доложил обо всем моему патрону.

Боорман тотчас же встал, и я вместе с ним зашагал по улице Хоохпоорт назад, к ателье фотографа Пармантье, куда мы вошли с таким видом, словно собирались скупить оптом весь товар.

– Мы пришли за двумя фотографиями машины, мадемуазель, – сказал Боорман миловидной девушке, которая рылась в большой коробке.

– Я их как раз ищу, мсье.

И она запустила руку в коробку.

– Если только еще остались экземпляры, – сказала девушка. – Но если нет, мы вам, конечно, отпечатаем новые. А, вот они! Вам повезло.

– Сколько с меня? – спросил Боорман.

– Шесть франков, мсье.

Он расплатился, и мы вышли из ателье.

Едва мы свернули за угол, Боорман принялся разглядывать нашу покупку, и лицо его просияло.

– Прекрасно! – только и сказал он.

Он передал мне отпечатки, и и увидел, что на обоих снимках на карете был действительно один и тот же номерной знак. Шофер, любитель бутербродов, сказал правду.

К счастью, Кортхалс жил неподалеку, но его не было дома. Не соблаговолим ли мы подождать его в конторе, спросил шустрый мальчуган, который провел нас в задние комнаты.

– Присядем, – сказал мой патрон и подал мне пример.

Мальчишка покрутил ручку копировальной машины, потом просвистел песенку, приложив к губам почтовую открытку, а затем начал вертеться вокруг пишущей машинки, словно играя с кем-то в прятки.

– А вот и папа, – сообщил он, и мгновение спустя появился Кортхалс, а мальчишка сразу же исчез.

– Господин Кортхалс собственной персоной? – спросил Боорман, после того как они внимательно изучили орденские ленточки друг у друга на пиджаках.

– Так точно, сударь. К вашим услугам. С кем имею честь?

Боорман закинул ногу на ногу.

– Я генеральный директор «Всемирного Обозрения Финансов, Торговли, Промышленности, Искусств и Наук», а господин Тейшейра де Маттос – мой секретарь. Однако что же вы стоите?.. Учитывая просьбы различных медицинских кругов, редакционная коллегия решила опубликовать в одном из ближайших номеров статью о современных транспортных средствах для перевозки покойников. Я полагаю, что обратился по верному адресу, с тем чтобы получить самую надежную информацию в этой области, не так ли, сударь?

Этот вопрос Боорман задал с таким почтительным видом, что Кортхалс от растерянности запутался в шнурке своего пенсне. Кое-как выпутавшись, он сложил руки и начал сбивчиво разглагольствовать:

– Я полностью одобряю вашу инициативу, сударь, полностью одобряю, тем более что до сего времени на эту тему писали только люди, которые в этом ровным счетом ничего не смыслят. Не думайте, что журналисты интересуются мнением специалистов. Нет, сударь, они пишут, что им в голову взбредет. Я могу подробнейшим образом рассказать вам о похоронах по высшему разряду – ведь это моя специальность. В последние годы было много споров о разрядах, и вы, конечно, знаете, что социалисты – поборники хилых похорон. Их просто бесит, что наших дорогих усопших хоронят надлежащим образом, как это в силах обеспечить только первоклассная фирма. А когда умирает какой-нибудь из их вожаков, который годами ходил без воротничка и не раз сидел в кутузке, тут они все сбегаются, как на парад, со знаменами, музыкой и венками. И при этом косятся на всех, словно им надо свести счеты со всем миром. Едва ли, конечно, я должен объяснять вам, что фирма «Кортхалс и сыновья» уже многие годы занимает ведущее положение в своей области.